Первый год в Ялте (1899—1900)

В день приезда в Ялту 9 сентября 1899 года Чехов написал своему брату: «Милый Иван, наши доехали благополучно... Живем в большом доме, помещения достаточно. Вещи приходят мало-помалу». Постепенно дом Чехова на окраине Ялты обретал жилой вид. На стенах повесили картины Николая Чехова, многочисленные фотографии, расставляли мебель. В кабинете Антона Павловича венецианское окно, верхняя часть застеклена цветными стеклами, из окна прекрасный вид на море. Письменный стол поставили перед турецким диваном в нише. Напротив — камин. Многое в доме приходилось доделывать уже после новоселья. В своих воспоминаниях Мария Павловна рассказывает о том времени: «Сам Антон Павлович жил во флигеле... В доме не было еще дверей; мы прикрепляли к косякам кнопками газетную бумагу, чтобы защитить себя от нескромных глаз». Вскоре Мария Павловна вернулась в Москву, и в письмах Чехов рассказывал ей о здоровье матери и домашних новостях. В первую же осень стало ясно, что в новом доме было холодно, несмотря на печное отопление. В декабре он решил возле лестницы поставить две керосиновые печи.

В декабре в Москве в издательстве Маркса первый том собрания сочинений Чехова. Ему сразу же сообщили, что весь тираж был быстро раскуплен. 26 октября в Москве состоялась премьера «Дяди Вани». В Ялту приходили письма и телеграммы, в которых говорилось об успехе постановки. Об этом же говорила и Мария Павловна. 11 ноября Чехов ответил ей: «Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой это гнет ложиться в 9 час. вечера, ложиться злым, с сознанием, что идти некуда, поговорить не с кем и работать не для чего, так как все равно не видишь и не слышишь своей работы. Пианино и я — это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающие, зачем нас здесь поставили, когда на нас тут некому играть».

В своих письмах Мария Павловна восхищалась Ольгой Книппер, Чехов передавал Книппер поклоны. В посланиях к самой актрисе он обращался к ней ласково: «Милая, драгоценная, великолепная актриса!», «Моя радость!», «Ангелочек», «Милая, знаменитая, необыкновенная актриса!» В первом же сентябрьском письме он признался: «Я привык к Вам и теперь скучаю и никак не могу помириться с мыслью, что не увижу Вас до весны <...>». К тому времени они виделись несколько раз: в Москве и в Мелихове, летом в Новороссийске, после вместе ехали в Ялту, вместе возвращались в Москву. Чехов вспоминал совместную конную прогулку через Ай-Петри до Бахчисарая, которая явно для него много значила.

Вскоре в Москве поползли слухи о женитьбе Антона Павловича Чехова на актрисе Ольге Книппер. 11 октября Александр шутливо написал брату о слухах: «Господин Чехов, Петербург женит Вас упорно и одновременно на двух артистках. Ко мне очень многие обращаются с расспросами о подробностях и о Ваших чувствах. Ничего не имея против Вашего двоеженства, я все-таки прошу Ваших инструкций — что мне отвечать вопрошающим. Теперь пока, на свой страх и риск, я отвечаю, что Ваш предстоящий doppel-брак — сущая правда, хотя Вы уже и сочетались законным браком один раз на Цейлоне и другой — в Японии. Обе супруги здравствуют и проливают горькие слезы».

Всю осень Чехов редактировал свои ранние рассказы, готовя их для собрания сочинений. Работа по подготовке Собрания сочинений велась Чеховым до 1903 года. Из огромного количества, собранного за год, выбросил около двухсот рассказов и все, что не относилось к беллетристике. Написал рассказ «Дама с собачкой». Работал, несмотря на то, что с конца сентября его опять мучил катар кишок. В одном из писем в начале октября он говорил о свей жизни на юге: «Погода здесь великолепная, теплая, но ведь это только соус, а к чему мне соус, если нет мяса». После «Дамы с собачкой» Чехов приступил к повести «В овраге». В то же время ему приходилось много заниматься чахоточными больными, которые обращались к нему за помощью. В ноябре 1899 года он писал: «Приезжие больные, в большинстве бедняки, обращаются ко мне с просьбой устроить их, и приходится много говорить и переписываться». Больные писали Чехову, приходили, искали у него помощи через его знакомых и родных. Чехов устраивал, снабжал деньгами, просил хороших ялтинских знакомых. Сестре на просьбу позаботиться об одном из таких больных студентов написал: «Одним словом, от сих бед никуда не спрячешься и прятаться грех; приходится мириться с этим кошмаром и пускаться на разные фокусы. Будем печатать воззвание насчет чахоточных, приезжающих сюда без гроша».

Это был один из кошмаров российской жизни того времени. Чехов говорил, что Россия «выбрасывала» сюда чахоточных бедняков, «чтобы отделаться от них». И они умирали беспомощные и без помощи: «Это один ужас!» По воспоминаниям современников, Чехов оплачивал пребывание больных в приюте, давал деньги на квартиру, собирал средства на лечение, как до того собирал для голодающих. Он обращался к людям, известным своей благотворительностью. Помещал в газетах воззвания о помощи, рассказывал о деятельности Ялтинского благотворительного общества.

В начале декабря 1899 года газета «Новости дня» сообщила о награждении Чехова орденом Святого Станислава 3-й степени «за отличное усердие в делах народного просвещения». Этот орден дает право на личное дворянство. Получив орден, Чехов не обмолвился о нем ни словом, он даже попросил редакцию местной газеты «Крымский курьер» ничего не печатать об этом. В конце года, уже недомогая, он закончил повесть «В овраге». Говорил, что болеет «на ходу». Дописав ее, решил, что эта повесть — «последняя из народной жизни». В последние дни 1899 года Чехов написал для «Петербургской газеты» рассказ «На святках». На Рождество в Ялту приехали Мария Павловна и Исаак Левитан. Прогулки Чехова и Левитана по Ялте были короткими, у обоих была сильная одышка — у Левитана из-за больного сердца, у Чехова из-за легких. В один из дней Левитан написал этюд. Чехов рассказал об этом Книппер: «На моем камине он изобразил лунную ночь во время сенокоса. Луг, копны, вдали лес, надо всем царит луна».

Чехов сильно скучал в ту зиму. 8 января 1900 года он написал о Ялте и о своей неволе Суворину, вдруг возобновившему переписку: «А этот милый город надоел мне до тошноты, как постылая жена. Он излечит меня от туберкулеза, зато состарит лет на десять. Если поеду в Ниццу, то не раньше февраля». Болезнь все сильнее ограничивала Чехова, отменяла поездки, некоторые привычки, намерения. Она диктовала ритм и темп жизни. Настроение Чехова резко упало, ему стало хуже, но он, по его выражению, «перемогался», скрывал от всех свое состояние. В доме Чехова продолжали принимать гостей, порой сильно утомлявших.

8 января 1900 Чехова избрали почетным академиком Императорской академии наук по разряду изящной словесности, учрежденному в апреле 1899 года. Всего было избрано десять человек. Среди них — Толстой, Короленко, Кони, Чехов, К.Р. (великий князь Константин Романов) и другие. В январе Чехов опять болел. Несмотря на свою нелюбовь к медицинским осмотрам, дал доктору Альтшуллеру выслушать себя. Он вновь приводил в порядок свои финансовые дела. Половину полученной по договору с Марксом очередной суммы Чехов положил в банк на имя сестры на три года. Одну тысячу он послал старшему брату, как и обещал ранее. В московском банке на текущем счету Марии Павловны хранилась бо́льшая часть денег. Чехов сообщил в сестре, что и эти деньги принадлежат ей. С этого счета она брала деньги на оплату своей квартиры, на другие нужды.

С наступлением весны настроение Антона Павловича улучшилось. Свой отъезд за границу он перенес с февраля на март, а потом и на конец лета. В его саду распустились вербы, расцвела камелия, принялись розы и пионы. Чехов любил свой сад и говорил: «Мне кажется, что я, если бы не литература, мог бы быть садовником». Он охотно давал советы, где купить саженцы, что лучше посадить, как ухаживать. Он писал: «Верба уже позеленела; около той скамьи, что в углу, уже давно пышная травка. Цветет миндаль. Я по всему саду наставил лавочек, не парадных с чугунными ногами, а деревянных, которые выкрашу зеленой краской. Сделал три моста через ручей. Сажаю пальмы». И не сомневался: «Сад будет роскошный». Зимой он купил небольшой участок земли с татарским домиком в Гурзуфе и уже планировал, какие цветы и деревья он там высадит. Поместье в Кучук-Кое он решил продать.

Этой весной в Крым на гастроли должен был приехать Московский Художественный театр. Весь февраль и март Чехов приглашал своих знакомых непременно приехать в дни гастролей. Предстоящие гастроли и радовали, и волновали Чехова. Он заранее воображал, что, по его выражению, «ненужная публика», скупившая билеты из любопытства, останется недовольна репертуаром, не поймет исполнения, непривычной манеры. Чехов попросил сестру привезти в Ялту на Пасху «пять пудов» закусок (икру, ветчину, маслины), а ему лично помочи («обыкновенные, не для велосипеда») и цилиндр. Он готовился «поговорить, погулять, кое-где побывать, выпить и закусить».

Весной в Ялту приехали Горький, Поссе, Бунин, Мамин-Сибиряк, Рахманинов, Васнецов. Приехали Мария Павловна и Ольга Леонардовна. 7 апреля в Севастополь прибыл Московский Художественный театр. В эти дни Чехов снова болел, но все же поехал в Севастополь. Станиславский вспоминал, что Антон Павлович выглядел нездоровым, был бледным и сильно похудевшим, но на все расспросы отвечал как обычно: «Я здоров». Первым спектаклем театра в Севастополе стал чеховский «Дядя Ваня». Играли в летнем театре, в нем было очень холодно. По просьбе Чехова, желавшего остаться незамеченным, его посадили в директорской ложе, за четой Немировичей. Но зрители его все же увидели. Спектакль был принят очень хорошо, успех был очевиден.

Чехов не дождался в Севастополе спектакля «Чайка». Погода испортилась, поднялся сильный холодный ветер, и ему пришлось вернуться в Ялту. С 15 апреля и в течение десяти дней Чехов принимал гостей в своем доме. Гости засиживались до глубокой ночи. По утрам все собирались на набережной, встречались в городском саду, около театра и опять на «Белой даче». Чехов говорил, что это время прошло для него «как в тумане», что он «совсем угорел». Он еще не пришел в себя после кровотечения, и шумные многолюдные обеды, поздние ужины, бесконечные разговоры давались ему с большим трудом. Особенно тяжело далось ему чествование 23 апреля на последнем гастрольном спектакле театра и на прощальном завтраке. Но после отъезда театра Чехов заскучал еще больше и несмотря на усталость и болезненное состояние, неожиданно уехал в Москву.

В Москве он пробыл всего неделю. Навестил больного Левитана, встретился с Сувориным, приехавшим по его телеграмме. Вместе они поехали по московским монастырям. Сначала в Новодевичий, где навестили могилу Павла Егоровича. Потом в Донской и в Данилов. Из Москвы он уехал 17 мая, простуженный, с температурой, расстроенный свиданием с Левитаном. Уже из Ялты спрашивал в письме: «Как Левитан? Меня ужасно мучает неизвестность. Если что слышали, то напишите, пожалуйста». Сестре он сказал, что дни Левитана сочтены.

В конце мая вместе с Горьким, Васнецовым и доктором Алексиным он уехал во Владикавказ, оттуда в Мцхет, потом Тифлис, Батум. И это тоже выглядело срывом и обострило болезнь. Он встретился с Книппер в поезде Тифлис — Батум, они вместе проехали несколько часов до станции, где Ольга Леонардовна с матерью пересела на другой поезд. Ольга Книппер приехала в Ялту в июле. Тогда же на «Белой даче» гостили мария Павловна и Иван Павлович.

22 июля в Москве скончался Левитан. О том, как Чехов узнал и принял эту весть, известно очень мало. Он не обронил ни слова в письмах, не написал впоследствии воспоминаний. Отношения с Исааком Ильичом были из тех немногих дружеских связей, которые длились с первых московских лет Чехова. В эти тяжелые дни, в самом начале августа, в Ялту приехала Комиссаржевская. По складу души Вера Федоровна была близка Чехову. Он не пригласил ее к себе, на Аутку, где гостили родственники. Встречался с ней и ее спутницей М.И. Зилоти в Ялте. В один из дней все вместе они съездили в Гурзуф.

В это время отношения Чехова с Книппер были очень близкими. После ее отъезда из Ялты между ними возобновилась переписка. За время, оставшееся до конца года, Чехов написал Книппер более тридцати писем. В одном из писем Чехову Ольга Леонардовна писала о разговоре с Немировичем: «Влад. Ивановичу сказала про наши с тобой грешки. <...> Пиши, ради Бога, пьесу, не томи ты всех, ведь она у тебя вся почти готова. <...> Целую тебя, дорогой мой писатель. <...> Твоя Ольга». Тогда же Немирович сообщил Станиславскому: «...она мне сказала, что брак ее с Ант. Павл. дело решенное...» Наверно, эта новость не осталась секретом для всего театра. В своих письмах Книппер много говорила о пьесе, которую Чехов должен был написать. Она ждала новую роль: «Как я буду счастлива, как я буду ликовать!»

С середины августа Чехов работал над новой пьесой. Работа над ней шла медленно, казалось, что все мешает. В письмах Чехов часто упоминал засуху, сохнущие деревья, ветер, сердитое море. Хотел уехать за границу по маршруту — Париж, Ницца, Африка: «Как-нибудь протяну до весны, до апреля или мая, когда опять приеду в Москву». Он умолял Книппер писать ему чаще, больше, потому что ее письма улучшали настроение, которое, по его словам, «почти каждый день бывает сухим и черствым, как крымская земля». Свое состояние он называл «полусном». Не сном и не явью. Говорил, что хотел бы «очнуться».

25 сентября в Ялту пришла телеграмма Немировича: «Измучились от ожидания твоей пьесы нужна чрезвычайно. Когда приедешь?» Театру действительно очень нужна была новая пьеса. Особенно после неуспеха «Снегурочки». Книппер, чего она не скрывала, нужна была ясность в их отношениях, она звала его в Москву, напоминала о пьесе, которую он должен был написать. Он ответил 27 сентября, объяснил задержку с отъездом исключительно болезнью. И добавил: «<...> я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, т. е. что я тебя люблю — и больше ничего».

Чехов собирался приехать в Москву в октябре всего на пять дней, потом уехать за границу. Пьесу «Три сестры» он дописал, и в конце октября поехал в Москву. Остановился в гостинице «Дрезден» на Тверской. И прожил не четыре-пять дней, но полтора месяца. Вскоре после его приезда случилось несчастье. В Москве покончил с собой студент Абрам Синани, сын хозяина книжной лавки в Ялте Исаака Абрамовича Синани. Чехов хорошо знал Исаака Абрамовича, охотно помогавшего со строительством «Белой дачи» и гастролями Художественного театра. Чехов говорил, что «мальчик погиб от меланхолии» и просил не расспрашивать отца. Опознать тело попросили Чехова, затем ему предстояло встретить отца самоубийцы, сообщить о несчастье и быть рядом с ним. Отъезд за границу все откладывался. В Москве стояла хорошая погода, было безветренно и небольшой мороз. Потом Чехов простудился и ждал, когда стихнет кашель. Встречался в Москве с Горьким и Васнецовым. Познакомился с художником В.А. Серовым, настойчиво просившим позировать для портрета.

В Москве он переписывал уже готовую пьесу «Три сестры». В письме к Комиссаржевской 13 ноября он говорил: «Пьеса вышла скучная, тягучая, неудобная». После чтения пьесы в театре об этом же заговорили и актеры. «Три сестры» показались им не пьесой, но всего лишь схемой, вместо ролей какие-то намеки. Ее требовалось строчно доработать. Он работал в гостинице, все еще откладывая отъезд из Москвы.

В начале декабря погода ухудшилась. В эти дни он получил от Маркса 10 тысяч, а оставшиеся 15 тысяч попросил перевести в январе на имя сестры в Москву. 10 декабря, не закончив правку пьесы, он уехал за границу. В Ницце он поселился в «Русском пансионе», что за три года до этого, встречался со старыми знакомыми Ковалевским и Юрасовым. Казалось, ничто не изменилось — прекрасная теплая погода, обильные обеды, неинтересные русские дамы. Те же ощущения: «Жизнь здесь совсем не такая, как у нас, совсем не такая... И богаты чертовски, и здоровы, и не старятся, и постоянно улыбаются». В общем, все «как в раю»: прекрасные цветы, красивая музыка, поспевающие апельсины.