В Ницце Чехов пробыл всего полтора месяца. Он много работал, вносил исправления в пьесу «Три сестры», отправлял их в Москву. В Ницце он встречался с соотечественниками, иногда поднимался на «русское» кладбище, чтобы полюбоваться открывавшимся видом. Чехов любил открывавшуюся отсюда даль. К концу января он заскучал... Он планировал после Ниццы вместе с профессором отправиться в Алжир, но эта поездка так и не состоялась. Видимо, профессор не решился ехать в дальнюю поездку с тяжело больным спутником. Вместо Африки в конце января Антон Павлович в компании профессора Ковалевского и зоолога А.А. Коротнева отправился в путешествие по Италии.
31 января в Москве в Художественном театре состоялась премьера спектакля «Три сестры». Несмотря на все опасения автора, она прошла с большим успехом. Ольга Книппер в своих письмах подробно рассказывала о репетициях спектакля, в котором играла роль Маши. В день премьеры Чехов был в пути во Флоренцию, поэтому все письма и телеграммы, в которых говорилось о премьере, его не застали. Об успешной премьере он узнал 3 февраля из второй телеграммы Немировича, в которой говорилось о «громадных вызовах», «большом успехе», «настоящей овации».
Путешествие по Италии из-за холодной погоды пришлось сократить, и уже 7 февраля он уехал в Россию. Уже 15 февраля 1901 года он был в Ялте. И тут же написал сестре: «Приехал ночью, не спал и ничего не знаю насчет Москвы, насчет пьесы и проч. и проч. <...> Был за границей, но все же нового нет ничего, писать не о чем. <...> Сегодня у меня целый день народ, не дали отдохнуть». Вскоре в Ялту стали приходить письма, отправленные в Италию. Но ему все же казалось, что пьеса не имела успеха. В письме к Книппер 20 февраля он говорил: «Похоже на неуспех, потому что все, кто читал газеты, помалкивают и потому что Маша в своих письмах очень хвалит. Ну, да всё равно». Сразу после приезда Крым Антон Павлович заболел. Его мучил изнуряющий кашель, началось кровохаркание.
В эти дни в Ялте Чехов почти каждый день встречался с Иваном Алексеевичем Буниным, с которым у него сложились близкие дружеские отношения. Пока Чехов был за границей, Бунин жил в его доме в Ялте, чему Евгения Яковлевна и Мария Павловна были очень рады. Иван Алексеевич вспоминал, как в один из тех зимних вечеров на Белой даче он читал Чехову его рассказ «Гусев». И вдруг услышал «глухой, тихий» голос Антона Павловича: «Знаете, я женюсь...» И «сразу стал шутить, что лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее, и ребенок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой...» Бунин говорил позднее: «Я, конечно, уже знал о его романе с Ольгой Леонардовной Книппер, но не был уверен, что он окончится браком...»
К тому времени родственные связи семьи Чеховых уже не были такими крепкими, как раньше. С братьями он редко переписывался, сестра приезжала только на каникулы. Мать, хоть и жила в соседней комнате, но встречались они только во время обеда, мало разговаривали. В эту зиму Чехов еще сильнее похудел. Мать кухней уже не занималась. В письмах он упоминал невкусные домашние обеды. Кухарка готовила любимые блюда Евгении Яковлевны и Марьюшки: суп с бараниной, овощи под маринадом, свиные котлеты. Чехову такие блюда были вредны, ему нужна была диетическая еда. Мария Павловна, приезжая в Ялту, учила кухарку готовить для Антона Павловича. Но как только она уезжала, в доме все шло по-прежнему.
В это время интерес к жизни поддерживался письмами Ольги Книппер, ожиданием ее приезда. Она много писала о своей новой роли: «С каким наслаждением я играю Машу! Ты знаешь, она мне кроме того принесла пользу. Я как-то поняла, какая я актриса, уяснила себя самой себе. Спасибо тебе, Чехов! Браво!!!» Кроме этого, она настаивала на том, чтобы Чехов начал работу над новой пьесой: «А ты работаешь или нет? Есть желание? Не кисни только, умоляю тебя, а то любить перестану». В марте он рассказывал Книппер о восторженных письмах о «Трех сестрах» в Художественном театре, об успешной ее постановке в Киеве и добавлял: «Следующая пьеса, какую я напишу, будет непременно смешная, очень смешная, по крайней мере по замыслу».
В письмах Книппер все чаще говорила о неопределенности своего положении, так в письме от 3 марта она говорила: «А на Пасху все-таки не приеду в Ялту; подумай и поймешь почему. Это невозможно. Ты такая чуткая душа и зовешь меня! Неужели не понимаешь?» Речь шла о замужестве. На ее шутку о слухе, будто он женат на девице из Екатеринославской губернии, Чехов ответил 7 марта: «Вот получу развод <...> и женюсь опять. Позвольте сделать Вам предложение». Он с нетерпением ждал ее приезда, но не скрывал от нее своего болезненного состояния. 16 марта в ответ на ее планы поездки в Швецию и Норвегию летом 1901 года Чехов ответил так: «Мне так надоело рыскать, да и здравие мое становится, по-видимому, совсем стариковским — так что ты в моей особе получишь не супруга, а дедушку, кстати сказать».
Сил становилось все меньше. Он с трудом работал в саду, читал корректуры очередных томов собрания сочинений. В Ялту продолжали приходить письма, в каждом втором говорилось о пьесах «Дядя Ваня» и «Три сестры», шедших в провинции. Чехов жил в Ялте отзвуками столичных событий. В конце февраля писал Книппер: «Был Бунин здесь, теперь он уехал — и я один» В начале марта напоминал о ее обещании приехать: «Я жив и, кажется, здоров, хотя всё еще кашляю неистово. <...> Помни же, я буду ждать тебя. Помни!» Она написала: «Только пойми, милый, что в Ялту я теперь не могу приехать. Чем я приеду? <...> Ты ведь помнишь, как тяжело было летом, как мучительно. До каких же пор мы будем скрываться?» 16 марта Чехов написал: «Я литературу совсем бросил, а когда женюсь на тебе, то велю тебе бросить театр и будем вместе жить, как плантаторы. Не хочешь? Ну, ладно, поиграй еще годочков пять, а там видно будет». Пока в их жизни все оставалось по-старому. Он не мог бросить литературу и Ялту. Она не могла оставить театр и Москву.
В письме от 21 марта из Петербурга, где театр был на гастролях, Книппер вновь писала о причинах невозможности ее приезда в Ялту: «Опять видеть страдания твоей матери, недоумевающее лицо Маши — это ужасно? Я ведь у вас между двух огней. Выскажись ты по этому поводу». Чехов ответил 26 марта телеграммой: «Здоров. Приеду после Пасхи, привет. Жду писем. Антонио». Книппер дала телеграмму 27 марта: «Выезжаю завтра Ялту. Ольга». В этот же день Чехов отправил телеграмму в Москву: «Счастлив. Жду приезда. Погода весенняя. Пароход пятницу, воскресенье. Антуан».
В начале апреля в Ялте на гостили Мария Павловна, Книппер, Бунин и Куприн. В Москву Ольга Книппер уехала вместе с Марией Павловной, несмотря на то, что собиралась погостить подольше. 17 апреля, уже из Москвы, она приглашала Чехова к себе: «Приезжай в первых числах и повенчаемся и будем жить вместе. Да, милый мой Антоша?». Об этом же она говорила и в следующих письмах, торопила Чехова, говорила о слухах, ходивших в Москве о их свадьбе.
В Ялте Чехов по-прежнему помогал чахоточным больным, продолжал высылать книги в Таганрогскую библиотеку, помогал в строительстве школы в татарской деревне Мухалатка. Но болезнь отбирала все больше сил. Несмотря на то, что решение о женитьбе на Книппер было, судя по всему, уже принято, о будущей совместной жизни говорил очень осторожно. Хотел ненадолго приехать в Москву, потом вернуться в Ялту и жить там до зимы. Зимой он планировал опять пожить в Москве. Болезнь все больше давала о себе знать, и Чехов шутил: «У меня всё в порядке, всё, кроме одного пустяка — здоровья». В конце апреля 1901 года он говорил Книппер о своих планах, о том, что иногда на него «находит сильнейшее желание написать для Худож<ественного> театра 4-актный водевиль или комедию». И добавил: «напишу, если ничто не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года».
9 мая 1901 года Чехов уехал в Москву. Он остановился в гостинице «Дрезден» и 17 мая показался специалисту по внутренним болезням профессору В.А. Щуровскому. Профессор внимательно его осмотрел. При осмотре выяснилось, что легочный процесс зашел слишком далеко и стал необратимым. Щуровский рекомендовал лечение кумысом, если же кумыс не подойдет, то нужно было немедленно отправляться в Швейцарию.
В Москве вместе с братом Иваном они ходили к могиле отца. После этого договаривались о венчании со священником церкви Воздвижения Креста в Большом Воздвиженском переулке. Чехов и Книппер обвенчались 25 мая 1901 года в 5 часов вечера. На церемонии присутствовали только несколько человек со стороны невесты. Антон Павлович не хотел большой и шумной свадьбы. Еще в апреле он писал Ольге: «Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, — то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда». После церкви Ольга Леонардовна поехала к себе домой, а Антон Павлович отправился в квартиру брата Ивана Павловича, чтобы переодеться. Затем он заехал за Ольгой Леонардовной и уже вместе они отправились на вокзал. Их свадебным путешествием стала поездка в Уфимскую губернию для лечения кумысом в санатории.
В этот же день Антон Павлович сообщил матери телеграммой о своем браке, уточнив при этом, что все останется по-старому, а он с женой уезжает «на кумыс». Сестре он написал 2 июня, уже из санатория: «Думаю, что сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни и той обстановки, в какой я до сих пор пребывал. <...> перемен не будет решительно никаких, всё останется по-старому».
На поезде они приехали в Нижний Новгород, где зашли к Максиму Горькому, находившемуся под домашним арестом. Потом, по совету знакомого врача, поехали не в Казань, где можно было сразу сесть на пароход до Уфы, а в поселок Пьяный Бор. Им пришлось сутки ждать парохода на Уфу, при этом ночевать там было негде. Эта неприятная ситуация напомнила Антону Павловичу его давнюю поездку на Сахалин.
Места, где был расположен санаторий, были очень красивыми. В письмах Чехов восхищался: «Природа здесь... чудесная, масса полевых цветов, поверхность гористая, много ручьев... <...> Охота, по-видимому, дивная; хариусы и форели ловятся в речке». Антон Павлович быстро привык к кумысу и пил его по четыре бутылки в день. Он много спал и постепенно стал набирать вес. Однако отдых в санатории ему быстро надоел. В письмах он жаловался, что окружающая его публика неинтересна, да и вся обстановка кажется гнетущей. 23 июня он пишет: «Надоело здесь ужасно, живу точно в дисциплинарном батальоне, скучища, хочется удрать...» 1 июля они уехали в Ялту, пробыв в санатории всего месяц.
Сразу после возвращения из санатория Чехов заболел. 24 июля в письме Горькому он описывал свое состояние: «В Аксенове чувствовал себя сносно, даже очень, здесь же, в Ялте, стал кашлять и проч. и проч., отощал и, кажется, ни к чему хорошему не способен». 3 августа 1901 года он написал завещание, адресованное Марии Павловне. Он завещал сестре дом в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, жене оставлял дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. При этом Мария Павловна при желании могла продать дом. Братьям Чехов также оставлял деньги: «брату Александру три тысячи, Ивану — пять тысяч и Михаилу — три тысячи». После смерти матери и сестры, все, кроме дохода от пьес, должно было перейти таганрогскому городскому управлению на нужды народного образования, а доход же с пьес — Ивану. После смерти Ивана и эти доходы должны были отойти таганрогскому городскому управлению. Кроме этого, Чехов просил выполнить его обязательства: «...крестьянам села Мелихова 100 рублей — на уплату за шоссе; обещал также Гавриилу Алексеевичу Харченко <...> платить за его старшую дочь в гимназию до тех пор, пока ее не освободят от платы за учение».
20 августа Ольга Леонардовна вернулась в Москву. Жизнь на Белой даче вошла в привычную колею: постоянные гости, телефонные звонки, переписка с женой. Уже с дороги, 21 августа, она писала: «Когда я успокоилась, я начала думать о нашей любви. Хочу, чтобы она росла и заполнила твою и мою жизнь. Представляла себе, как бы мы с тобой жили зиму в Ялте, искала и находила себе занятия. Это так, верно, и будет в будущем году. Ты веришь?». 21 августа Чехов писал: «Я тебя очень люблю и буду любить». Никаких иллюзий и заблуждений относительно будущего у Чехова, судя по письмам, не было: «Стало быть, с супругой своей придется жить в разлуке — к этому, впрочем, я уже привык»; — «Я в Ялте по-прежнему буду проживать один».
17 сентября Чехов приехал в Москву. Он приходил на репетиции своей пьесы в Художественном театре, работал с актерами над их ролями. 21 сентября он увидел сам спектакль, после чего написал одному из своих ялтинских знакомых: «..."Три сестры" идут великолепно, с блеском, идут гораздо лучше, чем написана пьеса. Я прорежиссировал слегка, сделал кое-кому авторское внушение, и пьеса, как говорят, теперь идет лучше, чем в прошлый сезон». В газетах писали о восторженных овациях, которыми публика приветствовала автора «Трех сестер», присутствовавшего в зале.
Еще до поездки в Москву Антон Павлович был нездоров. Успех пьесы, радость встреч с хорошими знакомыми, с женой немного взбодрили его. Но уже в конце сентября его состояние резко ухудшилось и он почти не выходил из дома. В середине октября в письмах он признается, что его здоровье совсем «развинтилось» и пора возвращаться в Крым, оставив жену в Москве. 19 октября в письме он говорит о вынужденном отъезде: «Жена моя, к которой я привык и привязался, остается в Москве одна, и я уезжаю одиноким. Она плачет, а я ей не велю бросать театр». 28 октября Чехов вернулся Ялту.
В Ялте было по-прежнему одиноко и неуютно. В письмах жене Чехов рассказывал, что «совсем, с головой вошел в свою колею, и пустую и скучную», что постель кажется ему «одинокой», точно он «скупой холостяк, злой и старый». И утешал: «Ну, да ничего. Поживем так, потерпим, а потом опять будем вместе. <...> теперь я как на необитаемом острове». В доме было холодно. В ненастные ветреные дни в кабинете Антона Павловича температура была не выше 11 градусов. Ему необходимо было диетическое питание, но на кухне продолжали готовить тяжелые сытные блюда, к которым привыкли Евгения Яковлевна и Марьюшка. Мария Павловна, приезжая на каникулы, заставляла кухарку готовить для Антона Павловича легкие блюда, но после ее отъезда все становилось по-прежнему.
В быту Чехова не было ничего из того, что рекомендовали ему врачи еще в 1897 году — теплый дом, легкая пища, хороший уход, необременительные занятия. Ялтинский доктор Альтшуллер не рекомендовал поездки в Москву, однако и зимовка в Ялте здоровья Чехову не добавляла. Несколько дней в ноябре на Белой даче жил Максим Горький, которому из-за болезни разрешили поехать в Крым. Ему показалось, что из-за нездоровья Чехов иногда становился мизантропом: «В такие дни он бывал капризен в суждениях своих и тяжел в отношении к людям».
Жизнь Ольги Леонардовны в Москве также вошла в свою колею. Вместе с Марией Павловной она жила в московской квартире, которую оплачивал Чехов. У них был общий круг знакомых, они вместе гуляли, ходили на вечеринки. В ноябре в письмах Антон Павлович с женой обсуждали вопрос ее ухода из театра. При этом Ольга Леонардовна уклонялась от прямого ответа, хотя и намекала, что думает об этом. Она звала Чехова в Москву, он ждал ее в Ялте. Антон Павлович болел и почти не мог работать, Ольга Леонардовна постоянно торопила его с новой пьесой, много говорила о том, как ему следует обустроить свой быт. Она говорила о том, что нужно требовать от домашних исполнения всех указаний, Антон Павлович отвечал, что никогда не умел приказывать. На ее указания требовать греть воду по утрам, топить лучше печи, готовить диетические блюда он отвечал: «Но всё это, дуся моя, невозможно. И не пиши насчет еды, ибо сие бесполезно».
Чехов ждал жену на Рождество, но она сообщила, что ей не удалось «соединить несоединимое», то есть театр и мужа, и она не приедет. Обещала приехать весной и мечтала, что на следующую зиму они вместе уедут в «теплые края». Она репетировала роль в новой пьесе Немировича и писала мужу, что надеялась на его приезд в Москву, ругала себя за то, что не может бросить театр и жить с ним, просила его принять решение за нее, и тут же предупреждала: «Без дела совсем я надоем тебе. Буду шататься из угла в угол и придираться ко всему». Чехов ответил утешением: «Дуся моя, не волнуйся, не сердись, не негодуй, не печалься, всё войдет в норму, всё будет благополучно, именно будет то, чего мы хотим оба, жена моя бесподобная. Терпи и жди». Писал Чехову и Немирович-Данченко, которому Книппер уже сообщила, что Чехов задумал новую пьесу. Немирович просил побыстрее писать пьесу и звал его в Москву.
Ялтинские зимы не особо подходили для легочных больных, погода здесь была неустойчивой. В январе и феврале часты резкие ветры, снег; бывают и легкие морозы, и дожди. Бывает, в январе тепло, как весной, ясные солнечные дни чередуются с пасмурными. В общем, «всё неопределенно». Но все же ялтинские врачи не отпускали Чехова зимой из Крыма, рекомендовали жить здесь с сентября до лета, не уезжая в Москву даже ненадолго, так как дорога и смена климата провоцировали обострение болезни.
Он недомогал весь ноябрь, а в декабре он был настолько нездоров, что ему даже казалось, что в Москве он чувствовал себя значительно лучше. Кашель и кровохарканье вынудили его согласиться на то, чтобы Альтшуллер его осмотрел. Выяснилось, что процесс в легких не приостановился. На Рождество в Ялту приехала Мария Павловна. Увидев состояние брата, она написала его жене о его болезни, затем пробыв в Ялте до 12 января и наняв новую кухарку, уехала обратно. К концу зимы он сильно ослабел, в письмах говорил, что устает даже при обрезке розовых кустов. Доктор Щуровский, вызванный из Москвы к Толстому, осмотрел и выслушал также Чехова — и сказал Альтшуллеру, что дела Чехова очень плохи. От сестры и жены ухудшение своего здоровья Чехов утаил. Несмотря на рекомендации врачей, он решил больше не зимовать в Ялте.
Чехов и О.Л. Книппер-Чехова. Фото 1901 г.
«Белая дача» Чехова в Ялте
На крыльце чеховского дома в Аутке. Слева направо: М. Горький, С.В. Чехова, Володя Чехов, А.П. Чехов, М.П. Чехов