Вернуться к Экранизации

Дама с собачкой

Оригинальное название: Дама с собачкой
Жанр: экранизация, драма
Формат: полнометражный, цветной
Режиссер: Иосиф Хейфиц
Сценарий: Иосиф Хейфиц, Антон Чехов
Актеры: Алексей Баталов, Ия Саввина, Нина Алисова, Дмитрий Зебров, Пантелеймон Крымов, Юрий Медведев, Юрий Свирин, Владимир Эренберг, Галина Барышева, Марьяна Сафонова и другие
Операторы: Дмитрий Месхиев, Андрей Москвин
Композитор: Надежда Симонян
Звукорежиссер: Арнольд Шаргородский
Художники-постановщики: Исаак Каплан, Белла Маневич-Каплан
Монтаж: Елена Баженова
Директор: Михаил Генденштейн
Длительность: 1 час 23 минуты
Язык: русский
Страна: СССР
Производство: киностудия «Ленфильм»
Год: 1960
Премьера: 28 января 1960 года


Советский художественный фильм «Дама с собачкой» — это экранизация известного одноименного рассказа Антона Павловича Чехова, приуроченная к столетию со дня рождения великого русского писателя. Фильм снят режиссером Иосифом Хейфицем, съемки проходили на киностудии в Ленинграде, в Ялте и в Москве. Снимался фильм около двух лет, его премьера состоялась 28 января 1960 года в Москве. Этот фильм считается лучшей экранизацией чеховского рассказа «Дама с собачкой». Роль Анны Сергеевны сыграла выпускница журналистского факультета МГУ Ия Саввина, до этого игравшая на сцене студенческого театра. Для нее эта роль Анны Сергеевны стала дебютной и очень успешной. Роль Гурова сыграл уже известный к тому времени актер Алексей Баталов.

Фильм Иосифа Хейфица «Дама с собачкой» считается признанным киношедевром во всем мире. В 1960 году на XIII Международном кинофестивале в Каннах Ия Саввина получила специальную премию «За лучшее исполнение женской роли», а сам фильм — приз лучшей национальной программы «За гуманизм и исключительные художественные качества». Картиной восхищался великий итальянский режиссер Федерико Феллини. Марчелло Мастроянни говорил, что счел бы за честь сыграть в таком фильме. Ингмар Бергман посвятил ленте «Дама с собачкой» большую статью в английском журнале Films and Filming: «Мало есть фильмов, способных создать впечатление цвета так, как этот фильм: несмотря на то что он черно-белый, вы ощущаете его в цвете... Чрезвычайно редко встречаешь что-либо столь совершенное».

Сюжет

Москвич Дмитрий Дмитриевич Гуров отдыхает в курортной Ялте. Ему уже за тридцать, дома его ждет семья: жена, которую он не любит, и дети-подростки, которыми он тяготится. Он давно уже изменяет жене, которую считает непривлекательной, не изящной и ограниченной. К женщинам Гуров относится с легким презрением, что не мешает ему постоянно заводить интрижки. В то же время в Ялте появляется «новое лицо» — Анна Сергеевна, молодая дама, часто гуляющая по набережной с белым шпицем. Ее стали называть «дамой с собачкой». Она молода, из хорошего общества, замужем. Анне Сергеевне немногим больше двадцати лет, она приехала из Саратова, своего мужа не любит и не уважает, ей скучно. Гуров знакомится с ней. Ему кажется, что в ней есть что-то «жалкое». Быстро завязывается курортный роман, они встречаются в гостиничном номере, гуляют у моря. В Ореанде они смотрели на море. «Гуров думал о том, как в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своём человеческом достоинстве».

Анна Сергеевна возвращается в Саратов и она и Гуров уверены, что расстаются навсегда. Гурову кажется, что эта любовная история закончится как обычно, оставив только приятные воспоминания. В Москве он ведет привычный образ жизни, читает газеты, бывает в клубах, ресторанах, посещает званые вечера, но забыть свой курортный роман он не может, Анна Сергеевна часто снится ему по ночам. Неожиданно он едет в Саратов, ищет встречи с Анной Сергеевной. Напуганная неожиданностью встречи, Анна просит Гурова вернуться в Москву, говоря, что по-прежнему его любит и приедет к нему. Под предлогом поездок к врачу она раз в два-три месяца приезжает в Москву и встречается с Гуровым. Оба страдают от того, что им приходится прятать от всех свою любовь. Они не в силах расстаться, но и найти решение проблемы тоже не могут.

В ролях

  • Алексей Баталов — Дмитрий Дмитриевич Гуров
  • Ия Саввина — Анна Сергеевна Дидериц
  • Нина Алисова — жена Гурова
  • Дмитрий Зебров — муж Анны Сергеевны Дидериц
  • Пантелеймон Крымов — Алексей Степанович Фролов
  • Юрий Медведев — чиновник, партнер по карточным играм Докторского клуба Г. Розанов
  • Юрий Свирин — профессор, играющий в карты
  • Владимир Эренберг — приятель Гурова
  • Галина Барышева
  • Кирилл Гун
  • Зинаида Дорогова
  • Михаил Иванов — портье
  • Георгий Куровский — певец, гость Гуровых
  • Светлана Мазовецкая — дочь губернатора Саратова
  • Александр Орлов — артист с гитарой
  • Павел Первушин
  • Лев Степанов — продавец собачки Фру-фру
  • Николай Кузьмин — второй продавец собачки Фру-фру
  • Раднэр Муратов — официант в ялтинском кафе
  • Яков Гудкин
  • Любовь Малиновская
  • Тамара Тимофеева — гостья в гостиной
  • Ариф Урусов
  • Зинаида Карпова
  • Георгий Розанов-Розенбаум
  • Марьяна Сафонова

Интересные факты

Когда режиссеру Иосифу Хейфицу предложили снимать фильм по рассказу Чехова «Дама с собачкой», он согласился не раздумывая, но в тот же вечер пожалел об этом: перечитав рассказ «Дама с собачкой», режиссер понял, что перенести этот сюжет на экран будет крайне сложно, ведь весь Чехов — не во внешнем действии, а в подтекстах и полутонах. Работа над фильмом заняла 2 года. В своих воспоминаниях Хейфиц писал, как представлял себе, что пишет сценарий с самим Антоном Павловичем. Когда возникали вопросы, режиссер мысленно обращался к Чехову. И получал один и тот же ответ, который часто давал классик при постановке своих пьес: «У меня же там все написано!»

* * *

На роль Гурова Хейфиц пригласил одного из своих любимых актеров — Алексея Баталова, который снимался в его картинах «Большая семья», «Дело Румянцева» и «Дорогой мой человек». Несмотря на то, что многие считали, что Баталов не годится для роли чеховского Гурова, он блестяще справился с этой ролью. Он вспоминал: «Мне очень хотелось работать над этой ролью. Гуров давал возможность перейти в другое амплуа, в круг совсем иных человеческих переживаний. Именно поэтому я стремился преодолеть все, что как-то могло смущать Хейфица. Я отпустил бороду и стал больше сутулиться, дабы убедить противников моего возраста в пригодности по годам. Для проб я выбрал туфли большего размера, чтобы походка казалась солиднее и потяжелее».

* * *

О том, как Баталову удалось вжиться в эту роль, можно судить по одному факту. К работе над фильмом привлекли ялтинского лодочника, который несколько раз встречался с писателем. Тот, увидев Баталова, воскликнул: «Как похож на Чехова! И ведь косолапит, как Антон Павлович!»

* * *

Главную женскую роль в фильме сыграла Ия Саввина, выпускница журфака МГУ. Она играла в студенческом театре, где у нее была роль в спектакле «Такая любовь» по пьесе чешского писателя Павла Когоута. Ву этой постановке ее увидел Баталов. Именно он предложил режиссеру пригласить Саввину. Актер рассказывал: «...когда я увидел на сцене Саввину, сразу почувствовал: она — это нечто особенное. Ия не из тех эффектных женщин, глядя которым вслед мужчины сворачивают головы. Она абсолютно простая, и красота у нее другая. Но взгляд почему-то останавливался именно на ней». Хейфиц доверился интуиции Баталова и утвердил дебютантку на главную роль.

* * *

На съемках Ие Саввиной не делали никаких поблажек. Иногда режиссер, добиваясь максимально правдоподобного поведения актрисы на съемочной площадке, специально доводил ее до слез, а потом давал команду «Мотор!» После таких встрясок Ия долго не могла прийти в себя, и Хейфиц отпаивал ее чаем и утешал. Но благодаря этому родились самые пронзительные сцены в фильме.

* * *

Ия Саввина прекрасно справилась с ролью Анны Сергеевны, несмотря на то, что до этого у нее не было актерского образования и опыта съемок в фильмах. Во время приемки картины на худсовете «Ленфильма» режиссер, народный артист СССР Фридрих Эрмлер сказал: «Мне очень нравится Анна в исполнении артистки Саввиной. У меня такое ощущение, что именно с нее списал Чехов свою "Даму с собачкой". Интонация ее голоса музыкальна и бесконечно волнует». «Дама с собачкой» стала настоящим триумфом для Ии Саввиной. О талантливой дебютантке заговорили не только в СССР, но и за рубежом.

* * *

Еще одним важным персонажем в фильме был шпиц, с которым Анна Сергеевна гуляла по набережной Ялты. Для фильма взяли шпица по кличке Джими, принадлежавшего одной из сотрудниц «Ленфильма». У собачки был непростой характер, она отказывалась оставаться с актрисой наедине. Пришлось для съемок вызвать в Ялту его хозяйку. Решили, что она будет водить шпица. Поэтому на крупных планах — шпиц и юбка, в которую вместо Ии Саввиной облачалась хозяйка собачки.

* * *

В самом начале фильма есть кадры с пустой винной бутылкой, плавающей у самого берега. В одном из интервью на вопрос, было ли это тщательно срежиссировано, Хейфиц ответил: «Конечно, нет! Но, как всегда, самое простое и есть самое гениальное. Бутылка болталась сама по себе, оператор просто не успел ее убрать. Когда мы сняли первый дубль, то оператор попросил еще один, чтобы снять без бутылки. Но я попросил оставить ее в кадре. Так родилась эта знаменитая метафора пошлости и бытовухи».

* * *

О любовной истории чеховской «Дамы с собачкой» Хейфиц говорил: «Их любовная история есть вселенский масштаб обычной человеческой любви, сознательно снивелированной Чеховым, который не терпел пафоса. Отсюда название "Дама с собачкой", а не, скажем, "Она и Он" или "Нечаянная любовь"».

* * *

Съемки в Ялте проходили летом 1959 года. Съемочная группа приехала в самом начале лета и пробыла там до осени. Работали только по утрам — в ранние часы на набережной было не так много народу. Для воссоздания образа Ялтинской набережной конца XIX века приходилось создавать декорации прямо по ходу съемок. Так, у Чехова упоминается литая металлическая ограда, но к моменту съемок она уже была каменной. Было решено сделать небольшой помост, на котором по описанию восстановили небольшой кусочек старинной ограды, правда из дерева. В одном из кадров позади главных героев виднеется старинный пароход «Крым» — это тоже работа декораторов.

Награды и номинации

  • В 1960 году на XIII МКФ в Каннах фильм получил Специальный приз (Ия Саввина) и Приз лучшей национальной программе «За гуманизм и исключительные художественные качества» (вместе с фильмом «Баллада о солдате»).
  • В 1960 году на IV Международном смотре фестивальных фильмов в Лондоне фильм получил почетный диплом за режиссуру (Иосиф Хейфиц).
  • В 1961 фильм получил Диплом Британской киноакадемии «За изобразительное решение фильма» (Исаак Каплан, Белла Маневич).
  • В 1962 году фильм получил почетный диплом иностранному актёру (Алексей Баталов) на конкурсе «Премия "Юсси"» в Хельсинки.
  • В 1963 году фильм участвовал в конкурсной программе «Премия BAFTA» в Лондоне.

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Афиша к фильму «Дама с собачкой» (СССР, 1960)

Режиссерские заметки Иосифа Хейфица к фильму «Дама с собачкой» (1960)

«Никаких сюжетов не нужно»

«Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет, сюжетов, в ней все перемешано — глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое с смешным...» (Из письма). Вот и ключ ко всему.

Скука! Скука! Чехов скучал в Ялте, и Гуров тоже. В России скучно жить, и ялтинская скука — часть общероссийской скуки.

«...зачем я в Ялте, зачем здесь так ужасно скучно?»

«В Ялте чудесная погода, но скучно, как в Шклове».

«Мне здесь скучно, как белуге. (Из писем тех лет).

Может быть, начать картину с ялтинской скуки? Найти образы этого. Курортная скука сезона.

«Как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить?» («О любви»).

«Вообще любите своих героев, но никогда не говорите об этом вслух!» (Из письма).

Природу Ялты находил бутафорской и скучал по московским сереньким дням. Как же показать бутафорскую природу? Это здорово! Где-то у А.П. сказано — кипарисы, как из жести. Подумать о пейзаже.

Шторм в Ялте. Ураган ломал магнолии в саду. Ветреный день, срывало шляпы. В саду сломанная магнолия

В Ялте в гостиницах топили печи.

«Я хотел бы, чтобы меня играли примитивно»

Сочетание конкретности и дали, живого быта и длительного раздумья. Не это ли делает новеллу по емкости своей равной роману?

«Знаете, я бы хотел, чтобы меня играли совсем просто, примитивно»... (Из письма). Очевидно, в этом угадал А.П. будущий стиль актёрской игры. Очевидно, «примитивно» означает — без ложного пафоса, заламывания рук, без «театральности» XIX века. Примитивно — кинематографично — одно и то же!

«Право, мне здесь скучно, а без писем можно повеситься, научиться пить плохое крымское вино, сойтись с некрасивой и глупой женщиной» (Из письма, 1899 г.)

Письма, 1899 г. «На набережной встречаются новые лица». «Я здесь соскучился, стал обывателем и, по-видимому, уже близок к тому, чтобы стал обывателем и, по видимому, уже близок к тому, чтобы сойтись с рябой бабой, которая бы меня в будни била, а в праздники жалела».

«Ялта же мало чем отличается от Ельца или Кременчуга; тут даже бациллы спят».

Надо показать не только скуку, но и провинциальную, грязную Ялту, с конскими следами на набережной, деревянными скамейками, узкими и зловонными татарскими улочками. (Художникам: собрать материал!)

«Скажите в телефон...» — важно! В гостинице уже были телефоны, очевидно, допотопные с ручкой, и в трубку надо было кричать.

«Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это всё равно, что купить себе на базаре вещь (ненужную) только потому, что она хороша. В семейной жизни самый важный винт — это любовь, половое, едина плоть, всё же остальное — ненадежно и скучно...» (Из письма).

«Мне слышно, как кричит муэдзин на минарете». Отличный второй план звука: шум прибоя, заунывное пение-крик муэдзина, оркестр в городском саду. Ритм прибоя — однообразный, как хронометр, — может сопровождать большую сцену в гостинице.

Вот оно: «...эти вечнозелёные растения, кажется, сделаны из жести» (Из письма).

«Как много здесь чахоточных!» (Письмо, 1989 г.). Чахоточный кашель аккомпанирует их любовному разговору на набережной.

Богатые обжоры и чахоточные в Ялте.

Может быть, показать морскую прогулку в бурю. «Чертовски качает», Анне Сергеевне плохо. Пассажиры — скучные рожи.

В Публичной библиотеке нашел фотографии Ялты 1899 г., бездарно снятые каким-то великим князем. Пляж, его «жанр», купальные костюмы похожи на вечерние платья.

...А шпиц скучает на берегу, забытый!

«К моим мыслям о человеческом счастье всегда примешивается что-то грустное»

Поездка на «линейке». Татарин возчик, мурлыкающий песню.

В «Ариднее» — пасьянс в парке на скамейке. Скука в Аббации. Чего уж скучнее: в солнечное утро, среди жестяной природы раскладывать пасьянс на скамейке!

Отлично! «К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное» («Крыжовник»). Какую это дает верную интонацию — грустно мыслить (говорить) о счастье.

Уезжающие обычно бросают в море мелкие монетки (чтобы вернуться сюда — судьба!). В шторм мальчишки собирают мелочь у линии прибоя.

Церковный сторож прошёл мимо, вошёл в церковь, стал звонить. Прибой, горы, звон колокола — вечность!

«Скучно без московского звона, который я так люблю» (Из письма). Церковный звон в Москве может и Гуров любить.

«Ялта — это помесь чего-то европейского, напоминающего виды Ниццы, с чем-то мещански-ярмарочным. Коробкообразные гостиницы, в которых чахнут несчастные чахоточные ...рожи бездельников-богачей с жаждой грошовых приключений, парфюмерный запах вместо запаха кедров и моря, болтовня барышень и кавалеров, понаехавших сюда наслаждаться природой, в которой они ничего не понимают...» (Из письма).

«...Отвращение к ялтинскому «духу» и безвкусице, к наглости буржуазной толпы...» (Из письма).

Достал путеводитель по Крыму и Ялте девятисотого года. Очень важно для уточнения натуры и вообще для «жанра». Дилижанс на 9—11 пассажиров. Лицом к лошадям — дороже, спиной — это уже «второй класс»

Газовое освещение!

Кареты, ландо, корзинки, «визави», коляски, кабриолеты, шарабаны. «Ехали на лошадях...» — каким из этих видов? Дилижанс колоритнее! Станции: Мамут-Султан, Таушан-Базар, Алушта. Названия вин: Айданиль, Кларет, Мускат-сек, Педро Хименес.

Ритм фильма и ритм русской жизни на грани века. Конка — самый быстрый вид городского транспорта. Существование без цели, пассивное отношение к жизни определяет и ритм человека.

Разбиваю условно рассказ на несколько главных кусков. В каждом из них есть, помимо действия, образное, поэтическое зерно.

Вечный образ равнодушной природы, сияющей «вечною красою». И ничтожество чувств! От этого грустно.

Город С., Саратов, допустим. Серый мир! Серый забор с гвоздями, серый номер в гостинце, серое

арестантское одеяло, серая жизнь — существование, серая толпа, серый муж-лакей, серый от пыли всадник без головы на чернильнице в номере!

Юбилей, где скучает Гуров. Парад лжи!

Славянский базар. Птица в клетке!

Предельная ясность, реальность первого плана и его отделение от второго при помощи музыки (ведущей всегда поэтическую, образную тему). Изображение, где роман рельефен, а среда обща, суммарна.

Среда. Фигуры второго плана — индивидуальны, но без подчеркивания, без излишней экспрессии. Как инструменты в оркестре, которые помещаются в глубине, чтобы звуки барабана не заглушали скрипок!

Ассистентам: разработать возможно более точное описание внешних черт всех эпизодических фигур второго плана.

Что же это за фигура? Вот примерно: красная шапка — посыльный

музыкант в «Славянском базаре»,

картёжники в клубе,

нищий в Саратове, извозчик, везущий Гурова из клуба,

лакеи в Ялте, маски в клубе, пассажиры конки,

певица, исполняющая романс, кавалеры и барышни в Ялте.

Горький: «Каждый новый рассказ Чехова всё усиливает одну, глубоко ценную и нужную для нас ноту — ноту бодрости и любви к жизни. Бодрое, обнадеживающие пробивается сквозь кромешный ужас жизни...» В этом и состоит зерно «Дамы с собачкой», а задача её экранизации заключается в том, чтобы вскрыть в образах зрительных, как сначала тихо и неуверенно, а затем всё громче и явственнее звучит эта бодрая нота в грустной музыке рассказа. Здесь и возникает действие, понятное не поверхностно, а глубоко, подводное действие.

«Как передать в кино этот абзац?»

Пессимист Чехов или оптимист, певец сумеречных настроений или великий человеколюбец, свет или тень? В споре о Чехове более всего терпит крах прямолинейность оценок. Грубая мерка бессильна здесь.

Станиславский писал: «Апломб тупицы опасен потому ещё, что тупица прямолинеен в своих взглядах, и потому он общедоступен, не сложен, груб и часто безвкусен... Смотря Чехова, он определенно ищет пессимизма».

Это пригодится для будущих критиков экранизации.

В «Даме с собачкой» «зерно» бодрости и надежды запрятано глубоко. Нет ни сюжета, в общепринятом, грубом смысле, ни внешнего действия, то есть всего того, что высмеивал А.П., ненавидящий эффектную «сценичность». Нет в этом маленьком рассказе традиционных завязок и развязок, нет «белокурых друзей и рыжих врагов», нет и «нечаянного подслушивания, как причины великих гнев и отвращение к «этой сонной, полумертвой жизни — черт бы её побрал!»

Как передать в кино, предположим, такой абзац? «И оставшись один на платформе и глядя в тёмную даль, Гуров слушал крик кузнечиков и гудение телеграфных проволок с таким чувством, как будто только что проснулся. И он думал о том, что вот в его жизни было ещё одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание...»

С кузнечиками и гудением проволок — просто. А остальное? Ещё одно похождение! Значит, было другое. Намекнуть на это, ввести женщину, с которой Гуров нехотя раскланивается. Показать, что в Ялте у него что-то было до приезда. А.С.

Перчатка! Поезд ушёл, а на досках перрона осталась оброненная А.С. перчатка! Привезти её Москву? К чему! Оставить здесь, потому что он никогда больше не увидится с этой дамой. Приключение кончилось, от него не останется ничего, кроме воспоминания.

В чём же надежда и обнадеживающее? В зарождении второй жизни, тайной, но главной, в её постепенном перевесе над жизнью явной, но теперь уже второстепенной, автоматической.

Это как бы подпольная жизнь, возникшая для борьбы с официальной. Это один из глубоко упрятанных процессов, заменяющих внешнее действие. Как движется это подпольное течение? Это сначала взрыв автоматизма жизни. Человек «автоматически существующий» начинает вглядываться в окружающее. Он прожил в этой среде много лет, а теперь постепенно замечает то, чего раньше не замечал, не видел над чем не задумывался.

«Как сделать так, чтобы чеховская «примитивность» не обернулась примитивностью буквальной?»

Увидев, он задумывается, задумавшись, начинает переоценивать, переоценив начинает ненавидеть, а ненавидя — мечтает о лучшем. Только мечтает, а не борется. Это же только средний процесс внутреннего движения для Гурова! И в какой-то степени для Анны Сергеевны.

Но любовь мобилизует в человеке всё лучшее, из равнодушного делает его восприимчивым к прекрасному. Человек, влюбившись, начинает понимать красоту, тосковать о её отсутствии в окружающей жизни, осознавать невозможность жизни — такой, как она есть, то есть уродливой.

По мере превращения Гурова и Анны Сергеевны в людей хороших, то есть облагороженных любовью, нарастает в них критическое начало, раздумье над окружающим. У Гурова это приговор своей скучной и однообразной, губительной московской жизни. У Анны Сергеевны — это оценка мужа, как лакея, затем в «Славянском базаре» — оценка всей неудавшейся жизни. Это — процесс!

Но не делать ни в коем случае из Гурова откровенного пошляка и жеребца! Откуда же тогда возникает в конце человек? В Гурове тоже живёт, еле теплится прекрасная душа под покровом «автоматизма жизни!»

Любовь, возвысившая пошляка — это надо выразить по-чеховски, то есть без нажима, не доводя контрастов до кричащего, критического уровня.

Как сделать, что бы мечта Чехова о «примитивности» исполнения его пьес не обернулась буквальной примитивностью?

Эта «примитивность» и «простота» есть высшая фаза сложности. Это:

а) зрительная скупость, академичность мизансцен;

б) без подстёгнутого ритма, «эйзенштейновского» монтажа с его форсированием контрастов, без вскрытия «напрашивающихся» ловких «ходов» и «поворотов» сюжета, то есть утверждение элементов, которым научил Чехов современное искусство театра и кино. У нас и во всём мире;

в) неторопливость и покой изложения, как бы знаменующий собой течение жизни. «Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». Незаметные переходы, ничего не происходит как будто, о процесс изменения жизни и людей тем не менее идет неумолимо!

г) отсутствие, как в жизни, резкой грани между трагическим и смешным. От Чехова до Чаплина — это вечный закон реализма.

д) отсутствие резкой грани между лиризмом и сатирической яркостью. Ялтинская скука сатирична и вместе с тем грустна;

е) без красивости во всём — в движениях, в пейзаже. Красивость и уродство у Чехова — синонимы!

ж) без мнимой поэтичности. Смело ставить героя в положение некрасивое! Стареющая Анна Сергеевна в «Славянском базаре» поэтична, а скажем, бутылка в море — пошлость!

з) так называемый второй план и атмосфера неразрывно связаны с первым, объясняют его. Лес «объясняет» дерево первого плана, если оно показано лишь кусочком коры. Атмосфера скуки в Ялте объясняют возникновение курортного романа между Гуровым и Анной Сергеевной. Серый город С. объясняет тоску Анны Сергеевны, её порыв, мечту о прекрасном. И т. д.

и) красота заложена в обыденном, обыкновенном. Драматизм в повседневном. То есть, как в жизни, нет резкой грани между великим и обычным, патетическим и «сниженным».

«Баталов станет спрашивать про характер»

О Гурове. «Ему не было ещё сорока», — 36, 38! Староват уже для свершений. Следует учесть современное восприятие экранного образа. В конце рассказа Гуров видит себя в зеркале седым, старым. Но это не столько естественная старость, сколько преждевременная. Причин к сему много, вот они: обжорство, пьянство, бессонные ночи в клубе, внутреннее отяжеление. Может быть, в 34—35 лет! Женили на 2-м курсе, то есть 21 года. Двенадцатилетняя дочь. Возможна и такая арифметика: 21+12=33.

В этой преждевременной старости есть ведь и свой драматизм!

Актёр «очевидно, Баталов!» станет спрашивать про характер. Но Гуров, пожалуй, менее всего фигура с характером. Если считать, что характер — исключение, подтверждающее правило, что это знак индивидуальности, единичное, выражающее общее, то Гуров менее всего достоин называться характером.

В том и смысл, что не философ или учёный, не мыслитель и не мечтатель, а обычный домовладелец, банковский служащий постепенно приходит к выводу о том, что так, как он жил, дальше жить нельзя, что надо искать выход!

Но это лишь обозначение профессии, а не характер. Не случайно, что Чехов совершенно не уделяет внимания внешности Гурова, описанию его привычек или черт. «Ему не было и сорока» — и всё.

Гуров — молчалив, деликатен, сдержан, как и много чеховских хороших людей. Общего с ними у него много, а вот отличия от них нет.

Ещё о Гурове. Движение Гурова, изменение его в рассказе состоит в том, что в обыденность его существования постепенно вторгается раздумье над окружающим, оценка его, а затем отрицание. Это скорее движение идеи.

Если бы Гуров был характером в общепринятом смысле, то есть как персонаж в пьесе, например, то закономерно было понимать его в начале как бабника, пошляка и курортного искателя приключений, который под влиянием обрушившейся на него любви перековался, как сказали бы теперь. Это заманчивое построение (контраст и резкий внутренний конфликт всегда проще выразить пластически в действии) мне кажется грубым для этого рассказа.

Дело не в перерождении, а в том, что толчок воскресил дремавшие силы души. «Как, в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем...» и т. д.

Какой же бабник стал бы так думать, сидя рядом с прекрасной женщиной на рассвете? Искатель приключений, охотник, курортный завсегдатай прежде всего человек активный. Пошлость активна. У Чехова немало активных пошляков.

В мужской компании он молчалив, обособлен, даже чуть высокомерен. Нет, дело не в перековке, не в качественном изменении характера, а в том, что с каждым днём усиливался в Гурове дремавший ранее в его душе элемент протеста, раздумья.

Образ одинокого человека, увидевшего то, чего не видят и не понимают другие, окружающие его обыватели, образ человека, ставшего непонятным для прожигающих жизнь остряков, — этот образ поможет нам возвыситься над обычным любовным сюжетом.

«Тогда и будет удар о прутья клетки!»

Анна Сергеевна фон Дидериц. Птица в клетке. 22 года, в конце — 24. Образ прекрасного, порывистого молодого существа, а затем — его увядание и гибель в этой неуютной и страшной жизни. Хотя выход близок и должен быть найден. Но как? Как? — вот в чём вопрос для неё и для самого автора.

Какое-то противоречие между нею и средой, точно она опередила это сонное общество, либо родилась для того, чтобы погибнуть в нем, покориться.

Покорность — её своеобразие. Неспособность к бунту, к самоубийству, как у героини Островского. Только стремление к Гурову, этот её полёт. Тогда и будет удар о прутья клетки!

Оценка Анной Сергеевной Гурова. В своей любви она и Гуров обретают особую остроту зрения. Они по-новому видят друг друга и самих себя представляют по новому, открывают друг в друге красоту души. «Она казалось, ему красивее, моложе, нежнее, чем была», и себе он казался лучше, чем был на самом деле. Она видела в Гурове человека прекрасного, особого, неповторимого, не такого, как все. А ведь он просто банковский служащий и неудавшийся певец, завсегдатай клубов волокита.

Сюжет их любви и заключается в том, что Гуров узнает Анну Сергеевну, впервые любимую им женщину. И она стремится к нему, как к человеку прекрасных душевных качеств.

Ум, понимание своего рабского положения, возвышение над общественными предрассудками, способность к оценке окружающего, как выгодно это отделяет Анну Сергеевну от несколько приевшихся лирико-трагических страдающих героинь.

«...ходила как в угаре, как безумная». Это же с самого первого дня. Она, конечно же, натура легко возбудимая и неуравновешенная.

Как-то мы с Г.П. Бердиковым говорили о такой «детали», как ветер в тот роковой день, когда Гуров и Анна Сергеевна пошли к ней в гостиницу. Это очень точно прослежено Чеховым. Ветер для натур нервных и возбудимых — всегда раздражитель. Она впервые в жизни приехала из среднерусского города на юг. Она заворожена, возбуждена пряной и терпкой природой, шумом прибоя, запахом магнолий.

В день её грехопадения мог быть шторм!

Отдаться «первому встречному», курортному ухажеру — почти невероятно для провинциалки, молодой и порядочной женщины.

Следовательно: неопытность, наивная доверчивость и гипноз природы!

После её грехопадения сразу же возникает — опять-таки от душевной чистоты и не испорченности — привязанность к Гурову. Она влюбилась в него сразу же!

Хорошо бы где-нибудь в начале заставить Анну Сергеевну пройти сквозь строй татар-проводников. Показать её смущение. Точно ее раздели!

В «Крымском курьере» за 1990 г. Есть следующие упоминания о ялтинском «жанре». Всё пригодится для второго плана.

— Вечером иллюминация. — Керосиновые фонари. — Водопроводные краны на улицах. — Мальпостное сообщение. — Паровой катер «Герой». — Отдача верховых лошадей в наём. — Битва цветов. — Чистильщик сапог со звонком. — Цыгане. — Е.А. Флорен (б. Вернэ) — кондитерская.

«В павильоне у Вернэ...» — никто этого павильона не помнит и не знает. Есть только упоминание в одной из архивных бумаг, что Е.А. Флорен, откупив павильон у Вернэ, получил разрешение торговать коньяком.

Место действия — у пристани. Показать провинциальную и грязную Ялту. Осторожней с пейзажем — оставить основные удары к концу. Лучше всего объяснить возникновение пошлого курортного приключения (романчика!) — скука!

Скука выражается, помимо деталей и «натюрмортов», ещё основным действием — вниманием к мелочам! К прохожим, к струе из сифона, к приезду нового лица!

На пристани. «Гуров не снимает ноги, потому что видит новое лицо»

А что если так начать? Ленивый прибой. Волны то откатывают, то швыряют пустую бутылку от шампанского... В этом — конец сезона, скука, «оскверненное» море!

Элементы скуки: сонное море, бутылка из-под вина, брошенная кем-то в воду, на берегу моря пасутся коровы (фотография в Ялтинском городском музее).

Фотограф на пляже без дела. Взвешивание: толстяк и дама, его жена. Очень внимательно смотрят на циферблат! И это внимание к собственному весу пересиливается вниманием к новому лицу — даме с собачкой, в одиночество идущей по набережной!

И это же новое лицо видят подъехавшие на дилижансе кавалеры и барышни. Выбежали, щебечут, бросают в море монетки (чтобы вернуться ещё раз сюда!).

Может быть, Анна Сергеевна только что приехала. В приезде есть представление, и ясно что она здесь недавно. Лакей выносит вещи и помогает вылезть собачке!

На открытом солнце бродячие акробаты и музыканты. Скрипка и цыганский бубен. Публики нет: жарко и скучно!

В этом случае звуки скрипки и удара бубна начинают картину. Деталь с бутылкой становится не заглавной, а переносится в середину описания скучного дня.

Чистильщик сапог с разрисованным ящиком и звонком. Гуров сидит, чистильщик чистит. Позвонил в звонок — сменить ногу! Но Гуров не снимает ноги, потому что видит... новое лицо — ее!

Анна Сергеевна проходит «сквозь строй» проводников-татар. Поправляет причёску. Она теперь всегда будет поправлять причёску, когда её мысленно раздевают. Это жест смущения.

В павильоне у Вернэ. «Дама с собачкой впервые появится вдали»

Сквозь окна павильона видна набережная. И здесь скука. Всё замедленно. И жарко!

Официант выгоняет мух. Дама с собачкой впервые появится в дали, сквозь окно, без акцента, и тем не менее вызовет повышенное внимание всех! Жару лучше подчеркнуть тем, что колют лёд. Экспонируются завсегдатаи. Адвокат, купец и чиновник. Чиновник затем окажется партнёром по картам и скажет известную фразу об осетрине с душком!

У Вернэ — первое представление Гурова. Молчалив, неразговорчив в компании мужчин. «Уже привыкший тут...» — выражается тем, что официант, не спросив, приносит обычную рюмку, обычное вино. Всё ведут себя, как старые знакомые.

Праздная болтовня завсегдатаев Вернэ прерывается далёким лаем собачки. Внимание неестественно повышенное. В тишине, подчеркиваемой отдаленным шумом прибоя, проходит дама с собачкой. Реплики по этому поводу всех, кроме Гурова. Он молча читает «Крымский курьер», из-за газеты опытным взглядом охотника оценивает ее.

У Вернэ действие в том, что сообщается сенсация: появилось новое лицо!

Когда Гуров пойдет за ней (походкой охотника, идущего за дичью), она... неожиданно потеряется в толпе. К Гурову пристанет знакомая дама, уже переставшая интересовать его. Он постарается отвязаться от нее.

Каждое появление Анны Сергеевны говорит о странности и одиночество. Задумчиво-скромная, неприступная, не такая, как все. Наблюдая за ней, Гуров станет делать умозаключения (он знает женщин!). Вот она получила письмо, читает, чем-то расстроена, чуть не плачет. Однажды он увидел собачку и ждёт, пока появится хозяйка. Это сквозной мотив.

Анна Сергеевна опускает письмо в ящик. Кому?

На фоне: пожилая дама одета, как молодая. И генерал. Второй генерал. Много генералов...

Вестибюль гостиницы. «Для собачки надо написать роль»

В девяностые годы наиболее фешенебельной была гостиница «Франция». Она разрушена землетрясением.

Анна Сергеевна входит в вестибюль.

Портье говорит «в телефон» Эриксона. Принимает заказ на билеты в дилижансе.

Молча она проходит к стойке портье, и услужливый старичок протягивает ей письмо.

По тому, как ведет себя Анна Сергеевна, мы догадываемся, что письмо от мужа, что оно скучное и что это письмо её не волнует.

Собака ждёт! С точки зрения лежащего шпица мы видим А.С., читающую письмо.

Для собачки надо написать роль. Я говорил с дрессировщицей. Шпицы самые умные и нервные собаки. Они тонко реагируют на поведение людей, волнение хозяев передается им. Они ревнуют! По мере развития романа Анна Сергеевна всё чаще забывает про шпица, оставляет его одного. Собака ревнует её к Гурову (!?) Смешно, но дрессировщица заметила ошибку у Чехова. В рассказе написано: «за нею (за А.С) бежал белый шпиц». Шпиц всегда бежит впереди.

Знакомство. «Гуров изучает ее и делает умозаключения»

Летний ресторан в Ялте. Под вечер. Из городского сада доносятся звуки духовного оркестра. Что-нибудь из «Гейши», только что входившей в моду. Позже, в Саратове, опять возникает «Гейша», и что и это вызовет побочную ассоциацию у Гурова. Эту музыку Гуров запомнит и будет играть на рояле дома, в Москве.

За один из столиков скучающий за пасьянсом генерал. (Много генералов!)

Анна Сергеевна входит и садится. Немая сцена, когда Гуров её изучает и делает умозаключения. Он ест цыплёнка руками и всматривается в соседку, сидящую в профиль к нему. Что он увидел и понял?

«Из порядочного общества» — это по костюму, причёске. «Замужем» — обручальное кольцо. «В Ялте первый раз» — по тому, как она заказывает официантку, и по смущению. «Ей скучно здесь» — толстая книжка, роман, который она положила на столик.

Большой немой диалог!

Он увидел «тонкую слабую шею», то, как она робко заказала официанту газированной воды, как не поняла, что такое «чебуреки».

И ничего не ускользнуло от его анализирующего взгляда. Это и определяет ритм сцены: внимательное разглядывание за едой.

Хорошо бы: во время этого изучения его «бывшая» знакомая дама и сразу же обратила внимание на происходящее. Анна Сергеевна тоже заметила даму и то, как холодно Гуров ответил на её приветствие.

За дальним столиком — всё те же завсегдатаи (чиновник, купец и адвокат). Они развлекаются и, может быть, заключили мужское пари. Они многозначительно перемигиваются, переглядываются, и бывшая дама Гурова теперь подсаживается к ним.

«Теперь я задумываюсь над отдельными словами»

Опять разговоры о том, что Чехова нельзя удлинять. Удлиняет ли сценарий вскрытие чеховского текста? Лапидарность новеллы и лаконичность кино тождественны? Если это механически понимать, то «Дама с собачкой» ... короткометражка!

Ну, а как поступить в этом случае с утверждением о том, что этот чеховский шедевр вмещает в себя содержание целого романа и что Тургенев, например, написал бы на этом материале большой роман? Само собою это не получается. Ассоциации рождает чеховское слово. Но в фильме только прямая речь остаётся словом, а всё остальное перестает быть словом и становится зрительным образом.

Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь в несоответствии блины описаний и «длины» зрительных образов, долженствующих стать эквивалентными этим описаниям.

Целая страница прозы может быть раскрыта в одном крупном плане. Глаза героя расскажут короче и убедительнее то, на что прозе понадобилось бы длинное описание. Но в то же время одна короткая строка иной раз нуждается в подробном зрительном раскрытии. В ней заключен мощный кинематографический импульс!

Листаж и метраж совсем разные вещи, находящиеся в разных измерениях.

Раньше я думал над чеховскими абзацами, искал для них эквивалентного звучания. Теперь задумываюсь над отдельными словами.

«А что если к ним пристала цыганка?»

Тема диалога из рассказа: о море, о том, как оно странно освещено и т. д.

Очень поэтично, в «волшебной» атмосфере ялтинского вечера.

А что если построить сцену гулянья на том, что к ним пристала цыганка. По свидетельству «Крымского курьера», цыгане наводнили Ялту. Гадание, как всегда, невпопад. Попутно из ответов Гурова цыганке выясняется его профессия, то, что он женат, и пр. и пр. Это как раз и выразит тот «шутливый, легкий разговор людей сводных...»

На фоне этого разговора «свободных, довольный» людей неожидан кашель чахоточного. В лунном силуэте худого кашляющего человека — что-то зловещее! И сразу двухмерной становится пошловатая красивость лунного вечера, все эти иллюминации, генералы и оркестры...

А собачка что делает? Они сидят на скамейке, а шпиц пытается укусить Гурова за ногу и, спрятавшись под скамейку, тянет своё: «р-р-р... нга-нга-нга!»

Они, конечно же, жили в разных гостиницах. Гуров раздевается. В балконной двери — луна, слышен шум прибоя.

Гуров спокоен, лениво снимает пиджак, вспоминается о сегодняшнем приключении. Проглядывает письмо, бросает его в корзинку.

Приключение! — это важно.

Анна Сергеевна в своём номере во «Франции». Та же луна, те же ритмичные удары волн. Но она пылает, вспоминая о сегодняшней прогулке. Он — Гуров — лениво равнодушен, а она — пылает! Погасила свет (свечу), лежит в темноту.

«Она кажется совсем девочкой»

В постели, без берета и лорнета, без высокой прически, она кажется совсем девочкой. Заплетенная на ночь косичка, тонкие руки, тонкая слабая шея... Влюблена! Влюблена!

А шум волн за окном усиливается, и уже один удар — штормовой, грозный...

В сильный шторм Анна Сергеевна и Гуров стоят на берегу. Пенистые массы воды подкатываются к ногам, брызги обдают их обоих.

За шумом прибоя не слышно диалога, но Анна Сергеевна что-то нервно, возбужденно говорит Гурову. Она «сама не своя». Здесь дело не в словах, а в факте самого разговора её!

Это вторая фаза гипноза природы. Была пряная красота южного вечера, теперь буйная прелесть шторма.

У чиновника, купца и адвоката своя жизнь. «Срывало шляпы». Это у адвоката сорвало его канотье, и он гонится за ним, вызывая смех публики. В ресторане под тентом весело, визг дам и смех кавалеров — брызги долетают и сюда!

«Жажда!»

У Вернэ Гуров угощает А.С. водой. Она жадно пьёт!

«Жажда» — она во всем, даже в её взгляде сквозь тонкое стекло стакана.

Удаляясь от штормующего моря, от толпы, от знакомых Гурова, они все выше взбираются по горным улочкам Ялты, где все уединеннее, глуше.

Тема их проходов. Хорошо бы показать «неожиданную» Ялту: татарские улочки, минарет, зазывный крик муэдзина — турки живут здесь же, татарскую свадьбу со всадниками, с яркими цветастыми платками.

Гуляя по улочкам, они постепенно доходят до совсем тихих и грязных и оказываются в узкой каменной щели, между двух дувалов. Здесь тихо и темно, никогда вокруг.

Анне Сергеевне становится почему-то страшно рядом с Гуровым, почти чужим человеком. Страшно от беззащитности, от того, что «сама не своя», что «ходила, как в угаре, как безумная». И потому страшно, что неминуемо их сближение, неминуемо, и нужно бежать от этого, спастись или хотя бы оттянуть...

И поэтому она, защищаясь от самой себя, выдумывает версию о пароходе, на котором, может быть, приедет её муж. И бежит!

А Гуров принимает это объяснение за чистую монету. Вот почему они оба и встречаются на молу.

Одна в окружении чужого счастья, чужих встреч, объятий и поцелуев. Одна!

Можно начать с прохода через толпу встречающих. Показать особенность толпы: пожилые женщины одеты, как молодые... и много генералов!

Может быть, Анна Сергеевна увидела в этой толпе или среди приехавших на пароходе на пароходе знакомого или знакомую (или сослуживца своего мужа) и поспешила спрятаться за тюками товаров.

В этой тайне есть уже выражение греховности мыслей. Кажется, что все знают, видят всё, к чему она идет!

Впервые боится свидетелей, сплетен!

Здесь возникает важная тема — зарождение тайной жизни, которая немедленно станет предметом атаки общества мещан, завистников, ханжей, блюстителей «морали»!

Эта толпа, разрастаясь, запрет впоследствии Анну Сергеевну и Гурова в клетку, как перелётных птиц.

После прохода Гуров и Анна Сергеевна расходятся в разные стороны, чтобы не быть рядом.

Сходни, пассажиры. Те самые «рожи», что упоминаются в письмах Чехова.

Гуров курит, ждёт. У бочек с селедками или возле горы арбузов. Жратва!

Со сходен ступает на мой какой-то сановного вида старичок, рядом с ним — лакей.

«Не этот ли?» — спрашивает себя Гуров.

Но нет — мимо!

«Шпиц задыхается от быстрого бега»

Бессмысленный, нервный разговор. Она дрожит, стоя теперь рядом с Гуровым.

— Вам холодно? — Нет... Немного прохладно... Потеряла в толпе лорнетку.

Здесь же у селедочных бочек он целует ее.

И мокрые цветы падают на ожидающего у ее ног шпица!

— Пойдёмте к вам!

Они идут по каменному тротуару, всё убыстряя шаг. Только их ноги — и удивленный шпиц, не понимающий, куда так спешит, почти бежит его хозяйка. На шпица падают цветы от быстрого шага. Шпиц задыхается от быстрого бега. Крещендо!

К шпицу пристал на ходу какой-то уличный пес, тоже жаждущий быстрого уличного знакомства!

«Неестественно громко падают на тарелку косточки»

Ещё до входа мы видим обоих в коридоре верхнего этажа гостиницы.

От волнения и торопливости Анна Сергеевна не может попасть ключом в скважину. Вот они вошли в номер, за ними вбежал шпиц. Пауза. Открылась дверь, и шпица выпустили в коридор. Он лег на дорожку, ждёт.

Пусть в течение паузы он несколько раз примется царапать дверь!

«...душно, пахло духами...» Как это показать? Душная атмосфера важна. Сверчок? Оплывшая от жары свеча?

В паузе, такой огромной, что кажется — не будет ей конца, Гуров молча смотрит на Анну Сергеевну. Он без пиджака.

Душно. Она открывает штору, врывается лунный вечер и шум моря!

Воротничок и галстук Гурова висят на спинке стула, а Гуров ест арбуз. Неестественно громко падают на тарелку косточки.

Растрепанная, несчастная Анна Сергеевна сидит у стола. Ночная бабочка кружится вокруг оплывающей свечи.

На втором плане еле видна смятая постель.

Пока она одевалась для поездки в Ореанду, Гуров вышел в коридор и только теперь на доске жильцов узнал её фамилию. Только теперь, после всего. А раньше знал только имя и отчество. Вот в чём штука!

Вот и будет для него приключение, не больше!

«Важно дать мощный гимн рассвету!»

Умиротворение! Растворение в природе! Здесь всё отдается пейзажу! Он несет самую активную драматургическую функцию.

Море, вечность!

Вечность в пейзаже и в ритмических деталях. Будто идёт отсчёт времени, маятник времени. Ритмично бьёт колокол в церкви. Ритмично жуют лошади — извозчик ждёт! Ритмично шумит море.

«Равнодушно и глухо...» (про море). «В полном равнодушии к жизни и смерти...»

Одним словом — равнодушная природа!

Важно создать мощный гимн рассвету. Даль моря. Облака в горах. Молитва татарина-извозчика, кладущего поклоны на восток.

Лицо старого извозчика — лицо пророка!

Он и она молчат, зачарованные.

Сидят на каменной скамье, совсем крошечные, а вокруг бешено много воздуха, облака, горы. Во всем этом два человека растворились, слились, существуют, как часть этого рассветного пейзажа.

Вариант: медленно едут в открытом фаэтоне, плывет пейзаж, ритмично постукивают копыта. Тик-так, тик-так... Вдали, освещённый зарей, проходит пароход.

«Важно избегнуть примитивного общения между любовниками»

В будущем, в мизансцене — статистика, покой, застыло всё. Сторож идёт медленно, беззвучно, снимает соломенную широкополую шляпу.

Важно избегнуть здесь примитивного общения между двумя любовниками. В диалоге, в молчании они не общаются друг с другом, а скорее разобщены. Общение с пейзажем. У кажого из них своё, ассоциации свои, мысли свои!

Шпица, забытого в номере и воющего взаперти, лучше здесь не показывать. Не вносить мелочности характеристик и деталей!

У Анны Сергеевны в этой сцене две стадии «взрыва». Осторожная: «Вы, кажется, переменились...» И более яркая: «Ну, сознайтесь же...»

В умиротворении её всё же прорываются нотки тревоги. Она понимает, что счастье им не суждено, что оно временное и что разлука близка. Анна Сергеевна, как женщина любящая, дальновиднее Гурова.

«Здесь все смешано в отвратительном сочетании»

Морская прогулка. Смысл сцены в публичном одиночестве наших героев.

Поэтому из всех видов ялтинских «дежурных» развлечений лучше всего морской пикник. Здесь публичность и невозможность изоляции — всё рядом, на крошечной палубе. Поездка в горы, пикник у Байдарских ворот исключают публичность. Можно уединиться.

А здесь всё смешано в отвратительном сочетании: пошлый оркестр, играющий матчиш...

...кавалеры и барышни, поцелуи и тошнота от качки, купцы и «рожи», кидающие бутылками в дельфинов, «качуча» на палубе, лакеи (один из них похож на мужа Анны Сергеевны), и здесь же, в уголке, страстные поцелуи Гурова.

Действие для Анны Сергеевны: прощание! Она знает, что это их последняя прогулка! Интонация прощания трагичны и так хорошо контрастируют с нетерпеливым ухаживанием Гурова, с «матчишем», со всей этой искусственно веселящейся толпой.

Важно: она сознательно отказывается от Гурова! Бежит от счастья, которое несбыточно.

Веселье, от которого невесело!

Она уезжает на лошадях, и Гуров едет провожать её. Их путь лежит на Севастополь.

Оттуда ходили поезда на север. Старая каменистая дорога сохранилась кой-где и сейчас. Дилижанс, запряженный четвёрткой, а иногда и шестёркой лошадей, мчал их через перевал. Через татарские селения, мимо овечьих отар.

«Для него это конец наскучившего приключения»

Смысл и внутреннее действие этой сцены в различном отношении к прощальному путешествию, которое есть у Гурова и у Анны Сергеевны. Для неё это прощание навсегда с любимым и «чудным, редким человеком». Для него — конец интересного, но уже чуть наскучившего приключения.

Дорога в Севастополь проходит через перевал, у облаков и местами даже выше их. Анна Сергеевна, поднимаясь в эту буквально «заоблачную» вышину, очарованная открывающимися картинками природы, воспринимает путешествие своё и как прощание с прекрасным миром крымской осени.

Отсюда — от этих захватывающих дух далей, морского ветра, плывущих внизу, где-то под колёсами, облаков — её путь лежит к сером забору с гвоздями, к саратовской осенней скуке.

А Гуров? «...сквозила тенью лёгкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше её...»

В этом — действие! Поэтому Гуров, покачиваясь в дилижансе, спокоен, даже пробует соснуть «путь длится целый день», ест, скучая смотрит на часы...

Элементы поездки:

а) жанр: лошади, кучер, дилижанс с его наивным «комфортом»;

б) пейзаж долин, затем заоблачный, перевал, спуск. Отары, постоялые дворы (караван-саран), овчарки, кидающиеся под колёса. Свистящий бич кучера;

в) шпиц на крыше дилижанса. Его реакция на происходящее;

г) сонные пассажиры, безразличные ко всему, кроме еды.

Фраза Гурова: «Это пройдёт!»

Она звучит упрямо, холодно. Уже здесь ощущается конец приключения.

Курьерский поезд! — важно. Маленький, смешной паровозик ведет курьерский. Трогательная «экзотика» конца века.

В один из соседних вагонов садится бывшая знакомая Гурова. Было одно приключение — кончилось, было новое — и оно здесь на вокзале кончает свою историю.

«...он был растроган, грустен и испытывал лёгкое раскаяние». Это важно исполнителю. После тоски и скуки дилижанса, в последний момент, когда уже наступает окончательное расставание, в Гурове просыпается какой-то далёкий отзвук чувства!

В окне вагона Анна Сергеевна уже не прощается с ним. Она уже попрощалась с Гуровым в дилижансе. Вымученная улыбка наигранного благополучия. «Это пройдёт!» — сказал Гуров.

Вот она и хочет показать, что это проходит!

«Не зонтик — перчатку она потеряла»

В финале: остался забытый ею зонтик. Оставшись один, Гуров не раскрывает его, хотя начался осенний дождь.

Зимой в Москве, вернувшись из клуба пьяным, Гуров один в своём кабинете раскроет этот зонтик и будет сидеть под ним!

Не зонтик — перчатку она потеряла. Гуров поднял, подумал, повесил на забор палисадника.

«Вино Сен-Рафаель — лучший друг желудка!»

Зима в Москве. Элементы (из рассказа):

«топили печи...» Няня собирает детей в гимназию. Первый снег. Гуров гуляет по Петровке.

Услышал звон колоколов... Ресторан, клуб, званые обеды, юбилеи... Играет в карты с профессором...

Из быта Москвы 99 г.

— Стерляди в фонтане. — Биржевые зайцы. — Профессии: дворник, кухонный мужик, метельщик ж.д., половой конторщик, шарманщик, вожатый дрессировщик зверей, городовой.

— Курят сигары.

— В ресторане: охотники конского бега, наездники и велосипедисты, барышники...

— Керосино-калильные лампы и фонари.

— Оркестрион и механические пианино.

— Вывеска: «Кондитер Егор Степанов, зять Юрасова».

— Салонный танец падеспань.

— «Электро-механический и оптический театр».

— Дамский оркестр (бурские костюмы).

— Костры на площадях.

— Реклама: «Вино Сен-Рафаэль — лучший друг желудка. Остерегайтесь подделок!» «Самое лучшее развлечение чудо-граммофон! Граммофон поет, говорит, смеётся!»

Это «материальная», внешняя сторона московского быта.

Что ассоциировалось с ялтинским приключением? С Анной Сергеевной?

— Голоса детей? — Вой метели в камине. — Романс, исполняемый певицей в ресторане. — Серенада Брага...

Зрительные воспоминания: мол, туман в горах, поцелуи, оплывшая свеча...

Написанная в рассказе история о том, как Гуров ходил по улицам, вглядывался в лица женщин, искал её, — в сценарии будет выглядеть пошло (если придерживаться «буквы» рассказа). Нужно найти другой образ этого «наваждения».

«Гуров стал непонятен, потому что вышел из круга»

Линия трёх ялтинских друзей Гурова: адвоката, купца и чиновника. Внутренний «переворот» в Гурове выражается в крутой смене отношений с ними. Раньше, в Ялте, они искали случая поболтать с ним, посплетничать, Гуров же держался холодно, в стороне.

Теперь, в Москве, он будет искать встреч с ними, возможности поделиться своим «наваждением». А они — про осетрину с душком. Линия общности порвётся. Гуров стал им непонятен, потому что он «вышел из круга».

Ночью, вернувшись из клуба, пьяный, усталый увидел зонтик в передней. Её зонтик. Поцеловал.

Сидит под зонтиком в кабинете, в один.

Автоматизм московской жизни втягивает Гурова в привычный круг. Ялтинского впечатления вытеснены этим обычным круговоротом жизни.

Но впечатления эти медленно оживают, нарастают, начинают преследовать Гурова, не дают ему покоя, даже галлюцинации одолевают его, тогда возникает у него непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь, потому что одному выдержать этого нельзя, одиночество мучительно.

Но поделиться не с кем, и прямо говорить обо всём этом нельзя!

Приходится говорить иносказательно, о любви вообще. Этого не понимают его друзья и партнёры, возникает совершенно противоположные ассоциации у него и у них. У него — возвышенные, у них — иронически-двусмысленные.

От всего этого его охватывает чувство отчаяния, и не будучи в силах справиться с собой, он решает ехать в С.

Ночью проснулся в постели. Рядом жена. Спит. Она проснулась и говорит какую-то чепуху, оскорбительную бытовую пошлость.

Гуров пьяный возвращается из клуба утром. Дети учат географию. Что-то про Крым...

Дома за обедом, глупая жена, дети, скука. Кто-то из гостей играет на рояле из «Гейши»...

Празднуют юбилей какого-то банковского начальника, либо самого Гурова.

Гуров готовился когда-то петь в частной опере, значит, хорошо играет на рояле. Играя, вспоминает Ялту, рассвет в Ореанде, звуки «Гейши», доносившиеся из городского сада.

В ресторане, в бильярдной, в бане — оставался позже всех, чтобы рассказать официанту или маркеру о том, что его мучит.

Больше ведь некому!

«Легкая тень в душе»

«Я не думал о ней, но точно лёгкая тень её лежала на моей душе» («О любви»).

Вот именно лёгкая тень в душе. В глазах Гурова теперь затеплился какой-то необычный огонек. Не те стали глаза — задумчивые.

В «Тоске» извозчик рассказывает седокам про свою печаль, ища у них сочувствия. А что если седок «Гуров» станет рассказывать извозчику о своей любви, возвращаясь после выпивки из клуба, а извозчик промолчит? Мало ли какую чепуху городят пьяные седоки!

Вариант начала московской части:

а) заставочные пейзажи Москвы зимой. Снег. Церковный звон;

б) Гуров гуляет по Петровке в шубе и в перчатках. Газетчик (он покупает все газеты), тройки, вывески, привычная атмосфера любимый Гуровым Москвы (он, как рыба в воде, на этих лицах);

в) встреча с адвокатом. Разговор о юбилеях, о «жратве», о селянке на сковородке. Проходит женщина, чем-то напоминающая Анну Сергеевну, и адвокат спрашивает: «Ну, а как твоя ялтинская...?» Гуров: Забыта!

Москва, первый снег. Жанр её кривых, почти деревенских улиц. Архаика этих улиц и их контраст с жестяной природой солнечной Ялты сразу даст ощущение чего-то прошедшего, иного, случайного, эпизодического... — такой была Ялта — эпизод в жизни Гурова.

Напитаться этой атмосферой!

Именно в те годы был моден романс «Очи чёрные».

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие, и прекрасные.

Как любил я вас!

Знать, увидел вас

Я не в добрый час...

«На площадях чадили снеготаялки»

По дворам ходили старьевщики: «старого старья продавать!» Эта полутатарская фраза пригодится как звуковой фон времени.

Покойников через заборы, чтобы миновать людную улицу.

Мрачная деталь к московскому портрету.

На площадях чадили снеготаялки. Черный дым и белые пирамиды собранного снега. Где-нибудь на фоне

прохода Гурова с дочерью в гимназию.

Успех имел «Ухарь-купец», исполняемый тенором. Как тяжело думать в это время о женщине, которую любишь и которая ассоциируется с солнцем, морем, мощной картиной рассвета в горах...

«Конно-железка» — это конка. Пара гнедых. В конце на этой конке поедет Гуров.

Сонные лошади...

...сонный кондуктор.

Дамы, садясь в трамвай, обязаны были надевать наконечники на шляпные шпильки.

«Обжорство, пьянство...»

Гостиница «Эрмитаж» с нумерами для свиданий.

Трактиры: «Большой московский», Тестова, Гурина, «Новотроицкий».

Официантам полагаюсь брить усы (якобы для гигиены).

Адвокаты и солидные врачи обедали всегда в «Праге».

Ночной или рассветный фон московских улиц: кричали петухи, лаяли собаки, лязгали цепи...

В купеческом клубе аршинных стерлядей. Маскарады с призами, обедами, выставки и субботние ужины...

«Обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном...»

Пьют под селёдочку, под парную белужью икорку, под греночки с мозгами.

Это всё в клубе, где Гуров проживает свою скучную жизнь.

Гуров возвращается из клуба на рассвете.

Гости у Гуровых

Общий характер отношений в семье:

— Жена пятидесяти с небольшим лет («Почти в полтора раза старше его»), дочь — 12 л., сын — лет десяти.

— Гуров, конечно же, любит дочь. В Ялте он вспоминал о ней.

Её он провожает в школу. Эта деталь поможет раскрытию «системы отношений» в семье.

— Кроме семьи, за столом домовладелец, адвокат и какой-то модный певец. «Салон» жены требует присутствия артиста.

— Гуров в семье — «вторая скрипка», жена энергична, она повелительница, Гуров её боится.

Жена заставляет Гурова играть гостям на рояле. В первом варианте рассказа (до сокращений) Гуров даже пел.

Вариант этюд «жена — гости».

Она читает им свои стихи...

Она читает свою пьесу... (Как в «Ионыче». «Мороз крепчал...»)

В «Московском Гамлете» у Чехова подробно описан весьма близкий к жене Гурова характер.

— Апломб! Во всём: в споре, в еде, в молчании.

— Не зная предмета: «Это старо!»

— «Скажу вам по секрету — эту фразу Кальдерон заимствовал у Лопе де Вега!»

— Про живопись: «Кажется, всё есть: и воздуху много, и экспрессии, и колорит... Но главное-то где? Где идея? В чём тут идея?»

Варианты этюда «жена — гости»:

— Она читает гостям свои стихи.

— Читает чужие стихи.

— Заставляет детей читать басни.

В этот вечер разговоры посвящены теме любви.

Действует всё время жена, Гуров — лицо страдательное. Но — что самое важное — здесь Гуров ещё не критик и не в оппозиции, он в своей сфере. Гости, клубы, юбилеи, разговоры — это его круг, и он ещё не скоро вырвется из него!

Возможны темы диалогов:

— О вчерашней игре в клубе. — О предстоящем юбилее. — О том, что пишут в московских газетах.

— Об устрицах: «Когда устрицы флексбургские, иногда остендские, а бывают и крымские. Иногда лососина, а иногда семга. Мартовский белорыбий балычок со свежими огурчиками в августе не отведаешь...»

Гуров сел за рояль (по настоянию жены), сказал что-то веселое и механически заиграл кусок из «Гейши». Углубился в игру, вспомнил об Анне Сергеевне. А жена смотрит на него и ничего не знает!

Здесь возникает ретроспектива: величавость впечатлений о Ялте, связанных с Анной Сергеевной.

В этих воспоминаниях зрительно сам Гуров отсутствует. Он не видит себя, естественно, а видит её. Он вспоминает её лицо, подробно, не слыша слов её. Вот она рядом с верховой лошадью, на Учан-су, у моря, на велосипеде, в парке.

Гуров, играя закрывает глаза. В игре его, в начале механической, всё более и более проступает чувство, вдохновение.

А жена смотрит на него, решая, что это вдохновение относится к ней!

Но это ещё не «наваждение», это лишь первый слабый намек на то, что завладеет им позже!

Он видит её в своих воспоминаниях несколько идеализированной. Всё окрашено пробуждающимся чувством и, следовательно, — не объективно!

Он всё время видит её серые глаза, то веселые, то заплаканные.

На пианино ведь горит свеча! Свеча горела и в её номере в Ялте. Оплывшая свеча мгновенно вызывает ассоциацию. Все исчезло: гости, жена, музыка. И только свеча! Как все свечи, похожие одна на другую, эта свеча точь-в-точь такая же, как та, что оплывала в душном номере гостиницы «Франция».

Темы для кусков ретроспекции:

— Свеча и опущенная, как у грешницы, голова Анны Сергеевны.

— Прибой и она, стоящая у самых волн. Удивительно прекрасные глаза ее, лучше, чем в действительности.

— На извозчике: голова, запрокинутая в поцелуе.

— Она стоит над бездной в черном платье, а под нею плывут белые, фантастические облака. «Как по дороге в Севастополь!»

Он возвращается к действительности, гасит свечу на своем пианино. Аплодисменты гостей, глупый возглас жены, с апломбом говорящей о его исполнении!

Первая стадия «наваждения» закончилась. Начинается вторая, и более сильная. Из случайной ассоциации со свечой и музыкой «Гейши» возникает ощущение, что она Анна Сергеевна здесь, в Москве, где-то рядом. Её близость ощущается Гуровым как реальность. Это приводит его к поиску. Ему уже важно не только думать о ней, но и увидеть её, найти на улице, в конке! И на это уходит вся его энергия, все усилия. Банк, служба, дети — все отошло на второй план!

На империале конки

В московской части сценария есть три стадии «наваждения».

1-я, ещё робкая, случайная ассоциация со свечой на пианино.

2-я — ночью, в постели с женой, бессонница. Слышит голос Анны Сергеевны, будто она рядом.

3-я — ищет Анну Сергеевну на московских улицах.

Каждая из этих стадий нарастает по отношению к предыдущей. Здесь должен образоваться ряд эпизодов, дающих «крещендо».

Гуров, оставив банк, бесцельно бродит по улицам. Без всякой видимой причины садится в конку. Чтобы подольше не быть дома.

Конку тянут усталые лошади, сонный ритм. С империала видна улица, прохожие, московская толпа. А конка (не гоголевская тройка!) сонно тащится. Лошади понуро опустили головы, на империале чеховские персонажи из «осколочного» мира. Полупьяные репортёры, пропившиеся артисты, заспанная хористка, обыватели...

Лейтмотив плетущихся кляч! Гуров всматривается в людей, точно видит их впервые. Всматривается! — это важно. Новый взгляд на окружающих людей. И странно: то, что раньше казалось обычным, теперь обращает на себя внимание Гурова! Вглядывание в жизнь! В этом действие его короткого куска.

И вдруг, на тротуаре, среди прохожих — белый шпиц! С оборванным поводком. Сонный ритм «взрывается» этой ударяющей по возбужденному вниманию Гурова деталью! Конечно же, это тот самый шпиц, собачка Анны Сергеевны.

Некоторое время собачка бежит рядом с конкой. Тащится поводок. Этот поводок, путающийся между ног прохожих, единственная нить, связывающая Гурова с прошлым, с Анной Сергеевной. Ведь шпиц к хозяйке, которая потеряла его в толпе! Бежать за собакой! Но как? На ходу Гуров соскакивает с конки.

В поисках шпица Гуров бродит по московским улицам. Теперь в его движениях появилась определенная цель, навязчивая, неотвязная мысль — где-то здесь, по этим улицам, ходит Анна Сергеевна...

«Анна Сергеевна не снилась ему, а шла за ним всюду, как тень, и следила за ним».

Это условно названное мной «наваждением» лучше всего выразить через встречу с собакой, через поиски.

«Она по вечерам глядела на него из книжного шкафа, из камина, из угла...»

Выраженное буквально, это будет смешным и дешёвым!

Куда же приведут Гурова поиски? Они должны окончиться какой-то неожиданной и разочаровывающей сценой. Тогда не останется ничего другого, как ехать в С.

В рассказе-зарисовке «На Трубной площади» подробно описан птичий рынок. Там же и собачники продают и покупают свой «товар». Знаменитая «Труба» — яркое пятно московского быта. Поиски шпица и приводят Гурова на Трубную площадь.

Хари хитрованцев, барышники, любители птичьего пения, рыболовы, татары-старьевщики («старого старья продавать!»). Старый лакей, продающий шпица («Барыня сказала — на кофий деньги надобны!») Гуров видит собаку, схваченную поперек шеи веревочным поводком.

Какая-то далёкая, странная ассоциация. Белый шпиц в руках лакея! Лакей! Муж, фон Дидериц — лакей! Верёвка на шее собаки. Тоскливая, «плачущая» мордочка шпица. Глаза смотрят совсем по-человечески...

Бессонница

«...закрывши глаза, он видел её, как живую...» «...Он слышал её дыхание, ласковый шорох её одежды...»

Бессонница, Гуров рядом с женой в постели. Слышит её мерное похрапывание. Возникает тихий голос Анны Сергеевны... Какие-то обрывки фраз, жалоба... Слова едва слышны, потом совсем не слышны. Музыка.

Она возвращает Гурова к морю, к картинными рассвета...

В тишине за окнами пропели петухи. «Лаяли собаки, лязгали цепи...» — это из книг о старой Москве. Прогремела первая конка...

А рядом благополучно спит жена! Двойная жизнь!

Загородный ресторан

«...слышал ли он романс... в ресторане... как вдруг воскресало в памяти всё...»

Это уже, выходит, четвертая стадия «наваждения». После поисков на улицах Гуров приходит в ресторан. От нечего делать. («Не любил бывать дома»). Слушает певицу. И ему вдруг становится нестерпимо тяжело от своего одиночества, от того что некому рассказать о «наваждении», не с кем поделиться мыслями, лишившими его покоя.

Здесь, так же как в кусках «империала» и «улиц», рождается в Гурове новое необычное «зрение». Всё, что было раньше привычным окружением, бытом, повседневностью, теперь бросается в глаза своею пошлостью. У Гурова другие, внимательные, задумчивые глаза, говорящие о напряженной душевной жизни.

На конке были голодные репортёры, а здесь — рабы. Купец — раб своей навязчивой идеи, убежденный в том, что все что делают для него люди, даже любимая им жена, — всё это ради денег! Рабы-лакеи, готовые на всё ради рубля, рабыня-певица, бесцеремонно прерванная пьяным купцом, паразит-прихлебатель с гитарой, наживший состояние на подачках «он умело подражал хрюканью». Для купца и Гуров — раб. Его, как известно, женили на «двух домах». Он собирался петь в частной опере, так пусть... споет здесь за пятьсот рублей.

— С какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!

Вместо ответа — непонимающие «купец забыл про Ялту, про всё, что было!» и равнодушные глаза!

В этой сцене трагически начинают «отыгрываться» веселые и беззаботные ялтинские знакомства. Ялтинское мужское «окружение» Гурова, деятельно принимавшее участие в «романе» с дамой с собачкой, начисто забыло всё. Контакт нарушен, Гуров — один на один со своими чувствами!

Вечер дома

«Доносились ли в вечерней тишине в его кабинете голоса детей, приготовляющих уроки...»

Вечерняя тишина в квартире Гурова. Вновь «публичное одиночество». Из этой публичности рождается образ двойной жизни. И из ощущения счастья, довольства, благополучия!

Здесь выразительность сцены, сцены вопиющем несоответствии между внешней обстановкой, внешними признаками счастья и внутренней отчужденностью Гурова. Двойная жизнь и тайна. Гуров «уходит в подполье».

Всё, что выражает «хорошо организованный, примерный и счастливый дом»! Видимая общность и внутренняя разобщенность, чуждость!

Почти «хрестоматийный» жанр семейного счастья: уютно горит лампа, поет тихо самовар, мурлычет кот, топится печка, горничная в наколке приносит чашки, домашний мягкий халат на Гурове и домашние туфли...

Жена помогает дочери готовить уроки. Фразы диктанта. (Найти в старом диктанте фразу, заверчённую, «как строчка из Аверченко».)

Но это ещё не сцена, а только её атмосфера. А всё сцена — лицо Гурова, греющегося у печки.

Лицо, глаза, в которых мука, отчуждение, боязнь быть раскрытым, оценка...

Неуместная и глупая фраза жены о том, что Гурову не к лицу роль фата!

Это в ответ на полушутливую фразу о женщинах. Фразу, за которую Гуров спрятался.

— Я думаю... о женщинах!..

Лицо Гурова. Тихая музыка, звучащая как бы изнутри. Слышимая лишь «внутренним слухом» Гурова и неслышная для окружающих.

Дорога в клуб

Гуров идет в клуб. Один со своей любовью и в надежде на то, что его поймут!

Элементы: проститутка у костра. — Там же метельщик и извозчик (он повезет Гурова из клуба).

— Городовой, окно трактира и звуки оркестриона. — Мерзнут у подъезда кучера.

В докторском клубе

Гуров играет в винт с профессором. Игра без азарта, скучная! При свечах.

Осторожные наводящие вопросы о любви, о её значении для человека и т. д. Издалека, одним словом.

Профессору — какую-нибудь, «ученую пошлость». Говорит тоном лектора.

В докторском клубе — доктора, дачевладельцы, модные гинекологи.

Профессор (про любовь): С точки зрения биологической...

Гуров пьет за буфетной стойкой. Сквозь прямоугольник двери видно, как, толкаясь и спеша, бросаются к закускам.

(Хрипуны, алкоголики...)

Стол с объедками, лакеи. Один Гуров пьет за столом на пятьдесят куверт...

Выводят купца. Он почти на руках лакеев. Морозный вечер. Пока его усаживают в сани, почитателя дрожат на морозе во фраках, с лысинами.

У клуба мерзнут проститутки и кучера.

Вырвавшись из клуба на свежий воздух, Гуров ищет собеседника — партнера по картам. Он уже сильно пьян. Неожиданно радостный, в распахнутой шубе, счастливый, озаренный надеждой, буквально цепляется за единственного человека, который, как кажется Гурову, поймёт его.

В вопросе Гурова — нежность и какая-то новая в нем одухотворенность — счастье.

— Если бы вы знали...

Помогает партнеру — это ялтинский друг, участник всех веселых приключений, тот, что взвешивался на весах, — усесться в санки. Нежно запахивает полость.

— Если бы вы знали... и т. д.

Тот отъехал, позвал: Дмитрий Дмитриевич!

Вот оно! Вот и ответ! Гуров с готовностью бежит к санкам.

— Осетрина с душком... и т. д.

И поехал.

Одна до боли сверлящая нота. Знакомая музыкальная тема. Разговор седока с извозчиком. Жалоба, отчаяние. Мольба о сочувствии. Но спина извозчика в рваном армяке молчит. Лошаденка, с которой пластами сваливается снег. Типичный ночной извозчик. Это же Иона Потапов из «Тоски».

«...все об одном... Ненужные дела и разговоры все об одном...»

Эту монотонность можно подчеркнуть не только ритмом медленно ползущих санок, не только шагами Гурова, бредущего за санками по ночной снежной улице, но и бесконечным повторением света и тени от керосиновых фонарей, черными стволами деревьев бульвара.

Свет и тень перечеркивают идущего за санками Гурова. Он отстает, догоняет, опять отстает и вновь догоняет санки.

Извозчик, наконец, вставил слово.

— Вы бы сели, барин... Не рядом ведь...

И он — ночной извозчик — глух и безразличен к откровениям Гурова. Любовное чувство эгоистично. Если я люблю, то мне должны сочувствовать все.

А для извозчика все это лишь пьяный бред загулявшего седока. Итак — круг замкнулся! Одиночество в своем наивысшем выражении.

Возвращение из клуба

Утром он возвращается. Конечно, таким он не может показаться детям. В своем доме он крадется, как вор, обходя дверь столовой, где завтракают перед школой и повторяют уроки его дети. В шубе, как был, Гуров прокрадывается в кабинет. Важно: в кабинете на диване постелена его постель. Здесь, а не в общей спальне, рядом с женой. Из кабинета должна быть дверь в спальню. Он прикрывает её, чтобы не разбудить (ни за что!), не потревожить жену.

Он променял супружескую постель на холостяцкий диван.

В углу кабинета — печка. Тепло этой печки заменяет ему все. Он обнимает печку, нежно, как женщину. Греется и молчит, едва улыбаясь. Чему он улыбается? Шуму ветра в трубе, похожему на шум прибоя!

У Гурова лицо страдальца. Такого лица у него ещё не было ни разу. Точно тайная жизнь «к лицу» этому человеку! Будто она — эта жизни, любовь, изменила его до неузнаваемости!

В Саратов!

Не нужно играть здесь обман. Обман ничего не прибавляет к характеру и смыслу. Не в этом двойная жизнь. Обманывал жену он и раньше. Здесь все сложнее. Он не рассуждая едет в С. Не отдавая себе отчета в этом поступке. Зачем? Сама «судьба» его несет.

Атмосфера рождественского вечера или утра. Зажжена елка, вокруг елки танцует дети. Все идиллично, празднично!

Жена собирает чемодан. Курит! Она ведь курит — это важно!

Важно: ее должно быть жалко здесь. В сцене прощания (у нее предчувствие) она на секунду утратила «мрамор» — холод и свою осанку («...прямая, важная, солидная...»).

Перед Гуровым увядшая женщина, мать его детей.

В сочетании Гуров — жена — Анна Сергеевна, в общем, несчастны всё трое.

И Гуров говорит нежно, точно извиняясь за свою ложь, что едет только на три дня. Ему очень важно обрести устойчивость, найтись, мобилизоваться в этой невесёлой ситуации.

Поцелуй их, на прощание, все же холодный, «супружеский». А с Наташей — нежно. Он любит дочь, очень любит.

Жена, всегда чопорная, высокопарно разговаривающая, недалекая и важная, всхлипывает у Гурова на плаче. Она заботлива: дает ему чистый носовой платок, кладет карман конфеты на дорогу. Должно быть сложно!

В железнодорожной кассе, когда он будет брать билет до Саратова, в кармане, рядом с деньгами, он обнаруживает эти конфеты.

Приезд в Саратов

Швейцар провинциальный: мужик в потасканной ливрее, в валенках, на голове ушанка. У него окающий волжский выговор.

Серый номер. Гуров сидит не раздеваясь, усталый. Всадник с отбитой головой и чернильница без чернил фиксируются в тот момент, когда Гуров пытается написать записку Анне Сергеевне. Но чернила давно высохли, и Гуров (здесь смысл в ничтожный причине) решает идти сам к дому Дидерица.

Для сохранения серого колорита во всем комплексе саратовских сцен — действие происходит в пасмурный день. Капель. Звон капель на Старо-Гончарной улице важен, как звучание паузы.

Особая тишина оттепели, когда не слышно шагов и — только звук капель, стекающих с сосулек.

Схема сцены: 1) Приход Гурова, 2) Тишина, звук капель, 3) Гуров присматривается к дому Дидерица, 4) Сосулька, капли, в луже отражается серое небо, 5) Прошли черные, как галки, монахини, 6) Рефрен — капли, 7) Нищий и собаки, 8) Выход старушки со шпицем, 9) Реакция Гурова, 10) Гуров ждет, слышит рояль, доносящийся из дома, 11) Гуров уходит.

В поступке Гурова есть что-то неловкое, даже стыдное для него. Взрослый мужчина в положении влюблённого гимназиста, торчащего под окнами. Улица пустынна, Гуров заметен здесь, а спрятаться некуда. Это ощущается в его поведении. Кроме того, он прождал несколько часов, замерз, греется по извозчичьи. В течение сцены меняется свет, все темнее и темнее, к концу зажглись окна в доме. А он все ждет.

Начать с появления Гурова на Старо-Гончарной. Он медленно подходит к дому, сверяя адрес с бумажкой, которую держит в руке.

Он идет мимо забора, серого, с гвоздями. Этот проход нужно довести до крайней гиперболы. У Чехова: «От такого забора убежишь!»

Гиперболы можно достигнуть лишь введением реального времени, необходимого для того, чтобы пройти мимо забора. При полной натуральности забора (вплоть до фактуры и размеров) можно создать усиление лишь длиной монтажного куска. Если не обрывать кусок, а длить его, то при отсутствии разнообразия в элементах серого забора (чередующиеся серые доски, гвозди) должно произойти чудо! Забор покажется бесконечным!

Время (тоже гипербола!) тянется бесконечно. Смена света. Мальчишка бросил Гурова снежком и спрятался. С крыльца дома спускается шпиц. На этот раз это действительно тот самый шпиц. Но кличку собаки Гуров забыл. Он ненавидел этого пса в Ялте и забыл, как его кличут.

— Рекс! Рагдай! Роланд! Рамзес!

Он помнит только, что на «эр».

— Ральф! Бобби!

Вслед за собачкой выходит старуха. Какие-то неуловимо знакомые черты. Может быть, мать Анны Сергеевны?

Уже совсем стемнело. Капли все реже звенят, падая в лужу. Гуров продрог, вытирает нос перчаткой. Именно в этот момент из освещенного окна дома Дидерица начинают доноситься заглушенные звуки рояля. Характер музыки здесь решает многое. Музыка эта должна вызвать в Гурове раздражение, даже ревность, вернуть его к реальности (глупо, как гимназист, мерзнет под окнами!). Рояль звучит игриво, шаловливо и беззаботно.

«...И уже думал с раздражением, что Анна Сергеевна забыла о нем...»

Под эту игривую и такую неуместную музыку Гуров уходит, а вдогонку ему летит снежок...

Скучный вечер в гостинице

Серые сумерки в номере. Гуров сидит на постели, накинув серое одеяло. Курит. От нечего делать подходит к столу и долго всматривается в пыльного всадника с отломанной головой.

Акцент на этой детали!

В этой сцене происходит важное для дальнейшего развития отрезвление Гурова. Раздражение, вызванное глупым ожиданием на улице, шаловливая музыка, доносившаяся из окон Анны Сергеевны, оскорбительной снежок в спину, серый номер, вопли какого-то забулдыги из коридора — это накопление отрезвляющих обстоятельств!

Линия гуровского чувства рисуется теперь зигзагообразно, от спада к взлёту. В номер саратовской гостиницы бесцельно томится и скучает не «воспаленный» любовник, нетерпеливо ждущий свидания, а уже немолодой и усталый человек, ощутивший всю бессмысленность, мальчишество и неловкость своей необдуманной проделки.

Под окном афишная тумба, скупо освещенная керосиновым фонарем.

На тумбе афиша «Гейши».

И отсюда переход к театру. Гуров приходит туда опустошенный и скучающий. Тем ярче вспыхивает в его сознании она, неожиданно появившаяся.

В театре

В серой провинциальной толпе Гуров неожиданно видит Анну Сергеевну и ее мужа. «Лакей» — не только в кланяющейся походке, значке в петлице. Мужу необходима здесь короткая характеристика в действии.

Пока Гурову не до мужа. Он весь поглощен Анной Сергеевной. С Дидерицем Гуров столкнётся в антракте в курилке. Но проход Дидерица важен. Это важная характеристика. Серый забор, от которого надо бежать. И муж — лакей, ничтожество.

И от него надо бежать! Но некуда.

В ложе самым началом представления появляется губернаторская дочь в боа! Её сопровождает сам губернатор. Дочь садится в аванложу, а губернатор предпочитает остаться в тени. «Сам губернатор скромно прятался за портьерой, и видны были только его руки...» На этих руках можно построить действие. Фон Дидериц и Анна Сергеевна идут по проходу в первый ряд. Муж кланяется дочери губернатора. Появляются на барьере ложи руки губернатора, и муж кланяется этим рукам. Он следит не столько за действием оперетты, сколько за этими руками в белых перчатках, косится на них, не расставаясь с угодливо-вежливой улыбкой. Вот и лакей!

Теперь Гуров и Анна Сергеевна разделены пространством зала. Но как человек нервно возбудимый, Анна Сергеевна начинает волноваться, чувствуя на себе чей-то взгляд.

Начинается «Гейша». Дидериц делит свое внимание между сценой и губернаторской ложей. Анна Сергеевна почему-то нервничает. Гуров в ложе просит у соседа бинокль. И видит совсем рядом во всех подробностях её лицо.

Он выходит в курилку в середине акта, а потом, в антракт, спешит туда и фон Дидериц. Оба курят. Гуров изучает мужа, его долговязую фигуру, угодливую физиономию, лакейскую походку. Вот он, тот, кому принадлежит женщина, ради которой он приехал сюда.

В антракте Анна Сергеевна остаётся в зале. Из партера, амфитеатра, лож, галерки смотрят на неё провинциальные «хари». Уставились на них обоих, разглядывают их в бинокль и все знают про тайну их встречи!

Проход на балкон по лестницам, через толпу точно описан у Чехова, как сценарий.

Здесь должно быть ощутимо время, уже тронувшее Анну Сергеевну. Она очень повзрослела, если можно так сказать, ушли черты девочки, угловатость и наивность молодости.

Жизнь в Саратове, у серого забора делает свое дело.

Когда оба они спешат уединиться, то толпа должна от быстроты их движения превратиться в безликую «супрематическую» массу.

Объяснение на лестнице, у забитой двери на чердак. «Ход в амфитеатр». Внизу грузят пиво, распоряжается толстый буфетчик, «тылы» театра.

И вся эта терпкая, «трепещущая» сцена идет на музыкальном фоне настраивающегося оркестра, на фоне музыкального сумбура, потока бессвязных созвучий.

Но вот хаос звуков сменился увертюрой второго акта. Действие началось. Анна Сергеевна спешит в зал, а Гуров остаётся на лестнице, счастливый и несчастный в одно и то же время, обдуваемый сквозняком, в неровном свете газовых рожков.

Весна

Для перехода к последней главе рассказа важной уяснить следующие обстоятельства времени, места и действия:

Раз в два-три месяца А.С. приезжала в Москву. В который раз приехала она теперь? Свидание не первое, оно уже привычное, — это быт их тайной любви. Действие в «Славянском базаре» может происходить зимой или ранней весной.

Они, конечно же переписывались. Тайная переписка «до востребования», письмо, вручаемое на

почте предъявителю ассигнации с таким-то номером (в 90-гг. — обычный прием удостоверения личности при получении писем «до востребования»).

Небольшая сценка на почте. Гуров получает письмо. Все это образы двойной жизни их, главной жизни!

А.С посылает к Гурову «красную шапку». Проход по весенней Москве «красной шапки» даст необходимое вступление к последней части сценария. Куда же посылала Анна Сергеевна «красную шапку»? В банк? Домой? Если домой, то старик посыльный, знающий не одну историю тайной переписки, сразу поймёт, как передать письмо, чтобы оно осталось тайным и пошло в руки того, кому адресовано.

Двойная жизнь Гурова проявится в сцене на почте («до востребования»), в разговоре с «красной шапкой» дома, в сцене проводов дочери в школу.

Явная жизнь, оболочка — в банке, на званых обедах и юбилеях.

Примерно так должен сложиться последний раздел:

Юбилей, как образ лживой, парадной оболочки жизни.

Красная шапка — носитель тайны, знак второй, главной жизни. Гуров вынужден притворяться, быть примерным супругом для окружающих.

Тайно от дочери он уходит на свидание в «Славянский базар».

Прощаясь с дочерью возле школы, Гуров нежно целует её, будто извиняется перед ней за что-то...

Если Гуров вынужден скрывать свою любовь, то выгодно расставить на его пути «ловушки». Ханжеское общество выставляет свои «дозоры», и перед ними Гуров маскируется, камуфлирует свою главную жизнь. Это не на юбилее, где «все благополучно» и где все показано, всё, вплоть до улыбок, адресованных жене.

Он приходит в «Славянский базар» утром. В эти часы ему следует быть в банке! На лестнице, ведущей в номера, попадается ему навстречу какой-то облезлый человек, репортер, зарабатывающий на хлеб шантажом. Узнал Гурова, фамильярен, подозрителен, грязен в мыслях.

— Одолжи мне, Митя, пять рублей... Я отдам.

Гуров сует ему бумажку.

А.С. ждет в номере. Ждёт не как любовница, а как жена. В сером платье, его любимом платье.

Гуров стучит в дверь, озираясь, каким-то условным стуком.

Свидание

Любимое серое платье. В этом платье Гуров уже видел её раньше. Где? В Ялте, в театре?

«Точно они не виделись года два...» А сколько они не виделись? Год? Полтора? Это важно!

Долгий их поцелуй перебивается играющим во дворе музыкантом. Или шарманщиком.

Рядом в номере работает настройщик...

Что-то пошлое в гостиничном номере. Картина на стене. Репродукция натюрморта. Убитые утки. По коридору проносят десятки точно таких же натюрмортов. И все убитые утки. «Размноженная» культура!

Она надела любимое его платье, угостила его любимым угощением. Пришел официант во фраке с грязным белым галстуком, «понимающе» поклонился, принес чаю.

Отношения их просты, как отношения любящих супругов. Он пьёт чай, она рассказывает ему о жизни. На фоне аккуратно убранная постель. Она так и останется нераскрытой до конца сцены.

В течение сцены он несколько раз порывается уйти. Ждут дома! И каждый раз нет сил расставаться. Бьют часы, и это — как напоминание. — Надо уходить!

Диалог про их жизнь, про старость — зеркале!

Вариант финала: ещё при них приходит горничная помочь собраться (Анна Сергеевна уезжает), выносит вещи, выбрасывает в корзину увядшие цветы.

В переплёте окна они кажутся птицами в клетке. Потом, после ухода Гурова, она одна, за темными переплетами оконных рам (двойных!).

Гуров и Анна Сергеевна успокаивают друг друга в течение всей сцены, и этим успокаивают каждый себя. Не жалобы, а взаимоуспокоение. В этом и заключена светлая нота надежды

Вариант конца:

Горничная собрала вещи, Анна Сергеевна уезжает. Оба — она и Гуров — уходят из номера, временного прибежища их любви. Но они, обходя «ловушки», вынуждены играть роль незнакомых друг с другом людей. Чтобы маленький скользкий человечек не увидел их, чтобы «толща предрассудков» не задушила их.

Дверь номера раскрывается, и плачущая Анна Сергеевна уходит по коридору налево, а Гуров — по коридору направо. Как чужие, незнакомые, безразличные друг другу люди, они идут по лестничным маршам, каждый в свою сторону. Как чужие, садятся в «подъёмную машину». Как чужие, выходят в большую дверь на ночную улицу. Насильно разлученные и такие родные, близкие, вечно любящие друг друга существа.

«Около ворот стояли дворник в новом кафтане... и двое городовых...» («Три года»).