Лидия Стахиевна Мизинова

С Лидией Стахиевной Мизиновой, которую все звали Ликой, Чехов познакомился в октябре 1889 года благодаря сестре. Лика начала преподавать в гимназии Л.Ф. Ржевской, где работала и Мария Павловна, ставшая ее близкой подругой на долгие годы. Осенью 1889 года Лидия была приглашена в дом Чеховых, где была представлена молодому, но уже известному писателю Антону Чехову. В окружении Чеховых новую знакомую стали называть Ликой. Она стала часто бывать у Чеховых в доме на Садовой-Кудринской, который они тогда снимали. С первым посещением Лики дома Чеховых связан курьезный случай, о котором вспоминала Мария Павловна:

Когда Лика в первый раз зашла зачем-то ко мне, произошел такой забавный эпизод. Мы жили тогда в доме Корнеева на Садовой-Кудринской. Войдя вместе с Ликой, я оставила ее в прихожей, а сама поднялась по лестнице к себе в комнату наверх. В это время младший брат Миша стал спускаться по лестнице в кабинет Антона Павловича, расположенный в первом этаже, и увидел Лику. Лидия Стахиевна всегда была очень застенчивой. Она прижалась к вешалке и полузакрыла лицо воротником своей шубы. Но Михаил Павлович успел ее разглядеть. Войдя в кабинет к брату, он сказал ему:
— Послушай, Антон, к Марье пришла такая хорошенькая! Стоит в прихожей.
— Гм... да? — ответил Антон Павлович, затем встал и пошел через прихожую наверх.
За ним снова поднялся Михаил Павлович. Побыв минутку наверху, Антон Павлович стал возвращаться назад. Миша вскоре тоже спустился, и так это хождение они повторяли несколько раз, стараясь рассмотреть Лику. Впоследствии Лика рассказывала мне, что в тот первый раз у нее создалось впечатление, что в нашей семье страшно много мужчин, которые все ходили вверх и вниз!

На момент знакомства Лике было девятнадцать лет, а Антону Чехову исполнилось двадцать девять и он уже был довольно известным писателем. Веселая и остроумная, она умела оживленно поддерживать острый непринужденный разговор, шутить и отшучиваться. Скоро «прекрасная Лика» стала всеобщей любимицей и завсегдатаем в доме Чеховых. Антон и Лика быстро сблизились и много времени проводили вместе. Тогда Лика с матерью Лидией Александровной жили на съемной квартире на Поварской, в Трубниковском переулке, в десяти минутах ходьбы от дома Чеховых на Садовой-Кудринской. В квартире Мизиновых гостила их дальняя родственница бабушка Софья Михайловна Иогансон. Благодаря записям в ее дневнике можно узнать о характере Лики и ее отношениях с матерью и семьей Чеховых.

Жизнь Лики той зимой состояла из посещений портних, выставок, концертов, театра, балов, поздних, за полночь, возвращений домой. Занятия в гимназии с девочками, иногда она давала уроки музыки немногочисленным ученицам. Она тогда не могла решить, чемм ей заняться. В конце января 1890 года бабушка Иогансон записала в дневнике о метаниях Лики: «То желает поступить в консерваторию, то [учиться] пению, всего ужаснее — драматическому искусству, где она может погибнуть беспощадно». Она постоянно ссорилась с матерью, и эти ссоры пугали старушку: «Характер образовался пренесносный, грубый, замуж ей нелегко выходить, мужу ее несладко будет жить с нею. Жаль ее донельзя. <...> Царица Небесная, помоги [ей] быть доброй, кроткой, не злюкой, не грубой». Особенно страшила бабушку мечта внучки о сцене: «Поприще незавидное, и более пагубное для ее привлекательной наружности, погибла бы. <...> Помешалась теперь на театре, во что ни есть хочет играть. <...> Горе! Горе! Горе!»

Той зимой Лика задумала принять участие в домашнем спектакле, в «Горящих письмах» Гнедича, начала готовиться, но вскоре стала пропускать репетиции. В дневнике бабушки замелькало упоминание Чеховых. В начале марта она записала, что Лика ушла к Чеховым в восьмом часу, а вернулась в три часа ночи. «Очень довольная, что туда попала, общество было там разнообразное, приятное, умное, сам, сын хозяина, поэт, много пишет, и так радушно ее приняли, у них и ужинала, меньшой сын ее до дома провожал». Так и пошло — на репетиции не была, потому что «провела вечер у Чеховых», а днем отправлялась «списки делать об острове Сахалине, помогать Марье Павловне Чеховой, а она для брата списывает, он, как писатель, отправляется на свои расходы в те места, в апреле месяце». Вечером — опять к Чеховым. Иогансон удивлялась: «Нет дня, чтобы она там не была, дружба новая завелась. Надолго ли?»

В Вербное воскресенье Чехов подарил Лике оттиск повести «Скучная история» с надписью «Лидии Стахиевне Тер-Мизиновой от ошеломленного автора» и сборник своих рассказов тоже с надписью: «Лид[ии] Ст[ахиевне] Тер-Мизиновой, живущей в доме армянина Джанумова, от автора Тер-Чехианца — на память об именинном пироге, которого он не ел». В пасхальную ночь Лика опять ушла к Чеховым. Наконец 5 апреля Чеховы появились в «армянском» доме. Иогансон записала: «Очень нам понравились. Антон, он и врач и писатель, такая симпатичная личность, прост в обращении, да и прочие братья — дельные люди, также занимаются каждый своим делом. <...> а мне Антон Павлович пасьянс показал».

До самого отъезда Чехова она засиживалась у Чеховых, бабушка Иогансон даже преположила, что ее внучка заинтересовалась Антоном: «Боюсь, не заинтересовалась ли моя Лидюша им? Что-то на это смахивает. <...> А славный, заманчивая личность». Всю зиму и начало весны Чехов готовился к поездке на Сахалин и Лика активно помогала ему в этом. Она делала для Чехова выписки из редких книг о Сахалине в Румянцевской библиотеке. Они постоянно виделись. Лика была и на Ярославском вокзале среди провожавших Чехова. Перед отъездом Чехов подарил Лике свою фотографию с шутливой надписью: «Добрейшему созданию, от которого я бегу на Сахалин и которое оцарапало мне нос. Прошу ухаживателей и поклонников носить на носу наперсток. А. Чехов. P. S. Эта надпись, равно как и обмен карточками, ни к чему меня не обязывает».

Дарственная надпись сделана в духе, характерном для писем Чехова к Мизиновой в первые годы их переписки. Этот стиль был создан чеховским юмором и той атмосферой непринужденного веселья, которая возникала вокруг Лики в семье Чеховых. Чехов был увлечен, чувствовал, что нравится, и потому сами собой рождались остроты, поддразнивания, каламбуры, прозвища, обыгрывание вымышленных ситуаций, имен ее поклонников, пародии на любовные письма неизвестных лиц. Переписка с Ликой Мизиновой, полная иронии и взаимных шуток, является самой обширной во всей переписке Чехова, но даже она не дает полного представления о том, какими же были их истинные отношения, любил ли Чехов когда-нибудь Мизинову, или это было не более чем влюбленностью.

Вскоре после отъезда Антона Павловича на Сахалин семья Чеховых переехала в другой дом, но дружба Лики с ними не прервалась. К январю 1891 года относится начало переписки Лики с Антоном Павловичем. Писал он Лике и из-за границы, куда отправился весной 1891 года, и из Богимово, в котором отдыхал летом с семьей. Эти письма, казалось, продолжали непринужденные отношения, установившиеся с первых дней ее появления в доме. Однако все было куда сложнее. В обстановке веселых бесед и дружеских пикировок между ними складывались очень нелегкие отношения. За шутками просвечивало серьезное увлечение Ликой. Уехав зимой в Петербург, он писал сестре: «Поклон Лидии Егоровне Мизюковой. <...> Скажи ей, чтобы она не ела мучного и избегала Левитана. Лучшего поклонника, как [!!!!!!!!]я, ей не найти ни в Думе, ни в высшем свете». Он передавал чужие похвалы ее красоте, сам говорил о ней: «Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика!»;[ «Златокудрая Лика»; «Очаровательная, изумительная Лика!»

Именно в то время Лика Мизинова увлеклась художником Исааком Левитаном, с которым познакомилась одновременно с Чеховыми. Лето она проводила в Покровском, имении своей тети, а в соседнем имении гостили Левитан со своей дамой сердца Кувшинниковой. Здесь, в Покровском, где Лика выросла, где были атрибуты романтической беллетристики (старинные парки, аллеи, старый дом), складывался странный «треугольник» — скрытое или мнимое соперничество между 44-летней Кувшинниковой и 20-летней Мизиновой. Чехов незримо присутствовал в их разговорах.

Чехов звал Лику в Богимово. Снова и снова. Шутил: «Поймите Вы, что ежедневное ожидание Вашего приезда не только томит, но и вводит нас в расходы: обыкновенно за обедом мы едим один только вчерашний суп, когда же ожидаем гостей, то готовим еще жаркое из вареной говядины, которую покупаем у соседских кухарок». Он описывал парк, темные аллеи, лунные ночи, соловьев, индюков и рисовал картину: «Мы часто ходим гулять, причем я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идете со мной под руку». Вместо подписи изобразил сердце, пронзенное стрелой. Но она не ехала в Богимово.

Увлеченность Лики Левитаном продолжалась до осени, когда он гостил в имении Покровском. Эта осень 1891 года была, очевидно, кульминацией недолговечного романа Левитана и Лики. Тут был написан один из левитановских шедевров — «Омут», портрет Панафидина и ряд этюдов. Этюд «Осень» весной 1892 года Левитан подарил Лике. Подруга Чехова Щепкина-Куперник, которая отлично знала всех участников событий, в своих воспоминаниях упоминала, что Антон Павлович «недолюбливал Софью Петровну». А далее следует такое разъяснение: «В то время в Москве прошла трагедия Грильпарцера "Сафо", которую изумительно играла Ермолова, изображая трагедию стареющей Сафо, любимый которой Фаон увлекается юной Мелитой. Антон Павлович прозвал Софью Петровну — Сафо, Лику — Мелитой и уверял, что Левитан сыграет роль Фаона...»

В начале апреля 1892 года Чехов с семьей переехал в купленную им усадьбу Мелихово под Москвой. В начале лета Лика гостит в Мелихово. Тогда же она задумывает совместное путешествие с Чеховым по Крыму и Кавказу. Она детально разрабатывает маршрут поездки: Москва — Севастополь — Батум — Тифлис — Военно-Грузинская дорога — Владикавказ — Минеральные Воды — Москва. Своих родным она говорит, что собирается совершить поездку на юг «с одной дамой», и заказывает билеты на Кавказ к началу августа, при этом в разных местах поезда.

Поехал бы Чехов с ней, остается неизвестным, так как началась эпидемия холеры, и Антон Павлович считает своим долгом остаться в Мелихово и принять участие в борьбе с этой болезнью. 23 июня он просит отложить хлопоты о билетах. Лика возмутилась и направила Чехову весьма раздраженное письмо, которое начиналось восклицанием: «Вечно отговорки!» Чехов так ответил на это ее письмо: «Благородная, порядочная Лика! Как только Вы написали мне, что мои письма ни к чему меня не обязывают, я легко вздохнул и вот пишу Вам теперь длинное письмо без страха, что какая-нибудь тетушка, увидев эти строки, женит меня на таком чудовище, как Вы. С своей стороны тоже спешу успокоить Вас, что письма Ваши в глазах моих имеют значение лишь душистых цветов, но не документов; передайте барону Штакельбергу, кузену и драгунским офицерам, что я не буду служить для них помехой». Это о поклонниках Лики, о ее окружении. «Мы, Чеховы, — продолжает Антон Павлович, — в противоположность им, Балласам, не мешаем молодым девушкам жить. Это наш принцип. Итак, Вы свободны».

В этом же письме он вспоминает о ее романе с Левитаном и вроде бы в шутку говорит о своем отношении к ней: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили». И продолжает: «Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею». Видимо, Лика правильно поняла это письмо. В начале июля она написала: «А как бы я хотела (если б могла) затянуть аркан! покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!»

В их последующей переписке постепенно на первый план выходит тема беспорядочного образа жизни Лики. Ей нужно было работать, но хваталась она то за одно, то за другое, ничего не доводя до конца. Жаловалась на плохое здоровье, но курила; сетовала на скуку, но проводила ночи в веселых компаниях; заверяла, что в рот не берет вина, но пила. В июле 1892 года Антон Павлович пишет: «Лика, приезжайте к нам на зиму! Ей-ей, отлично проживем. Я займусь Вашим воспитанием и выбью из Вас дурные привычки. А главное, я заслоню Вас от Сафо». В ноябре он писал: «Милая Ликуся, Вы пишете, что Вам было досадно уезжать из Мелихова и что в Москве Вам некуда деваться от тоски. Вы хотите, чтобы я Вам поверил? Извольте, ангел мой! Вы вскружили мне голову до такой степени, что я готов верить даже тому, что дважды два — пять. Могу себе представить, как Вы, бедняжечка, тоскуете в обществе Архипова, Куперник, кн. Урусова и проч., как противен Вам коньяк и каким раем представляется Вам Мелихово, когда Вы в Симфоническом щеголяете в своем новом голубом платье, которое, говорят, Вам очень к лицу».

Зимой и летом Лика часто бывает у Чеховых, где она всегда желанная гостья. Но она так и не научилась понимать, казалось бы, столь дорогого для нее человека. В чем угодно упрекала она Антона Павловича, в том числе и в эгоизме. «Я ем, сплю и пишу в свое удовольствие? — спрашивает Чехов Лику в сентябре 1893 года. — Я ем и сплю, потому что все едят и спят; даже и Вы не чужды этой слабости, несмотря на Вашу воздушность. Что же касается писанья в свое удовольствие, то Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что незнакомы на опыте со всею тяжестью и угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь, как бы мелок он ни казался Вам».

В 1894 году Лидия Мизинова познакомилась с приятелем Чехова, модным писателем Игнатием Николаевичем Потапенко. Несмотря на то, что он был женат, у них завязались романтические отношения. В марте они вместе уехали в Париж. Там у них родилась дочь. Потапенко бросив Лику, вернулся к жене, угрожавшей самоубийством. В одном из писем Чехов осудил приятеля за легкомыслие, об этом же писал и своей сестре Марии Павловне. Пережив душевную драму, Лика вернулась в Россию с дочкой, которая через два года умерла от воспаления легких. Лика снова стала часто бывать в Мелихове. Между ней и Чеховым возобновились прежние дружеские отношения.

Судьба Лики нашла отражение в чеховской «Чайке». Героиня пьесы Нина Заречная, брошенная беллетристом Тригориным актриса, потеряв ребенка, приходит к своей первой любви Константину Треплеву. Но она не может забыть Тригорина и отказывается от любви Константина. В Нине узнавали Лику, а в Тригорине — Потапенко. Еще до постановки толки о сходстве сюжета «Чайки» с историей Лики и Потапенко стали настолько шумными, что Чехов писал А.С. Суворину: «Если в самом деле похоже, что в ней изображен Потапенко, то, конечно, ставить и печатать ее нельзя».

Лика опять уехала за границу. В 1898 году она направила Чехову из Парижа свою фотографию и на обороте ее написала апухтинскую строфу:

Будут ли дни мои ясны, унылы,
Скоро ли сгину я, жизнь погубя, —
Знаю одно, что до самой могилы
Помыслы, чувства, и песни, и силы —
Все для тебя!

Далее следовала приписка: «Я могла написать это восемь лет тому назад, а пишу сейчас и напишу через десять лет». На этом их переписка, по сути, завершилась. Были еще письма, подобные эху: она звала в Париж, он — в Россию. Но душевное прощание уже состоялось. Произошло оно не вдруг, но неизбежно. Им словно не хватало в себе и друг в друге чувства, о котором думал герой рассказа Чехова «О любви», месяц назад появившегося в «Русской мысли». Чувства, что «нельзя друг без друга», нельзя...

К истории взаимоотношений Чехова и Мизиновой не раз обращались писатели и драматурги. Наиболее известной стала пьеса Леонида Малюгина «Насмешливое мое счастье» (1965). Пьеса была поставлена в театре им. Евг. Вахтангова и в 1975 году была снята телеверсия спектакля. Главные роли — Чехова и Лики — исполнили Юрий Яковлев и Юлия Борисова. В 1969 году режиссер Сергей Юткевич по сценарию Леонида Малюгина снял советско-французский художественный фильм «Сюжет для небольшого рассказа». Роли Чехова и Лики в нем исполнили Марина Влади и Николай Гринько. Юрий Яковлев на этот раз сыграл Игнатия Потапенко.

Биография

Лидия Стахиевна Мизинова (1870—1939) — русская певица, актриса, переводчица, мемуарист, литературный и театральный критик, близкий друг Антона Павловича Чехова, прототип Нины Заречной в пьесе «Чайка». Она родилась 8 (20) мая 1870 года в имении Подсосенье Старицкого уезда Тверской губернии. Имение принадлежало ее деду — дворянину, помещику, подполковнику в отставке Александру Тихоновичу Юргеневу и его жене Анне Сергеевне Сомовой. В молодости, во времена службы в Сибирском уланском полку, расквартированном в Бежецке, дед входил в круг знакомых А.С. Пушкина, неоднократно посещавшего Тверскую губернию. Старшая дочь Юргеневых, Серафима, выйдя замуж за Николая Павловича Панафидина, стала владелицей усадьбы Курово-Покровское того же уезда. Мать Лики, Лидия Александровна (1844 — после 1903), была младшей дочерью в семье. Она прекрасно играла на фортепьяно и даже давала концерты. Отец Лики, Стахий Давыдович, происходил из казаков Уральска. Когда дочери было три года, он бросил семью, оставив родных без средств к существованию.

Детство Лиды проходило в имении двоюродной бабушки Софьи Михайловны Иогансон (1816—1897). Во время гимназических каникул девочка гостила в имении родной тетки С.А. Понафидиной в Курово-Покровском Старицкого уезда Тверской губернии. Из дневника Софьи Михайловны можно узнать о характере юной Лики и о том, каким было ее детство. После развода Лидия Александровна содержала себя и дочь уроками музыки, каждодневной, напряженной работой. С дочерью у нее отношения были непростыми. Мать, уставшая от одиночества и вечного безденежья, часто жаловалась на судьбу. Дочь удивляла родных перепадами настроения, была то вялой, то вспыльчивой, то ласковой, то грубой, пребывала то в ленивом времяпрепровождении, то в краткой бурной деятельности. От перепадов ее настроения страдали даже любящие мать и бабушка. Казалось, ей во всем недоставало цельности, определенности, законченности. Наделенная от природы необыкновенной внешностью, хорошим музыкальным слухом, приятным голосом, она пробовала себя во многих занятиях. Помимо преподавания в гимназии, давала частные уроки музыки, французского языка, служила в Московской городской думе, занималась переводами с немецкого, пробовала стать модисткой — и не нашла себя ни в одном из этих занятий.

Современники отмечали необычайную красоту Лики и ее музыкальную одаренность. Самый живописный портрет Мизиновой оставила в своих воспоминаниях близкий друг Чеховых Татьяна Львовна Щепкина-Куперник: «Лика была девушка необыкновенной красоты. Настоящая Царевна-Лебедь из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под "соболиными" бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали ее обаятельной, но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась, если при ней об этом кто-нибудь из компании Кувшинниковой с бесцеремонностью художников заводил речь. Однако она не могла помешать тому, что на нее оборачивались на улице и засматривались в театре». С возрастом Мизинова не утратила ни своей женственности, ни своего обаяния. Актер Вадим Шверубович, видевший Лику уже 37-летней женщиной, описывал ее так: «Она, несмотря на свою полноту, не казалась тяжелой... Легкая походка, легкие, порывистые движения... Она была громкой, горячей, то гневной, то хохотуньей, открытая сама и внимательно-заинтересованная в открытии других. С ней никто не "выяснял отношений", они всегда и со всеми были у нее ясными, ей рассказывали о самом сокровенном, самом тайном и мучительном».

Красота Лики привлекала внимание мужчин. И уже в семнадцать лет она могла составить хорошую партию. Стать тверской помещицей и разделить знакомый ей с детских лет быт: семейные праздники, поездки к соседям, хозяйственные заботы, материнские радости и огорчения. Но Лика отказывала женихам. Некоторые так упорствовали, надеясь уговорить, уломать красавицу, что их в конце концов не принимали, как, например, старицкого уездного предводителя дворянства С.Ф. Головина-Ртищева. Другие, как Е.Н. Баллас, долго ждали, не сменит ли она гнев на милость.

Осенью 1889 года окончившая Московские женские высшие курсы Лика стала преподавать русский язык в женской гимназии Л.Ф. Ржевской. Тогда она познакомилась с Марией Павловной Чеховой, а затем и с ее братьями Антоном, Михаилом и Иваном. Она стала частой гостьей в доме Чеховых, находившемся неподалеку от квартиры, в которой Лика жила с матерью. В те дни она думала о театральной сцене, готовилась сыграть в домашнем спектакле. Однако она часто пропускала репетиции и сыграла очень слабо. В 1890 году она пыталась устроиться в театр, но не преуспела. В 1891 году она уже служит на небольшой канцелярской должности в Городской думе. В этом же году она увлеклась другом Чехова художником Исааком Левитаном. Их краткий роман закончился к весне 1892 года, и позднее Лика вспоминала о нем с некоторым раздражением.

В 1892 году Лика гостила в Мелихове у Чеховых. Она даже планировала совместную с Чеховым поездку в Крым и на Кавказ. Однако эта поездка не состоялась. В 1893 году она приезжала в Мелихово, принимала участие в развлечениях «Авелановой эскадры» в те дни, когда Чехов был в Москве, все это время они переписывались. Осенью 1893 года в Москве она познакомилась с приятелем Антона Павловича модным писателем и опытным ловеласом Игнатием Потапенко. Несмотря на то, что Потапенко был женат, это знакомство переросло в любовную связь. В 1894 году Лика вместе с Потапенко уехала в Париж. 8 ноября 1894 г. в Париже она родила дочь, которую назвала Христиной. Потапенко к тому времени уже бросил ее и вернулся к жене. Некоторое время Мизинова жила за границей, во Франции, в Швейцарии, потом вернулась с дочерью в Россию. Двухлетняя Христина умерла от крупозного воспаления легких 14 ноября 1896 года.

Лидия Мизинова окончила курсы вокала и в 1901—1902 году играла в Московском Драматическом театре под псевдонимом «Лика». В 1902 году она оставила сцену и вышла замуж за актера и режиссера Московского Художественного театра (МХТ) Александра Акимовича Санина, ставшего впоследствии известным оперным режиссером. В 1922 году она уехала с мужем за границу. Детей у них не было. Умерла 5 февраля 1939 года от туберкулеза. Похоронена в Париже на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Современники о Лидии Мизиновой

Особенно близким другом чеховского дома была Лидия Евстафьевна (так у мемуариста) Мизинова, необычайно красивая женщина с чудными пепельными волосами, всегда сильно надушенная, с сигареткой в зубах.

Мария Тимофеевна Дроздова

Лика была девушка необыкновенной красоты. Настоящая «Царевна-Лебедь» из русских сказок. Ее пепельные вьющиеся волосы, чудесные серые глаза под «соболиными» бровями, необычайная женственность и мягкость и неуловимое очарование в соединении с полным отсутствием ломанья и почти суровой простотой — делали ее обаятельной, но она как будто не понимала, как она красива, стыдилась и обижалась, если при ней об этом кто-нибудь из компании Кувшинниковой с бесцеремонностью художников заводил речь. Однако она не могла помешать тому, что на нее оборачивались на улице и засматривались в театре. Лика была очень дружна с сестрой А.П. Марией Павловной и познакомила нас.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник

* * *

Лидия Стахиевна была необыкновенно красива. Правильные черты лица, чудесные серые глаза, пышные пепельные волосы и черные брови делали ее очаровательной. Ее красота настолько обращала на себя внимание, что на нее при встречах заглядывались. Мои подруги не раз останавливали меня вопросом:

— Чехова, скажите, кто эта красавица с вами?

Мария Павловна Чехова

* * *

Природа, кроме красоты, наградила ее умом и веселым характером. Она была остроумна, ловко умела отпарировать удары, и с нею было приятно поговорить. Мы, все братья Чеховы, относились к ней как родные, хотя мне кажется, что брат Антон интересовался ею и как женщиной.

Михаил Павлович Чехов

* * *

После знакомства с нашей семьей Лика сделалась постоянной гостьей в нашем доме, стала общим другом и любимицей всех, не исключая и наших родителей. В кругу близких людей она была веселой и очаровательной. Мои братья и все, кто бывал в нашем доме, не считаясь ни с возрастом, ни с положением, — все ухаживали за ней. Когда я знакомила Лику с кем-нибудь, я обычно рекомендовала ее так:

— Подруга моя и моих братьев...

Антон Павлович действительно очень подружился с Ликой и, по своему обыкновению, называл ее различными шутливыми именами: Жаме, Мелитой, Канталупочкой, Мизюкиной и др. Ему всегда было весело и приятно в обществе Лики. На обычные шутки брата она всегда отвечала тоже шутками, хотя иногда ей и доставалось от него. <...>

Антон Павлович переписывался с Ликой. Письма его были полны остроумия и шуток. Он часто поддразнивал Лику придуманным им ее мифическим поклонником, называл его Трофимом, причем произносил это имя по-французски Trophin. И в письмах так же писал, например: «Бросьте курить и не разговаривайте на улице. Если Вы умрете, то Трофим (Trophin) застрелится, а Прыщиков заболеет родимчиком...» Или же посылал ей такое письмо: «Трофим! Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе...» и мне брат писал в таком же роде: «Поклон Лидии Егоровне Мизюковой. Скажи ей, чтобы она не ела мучного и избегала Левитана. Лучшего поклонника, как я, ей не найти ни в Думе, ни в высшем свете».

Да и Лика не отставала от него и порой отвечала ему в таком же духе, вроде того что она приняла предложение выйти замуж за одного владельца винного завода — старичка семидесяти двух лет. Когда мы жили в Мелихове, Лика бывала у нас там постоянно. Мы так к ней привыкли, что даже родители наши скучали, когда она долго не приезжала. <...> В летнюю пору Лика жила у нас в Мелихове подолгу. С ее участием у нас происходили чудесные музыкальные вечера. Лика недурно пела и одно время даже готовилась быть оперной певицей.

Мария Павловна Чехова

* * *

Все в доме любили Лику и радовались ее приезду. Всех пленяла ее красота, остроумие. Приезжала она внезапно, на тройке с бубенцами, серебром разливающимися у крыльца. Собаки с невероятным лаем и визгом выскакивали на звон бубенцов. Переполох в доме, все бежали навстречу. Приехала Лика! Весь дом наполнялся шумом, смехом.

Мария Тимофеевна Дроздова

* * *

Между Ликой и Антоном Павловичем в конце концов возникли довольно сложные отношения. Они очень подружились, и похоже было, что увлеклись друг другом. Правда, тогда, да и долгое время спустя, я думала, что больше чувств было со стороны брата, чем Лики. Лика не была откровенна со мной о своих чувствах к Антону Павловичу, как, скажем, она была откровенна в дальнейших письмах ко мне по поводу ее отношений к И.Н. Потапенко. Отношения Лики и Антона Павловича раскрылись позднее, когда стали известны ее письма к Антону Павловичу.

Лика в письме к брату пишет: «У нас с Вами отношения странные. Мне просто хочется Вас видеть, и я всегда первая делаю все, что могу. Вы же хотите, чтобы Вам было спокойно и хорошо и чтобы около Вас сидели и приезжали бы к Вам, а сами не сделаете ни шагу ни для кого. Я уверена, что если я в течение года почему-либо не приеду к Вам, Вы не шевельнетесь сами повидаться со мной... Я буду бесконечно счастлива, когда, наконец, ко всему этому и к Вам смогу относиться вполне равнодушно», — это уже говорит о серьезном чувстве Лики к Антону Павловичу и о том, что он знал об этом чувстве.

Другие письма Лики рассказывают о большой ее любви и страданиях, которые Антон Павлович причинял ей своим равнодушием: «Вы отлично знаете, как я отношусь к Вам, а потому я нисколько не стыжусь и писать об этом. Знаю также и Ваше отношение — или снисходительное, или полное игнорирования. Самое мое горячее желание — вылечиться от этого ужасного состояния, в котором нахожусь, но это так трудно самой. Умоляю Вас, помогите мне, не зовите меня к себе, не видайтесь со мной. Для Вас это не так важно, а мне, может быть, это и поможет Вас забыть».

Антон Павлович обращал все это в шутку, а Лика... продолжала по-прежнему бывать у нас. Я не знаю, что было в душе брата, но мне кажется, что он стремился побороть свое чувство к Лике. К тому же у Лики были некоторые черты, чуждые брату: бесхарактерность, склонность к быту богемы. И, может быть, то, что он писал ей однажды в шутку, впоследствии оказалось сказанным всерьез: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили».

Мария Павловна Чехова

* * *

Очень часто Потапенко и Лика гостили в Мелихове в одно время. <...>

Я и Лика подружились с Игнатием Николаевичем Мы стали называться его «сестрами» и перешли на «ты». Он был искренен и трогателен в своих отношениях с нами. <...>

И вот, как это нередко бывает в жизни, одна из «сестер», Лика, начала увлекаться Потапенко. Очень. Может быть, что ей хотелось забыться и освободиться от своего мучительного чувства к Антону Павловичу. Но у Потапенко была семья: жена и две дочери...

Лика и Потапенко стали встречаться и в Москве. В конце концов, постепенно разрастаясь, их увлечение перешло в роман.

Начался самый драматический этап в жизни Лики — роман с Потапенко. Все это происходило у нас в Мелихове и в Москве в зиму 1893/94 года. В начале марта 1894 года Лика и Игнаша, как мы его звали, решили уехать в Париж. <...>

Дальше происходит тривиальное и вместе с тем трагическое: Лика ждет ребенка. Потапенко ее оставляет.

Мария Павловна Чехова

* * *

Мне не забыть, как в Москве после похорон Антона Павловича Лика, вся в черном, пришла к нам и часа два молча простояла у окна, не отвечая на наши попытки заговорить с ней... Все прошлое, пережитое, должно быть, стояло перед ее глазами.

Мария Павловна Чехова

Из переписки Антона Чехова и Лики Мизиновой

28 июнь, 4 часа утра.

Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею.

Воображаю, как злорадно торжествуете и как демонски хохочете Вы, читая эти строки... Ах, я, кажется, пишу глупости. Порвите это письмо. Извините, что письмо так неразборчиво написано, и не показывайте его никому. Ах, ах!

Мне Басов писал, что Вы опять стали курить. Это подло, Лика. Презираю Ваш характер.

Каждый день идут дождики, но земля все-таки сухая.

Ну, до свиданья, кукуруза души моей. Хамски почтительно целую Вашу коробочку с пудрой и завидую Вашим старым сапогам, которые каждый день видят Вас. Пишите мне о Ваших успехах. Будьте благополучны и не забывайте побежденного Вами

Царя Мидийского.

Чехов — Л.С. Мизиновой. 28 июня 1892 г. Мелихово

* * *

Не знаю, как понимать то, что Вы по две недели не желаете отвечать на мои письма, — просто ли Вашей ленью писать письма или желанием дать мне понять, что я слишком часто пишу? Во всяком случае, не обращаю внимания на это и пишу, потому что хочется. Ах! Антон Павлович, не знаю, как и приступить к тому, что должна написать Вам, так боюсь, что это слишком тяжело Вам будет! Простите меня, забудьте меня и возвратите мне мои письма! Дело в том, что я ездила к дяде на именины и участвовала в живых картинах, и вот наш сосед (72 лет) сделал мне предложение. Итак, я невеста! Долго боролась я между любовью к Вам и благоразумием — наконец последнее победило. Во-первых, у него винный завод, во-вторых, он стар и толст ужасно, а главное тщеславие — стать винной заводчицей! Вы, вероятно, меня похвалите. День свадьбы еще не назначен; зависит это от того, когда Вы можете приехать, потому что такой важный шаг в жизни я не могу сделать без Вас. Ах, дядя, не любите только никого больше, а то это мне было бы слишком больно. Я, должно быть, заразилась у Вас благоразумием и осторожностью, и вот что из этого вышло. Только пока — это тайна! Скучно живется! Жара страшная. Я пью воды и скоро превращусь в щепку от них; впрочем, говорят, что когда кончу их пить, то опять поправлюсь. Где Маша? Не вздумайте на мои два письма ответить одним — ведь от Вас и это станет. Или уже если ответите одним, то чтобы оно было вдвое длиннее. В августе, может быть, поеду в Финляндию, если же не поеду, то после 20-го августа буду уже в Москве. Итак, Вы мне писать не хотите? Если Вам жалко бумаги и марок, то я могу Вам послать. Если Вы не хотите, чтобы я писала, то тоже можете объявить прямо. Я тоже перестану зря пачкать бумагу и сыпать бисер! Все-таки в память прежней дружбы пишите чаще, право, это совсем не так трудно! Не будьте эгоистом! Прощайте, полубог мой.

Ваша Л. Мизинова.

А как бы я хотела (если бы могла) затянуть аркан покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!

Л.С. Мизинова — Чехову. 13 июля 1892 г. Ржев

* * *

Вы писали мне, что бросили курить и пить, но курите и пьете. Меня обманывает Лика. Это хорошо. Хорошо в том отношении, что я могу теперь, ужиная с приятелями, говорить: «Меня обманывает блондинка»...

Чехов — Л.С. Мизиновой. 28 декабря 1892 г. Петербург

* * *

Милая Лика, не пишу Вам, потому что не о чем писать; жизнь до такой степени пуста, что только чувствуешь, как кусаются мухи — и больше ничего. Приезжайте, милая блондиночка, поговорим, поссоримся, помиримся; мне без Вас скучно, и я дал бы пять рублей за возможность поговорить с Вами хотя бы в продолжение пяти минут. Холеры нет, но есть дизентерия, есть коклюш, есть плохая погода с дождем, с сыростью и с кашлем. Прите к нам, хорошенькая Лика, и спойте. Вечера стали длинные, и нет возле человека, который пожелал бы разогнать мою скуку.

В Петербург я поеду, когда буду иметь право, т. е. после холеры. Вероятно, в октябре уже водворюсь там. Помышляю о постройке в том участке и мечтаю о переселении. Но все это пошло. Не пошла одна только поэзия, которой мне недостает.

Денег! Денег! Будь деньги, я уехал бы в Южную Африку, о которой читаю теперь очень интересные письма. Надо иметь цель в жизни, а когда путешествуешь, то имеешь цель.

У нас поспели огурцы. Бром влюбился в m-elle Мерилиз <жившие в Мелихово чеховские собаки>. Живем мирно. Водку уже не пьем и не курим, но почему-то все-таки после ужина всякий раз сильно хочется спать, и в комнате пахнет сигарой. Гладков похудел, князь потолстел. У Вареникова, по его словам, клевер хорошо взялся. Недотепа Иваненко продолжает быть недотепой и наступать на розы, грибы, собачьи хвосты и проч. Будет он служить у Ивана в школе? Что Вам известно на этот счет? Мне его бесконечно жаль и, если б это было принято и не было бы дурно понято, я подарил бы ему кусок земли и построил бы ему дом. Ведь он уж старик!

Я тоже старик. Мне кажется, что жизнь хочет немножко посмеяться надо мной, и потому я спешу записаться в старики. Когда я, прозевавши свою молодость, захочу жить по-человечески и когда мне не удастся это, то у меня будет оправдание: я старик. Впрочем, все это глупо. Простите, Лика, но, право, писать больше не о чем. Мне нужно не писать, а сидеть близко Вас и говорить.

Пойду ужинать.

У нас поспели яблоки. Я сплю по 17 часов в сутки.

Лика, если Вы влюбились в кого-нибудь, а меня уже забыли, то по крайней мере не смейтесь надо мной. Маша и Миша ездили в Бабкино к Киселевым и разочаровались — это новость. Больше же писать не о чем. Были у нас Потапенко и Сергеенко. Потапенко произвел хорошее впечатление. Очень мило поет.

Будьте здоровы, милая моя Лика, и не забывайте меня. Если Вы увлеклись каким-нибудь Тишей, то все-таки черкните хоть строчку.

Ваш А. Чехов

Чехов — Л.С. Мизиновой. 13 августа 1893 г. Мелихово

* * *

Милая Лика, Вы выудили из словаря иностранных слов слово эгоизм и угощаете им меня в каждом письме.

Назовите этим словом Вашу собачку.

Я ем, сплю и пишу в свое удовольствие? Я ем и сплю, потому что все едят и спят; даже Вы не чужды этой слабости, несмотря на Вашу воздушность. Что же касается писанья в свое удовольствие, то Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всею тяжестью и с угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь, как бы мелок он ни казался Вам.

Мне все удается? Да, Лика, все, кроме разве того, что в настоящее время у меня нет ни гроша и что я не вижу Вас. Впрочем, не буду спорить с Вами. Пусть по-Вашему. Не могу только не поделиться с Вами, друг мой, изумлением: что это Вам, ни с того ни с сего, вздумалось продернуть меня?

Чехов — Л.С. Мизиновой. 1 сентября 1893 г. Мелихово

* * *

Вы упорно не отвечаете на мои письма, милая Лика, но я все-таки надоедаю Вам и навязываюсь со своими письмами. Я в Вене. Отсюда поеду в Аббацию, потом на озера. <...> Умоляю Вас, не пишите никому в Россию, что я за границей. Я уехал тайно, как вор, и Маша думает, что я в Феодосии. Если узнают, что я за границей, то будут огорчены, ибо мои частые поездки давно уже надоели.

Я не совсем здоров. У меня почти непрерывный кашель. Очевидно, и здоровье я прозевал так же, как Вас.

Чехов — Л.С. Мизиновой. 18 сентября 1894 г. Вена

* * *

Сегодня получила Ваше письмо из Вены! Обрадовалась ужасно возможности Вас увидеть! Вчера еще послала Вам в Мелихово письмо и рада, что Вы его не получите! Напишите поскорее, когда думаете приехать сюда, если не раздумаете! Предупреждаю, не удивляться ничему. Если не боитесь разочароваться в прежней Лике, то приезжайте! От нее не осталось и помину! Да, какие-нибудь шесть месяцев перевернули всю жизнь, не оставили, как говорится, камня на камне! Впрочем, я не думаю, чтобы Вы бросили в меня камнем! Мне кажется, что Вы всегда были равнодушны к людям и к их недостаткам и слабостям! Если даже Вы не приедете (что очень возможно, при вашей лени), то все, что я пишу, пусть останется между нами, дядя! Никому, даже Маше, Вы не скажете ничего! Я нахожусь в том состоянии, когда не чувствуешь под собой почвы! И около нет ни души, которая могла бы что-либо посоветовать в беспристрастно отнестись.

Впрочем, никому не интересны чужие горя, и Вы меня простите за то, что я Вам навязываю свое! Может быть, и все не так черно, как мне кажется! <...>

Все время здесь было тепло, а эти дни холодно! Снег выпал низко на горы. Я живу в 10 минутах ходьбы от Шильонского замка! Как видите, все прекрасно, но меня ничто не веселит! Как это Вы надумали и собрались поехать за границу! Это меня удивляет! Я тоже кашляю беспрерывно! Но теперь уже привыкла!

Л.С. Мизинова — Чехову. 21 сентября 1894 г. Монтре

* * *

То, что люди называют хорошими отношениями, по-видимому, не существует, ибо стоит человеку уйти с глаз долой, они забываются! Начинаю с философии, дядя, потому что более, чем когда-нибудь, думаю по этому поводу. Вот уж скоро два месяца, как я в Париже, а от Вас ни слуху! Неужели и Вы тоже отвернетесь от меня? Скучно, грустно, скверно. Париж еще более располагает ко всему этому! Сыро, холодно, чуждо! Без Вари я совсем чувствую себя забытой и отвергнутой! Кажется, отдала бы полжизни за то, чтобы очутиться в Мелихове, посидеть на Вашем диване, поговорить с Вами 10 минут, поужинать и вообще представить себе, что всего этого года не существовало, что я никогда не уезжала из России и что вообще все и все остались по-старому! Впрочем, надеюсь хоть немного все это осуществить, и очень скоро. <...> Вообще жизнь не стоит ни гроша! И я теперь никогда не скажу, как Мусина-Пушкина: «Ах, как прекрасна жизнь!»

Скоро у меня будет чахотка, так говорят все, кто меня видит! Перед концом, если хотите, завещаю Вам свой дневник, из которого Вы можете заимствовать многое для юмористического рассказа.

Л.С. Мизинова — Чехову. 15 (27) декабря 1894 г. Париж

* * *

Вы пишете возмутительные письма в три строчки — это эгоизм и лень отвратительные! <...> Напишите мне в Москву, когда приедете? Мне надо Вас видеть по делу, и я Вас долго не задержу. Остановиться можете у меня без страха. Я уже потому не позволю себе вольностей, что боюсь убедиться в том, что блаженству не бывать никогда. А так все-таки существует маленькая надежда.

До свиданья. Отвергнутая Вами два раза [Ар.]

Л. Мизинова. Вот Вам повод назвать меня лгуньей!

Да, здесь все говорят, что и «Чайка» тоже заимствована из моей жизни, и еще, что Вы хорошо отделали кого-то.

Л.С. Мизинова — Чехову. 1 ноября 1896 г. Покровское

* * *

Я на письма всегда отвечаю, и не Вам меня в этом упрекать! А Вы, дядя? не сочли нужным это сделать! Я Вам писала последняя. Но так как Ваше непостоянство мне давно известно, то не очень обиделась на это! Итак, Вы в Крыму, а я сильно рассчитывала повидать Вас здесь, думала, Вы опять поедете куда-нибудь и заедете сюда. Так весной здесь говорили со слов Ковалевского. Я нарочно старалась пожить здесь подольше, чтобы повидать Вас! А то, знаете, я полчаса не застала Вас в Петербурге! Почему-то не воображала, что при Вашей скупости Вы поедете с Nord Express. Ну что же Вам рассказать бы про себя. С одной стороны, со стороны занятий, мне живется хорошо, но все остальное время погибаю от тоски. Обществом Петруши и Вари насытилась до того, что иногда хочется не видеть их неделю, а этого нельзя. Заграница и Париж не изменили их ни на каплю. Все то же времяпрепровождение, те же разговоры, тот же многоуважаемый Савва Иванович! Больше почти никого не вижу. Была одна русская семья, но уехала. Те хорошие интересные люди, но уже слишком погруженные в политическую экономию и Карла Маркса. О Вас там говорили как о божестве, особенно прочтя «Мою жизнь»! Спрашивали меня, какие Ваши убеждения, но я могла ответить на это мало и не подробно, насчет же того, «марксист» Вы или нет — и ничего не могла сказать! Ну напишите же побольше про себя. Говорят, Вы теперь толще меня. Значит, красивы?

Когда же Ваша свадьба? Мне здесь покоя не дают с этим! И где Ваша невеста? А все-таки гадко с Вашей стороны не сообщить об этом такому старому приятелю, как я.

Л.С. Мизинова — Чехову. 13 (25) сентября 1898 г. Париж

* * *

Если бы Вы знали, как я обрадовался Вашему письму! Вы жестокосердечная, Вы толстая, Вам не понять этой моей радости. Да, я в Ялте и буду жить здесь, пока не выпадет снег. Из Москвы не хотелось уезжать, очень не хотелось, но нужно было уезжать, так как я все еще пребываю в незаконной связи с бациллами — и рассказы о том, будто я пополнел и даже потолстел, это пустая басня. И то, что я женюсь, тоже басня, пущенная в свет Вами. Вы знаете, что я никогда не женюсь без Вашего позволения, Вы в этом уверены, но все же пускаете разные слухи — вероятно, по логике старого охотника, который и сам не стреляет из ружья и другим не дает, а только ворчит и кряхтит, лежа на печке. Нет, милая Лика, нет! Без Вашего позволения я не женюсь, и, прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькину мать, извините за выражение. Вот приезжайте-ка в Ялту. <...>

У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову. Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте себе это на ус. Но не бойтесь. Я не стану огорчать «моих друзей» и не осмелюсь на то, на что они осмеливались так успешно.

Еще раз повторяю: Ваше письмо меня очень, очень порадовало, и я боюсь, что Вы не поверите этому и не скоро ответите мне. Клянусь Вам, Лика, что без Вас мне скучно.

Чехов — Л.С. Мизиновой. 21 сентября 1898 г. Ялта

* * *

Вы, верно, давно забыли о моем существовании, Антон Павлович, и вот я наконец собралась Вам напомнить о нем. Много раз хотелось писать Вам, да ничего не выходило из этого. Интересного рассказать нечего, а писать так, просто, не хотелось — много писем и без моих Вы получаете — я думаю!

Я все думала, что Вы приедете сюда — захотите посмотреть на свои вещи в Художественном театре и на их исполнителей. Оказывается, что Вы и не собираетесь! Жаль — мне так хотелось бы Вас повидать! Машу почти не вижу! — Мы с ней, как она говорит, поменялись ролями — она выезжает и никогда почти не бывает дома — я же нигде не бываю. Вначале бывала часто в Клубе, но потом и там перестала бывать — и там скучно! Смотрела на днях «Чайку»! Говорить о ней самой ничего не буду, — все уже Вам переговорили все! Была я в понедельник, а сегодня суббота, и до сих пор я еще вся под впечатлением ее. Играют все превосходно! Роксанова очень хороша! (Говорят, она совсем иначе играет теперь!) И я не знаю, почему Вы были ею недовольны! Она так трогательна и дает именно ту молодость и свежесть, которая, по-моему, главное в «Чайке»! Может быть, я ничего не понимаю, но на меня она произвела такое хорошее впечатление и я так ревела в театре, как никогда. Вот Станиславский скверен. Впрочем, Вам это все, верно, давно надоело, а я пишу потому, что для меня это еще очень ново! Я в театрах не бываю совсем. Вообще мне кажется, что я живу на свете уже лет сто. И скучно — скучно! <...>

Если напишете, буду страшно рада, хочется о Вас знать, а ни у кого толком ничего не добьешься. Пришлите портрет. Вы ведь обещали мне. Это жульничество! Я Вам прислала из Парижа два, и они украшают я знаю какое помещение, а от Вас не добьешься. Слышите, пришлите. <...>

Ну, прощайте, дайте Вашу лапу и будьте счастливы. Я очень хочу Вас видеть.

Ваша Лика.

Л.С. Мизинова — Чехову. 22 января 1900 г. Москва

* * *

Милая Лика, мне писали, что Вы очень пополнели и стали важной, и я никак не ожидал, что Вы вспомните обо мне и напишете. Но Вы вспомнили — и большое Вам спасибо за это, касатка. Вы ничего не пишете о Вашем здоровье; очевидно, оно недурно, и я рад. Надеюсь, что и мама Ваша здорова и что все обстоит благополучно. Я почти здоров; бываю болен, но это нечасто — и только потому, что я уже стар, бациллы же здесь ни при чем. И когда я теперь вижу красивую женщину, то старчески улыбаюсь, опустив нижнюю губу, — и больше ничего. <...>

Лика, мне в Ялте очень скучно. Жизнь моя не идет и не течет, а влачится. Не забывайте обо мне, пишите хотя изредка. В письмах, как и в жизни, Вы очень интересная женщина. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Чехов — Л.С. Мизиновой. 29 января 1900 г. Ялта

Из переписки А.П. Чехова и О.Л. Книппер

Ты сейчас удивишься: знаешь, кто экзаменовался? Угадай... Лика Мизинова... Читала «Как хороши, как свежи были розы...» Тургенева, потом Немирович дал ей прочесть монолог Елены из 3-го акта «Дяди Вани» и затем сцену Ирины и Годунова, как видишь, все под меня, с каверзой. Но все прочитанное было пустым местом (между нами) и мне было жаль ее, откровенно говоря. Комиссия единогласно не приняла ее. Санин пожелал ей открыть модное заведение, т. е., конечно, не в лицо.

О.Л. Книппер-Чехова — Чехову. 25 августа 1901 г. Москва

* * *

По-моему Санин влюблен в Лику. Может, я ошибаюсь.

О.Л. Книппер-Чехова — Чехову. 6 марта 1902 г. Петербург

* * *

Знаешь — Санин женится на Лике, принимает поздравления уже. Значит, у меня нюх есть. Но ее я не понимаю совершенно. Спрошу его самого сегодня.

О.Л. Книппер-Чехова — Чехову. 7 марта 1902 г. Петербург

* * *

Лику я давно знаю, она, как бы ни было, хорошая девушка, умная и порядочная. Ей с С<аниным> будет нехорошо, она не полюбит его, а главное — будет не ладить с его сестрой и, вероятно, через год уже будет иметь широкого младенца, а через полтора года начнет изменять своему супругу. Ну, да это все от судьбы.

Чехов — О.Л. Книппер-Чеховой. 12 марта 1902 г. Ялта