Митрофан Егорович Чехов (1832—1894) дядя Антона Павловича Чехова, младший брат его отца Павла Егоровича. Митрофан Егорович родился в 1832 году в семье крепостного крестьянина графа Черткова Егора Михайловича Чехова в селе Ольховатке Острогожского уезда Воронежской губернии. В 1841 году Егор Михайлович Чехов выкупил себя и свою семью у графа. Он приписался к мещанам города Ростова-на-Дону, а для жительства избрал Таганрог, где купил дом на углу Донского переулка и Конторской улицы (ныне ул. Р. Люксембург, 75), оформив его на жену Ефросинью Емельяновну. Отец отдал Митрофана в ученики к купцу Байдакалову в Ростов-на-Дону. Став приказчиком у купца, Митрофан приписался к мещанскому сословию.
В 1859 году, сразу после женитьбы на дочери служащего канцелярии таганрогского градоначальника Евтушевского Людмиле Павловне Митрофан переехал в Таганрог, в дом матери на Конторской улице. В Таганроге он открыл бакалейную торговлю на Александровской площади (ныне Красная). Чтобы не оформлять необходимых на право торговли документов, числился приказчиком своего брата Павла. Здесь он торговал до 1875 года, затем построил небольшую лавку с выходом на улицу у дома матери. В этом доме он прожил всю свою жизнь. После смерти матери Ефросиньи Емельяновны в 1878 году Митрофан Егорович стал полноправным владельцем дома.
В семье Митрофана Егоровича и Людмилы Павловны родилось четверо детей: Георгий, Владимир, Александра и Елена. В воспитании детей Митрофан Егорович никогда не применял телесных наказаний. В то же время он недооценивал значения средней и высшей школы, дал детям лишь начальное образование, чем сильно осложнил их жизненный путь. Митрофан Егорович отличался мягким, добродушным характером, ласковым, непосредственным отношением к детям как к своим, так и брата. Дети Павла Егоровича были желанными гостями в его доме, не раз оставаясь ночевать в гостях у дяди. В детстве Антоша часто прибегал к Митрофану Егоровичу, и Людмила Павловна и нянька Иринушка всегда успокаивали и утешали его. Няня рассказывала детям фантастические сказки, и Антоша пересказывал их своим сверстникам более картинно и красочно.
Все Чеховы питали к Митрофану Егоровичу большую привязанность и относились к нему с уважением. «В их уютном, гостеприимном домике, — вспоминает Михаил Павлович, — мы, племянники, всегда находили родственный прием, позднее, поселившись на севере, при каждом нашем наезде в Таганрог мы любили останавливатъся у дяди Митрофана». Несомненно, что Митрофан Егорович оказывал сильное влияние на формирование характера А.П. Чехова. В письме к Митрофану Егоровичу от 11 апреля 1886 года Антон Павлович с благодарностью писал: «Дело не в том, что вы родной дядя, а в том, что мы не помним того времени, когда бы вы не были нашим другом... Вы, сами того не подозревая, были нашим воспитателем, подавая нам пример постоянной душевной бодрости, снисходительности, сострадания и сердечной мягкости...»
В письме к М.М. Чехову от 1 декабря 1876 года Антон Павлович так отзывался о дяде Митрофане: «Я буду всегда говорить хорошо за его добрую душу и хороший, чистый, веселый характер». Племянник чтил его за ласковость, которой ему недоставало в родном доме. Спустя много лет он писал ему: «Помните, что Вы у нас единственный и другого такого близкого родственника у нас не было, да едва ли и будет. <...> Вы всегда прощали нам наши слабости, всегда были искренни и сердечны, а это имеет громадное влияние на юность! Вы, сами того не подозревая, были нашим воспитателем, подавая нам пример постоянной душевной бодрости, снисходительности, сострадания и сердечной мягкости...»
Всю жизнь Митрофан Егорович занимался самообразованием и общественными делами, был торговым депутатом, попечителем городских начальных школ, бессменным старостой Архангело-Михайловской церкви, корреспондентом Афонского монастыря в Греции и т. д. Таганрог обязан ему своими каменными мостовыми, сделанными из лавы Везувия, привезенной итальянскими кораблями в качестве балласта. Все дни Митрофана Егоровича были распределены между торговлей в лавке, исполнением обязанностей церковного старосты, различными благотворительными деяниями и домашним богомолением. Он принимал деятельное участие в благотворительных мероприятиях и религиозных службах, исполнял должность казначея и главного руководителя благотворительного братства при соборе, которое на свои небольшие средства воспитывало двух бедных учащихся: одного — в университете, другого — в гимназии. В 1885 году Митрофан Егорович был избран в гласные городской думы, и Антон Павлович поздравил его: «радуюсь Вашему избранию в гласные. Чем больше у Таганрога будет таких честных и бескорыстных хозяев, как Вы, тем он счастливее...»
С сыновьями дяди Георгием и Владимиром А.П. Чехов вел большую переписку, постоянно интересуясь жизнью родного города. В 1887 году, приехав в Таганрог, Антон Павлович остановился у дяди. В своих письмах к сестре он описывает обстановку в его доме: «Возле дома — лавка, похожая на коробку из-под яичного мыла. <...> Что сильно бросается в глаза, так это необыкновенная ласковость детей к родителям и в отношениях друг к другу... В 8 часов вечера дядя, его домочадцы, Ирина, собака, крысы, живущие в кладовой, кролики — все сладко спало и дрыхло. Волей-неволей пришлось самому ложиться спать».
В 1894 году Митрофан Егорович тяжело заболел и Антон Павлович выехал к нему в Таганрог. 8 сентября того же года Митрофан Егорович умер, прожив 58 лет. Митрофан Егорович был похоронен в ограде Михайловской церкви. Домик Митрофана Егоровича Чехова в Таганроге сохранился до наших дней в несколько измененном виде. К нему была пристроена одна комната в сторону переулка, а бакалейная лавка превращена в жилое помещение с тремя окнами на улицу.
Воспоминания о Митрофане Егоровиче Чехове
М.П. Чехов. Вокруг Чехова
Одни считали нашего дядю Митрофана Егоровича чудаком, оригиналом и даже юродивым, другие относились к нему с уважением, а мой брат, писатель Антон Чехов, с нежной любовью. Человек этот посвятил свою жизнь общественным делам и, отдавшись им целиком, умер от истощения, ибо работал через меру. Правда, «общественные дела» 50—60 лет назад были совсем не похожи на теперешние; то, что делал дядя Митрофан, было прежде всего благотворительством. Он был и гласным, и церковным старостой, и создателем Таганрогского благотворительного братства, имевшего целью помочь бедным. Его дом всегда был доступен для бедняков; в день его именин ворота этого дома раскрывались настежь; среди двора были накрыты столы, уставленные пирогами и разными яствами, и каждый имел право войти и усесться за еду.
Это был богомольный человек, устраивавший у себя на дому целые молебствия, но в то же время любивший бывать в театре и смеявшийся до слез на веселых комедиях и водевилях, вроде «Маменькиного сынка» и «Беды от нежного сердца». Он ходил всегда изысканно одетым и в цилиндре, его дом внешне представлял собой полную чашу. Его деятельность начиналась с рассветом и кончалась поздно вечером, и только один воскресный день он проводил в полном покое, весь целиком уходя в чтение книг и газет и в разговоры с детьми. Он обожал своих детей, говорил с ними на «вы» и ласкал их так, что нам, его племянникам, становилось завидно. Когда мы еще мальчиками затевали какое-нибудь представление, в котором будущий писатель Антон Чехов, тогда еще гимназист, принимал деятельное участие, то дядя Митрофан всегда был нашим гостем и ценителем. Это был человек не без литературного дарования, и его письма, которые, уже взрослыми, мы получали от него, всегда по части слога и поэтических приемов были безукоризненны. В молодости он был большим романтиком, увлекался сочинениями А. Марлинского (Бестужева) и на всю жизнь усвоил его манеру выражаться. В нашей семье долго хранились его письма, переплетенные в целую книгу, которые он писал, еще будучи холостым, моим родителям, когда совершал путешествие по России, — и я твердо уверен, что литературное дарование дяди Митрофана в известной степени передалось от него и нам, и в особенности моим братьям Антону и Александру, которые сделались потом настоящими литераторами.
В жизни Митрофана Егоровича интересными страницами прошла история его любви и женитьбы. В канцелярии таганрогского градоначальника служил некто Евтушевский. У него была дочь Людмила, 4 которую все звали Милечкой. Эта Милечка была поразительно похожа на дочь герцога Гессен-Дармштадтского Максимилиану, которая вышла потом замуж за тогдашнего наследника Александра Николаевича и приняла имя Марии Александровны. Увидев однажды ее портрет, дядя Митрофан Егорович полюбил ее как женщину с первого же взгляда. Эту свою симпатию он перенес на Милечку и сделал ей предложение. Она отказала ему. Тогда, романтик до мозга костей, он исчез из города. О том, что он отправился путешествовать, узнали только из писем, которые стали приходить от него с дороги.
О трудностях тогдашнего путешествия можно судить уже по тому, что между Таганрогом и Харьковом, на пространстве целых 470 верст, в то время не было ни одного города, и по пути можно было встретить разве только одних чумаков. Ночевать приходилось часто под открытым небом, прямо среди безграничной степи. Тогда это были все «новые места», описанные Данилевским в его романе такого же заглавия, с раздольем, разбойниками и рассказами о таинственных приключениях, в которых была замешана нечистая сила. Железных дорог не существовало, и когда наш отец ехал в Харьков за товаром, то, отправляя его, служили молебен. Одна только Николаевская (ныне Октябрьская) железная дорога находилась еще в постройке и в описываемое мною время действовала только на головных участках, причем расстояние от Москвы до Твери (157 верст) поезд покрывал за полутора суток. И это считалось тогда верхом удобства и быстроты.
Письма дяди были полны глубокого интереса. Все в том же стиле Марлинского он описывал свою поездку в Москву и в Петербург и свои впечатления от путешествия по первой тогда железной дороге. Письмо же о посещении им Царского Села побило рекорд и сразу выявило всю тайную цель такого путешествия.
Войдя в дворцовый парк, дядя остановился в ожидании, не удастся ли ему видеть ту, на которую походила его возлюбленная. И вдруг — неожиданность: он увидел направлявшуюся к нему пару. Это шел Александр II под руку со своей женой, бывшей принцессой Максимилианой. Они приближались прямо к нему. Дядя опустился на колени. Думая, что это какой-нибудь проситель, Александр II нагнулся к нему и спросил:
— Что вам угодно?
— Мне ничего не нужно, государь, — ответил ему дядя. — Я счастлив только тем, что увидел ту, на которую похожа любимая мною девушка.
Максимилиана, вероятно, не поняла его слов, а Александр приподнял его, похлопал по плечу, и они пошли далее.
В этой сцене, конечно, много наивного, но в ту пору, в особенности на окраине, на далеком юге, она должна была произвести известное впечатление. Так, по крайней мере, писал романтик дядя, может быть, в значительной степени и прикрасивший в письме историю встречи в дворцовом парке.
Вот почему, когда Митрофан Егорович вернулся потом на родину, то у Милечки не нашлось уже больше никаких возражений против выхода за него замуж. Они зажили вдвоем, состарились, и в их уютном, гостеприимном домике мы, племянники, всегда находили родственный прием; позднее, поселившись на севере, при каждом нашем наезде в Таганрог мы любили останавливаться у дяди Митрофана. В этом именно домике и схвачены Антоном Чеховым некоторые моменты, разработанные им впоследствии в таких рассказах, как, например, «У предводительши». Мне кажется, что дядя Митрофан пописывал и сам, потому что, когда мне было уже 25 лет, он затеял со мной переписку и целыми страницами присылал мне выдержки из описаний природы: «цветочков в монастырской ограде на монашеских могилках», «ручейков», игриво протекавших по «росистому лугу», и так далее. Все это были выдержки, в которых по слогу и по манере письма можно было легко догадаться, что он был их настоящим автором.
Как я упомянул, дядя Митрофан был церковным старостой, и по своему характеру и по должности он любил принимать у себя духовенство. Желанным гостем у него был всегда протоиерей Ф.П. Покровский. Это был своеобразный священник. Красавец собой, светский, любивший щегольнуть и своей ученостью, и своей нарядной рясой, он обладал превосходным сильным баритоном и готовил себя ранее в оперные певцы. Но та обстановка, в которой он жил, помешала развить его дарование, и ему пришлось ограничиться местом настоятеля Таганрогского собора. Но и здесь он держал себя, как артист. Он эффектно служил и пел в алтаре так, что его голос покрывал собой пение хора и отдавался во всех закоулках обширного собора. Слушая его, действительно казалось, что находишься в опере. Он был законоучителем в местной гимназии. Нас тогда училось в ней пять братьев; я — в первом классе, брат Антон — в пятом. Никто из нас никогда не слышал от Покровского вопросов. Он вызывал, углублялся в газету, не слушал, что отвечал ему ученик, и ставил стереотипное «три». Свою нелюбовь к нашему отцу за его религиозный формализм он перенес на нас, его сыновей. Уже будучи взрослым, брат Антон рассказывал не раз, как Покровский в разговоре с нашей матерью, в присутствии его, Антона, высказал такое мнение:
— Из ваших детей, Евгения Яковлевна, не выйдет ровно ничего. Разве только из одного старшего, Александра.
Он любил давать своим ученикам насмешливые имена. Между прочим, это он, Покровский, первым назвал Антона Чехова «Антошей Чехонте», чем и воспользовался писатель для своего псевдонима...
Чеховы. Стоят (слева направо): Евгения Яковлевна, Павел Егорович, Митрофан Егорович; сидят: Ефросинья Емельяновна, Егор Михайлович, Людмила Павловна
Митрофан Егорович Чехов. Рисунок С.М. Чехова, 1956