Введение

Антропология является важнейшей категорией всей мировой мысли. Ключевую роль она сыграла и в духовных исканиях русской и европейской культуры и литературы конца XIX — начала XX вв., эпохи творчества А.П. Чехова.

Вопрос «Что есть человек?» объемлет все остальные философские вопросы, подчеркивал И. Кант¹. Поэтому философская антропология представлена самыми различными направлениями; при этом основной вектор ее развития может быть описан с помощью современных терминов деконструкции и реконструкции личности.

Так, в идеализме, начиная с платонизма, сформировано понимание человека, согласно которому его приоритеты связаны с духовным началом, духовное в нем выше телесного; однако телесное часто мешает духу раскрыться в полной мере².

Противоположным подходом является материализм, т. е. представление о том, что основным началом в человеке является материальное начало. Среди большого количества представителей этого направления следует назвать, прежде всего, К. Маркса (в данном исследовании — в том числе, и потому, что они с Чеховым были мыслителями одной эпохи). К. Маркс утверждает в человеке приоритет материального начала, а также то, что духовное обусловлено материальным: «не сознание людей определяет бытие, но наоборот их социальное бытие определяет их сознание»³.

Иной подход к образу человека выбирает философская школа стоиков (Чехов активно изучал труды Марка Аврелия⁴). Человек предстает здесь как существо, по необходимости тесно связанное с природой, но свободное принимать необходимое и, тем самым, превзойти свою природу⁵.

В XVII в. Р. Декарт исходил из представления о равноправии телесного и духовного аспектов в человеке. Он утверждал, что под высшей единой субстанцией — Богом — есть две субстанции: протяженная и мыслящая. По мысли философа, эти две субстанции сосуществуют между собой, однако между ними нет единства, поэтому в человеке наличествуют два разных начала⁶.

В XVIII в. эта деконструкция человеческой личности была продолжена Д. Юмом, по мнению которого целостной человеческой личности не существует, а есть всего лишь «bundle of perceptions» («пучок восприятий»), который только по сложившейся привычке называют единым человеком, как воспринимаемым, так и воспринимающим⁷.

В рамках изучения творчества Чехова в конце XIX — начале XX вв. важно указать на деконструкцию образа человека в социал-дарвинизме Г. Спенсера, согласно которому человек является всего лишь животным, вовлеченным в эволюционный процесс выживания; поэтому никакие представления о гуманности для него не имеют значения⁸.

В ином ключе человек деконструирован в теории З. Фрейда, в его концепции о влиянии на человеческие поступки «das Es» («Оно»), т. е. подсознательных социально неприемлемых агрессивных и сексуальных начал, управляющих человеком⁹.

Однако в XX в. данным подходам были противопоставлены тенденции, направленные на реконструкцию человеческой личности. Большое значение для антропологии XX в. имела критика идеологических систем, основанная на убеждении в том, что человек не должен быть объектом для другого человека. Человек — это всегда самостоятельное «ты», превосходящее любую оценку, обсуждение и, тем более, осуждение. Данную концепцию сформировал уже в начале XX в. М. Бубер. Затем, после опыта уничтожения человека системой осуждения в нацизме и идя по стопам Э. Гуссерля, ее развили Т.В. Адорно и Э. Левинас¹⁰.

В свою очередь, немецкий антрополог XX в. Г. Плесснер исходит из того, что позиция человека в мире, по выражению исследователя, «exzentrisch» («эксцентрична»)¹¹. Человек, с одной стороны, является собой как существом, а с другой стороны, владеет собой как существом. В данном сложном положении человек постоянно вынужден самоопределяться и соответствующим образом к себе относиться¹².

В аристотелизме же, являющемся здесь пунктом отправления для реконструкции образа человека, о человеческой личности утверждалось, что «individuum est ineffabile» («индивид не изречен»)¹³. Это положение относится, в первую очередь, к сфере гносеологии, но, по своей сути, оно носит антропологический характер: личность каждого человека никогда нельзя понять до конца, в нем всегда есть то, что превосходит любые определения.

Аристотель также определяет человека как «animal sociale» («социальное существо»)¹⁴ и как «animal rationale» («разумное существо», «существо, наделенное разумом»)¹⁵. Эти определения показывают, что, с точки зрения аристотелизма, в человеке есть то, что связывает его с «животными», его естественное существование, но также есть и то, чем он отличается от животных: в одном случае — его социальность, в другом — разум; при этом сферы «социального» и «разумного» существенно отличаются друг от друга. Итак, согласно философской традиции аристотелизма, человек является сложным сочетанием разных начал.

В конце XIX — начале XX вв. деконструкция образа человека культурой, философией и науками Нового времени казалась уже необратимой, и Чехов так же, как Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой или представители раннего английского модернизма¹⁶, чувствовал необходимость найти на это достойные антропологические ответы. По мнению Чехова, никакая теория о человеке таким ответом не может быть¹⁷, объединить и описать сложную многогранность человека с помощью одной общей идеи не представляется возможным.

В то же время, несмотря на эту принципиальную исходную сложность чеховского восприятия человека, необходимо найти в нем определенные антропологические доминанты — по принципу «герменевтического круга». Согласно этому принципу, для изучения позиции, отраженной в произведении, необходимо предварительное представление о ней, т. к. только благодаря такому представлению читатель может вникнуть в произведение, подтвердить или скорректировать свое первоначальное мнение о нем¹⁸.

В контексте настоящей работы это означает, что для изучения чеховской антропологии исследователь нуждается в наличии предварительного образа человека.

В нашем исследовании выдвигается гипотеза о том, что основная идея антропологии Чехова — неизреченность человека. Аристотелевский термин «неизреченность» представляется здесь уместным; необходимо исследовать и понять, является ли у Чехова невозможность однозначного определения человека только его гносеологическим подходом или, тем более, этическим недостатком, или наоборот, принципиальным достоинством творчества писателя в антропологическом аспекте. Чехов подчеркивает приоритет образа человека над любыми «специальными» вопросами¹⁹ и поэтому в своем творчестве изучает, способен ли человек сделать выбор в пользу своей неизреченной индивидуальности и осуществить его. Признание в том, что «никто не знает настоящей правды»²⁰, вырастает в образ неизреченного индивида. Человек у Чехова — это существо, не подчиняющееся генерализации и объединяющее самые разные аспекты существования — телесность и духовность, индивидуальность и социальность, ограниченность и бесконечность — в своей целостной, свободной, непредсказуемой и неповторимой индивидуальности.

Философская и социокультурная ситуация противопоставления двух тенденций в современной антропологии — деконструкции и реконструкции образа человека — определяет актуальность исследования, посвященного выявлению и описанию антропологии в художественной прозе А.П. Чехова. Именно в чеховскую эпоху конца XIX — начала XX вв. эта оппозиция в подходе к человеку оформилась в ее современном варианте (например, К. Маркс — М. Бубер; и др.). Актуальность исследования антропологии Чехова обусловлена также антропоцентричностью современной филологии; при этом материалы его прозы показывают, что для художественной антропологии важны и междисциплинарные подходы (медицина, философия, психология, теология); это также делает данное исследование актуальным. Наконец, специальное изучение антропологической проблематики творчества Чехова только начинается.

Антропология — одно из актуальных направлений филологической мысли конца XX—XXI вв. Показательна, в этом смысле, антропоцентричность современной лингвистики. Концепция В.В. Виноградова о языке художественной прозы привела к масштабным проектам, подобным «Словарю языка Пушкина»²¹.

Вслед за В.В. Виноградовым такие современные исследователи, как Ю.Н. Караулов и Е.В. Иванцова, развивают идею о языковой личности, о том, что, в рамках своей языковой и социокультурной среды, каждый человек является языковой индивидуальностью²².

В современном литературоведении значимую роль играет направление художественной антропологии, сосредоточенное на проблематике образа героя, автора и (особенно в последнее время) читателя.

Философские идеи деконструкции и реконструкции личности закономерно продолжаются и развиваются современной наукой о литературе и культуре. Вслед за деконструкцией человека в философии в теории литературы возникает идея о «смерти автора» (Р. Барт), согласно которой автор растворяется в тексте, поэтому поиски авторской позиции в художественном произведении не имеют никакого смысла²³. В рецептивной эстетике представлена идея реконструкции человека и его решающей роли в литературном процессе; но в данном контексте эта ведущая позиция принадлежит не герою и не автору, а читателю²⁴.

Антропологическая перспектива современного российского литературоведения задана целым рядом литературоведческих исследований, ставших сейчас уже классическими. Так, В.Я. Пропп изучил роль персонажей в фольклорном произведении; образы героев описаны здесь как характерные устойчивые типы²⁵. В свою очередь, Л.Я. Гинзбург показала, как данные исходные типичные образы видоизменяются в литературе XIX в.²⁶ Д.С. Лихачев, реконструируя литературный процесс древней Руси, также на первый план выдвигает проблематику образа человека²⁷.

Антропологическая проблематика была важна и для М.М. Бахтина. В его трудах это, прежде всего, исследование антропологической позиции писателя, особым образом Ф.М. Достоевского. В работах М.М. Бахтина проявлена своего рода антропология «диалогичности», близкая к указанным выше идеям М. Бубера и Э. Левинаса. По политическим причинам она долгое время не могла быть предъявлена мыслителем как его собственная философская концепция, но нашла свое выражение в качестве философского фона литературоведческого исследования²⁸. М.М. Бахтин изучил и описал «диалогичность» как уважение к чужой личности (пусть даже вымышленного героя) и как невозможность окончательного определения человека, что воплотилось во взаимоотношениях между автором и героем и в самопознании персонажа²⁹.

Наконец, в российском литературоведении созданы работы, специально посвященные антропологии отдельных писателей; одним из наиболее значимых явлений в этом смысле стала монография Б.Т. Удодова «Пушкин: художественная антропология»³⁰.

В истории чеховедения вопрос о человеке играет важную роль; но при этом до сих пор он не часто становился объектом специального анализа.

Современники Чехова (Н.К. Михайловский, А.М. Скабичевский, Л.Н. Толстой) отмечают (и иногда резко критикуют) то, что Чехов отказывается давать ясные и однозначные ответы на нравственные или политические вопросы и, в связи с этим, на вопрос, кем является человек и кем он должен быть³¹. «Творчеству из ничего» (Л. Шестов) автора, которому, по их мнению, нечего сказать о человеке, соответствует и отсутствие эстетической иерархии в произведениях³². Однако Андрей Белый в отсутствии у Чехова общей идеи о человеке находил указание на идею целостности человека и мира, превосходящую все их отдельные аспекты. Однако данную целостность, как он считает, непросто уловить³³.

В дальнейшем, после 1945 г., такие литературоведы, как В.В. Ермилов или З.С. Паперный, воспринимают Чехова как реалиста, как писателя, описывающего суровую социальную реальность своего времени. Для них он является писателем революционного духа, пусть и без «ясного политического вывода»³⁴. Эти исследователи подчеркивают человечность Чехова, его любовь к бедным, к народу³⁵. Однако при этом они недооценивают его уважение к индивиду и переоценивают роль в творчестве Чехова такого понятия, как «класс». Например, З.С. Паперный говорит о «мысли об обреченности буржуазного класса», к которой, по его мнению, «всё ближе подходит» Чехов к концу своей жизни³⁶. В данной интерпретации решающую роль играет описание впечатления, вызываемого героями, «симпатичен» ли герой, представляющий определенную социальную группу, или нет. Человек здесь, в концепции З.С. Паперного, является, в первую очередь, членом социума, он считается представителем либо класса униженных, либо буржуазного класса, к которому Чехов якобы относится враждебно³⁷.

Переломным моментом в чеховедении стал 1971 г., когда была опубликована книга А.П. Чудакова «Поэтика Чехова»³⁸. С этого времени российское чеховедение существенно отличается от чеховедения предыдущего периода тем, что, возвратившись к общему пониманию писателя его современниками, в то же время принципиально отказывается от ожидания, что Чехов даст окончательные ответы на нравственные или общественные вопросы времени. То, что современникам Чехова показалось слабостью, а затем и вовсе игнорировалось, это отсутствие однозначно выраженной точки зрения автора по поводу нравственных или политических вопросов, теперь стало восприниматься как его достижение.

Чехов воспринимается теперь в ключе критики теории познания. Исследователи не сомневаются в том, что он стремится описать реальность, но, по их мнению, он критически относится к возможности выполнить такую задачу. Гносеологическая критика, в том смысле, что люди не знают окончательных истин, особенно друг о друге, приобретает антропологическое значение. В связи с этим А.П. Чудаков оспаривает мнение З.С. Паперного о том, что Чехов различает людей в первую очередь по критерию принадлежности к определенным социальным и идеологическим группам³⁹.

Во второй половине 1970-х гг. Н.М. Фортунатов поднимает вопрос о том, какова в творчестве Чехова связь между человеком, в особенности его чувствами и переживаниями, и окружающей его средой⁴⁰. Далее В.Б. Катаев, по крайней мере, с середины 1880-х гг.⁴¹, подчеркивая особую гносеологическую природу прозы Чехова, утверждает, что писатель воспринимает и описывает человека как неопределимое существо⁴². Ключевую для антропологии Чехова тему «личной тайны» человека впервые выявил И.Н. Сухих⁴³. Роль человека как индивида также изучает А.Д. Степанов; при этом для него главной темой является вопрос о человеке в общении, в частности, о препятствиях в коммуникации⁴⁴. Согласно теории В.И. Тюпы, важным качеством чеховской прозы является «художественный персонализм», поэтому оказывается необходимым исследовать художественную форму произведений для того, чтобы понять, как в них описывается личность⁴⁵. Н.Е. Разумова подчеркивает светский, материалистический и индивидуалистический характер мышления Чехова⁴⁶; в то же время, изучая «человека в пространстве», она ставит вопросы о том, в чем Чехов видит смысл жизни и роль человека в ней⁴⁷.

Англоязычные литературоведы — Э. Дж. Симмонс⁴⁸, а позже Д. Рейфильд⁴⁹ — интерпретируют творчество писателя в аспекте его биографии, тем самым устанавливая связь между личностью Чехова, его становлением, его ценностями (особенно свободой) и его художественным взглядом на героев своих произведений.

Для чеховской антропологии значимы труды таких исследователей, как А.С. Собенников⁵⁰, И.Н. Сухих⁵¹ и М.С. Свифт⁵², в которых изучаются интертекстуальные связи произведений писателя, в частности, их связи с текстами христианской традиции⁵³. Это придает масштаб и рельефность вопросу о том, кем, по мнению Чехова, является человек в глубине своего существа, какие у него могут быть окончательные цели жизни, на что человеку стоит надеяться, в чем заключается добро и зло в его жизни?

Постановку данной проблемы осуществляет также немецкий славист М. Фрайзе, акцентируя в чеховских произведениях измерение «смысла». По его мнению, их библейские, церковные и литургические подтексты выявляют такие антропологические проблемы, как «суд», окончательная «правда», «надежда»; так Чехов выходит за рамки материального мира и ставит духовные вопросы. В данном контексте возникает вопрос о том, насколько Чехов был близок к символизму или к модернизму с их стремлением выразить внутренние процессы с помощью символов, мифов и легенд⁵⁴. Человек в прозе Чехова, как его представляет М. Фрайзе, — это человек, стоящий перед развалинами своей жизни и, может быть, именно данной ситуацией и призванный к надежде⁵⁵.

Собственно антропологической проблематике в творчестве Чехова сегодня посвящены только исследования Г. Зельге и Т.Б. Зайцевой.

Г. Зельге в своем диссертационном исследовании анализирует «поэтическую антропологию» А.П. Чехова⁵⁶. Она изначально исходит из того, что великие произведения Чехова начинаются только с повести «Степь» (1888)⁵⁷, а также рассматривает человека Чехова только в аспекте общечеловеческих категорий⁵⁸. Поэтому доминирующими темами в систематически представленной Г. Зельге антропологии Чехова стали болезнь, смерть, любовь и труд⁵⁹.

В 2015 г. была защищена докторская диссертация Т.Б. Зайцевой на тему «Художественная антропология А.П. Чехова: экзистенциальный аспект (Чехов и Киркегор)»⁶⁰. В данном исследовании подчеркивается этическая сторона человека в творчестве Чехова, а именно, необходимость для человека принимать «уникальный экзистенциальный выбор»⁶¹. Подобно Г. Зельге, Т.Б. Зайцева обращается к «экзистенциальным категориям» в антропологии Чехова (здесь: скука, страх, отчаяние, смерть, любовь), оставляя за рамками своего исследования исторические и социальные аспекты описания человека⁶².

«Художественная антропология» Чехова в исследовании Т.Б. Зайцевой стала изучением положения человека между сферами эстетики, этики и религии, а также размышлением о художественном методе писателя⁶³. С ее точки зрения, эстетический подход человека к жизни и к себе оказывается мимолетным, религиозный же — имплицитным, но значимым⁶⁴.

Итак, Г. Зельге и Т.Б. Зайцева, впервые поставив вопрос о чеховской антропологии, описали ее в аспекте общечеловеческих категорий.

Думается, прежде всего, в отличие от работ Г. Зельге и Т.Б. Зайцевой, человек в творчестве Чехова должен изучаться не только исходя из общечеловеческих вопросов, но и как конкретный человек, как житель России конца XIX в., современник писателя.

Но самое главное: на фоне указанных исследований неизбежно возникает вопрос о художественном воплощении антропологической проблематики Чехова, о специальном художественном чеховском образе человека.

По мнению самого Чехова, его художественные произведения нельзя воспринимать как «проповедь», как прямолинейное изложение его позиции. Он считает: «Было бы приятно сочетать художество с проповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техники» (П. 4, 54). Это высказывание посвящено собственно этическим вопросам, но Чехов относился так же скептически и к возможностям любых философских школ найти и выразить последнюю правду о человеке⁶⁵. Чехов обращается «к исследованию самих механизмов осознания человеком своих связей с общим, его ориентации в обществе, жизни, истории»⁶⁶.

Поэтому антропологическая позиция Чехова должна быть выявлена, исходя из художественных категорий, среди которых самой общей и плодотворной в этом смысле представляется архитектоника, т. е. направленность совокупности художественных приемов разных уровней произведения на то, чтобы читатель, воспринимая его, создал его целостный смысл⁶⁷; в данном случае — чтобы у читателя сформировался образ человека. Изучение и описание художественной антропологии в творчестве Чехова должно опираться не только на выявление определенных категорий в содержании произведений (Г. Зельге и Т.Б. Зайцева), но на целостный анализ художественной архитектоники каждого изучаемого произведения писателя, поскольку образу человека в чеховском творчестве всегда соответствует единое целое произведения⁶⁸.

Как указывал Андрей Белый, художественную деталь в произведении следует понимать одновременно в ключе и реализма, и символизма⁶⁹, в результате чего каждый художественный факт указывает на целостность, превосходящую любые прямолинейные и однозначные высказывания⁷⁰. Целостный образ человека в прозаическом произведении Чехова создается с помощью деталей, расположенных на разных уровнях его художественной структуры, и за счет этого простые элементы жизненного контекста героев обретают глубокий символический смысл.

Наше представление о структуре архитектоники прозаического произведения Чехова опирается на мнение В.И. Тюпы о том, что чеховский образ человека создается как сложное взаимодействие между его внешней и внутренней сферами: своим поведением человек выражает себя перед окружающим его миром и влияет на него; окружающий мир, в свою очередь, влияет на самоощущение человека; но, одновременно, это уже не окружающий мир сам по себе, а окружающий мир, воспринимаемый конкретным человеком⁷¹. В связи с этим в настоящей работе образ человека у Чехова исследуется в сложном взаимодействии с окружающим его миром, что и обусловило выделение следующих аспектов художественной структуры прозаического произведения, выбранных для специального анализа: фабула, высказывание героя, атмосфера произведения, место человека в пространстве, интертекстуальные связи произведения.

Фабулу можно назвать «сцеплением» между событиями⁷²; здесь — это «сцепление» между поступками разных людей и событиями в окружающем их мире. При этом фабулу в творчестве Чехова необходимо изучать на фоне читательских ожиданий, связанных с реализмом: согласно им, фабула должна быть логичной, и одно событие должно объяснять другое⁷³. Однако в прозе Чехова событийность часто отсутствует, или события даны вне связи с другими событиями, так что человеческие поступки возникают, с точки зрения логики реализма, случайно и не ведут к ожидаемым последствиям⁷⁴. Помимо этого, в творчестве Чехова процесс перехода героя от одного образа мышления к иному часто специально не описывается и не мотивируется⁷⁵, так что связь между внешними у внутренними событиями также представлена не всегда⁷⁶.

На этом фоне возникает принципиальный вопрос, не деконструирует ли Чехов образ человека как «действующего лица» и как существа, одаренного разумом, у которого поступки и образ мышления связаны между собой. Также актуализируется вопрос, влияет ли на чеховский образ человека «пессимизм»⁷⁷, обусловленный тем, что Чехов (в том числе, как врач и владелец поместья) сосредоточен на социальных, экономических, психических, семейных и иных проблемах, которые люди решить неспособны⁷⁸.

Следующим аспектом описания взаимодействия между человеком и окружающим его миром является его речь, высказывание⁷⁹. Это может быть собственно прямая речь героя или его мысли как внутреннее высказывание, а также высказывания автора и (или) рассказчика о нем. Причем у Чехова все они часто противоречат друг другу, а также фабульному развитию событий⁸⁰. Особенность организации высказываний у Чехова заключается в том, что «его внимание постоянно [привлекает] дисфункциональность знака как носителя культурной памяти»⁸¹. Более того, иногда фабула этически дискредитирует того, кто высказывается⁸².

Возникает вопрос, действительно ли подобная «бессмысленность» высказываний подчеркивает разобщенность между людьми и их неспособность понимать друг друга и преодолевать конфликты (как считает А.Д. Степанов⁸³), а также выявляет ли несвязность высказываний индивидуальность человека и невозможность определить его (как считает В.Б. Катаев⁸⁴).

Важный аспект изучения речи героя в настоящей работе — высказывания человека без слов. Это могут быть жесты, бессмысленные крики или шепот; но особенно важны вопросы смеха и плача. Как подчеркивает З.С. Паперный, в ранних рассказах Чехова смеховое начало используется, чтобы «пробудить в читателе чувство собственного достоинства»⁸⁵.

В свою очередь, А.Д. Степанов наделяет смеховое начало функцией, выходящей за рамки простого веселия. Он убежден в сатирическом характере рассказов Чехова о чиновниках⁸⁶.

Антропологическая проблематика смеха и плача глубоко исследована Г. Плесснером, теория которого, насколько нам известно, впервые используется в рамках чеховедения. С точки зрения ученого, человек, в отличие от животного, которому нужное поведение подсказывают инстинкты, вынужден решать, как правильно относиться к своему телу и к окружающему его миру. Однако возникают такие ситуации, на которые человеку не дано найти правильного ответа, и в такие моменты человек, отказавшись от рациональных попыток, дает возможность ответить своему телу, непроизвольно смеясь или плача⁸⁷.

Смех может возникнуть, когда происходит то, что Г. Плесснер называет «эмансипацией средств»⁸⁸. По мысли ученого, комизм возникает как протест против типизации или механизации человека⁸⁹. При этом для смеха характерно то, что своим смехом человек стремится поделиться с другими людьми, хочет смеяться с ними вместе⁹⁰. Протест в этом случае может вырасти до совместного действия, вплоть до того, что стать основой для бунта.

Плач, с точки зрения Г. Плесснера, является противоположенной реакцией на ситуацию, с которой человек не может справиться. В плаче происходит «капитуляция» человека⁹¹, когда он чувствует власть какой-либо ситуации над собой⁹². Это может быть боль, страдание, а также и то, что вызывает изумление и трепет и становится капитуляцией человека перед возвышенными чувствами. Если эти переживания оказываются сильнее человека, тогда на них отвечает его тело — через плач. Плач, по сравнению со смехом, носит более интимный, уединенный характер⁹³.

Для настоящего исследования важна также концепция карнавала М.М. Бахтина, его идеи о карнавализации иерархий⁹⁴. Превосходство человека над другими может оказаться иллюзией или быть мимолетным, в таком случае смех несет разоблачающий характер.

Значима также теория З. Фрейда о связи между смехом и подсознательным, особенно социально неприемлемой агрессией и сексуальностью. З. Фрейд в своих трудах часто обращался к словесности, в частности, к таким жанрам устного творчества, как анекдот или шутка. Как подчеркивает мыслитель, в (совместном) смехе могут выразиться скрытые стороны человека⁹⁵; в таком случае смех указывает на такую черту человеческого характера, которая не выражается на иных, рациональных, уровнях.

Итак, смех и плач носят принципиальный характер в антропологии Чехова, т. к. они фиксируют проблему многогранности человека, а также вопрос, уже возникший выше по поводу фабулы: свободен ли человек (герой, а также читатель) настолько, чтобы быть способным найти свой ответ даже на «невозможную» ситуацию, с которой он сталкивается.

Значимое место в системе «художественного персонализма» Чехова занимает атмосфера⁹⁶. Под атмосферой здесь понимаются взаимоотношения между человеком, его внутренними переживаниями и окружающей его средой. Н.М. Фортунатов, изучая чеховские пейзажи, считает атмосферу «важнейшим элементом формообразования»⁹⁷. В данной работе мы не ограничиваемся анализом пейзажа в восприятии человека⁹⁸, но включаем в него также описание самого человека (одежда, мимика и т. д.) как характеристику состояния, выражающего его отношения с миром. Здесь также возникает вопрос о смыслах и значениях взаимосвязи человека с животным и растительным миром в творчестве Чехова⁹⁹. Наконец, важна тема красоты, присутствия в человеке эстетического начала¹⁰⁰ в аспекте того, воспринимает ли человек красоту или создает ли ее вокруг себя.

Следующий значимый уровень анализа — «человек в пространстве», т. е. взаимодействие между человеком и пространством, принципиально уточняющееся с помощью категорий «узости» и «широты». Данный вопрос тщательно изучен Н.Е. Разумовой о пространствах степи и леса¹⁰¹. Особую роль играет вопрос о связи пространственной организации произведения с темой человеческой свободы. А.Г. Маслова, также обращаясь к степной тематике, высказывает мнение, что иногда широкое пространство указывает не на свободу, а на незначительность человека¹⁰². В то же время, в зависимости от человеческого восприятия, может возникнуть эффект, когда ограниченное пространство символизирует отсутствие свободы¹⁰³. В целом, исследуется, указывают ли в творчестве Чехова перемещения человека в широком и узком пространствах на его положение, его этическую ответственность и (или) свободу.

Важнейшую роль в рамках антропологии, как героя, так и автора, играют интертекстуальные связи, т. е. самовыражение человека, ориентированное на «символический багаж» читателя¹⁰⁴. Как пишет о драме М. Метерлинк, за уровнем явного диалога, часто небогатого особыми смыслами, может быть представлен скрытый диалог душ «через их взгляды, их руки, их лицо и всё их присутствие»¹⁰⁵. Данный уровень можно назвать «подсознательным». Однако у М. Метерлинка теория подсознательного не деконструирует личность человека, как это происходит в учении З. Фрейда. Наоборот, она создает «экзистенциальную и через это — также культурную идентичность человека»¹⁰⁶, тем самым указывая на присутствие дополнительных смыслов, которых не содержит исходный текст ни в диалогах, ни в событиях фабулы или в описании атмосферы.

Теория подтекста М. Метерлинка нашла свое дальнейшее развитие в концепте «интертекстуальности» Ю. Кристевой. Как она считает, в любом тексте присутствует больше, чем просто его содержание: автор, организуя связи своего произведения с другими текстами, ведет диалог с воспоминаниями, чувствами и ожиданиями, которые присутствуют также и в читателе и которые для него связаны с текстами, ставшими у данного автора подтекстом¹⁰⁷. Возникает бесконечность диалога¹⁰⁸, в котором автор не является высшей инстанцией, а выступает одним из участников¹⁰⁹.

Такой эффект особенно закономерен в случае связей произведения с текстами, передаваемыми из поколения в поколение, обогащенными множеством коннотаций и вошедшими в подсознательное, например, с произведениями фольклора и священными текстами¹¹⁰, со всем символическим «багажом» представителей определенной культуры. С помощью отсылок к символике имен, жестов, материалов, цветов, животных или растений¹¹¹ автор пробуждает в читателе ряд воспоминаний, эмоций, страхов и желаний.

Указанные здесь художественные уровни описания сложного взаимодействия между человеком и окружающим его миром в произведениях Чехова требуют постановки вопросов о социальном, психическом и семейном положении человека и о его отношении к данному положению; о разобщенности человека с другими людьми; о характере человека как эстетического и этического существа; о свободе человека и о его направленности на трансцендентность, вечную правду и окончательную справедливость. Для художественной антропологии данный подход означает, что личность человека намного богаче того, что о ней явно сказано в произведении. В ней присутствует (в качестве возможности) то, для чего нет слов, поскольку это отсутствует в эмпирическом мире, например, вопрос о трансцендентности, о вечной правде и об окончательной справедливости.

В целом, исходная гипотеза о неизреченности человека в художественном мире Чехова и обусловила необходимость специального анализа архитектоники его прозаических произведений в антропологическом аспекте.

Поэтому научная новизна исследования заключается в следующем.

1. Впервые на материале рассказов и повестей Чехова всех периодов его творчества и, исходя из анализа художественной структуры каждого произведения, комплексно изучена и описана художественная антропология прозы писателя.

2. Показано, что ключевой категорией антропологии Чехова является представление о неизреченности человеческой индивидуальности.

3. Доказано, что неизреченности человека соответствует многоуровневая архитектоника прозаических произведений Чехова: писатель снова и снова изучает, может ли (и хочет ли) человек преодолеть положение, не позволяющее ему быть неизреченным индивидом.

4. На основании антропологического подхода отчасти уточнена и конкретизирована традиционная периодизация чеховской прозы. В ней выделены следующие пять специальных этапов: ранние юмористические рассказы (до 1886 г.), полемические рассказы (1887—1889 гг.), пост-сахалинские произведения (1891—1894 гг.), произведения, посвященные социальной критике (1897—1899 гг.) и произведения об уходе (1899—1902 гг.).

5. Данное исследование показало, каким образом художественная литература, в отличие от науки или политики, ограниченных принципами генерализации, позволяет реализовать подход к изображению человека как неизреченного индивида.

Цель настоящей работы — изучение художественной антропологии, представленной в прозе А.П. Чехова.

Для этого решаются следующие задачи:

1. Выявить и изучить архитектонику прозаических произведений Чехова в аспекте создания в них образа человека.

2. Исследовать и описать образ человека в чеховской прозе в его целостности и полноте.

3. Проследить динамику художественной антропологии Чехова на протяжении всего творчества писателя.

4. Выявить основные периоды творчества Чехова в аспекте художественной антропологии.

Объект работы — образ человека в художественной литературе.

Предмет работы — образ человека в художественной прозе А.П. Чехова 1883—1902 гг.

Выбор материала. Соответственно с целью исследования материалом работы является художественная проза Чехова, т. е. оформленные и опубликованные рассказы и повести в их окончательном варианте. Письма писателя, его записные книжки, драматические произведения, а также черновики и варианты прозаических произведений при необходимости привлекаются для выявления особенностей формы и содержания изучаемых рассказов и повестей. Специально изучаемыми произведениями являются «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», «Восклицательный знак» и «В море», «Враги» и «Княгиня», «Дуэль», «Палата № 6», «Черный монах», «Мужики», «Человек в футляре», «Случай из практики» и «Душечка», «Дама с собачкой», «В овраге», «Архиерей».

Методологическую и теоретическую основу диссертационного исследования составили труды Андрея Белого, З.С. Паперного, А.П. Чудакова, Н.М. Фортунатова, В.Б. Катаева, А.Д. Степанова, И.Н. Сухих, В.И. Тюпы, Н.Е. Разумовой, Э. Дж. Симмонса, Д. Рейфильда, А.С. Собенникова, М.С. Свифта, М. Фрайзе, Г. Зельге и Т.Б. Зайцевой, посвященные творчеству Чехова, а также, в общем философском и эстетическом подходе, работы Аристотеля, М. Бубера, Т.В. Адорно, Э. Левинаса, З. Фрейда, Г. Плесснера, М.М. Бахтина, Ю. Кристевой, В. Изера, Д.С. Лихачева, В.Я. Проппа, Л.Я. Гинзбург, Б.Т. Удодова. Методология работы основана на герменевтико-феноменологическом подходе к изучаемому материалу в сочетании со структурно-функциональным, культурно-историческим, историко-типологическим методами анализа художественного произведения.

Поэтому высокая степень достоверности полученных научных результатов обеспечена в работе опорой на теоретические концепции литературоведения и антропологии, признанные в российской и мировой научной мысли, значительной эмпирической базой исследования, а также системным применением разработанной методики анализа архитектоники художественного произведения в антропологическом подходе.

Положения, выносимые на защиту.

1. На протяжении всего своего творчества Чехов осмысляет деконструкцию и редукцию образа человека в науках и культуре Нового времени, а также возможности их преодоления.

2. Представление Чехова о многогранной сложности человека привело писателя к признанию неизреченности человеческой индивидуальности.

3. Образ человека в художественной прозе Чехова создается с помощью многоуровневой архитектоники произведения, направленной на полноту изображения взаимоотношений человека с окружающим его миром.

4. В антропологии чеховской художественной прозы на основании многоуровневой архитектоники произведения создается образ человека как индивида, отличающегося неизреченностью.

5. Антропологический подход к художественной прозе Чехова в аспекте неизреченности позволяет выявить пять специальных этапов в творчестве писателя: 1883—1886 гг., 1887—1889 гг., 1891—1894 гг., 1897—1899 гг., 1899—1902 гг.

6. Пять этапов развития художественной прозы Чехова — это динамика архитектонической организации его произведений, ее качественного уточнения во имя воплощения всё более и более развитого идеала неизреченной индивидуальности человека.

7. Изначально образ человека у Чехова определяется вопросом о социуме, препятствующем раскрытию неизреченности человека. В ранних рассказах к возможности преодолеть эти препятствия Чехов относится неоднозначно, в дальнейшем — преимущественно скептически. Только в предсмертных произведениях 1899—1902 гг. достижение идеала неизреченности представляется более реальным.

Теоретическое значение настоящего исследования определяется тем, что в нем художественная антропология изучается и выявляется на основе специального анализа архитектоники произведения. В связи с этим работа вносит вклад в изучение вопроса об антропологическом потенциале так называемых «малых» прозаических форм в аспекте возможностей создания в них целостного образа человека.

Практическая значимость диссертационного исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы в разработке и чтении вузовских курсов по истории русской литературы конца XIX — начала XX вв., по истории русского и зарубежного литературоведения, а также спецкурсов, посвященных проблемам художественной антропологии и проблемам творчества А.П. Чехова. Кроме того, результаты настоящей работы могут дополнить курсы философской антропологии.

Основные положения работы прошли апробацию на XIV Всероссийской конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2013), на XIII Международной научно-практической конференции студентов и молодых ученых «Коммуникативные аспекты языка и культуры» (Томск, 2013), на международной научной конференции «А.П. Чехов: Пространство природы и культуры» (Таганрог, 2013), на I Международной конференции «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2014), на II Международной конференции «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (Томск, 2015), на Всероссийской научной конференции с международным участием «Славянский мир в условиях современных вызовов» (Томск, 2015), на международной научной конференции «Философия А.П. Чехова» (Иркутск, 2015), на VIII Международной конференции «Молодежные чеховские чтения в Таганроге» (Таганрог, 2016) и на Международной научной конференции «Национальное, имперское, колониальное в русской литературе» (Томск, 2016). По ее основному содержанию было опубликовано 11 научных статей, из которых 3 в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ.

Структура диссертации обусловлена её целью и задачами. Работа состоит из введения, пяти глав, заключения и списка использованных источников и литературы (213 наименований).

Объем работы составляет 300 страниц, 281 из которых основной текст.

Примечания

1. Kant I. Logik. Königsberg, 1800. S. 25.

2. Лосев А.Ф. Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба // Философия, мифология, культура. М., 1991. С. 336—373.

3. Marx K. Zur Kritik der Politischen Ökonomie (= Marx-Engels-Werke Bd. 13). Berlin, 1961. S. 9.

4. Эрдманн Э. фон. Между воображением и реальностью: чеховские пересечения границ // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 38.

5. Сапов В.В. О стоиках и стоицизме // Римские стоики: Сенека. Эпиктет. Марк Аврелий. М., 1995. С. 9—10.

6. Асмус В.Ф. Декарт. М., 2006. С. 98—99.

7. Hume D. An enquiry concerning human understanding. Oxford, 2000. CVII, 344 p.

8. Spencer H. The principles of psychology. New York, 1910. — xi, 625 p.

9. Freud S. Das Ich und das Es. Hamburg, 2015. 370 S.

10. Бубер М. Я и Ты. М., 1993. 175 с.; Адорно Т.В. Негативная диалектика. М., 2011. 538 с.; Левинас Э. Тотальность и Бесконечное // Избранное: Тотальность и Бесконечное. М. — СПб., 2000. С. 66—291.

11. Plessner H. Lachen und Weinen: Eine Untersuchung nach den Grenzen menschlichen Verhaltens. Bern, 1961. S. 45.

12. Там же.

13. Аристотель. Сочинения. Т. 1. М., 1975. С. 348—349; Zsifkovits V. Das Menschenbild der christlichen Theologie // Jahrbuch für Christliche Sozialwissenschaften. 1981. 22. S. 14.

14. Аристотель. Сочинения. Т. 4. М., 1975. С. 63; Keyt D. Aristotle's Political Philosophy // A Companion to Ancient Philosophy. Oxford, 2006. P. 396.

15. Аристотель. Сочинения. Т. 1. С. 415; Lennox J.G. Aristotle's Biology and Aristotle's Philosophy // A Companion to Ancient Philosophy. Oxford, 2006. P. 310.

16. Михновец Н.Г. А.П. Чехов в контексте полемики о Чарльзе Дарвине 1860—1890-х гг. // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 142 (о дарвинизме); Селезнева Е.В. А.П. Чехов и идеи блумсберийского кружка // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 206—207.

17. Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979. С. 91—92.

18. Freise M. Die Prosa Anton Čechovs: Eine Untersuchung im Ausgang von Einzelanalysen. Amsterdam-Atlanta, GA, 1997. S. 15.

19. О концепте «специального»: Катаев В.Б. Проза... С. 143.

20. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Т. 7. М., 1978. С. 446. Далее сноски на это издание даются в тексте работы с указанием в скобках тома и страницы; для писем: П. том, страница. Комментарии вынесены в постраничные сноски.

21. Словарь языка Пушкина: в 4 т. М., 2000.

22. Виноградов В.В. Избранные труды: О языке художественной прозы. М., 1980. 360 с.; Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. 262 с.; Иванцова Е.В. О термине «языковая личность»: истоки, проблемы, перспективы использования // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2010. № 4 (12). С. 24—28.

23. Барт Р. Избранные работы: Семиотика, поэтика. М., 1989. С. 384—387.

24. Iser W. Der Akt des Lesens: Theorie ästhetischer Wirkung. München, 1994. VIII, 358 S.

25. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976. 324, [1] с.

26. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979. 220, [2] с.

27. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.—Л., 1958. 185 с.

28. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. 363 с.

29. Там же. С. 62—102.

30. Удодов Б.Т. Пушкин: художественная антропология. Воронеж, 1999. 302 с.

31. Катаев В.Б. Проза. С. 83—84; 217; Паперный З.С. А.П. Чехов: Очерк творчества. М., 1960. С. 155.

32. См. об этом: Freise M. Die Prosa... S. 16; 287.

33. Белый А. Арабески. М., 1911. 501, [3] с.

34. Паперный З.С. А.П. Чехов... С. 277.

35. Там же. С. 270.

36. Там же. С. 253.

37. Там же. С. 265—267.

38. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. 289, [3] с. Далее в контексте чеховедения важно: Его же. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1986. 379, [2] с.

39. Чудаков А.П. Мир... С. 209.

40. Фортунатов Н.М. Архитектоника чеховской новеллы. Горький, 1974. С. 7—13.

41. Катаев В.Б. Проза... С. 12.

42. Там же. С. 83.

43. Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. Л., 1987. 180, [2] с.

44. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. 396 с.

45. Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. М., 1989. С. 53—55.

46. Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства. Таллинн, 2001. С. 16—25.

47. Там же. С. 15—16.

48. Simmons E.J. Chekhov: A Biography. London, 1963. x, 669 p.

49. Rayfield D. Understanding Chekhov. Madison, 1999. xvii, 295 p.

50. Собенников А.С. «Между «есть Бог» и «нет Бога»...» (о религиозно-философских традициях в творчестве А.П. Чехова). Иркутск, 1997. 221, [1] с.; Его же. Чехов и Екклесиаст // Anton P. Čechov — Philosophische und Religiöse Dimensionen im Leben und im Werk. München, 1997. S. 391—399.

51. Сухих И.Н. Предисловие // А.П. Чехов: Pro et contra. Творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в. СПб., 2002. С. 7—44.

52. Swift M.S. Biblical subtexts and religious themes in works of Anton Chekhov. New York, 2004. xi, 196 p.

53. Собенников А.С. Чехов и Метерлинк // Чеховиана: Чехов и Франция. М., 1992. С. 124—129.

54. Freise M. Die Prosa... S. 272—282.

55. Там же. С. 114.

56. Selge G. Anton Čechovs Menschenbild: Materialien zu einer poetischen Anthropologie. München, 1970. 129 S.

57. Там же. С. 8—9.

58. Там же.

59. Там же.

60. Зайцева Т.Б. Художественная антропология А.П. Чехова: экзистенциальный аспект (Чехов и Киркегор): автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2015. 42 с. — Следует отметить, что сейчас в русской культуре используется также следующая транслитерация фамилии датского философа: «Кьеркегор».

61. Там же. С. 9.

62. Там же. С. 20—23.

63. Там же. С. 20—23.

64. Там же.

65. Катаев В.Б. Проза... С. 27—28; 124—125.

66. Там же. С. 117.

67. Freise M. Die Prosa... S. 14—16.

68. Wächter T. Die künstlerische Welt in späten Erzählungen Čechovs. Frankfurt a. M.—Berlin—Bern, 1992. S. 56.

69. Белый А. Арабески. С. 358; Freise M. Die Prosa... S. 281.

70. Freise M. Die Prosa... S. 281—282.

71. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 33—35.

72. Bicilli P.M. Anton P. Čechov: das Werk und sein Stil. München, 1966. S. 48.

73. Freise M. Die Prosa. S. 244—245.

74. Там же. С. 245—247.

75. Катаев В.Б. Проза... С. 135.

76. Freise M. Die Prosa... S. 246—247.

77. Там же. С. 247.

78. Rayfield D. Op. cit. P. 25—27.

79. При этом подразумевается, что любой из указанных уровней также может быть частью фабулы, может стать событием, сцепленным с другими событиями; но, в свою очередь, не каждое событие является высказыванием; и т. п.

80. Катаев В.Б. Проза... С. 38—41.

81. Степанов А.Д. Проблемы... С. 95.

82. Там же. С. 88.

83. Степанов А.Д. Проблемы... С. 122.

84. Катаев В.Б. Проза... С. 91—92.

85. Паперный З.С. А.П. Чехов... С. 16.

86. Степанов А.Д. Чеховские рассказы о чиновниках // Чехов А.П. Смерть чиновника: Рассказы. СПб., 2007. С. 8.

87. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 89. Относительно концепта Г. Плесснера см.: Липке Ш. Интерпретация рассказа А.П. Чехова «Смерть чиновника» в аспекте концепции смеха Гельмута Плесснера // Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения: Сборник материалов I (XVI) Международной конференции молодых ученых. Таллинн, 2015. Вып. 16. С. 221—223.

88. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 109.

89. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 109. При этом Г. Плесснер, являясь философом, а не литературоведом, не различает комическое, юмор и сатиру.

90. Там же. С. 195—196.

91. Там же. С. 155.

92. Там же. С. 155; 182.

93. Там же. С. 195.

94. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990. 541, [2] с.

95. Freud S. Der Witz und seine Beziehung zum Unbewussten. Leipzig-Wien, 1905. 205 S.

96. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 51—52.

97. Фортунатов Н.М. Указ. соч. С. 7.

98. Там же. С. 49—50.

99. Freise M. Die Prosa... S. 182—183.

100. Зайцева Т.Б. Указ. соч. С. 4.

101. Разумова Н.Е. Творчество... С. 53—146; 274—304.

102. Маслова А.Г. Степь как феномен русского сознания в творчестве А.П. Чехова и Б.Л. Пастернака // Философия А.П. Чехова. Иркутск, 2016. С. 199—200.

103. Фортунатов Н.М. Указ. соч. С. 49—50.

104. Freise M. Die Prosa... S. 14.

105. Maeterlinck M. Le trésor des humbles. Paris, 1896. P. 123—124; Freise M. Die Prosa... S. 284—285.

106. Там же. С. 286.

107. Dock S. Julia Kristeva, un espoir pour la pensée, une promesse de liberté [digital resource]. URL: http://www.huffingtonpost.fr/samuel-dock/julia-kristeva-philosophie_b_4672955.html (date: 30.12.2016).

108. Кристева Ю. Разрушение поэтики // Избранные труды: разрушение поэтики. М., 2004. С. 16.

109. Там же. С. 18.

110. Kristeva J. Some principles for the humanism of the twenty-first century [digital resource]. URL: http://www.kristeva.fr/assisi2011_en.html (date: 30.12.2016).

111. Бельская А.А. Христианские ассоциации в романе И.С. Тургенева «Новь» // Ученые записки Орловского государственного университета. 2014. С. 169—178.