На втором этаже, слева от площадки лестницы, находилась гостиная1. Обстановка этой большой комнаты, оклеенной светло-желтыми обоями, была простой и уютной.
При входе направо стоят диван и овальный стол покрытый скатертью. На столе — нарядная голубая фарфоровая лампа с зеленым матерчатым абажуром, альбом с семейными фотографиями, пепельницы. У левой стены — пианино, над ним — картина. На окнах висят лиловые ламбрекены и легкие тюлевые занавески. В простенке — висячие круглые часы. Возле окон — азалии и фикусы в горшках, кактусы в соломенной жардиньерке. На полу лежит ковровая дорожка с геометрическим орнаментом. Известно также, что в гостиной стоял аквариум, а одну из стен украшала большая, не вполне законченная картина Николая Павловича Чехова «Швея, задремавшая за работой».
А.С. Лазарев-Грузинский вспоминает, что рассказывал ему Чехов о происхождении обстановки гостиной: «Указав на аквариум, пианино и мебель, Чехов сказал мне: «Хорошо быть литератором... Это все дала мне литература». Но когда я с некоторым почтением взглянул на вещи, данные литературой, Чехов рассмеялся и пояснил, что пианино взято им напрокат, а часть мебели принадлежит его брату Николаю. Кажется, это была в некотором роде «литературная мебель». В письме к брату Александру в апреле 83-го года Чехов пишет: «Живем сносно. Есть пианино, мебель хорошая. Помнишь уткинскую мебель? Теперь вся она у нас»»2.
Эта «уткинская мебель» попала в квартиру А.П. Чехова довольно оригинальным путем. В 1883 году издательница юмористического журнала «Будильник» Уткина потерпела финансовый крах. Так как у нее не было денег, она заплатила гонорар сотрудникам журнала, в том числе и Николаю Чехову, мебелью из редакционной квартиры.
Гостиная была самой оживленной комнатой чеховского дома. Почти каждый вечер сюда приходили артисты, музыканты, художники, литераторы, собиралась молодежь. Устраивались общие чтения, ожесточенно спорили об искусстве, слушали музыку и пение, танцевали, шутили, смеялись. «У меня в квартире сплошной хохот»3, — пишет Чехов, а В.А. Гиляровский вспоминает о телеграмме Антона Павловича: «Приходи в воскресенье вечером в «комод» — весело проведем время»4.
Особенно много людей собиралось в гостиной в традиционные праздничные дни и, в частности, 17 января, когда отмечались именины писателя. «17-го [января 1887 г.] у меня было многолюдно и весело»5, — говорил Чехов в одном из писем. В 1888 году в этот памятный день среди гостей Антона Павловича были И.И. Левитан и товарищ по университету доктор Д.Т. Савельев.
Атмосфера непринужденного веселья захватила даже такого старого человека, как Д.В. Григорович. Михаил Павлович Чехов так рассказывает о неожиданном появлении писателя в гостиной корнеевского дома:
«Высокий, стройный, красивый, в небрежно завязанном дорогом галстуке, он сразу же попадает в молодую кутерьму, заражается ею и... начинает, старый греховодник, ухаживать за барышнями. Он просиживает у нас до глубокой ночи и кончает тем, что отправляется проводить пленившую его Долли Мусину-Пушкину до самой ее квартиры»6.
Когда позднее, уже в Петербурге, Михаил Павлович встретил Григоровича у знакомых, писатель с восхищением вспоминал: «Если бы вы только знали, что там у Чеховых происходило!» И, подняв обе руки к небу, он воскликнул: «Вакханалия... Настоящая вакханалия!»»7.
Центром общего веселья был Чехов. Он веселился вместе со всеми, смешил гостей до упаду, с увлечением танцевал. Мария Павловна Чехова рассказывала, что Антон Павлович во время мазурки как-то особенно красиво обводил вокруг себя даму. Лазарев-Грузинский вспоминает, что Чехов очень уговаривал его не уезжать домой, а остаться в Москве на его именины, где Антон Павлович собирался танцевать какую-то необычайную кадриль, причем его партнерами должны были быть брат Николай Павлович, Шехтель и Левитан.
Обаятельная непосредственность была неотъемлемой чертой личности Чехова. Она с особой выразительностью проявилась в эпизоде, о котором рассказывает А.Я. Глама́-Мещерская: «Однажды [дело происходило осенью 1887 г. в театре Корша], когда я приехала на одну из первых репетиций «Иванова», за кулисами я обратила внимание на одинокого человека, расположившегося на табуретке у самого входа на сцену. Мимо него проходили и задерживались молодые актеры. Слышен был смех, и какие-то заводные игрушки то и дело бегали в моем направлении: одна, другая, третья... Игрушки достигали моего укромного уголка и, задевая плинтус пола, беспомощно останавливались возле меня.
Кто-то из актеров прошел мимо. Я, смеясь, спросила: «Что это за чудак сидит там и забавляется заводными игрушками?» — «Да это, верно, Антон Павлович, — ответил тот тихо и, вглядываясь в сумрак, прибавил радостно: — Ну, конечно, он самый и есть — Чехов!».
В это самое время новая заводная игрушка подбежала ко мне, и затем я увидела чуть не бегом удаляющуюся фигуру Антона Павловича. Наша артистическая молодежь после со смехом рассказывала, что все карманы чеховского пиджака были набиты детскими игрушками. Антон Павлович виновато оправдывался, что шалуны-детишки, его пациенты, насовали ему полные карманы игрушек. Вынимая их одну за другой, Чехов говорил: «Видите сколько: одна, другая, третья...». И, увлекаясь, пускал игрушки бегать по полу»8.
Конечно, так просто и непринужденно Антон Павлович чувствовал себя только среди близких ему людей. Чехов достаточно сдержанно относился к среде литераторов, но зато любил общество артистов. Особенно милы стали ему актеры, когда были поставлены на сцене его первые пьесы.
«После того, как актеры сыграли моего «Иванова», все они представляются мне родственниками, — писал Чехов. — Они так же близки мне, как те больные, которых я вылечил, или те дети, которых я когда-то учил»9.
Артистов тоже привлекал дом на Садовой-Кудринской и его гостеприимный хозяин. Как вспоминает М.П. Чехова, артисты театра Корша часто говорили: «Куда мы поедем?» — «В дом Чехова, там всегда весело».
В гостиной чеховского дома не раз бывал один из крупнейших артистов театра Корша — Владимир Николаевич Давыдов. 8 января 1888 года Давыдов прочитал, вернее, разыграл здесь сцены из пьесы Л.Н. Толстого «Власть тьмы», запрещенной к исполнению на сцене царской цензурой. С покоряющей убедительностью передал Давыдов образы крестьян, живущих под властью тьмы, нищеты, бескультурья. Особенно удался артисту образ представителя патриархальной деревни Акима. Под непосредственным впечатлением от чтения Давыдова Чехов писал: «Ему бы Акима играть»10. Впоследствии на сцене Александринского театра артист действительно исполнял роль Акима. По словам Михаила Павловича, присутствовавшего на чтении, у Давыдова «бесподобно вышла» Анютка — десятилетняя крестьянская девочка.
Тогда же, в конце 80-х годов, Давыдов читал пьесу «Власть тьмы» Л.Н. Толстому в его московском хамовническом доме. В своих воспоминаниях артист привел отзыв автора пьесы, близкий к оценке Чеховых: ««Хорошо... очень хорошо! Откуда вы так хорошо знаете тон русского крестьянина?» Я сказал, что очень люблю наш народ и его песни, которые я изучал на местах в дружеском общении с народом... «Да, — произнес Лев Николаевич, — очень, очень хорошо... Аким хорош... Матрена тоже. Но Анютка особенно. Она у вас очень превосходна. Если бы актриса сыграла ее наполовину так, как вы ее читаете, — я был бы очень доволен»»11.
О большом интересе Чехова к пьесе Л.Н. Толстого говорит и то, что в январе 1890 года Антон Павлович присутствовал на первой постановке «Власти тьмы» в Петербурге на любительской сцене в доме Приселковых (режиссером спектакля был В.Н. Давыдов). В профессиональном театре пьеса была поставлена только в 1895 году, когда был снят цензурный запрет.
В феврале 1888 года, когда В.Н. Давыдов был в гостях на Садовой-Кудринской, Чехов получил от Я.П. Полонского гранки со стихотворением «У двери» и, по его словам, «сподобился услышать хорошее стихотворение в хорошем чтении»12.
«Оно [стихотворение «У двери»] ...как мне кажется, более всего подходит к Вашим небольшим рассказам или очеркам»13. Эта автохарактеристика произведения, данная Полонским в письме к Чехову, очень точна: «У двери» — своего рода рассказ в стихах, исполненный глубокого драматизма.
Сюжет стихотворения очень прост. Осенней ненастной ночью герой произведения приходит на чердак большого петербургского дома, где живет покинутая им возлюбленная. Он стучит в дощатую дверь каморки — никто не открывает. Он мучается подозрениями, ревностью, тревогой за судьбу близкого человека, но все тщетно. Холодный рассвет застает его, измученного, доведенного до исступления, у двери любимой. Пришедшие на шум люди говорят, что комната давно пуста...
Не раз Давыдов выступал и как чтец Чехова, вне дома писателя. Известно, что Антон Павлович не любил и не умел выступать публично. Как редкое исключение, писатель выступил в декабре 1888 года в Русском литературном обществе с чтением рассказа «Припадок», но до конца не дочитал. По просьбе автора Давыдов с большим успехом прочел это замечательное произведение.
В доме Чехова ценили и еще одну сторону многогранного таланта артиста. Младший брат писателя вспоминает: «Давыдов неподражаемо рассказывал случаи из провинциальной актерской жизни, причем тут же разыгрывал все сцены в лицах, и нужно было быть очень флегматичным человеком, чтобы не почувствовать после его рассказов боли в брюшине от смеха»14.
Давыдову было что рассказать. В течение многих лет он работал в провинциальных театрах, играя в драме, водевиле, трагедии и комедии, участвуя в опере и оперетте, исполняя на эстраде русские народные песни и цыганские романсы, выступая даже в балетных спектаклях. Что ни сезон, то новый город! Давыдов играл на сценах Орла, Саратова, Казани, Воронежа, Астрахани, Тамбова, Перми, Екатеринбурга, Ирбита, Одессы. Во время актерских скитаний он глубоко и всесторонне узнал жизнь русской провинции и ее бытовой уклад, увидел людей различных социальных слоев. Наблюдательность, артистический темперамент, способность к подражанию помогали Давыдову создавать полные удивительного юмора сцены-импровизации. И можно сказать, что в гостиной чеховского дома не раз происходили своеобразные спектакли театра одного актера.
В доме Чехова на Садовой-Кудринской бывали крупнейшие артисты московского Малого театра — А.П. Ленский и А.И. Южин. Чехов с пристальным вниманием следил за творческой деятельностью «Дома Щепкина», тесно связанного с передовой общественной мыслью России XIX века. Еще в начале 80-х годов он высоко оценил искусство таких замечательных мастеров Малого театра, как И.В. Самарин и Г.Н. Федотова, и не случайно один из своих первых драматических опытов молодой Чехов отдал на суд Марии Николаевне Ермоловой.
Страстными поклонниками Малого театра были и члены семьи писателя. «Малый театр я любила еще с детства, воспиталась на нем, — рассказывает Мария Павловна Чехова. — Обожала Федотову, Ермолову, Ленского, Южина и Лешковскую. Покойный брат Антон Павлович не мог доставить мне лучшего удовольствия, как подарить мне место в креслах партера Малого театра! В детстве и юности я ходила на галерку с младшим братом Михаилом... Помню, как не раз приходилось сидеть около огромной трещины в стене, из которой страшно дуло... (Малый театр одно время садился и давал трещины). Мы оба, завернувшись в студенческую шинель брата, смотрели и слушали то, чего уж никто никогда не увидит и не услышит!»15
Характерно, что одна из годовщин свадьбы родителей писателя Евгении Яковлевны и Павла Егоровича была ознаменована тем, что вся семья направилась в Малый театр.
Актеры широчайшего творческого диапазона Южин и Ленский вместе с Ермоловой стремились воплотить на сцене Малого театра романтику и героический пафос драматургии Шекспира, Шиллера, Гюго. В обстановке глухой реакции 80-х годов это имело большое общественное значение. Образы поборников свободы, борцов против тирании, созданные великими артистами, находили горячий отклик у передовых русских зрителей.
О том, чем были для тогдашних зрителей Ермолова, Ленский и Южин, превосходно сказала А.А. Яблочкина, поступившая в труппу Малого театра в 1888 году: «Благодаря силе, красоте и благородству их игры... наши сердца пламенели жаждой подвига, стремлением к свободе и братству, мы уходили из театра потрясенными и просветленными. Их игра открывала нам новые миры, будила в нас лучшие чувства. Мы поклонялись этим крупнейшим художникам — они были для нас рыцарями добра и красоты, вождями, на призыв которых мы с готовностью могли пойти»16.
В одном из писем конца 80-х годов Чехов приводит эпиграмму на Ленского, напечатанную в журнале «Осколки»:
Московской сцены Гамлет и Отелло,
В гостиных — Лир, с друзьями — Мазаньелло17.
Александр Павлович Ленский был актером удивительной многогранности. Он создал одинаково совершенные сценические образы и в трагедии, и в комедии, и в драме. Так, например, он был великолепным Уриелем Акостой, Вильгельмом Оранским (трагедия Гете «Эгмонт»), Тартюфом, Фамусовым и Чацким.
Редкое сценическое обаяние, замечательное мастерство артиста восхищали такого гениального художника сцены, как К.С. Станиславский. «Александр Павлович Ленский обладал исключительной сценической мягкостью... — вспоминал Станиславский. — Я был влюблен в Ленского: и в его томные, задумчивые большие голубые глаза, и в его походку, и в его пластику, и в его необыкновенно выразительные и красивые кисти рук, и в его чарующий голос тенорового тембра, изящное произношение и тонкое чувство фразы, и в его разносторонний талант к сцене, живописи, скульптуре, литературе»18.
Чехов высоко ценил талант Ленского. «Как они были братски близки, эти незабвенные Павловичи, в середине 80-х годов! — говорит современник Чехова П.А. Сергеенко. — Надо было слышать, с каким присущим Александру Павловичу воодушевлением, захватывающим слушателей, он говорил о даровании Чехова и с каким неподражаемым мастерством читал в интимных кружках чеховские рассказы! Но надо было видеть, какими прелестными зарницами вспыхивало... лицо Антона Павловича, когда он говорил с Ленским или о Ленском!»19
В доме на Садовой-Кудринской Ленский, по словам М.П. Чехова, «изумительно» прочел свою роль Ричарда III из одноименной шекспировской трагедии. В этой роли Ленский, как пишет исследователь его творчества и биограф, «сумел избежать изображения кровавого мелодраматического злодея, решительно отказался от неистовой декламации, от внешних эффектов. Он сделал серьезную попытку раскрыть характер Ричарда III в его противоречиях, во всей его сложности средствами психологически углубленного исполнения»20.
Можно себе представить, с каким захватывающим волнением слушали Чехов и его гости сцены из трагедии Шекспира в исполнении великого русского артиста!
В гостиной дома Чехова Ленский с большим успехом прочитал водевиль «Предложение». Слушатели дружно аплодировали чтецу и вызывали Антона Павловича, который шутливо раскланивался. Интересно, что в 1888 году Ленский выступил с чтением рассказа Чехова на открытии Московского общества искусства и литературы.
Писатель любил артиста, как интересного, умного собеседника, и высказывал желание учиться у Ленского «читать и говорить»21. В мае 1889 года Ленский звал Чехова ехать с ним на гастроли в Тифлис, но поездке Антона Павловича помешала серьезная болезнь его брата — художника. В июле этого же года по пути за границу писатель, также по предложению Ленского, заехал в Одессу, где гастролировала труппа Малого театра, и надолго «застрял» там. Намеченная поездка за границу не состоялась.
Столь же дружественными были отношения писателя с Александром Ивановичем Южиным. Чехов впервые обратил внимание на талант молодого артиста еще в начале 80-х годов, когда тот выступал в Москве на сцене так называемого Пушкинского театра.
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий,
Глядит с восторгом с высоты галерки
На сцену, где Далматов и Бурлак-Андреев,
Козельский, Писарев, и Гла́ма и Киреев,
Где Южин — юноша, тогда с студенческой скамьи
Уж крылья распустил могучие свои22, —
так вспоминал В.А. Гиляровский о первом знакомстве студента Чехова с молодым артистом. Конечно, впоследствии Антон Павлович видел Южина на сцене Малого театра в его лучших ролях: Дюнуа в «Орлеанской деве» (Ермолова была Иоанной д'Арк), маркиза Позы в «Доне Карлосе», Рюи Блаза в одноименной пьесе Виктора Гюго, Дона Карлоса в «Эрнани».
По словам М.П. Чеховой, писатель «нежно любил Александра Ивановича... Они были настоящими друзьями»23. Помимо личной симпатии, Чехова и Южина сближало еще то, что оба они были писателями. Русский театр знал не только актера Южина, но и драматурга Сумбатова (такова настоящая, не сценическая фамилия Южина), автора пьес, имевших большой успех на сцене дореволюционного театра. Южин и Чехов встречались на заседаниях Общества драматических писателей и композиторов, членами которого они были.
Артисты Малого театра живо интересовались творчеством Чехова. По словам писателя, они «нарасхват читали» его рассказ «Именины», предлагали поставить пьесу «Иванов» (в то время Чехов уже заключил договор на постановку «Иванова» с театром Корша).
«Все говорят и пишут мне, чтобы я написал большую пьесу. Актеры Малого театра берут с меня слово, что я непременно напишу»24, — сообщал Чехов Плещееву в сентябре 1889 года. В ответ на это пожелание Антон Павлович написал «Лешего», в котором главная роль предназначалась Ленскому. По ряду причин и, в частности, из-за консерватизма чиновников из управления императорскими театрами ни одна из больших пьес Чехова при его жизни не была поставлена на сцене Малого театра.
Чехов и его семья очень любили музыку. Характерно, что в годы, когда материальное положение семьи было стесненным, Антон Павлович подчас отдавал последние деньги за прокат пианино.
«Приходите к нам сегодня вечером... У нас будет музыка»25, — приглашал Антон Павлович А.П. Ленского.
Исполнителями на музыкальных вечерах в доме на Садовой-Кудринской бывали обычно молодые музыканты, студенты консерватории, брат писателя Николай Павлович.
Н.П. Чехов был одаренный музыкант-самоучка. Еще в детстве он выучился по слуху играть на скрипке, а потом на пианино. Поэтической натуре Николая Павловича был особенно созвучен Шопен и прежде всего его ноктюрны и мазурки. Художник любил играть по утрам, когда в доме было тихо. «Просыпаешься, слышишь чудную музыку, и хочется, чтобы она никогда не прекращалась», — вспоминала М.П. Чехова.
«О нежных, меланхолических звуках шопеновского ноктюрна», исполняемого Николаем Павловичем, вспоминает и И.Л. Леонтьев-Щеглов. Он же рассказывает, что на одном из вечеров «после ужина Николай Павлович... играл на рояле; потом что-то пели хором, чему-то оглушительно громко смеялись...»26
Л.И. Пальмин, хорошо знавший художника, говорил: «Музыкальный талант у него [Н.П. Чехова] кажется еще более, чем к живописи»27. Вероятно, в этом не было большого преувеличения, и только отсутствие специального образования помешало Николаю Павловичу сделаться крупным пианистом.
О музыкальном даровании Н.П. Чехова свидетельствует и следующий эпизод, рассказанный Марией Павловной Чеховой. Однажды, вернувшись после прогулки домой, она застала в гостиной такую картину: Николай Павлович играл на пианино Вторую рапсодию Листа. Кто-то взволнованно — взад и вперед — ходил по комнате. Мария Павловна узнала гостя: это был дирижер и пианист П.А. Шостаковский. Он был поражен и восхищен исполнением трудного, виртуозного произведения музыкантом-любителем.
Имя П.А. Шостаковского в 80-х годах прошлого века было широко известно в Москве. Ученик Листа и, по характеристике Н.А. Римского-Корсакова, «прекрасный пианист», Петр Адамович Шостаковский был директором Московского филармонического общества, организатором и дирижером популярных симфонических концертов. Н.П. Чехов был большим поклонником его таланта.
Михаил Павлович Чехов рассказывает о Шостаковском: «Это был приятнейший, гуманнейший и воспитаннейший человек, и все, кто его знал, высоко ценили его как исполнителя и любили как человека. Но раз дело касалось музыки, которую он обожал, то он забывал обо всем на свете, превращался в льва и готов был разорвать в клочки каждого из своих музыкантов за малейшую ошибку в оркестре...
Но после репетиции и концертов на Шостаковского не обижался никто, все знали его характер и были уверены, что потом он сам же будет всех ласкать и восторгаться успехами своего оркестра»28.
Братья Антон и Николай Чеховы познакомились с Шостаковским еще в 1882 году, когда пианист исполнял в музыкальном отделе Всероссийской художественно-промышленной выставки Вторую рапсодию Листа, ставшую с тех пор одним из любимых произведений Николая Павловича. Художник изобразил музыканта на рисунке «Зрительный зал Большого театра во время гастролей Сары Бернар». По словам М.П. Чехова, писатель запечатлел Шостаковского в одном из своих ранних рассказов — «Два скандала» в образе слишком темпераментного дирижера.
В переписке Чехова конца 90-х годов много раз упоминается музыкант из оркестра П.А. Шостаковского — Александр Игнатьевич Иваненко. Он очень часто бывал в доме на Садовой-Кудринской и стал, по выражению М.П. Чехова, «вечным другом» их семьи.
Некоторые трагикомические черты этого бедного, одинокого человека, вероятно, были использованы впоследствии Чеховым при создании образа Епиходова в пьесе «Вишневый сад». Много страданий перенес этот, подчас смешной, человек, горька была его доля рядового музыканта.
Иваненко писал Чехову: «Лично я, как это ни тяжело выговорить, если и не нуль, то и не единица, а малая величина, какая-то дробь... мне так тяжело дыхать [так в оригинале], что просто не понимаю, как живу... Душа страшно болит, нервы как не лопнут... Наружно я спокоен, а сам сатана сердце дерет. Главная причина, совесть и [неразборчиво] упрекают меня, что я дробь, и как я ни старался быть целой единицей, ни черта не поделаю, по мере возможности работаю, но разве могут меня успокоить уроки музыки грошевые (8 руб. в месяц), да притом еще на невыносимом инструменте (флейта). Было бы в 1000 раз лучше знать слесарное, токарное или любое мастерство, но не флейтовое»29.
В письмах Чехова и в переписке членов его семьи часто упоминается другой близкий знакомый, музыкант-виолончелист, тогда студент Московской консерватории, Михаил Ромуальдович Семашко.
«Милый, очаровательный... Семашко дал нам концерт на своей тысячной виолончели. Как жаль, что ты не слышал его...»30, — писал Михаил Павлович своему двоюродному брату Георгию Митрофановичу. В начале 90-х годов, по рекомендации П.И. Чайковского, М.Р. Семашко был принят в оркестр Большого театра.
Играл в чеховской гостиной Георгий Михайлович Линтварев, украинский знакомый писателя, страстный поклонник Чайковского. Антон Павлович очень ценил этого молодого пианиста. «Жорженька талантливый человек, — полушутя писал Чехов. — Из всех пианистов, скрипачей, дирижеров, барабанщиков и горнистов, каких только я знал на своем веку, Жорженька единственный показался мне художником. У него есть душа, есть чутье и взгляды...»31
Множество друзей и знакомых побывало в чеховской гостиной. Это общение с людьми отвечало глубокой внутренней потребности писателя, было для него своеобразным отдыхом. «У нас по-прежнему тьма народу»32, — характеризует Михаил Павлович в конце 80-х годов обычное оживление в доме на Садовой-Кудринской.
Далеко не всегда занятый неотложной литературной работой, Антон Павлович мог принимать участие в музыкальных вечерах, в общем веселье. Но и у себя в кабинете Чехов любил слушать молодые голоса, доносившиеся сверху, из гостиной, писать под долетавшую до него приглушенную мелодию. Лирическая музыкальная стихия, пронизывающая многие произведения писателя, как бы требовала во время их создания звуков музыки.
Примечания
1. В настоящее время в гостиной и двух смежных комнатах — экспозиционный зал Дома-музея А.П. Чехова.
2. А.С. Лазарев-Грузинский. А.П. Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 113.
3. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 12 ноября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 435.
4. Вл. Гиляровский. Памяти А.П. Чехова. «Русское слово», 3 июля. 1904 г.
5. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Лазареву-Грузинскому, 23 января 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 270.
6. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М.—Л., 1933, стр. 137.
7. Там же.
8. А.Я. Глама́-Мещерская. Воспоминания. М.—Л., 1937, стр. 257—258.
9. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 4 февраля 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 301.
10. А.П. Чехов. Письмо к И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 10 января 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 13.
11. В.Н. Давыдов. Из воспоминаний актера. Сборник «Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. I. М., 1955, стр. 379—380.
12. А.П. Чехов. Письмо к Я.П. Полонскому, 22 февраля 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 48.
13. Я.П. Полонский. Письмо к А.П. Чехову, 8 января 1888 г. «Слово», сборник второй. М., 1914, стр. 224.
14. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М., 1933, стр. 186.
15. М.П. Чехова. Письмо к М.Н. Сумбатовой-Южиной, 29 октября 1937 г., Центральный государственный архив литературы и искусства.
16. А.А. Яблочкина. Воспоминания. Сборник «А.А. Яблочкина. К пятидесятилетию сценической деятельности». М.—Л., 1937, стр. 53.
17. Мазаньелло — персонаж популярной в то время оперы Обера «Немая из Портичи», ставившейся на русской сцене под названием «Фенелла».
18. К.С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве. Собрание сочинений, т. 1. М., 1954, стр. 39.
19. Н. Зограф. Александр Павлович Ленский. М., 1955, стр. 220.
20. Н. Зограф. Александр Павлович Ленский. М., 1955, стр. 85.
21. А.П. Чехов. Письмо к Е.М. Линтваревой, 23 ноября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 239.
22. А.Я. Глама́-Мещерская. Воспоминания. М.—Л., 1937, стр. 354.
23. М.П. Чехова. Письмо к М.Н. Сумбатовой-Южиной, 12 июля 1937 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
24. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 24 сентября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 405.
25. А.П. Чехов. Письмо к А.П. Ленскому. 9 апреля 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 340.
26. И.Л. Леонтьев-Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 147.
27. Л.И. Пальмин. Письмо к Н.А. Лейкину, Центральный государственный архив литературы и искусства.
28. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М., 1933, стр. 117—118.
29. А.И. Иваненко. Письмо к А.П. Чехову, 14 октября 1891 г. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
30. М.П. Чехов. Письмо к Г.М. Чехову, 20 февраля 1889 г. Рукописный отдел Государственного литературного музея.
31. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 25 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 205.
32. М.П. Чехов. Письмо к Г.М. Чехову, конец 1880-х годов. Рукописный отдел Государственного литературного музея.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |