В. Кириченко. Муки совести

«Совесть зубов не имеет, а загрызть может до смерти»

Ю. Прасол

В послевоенные годы в каждой семье было не меньше троих детей. Один-два ребенка было у тех, кто поженился перед войной. И, естественно, в школе не хватало мест для классов, школе приходилось работать в две смены. С пятого класса по девятый мы занимались во вторую смену. В тот год зима была сырая и ветреная. В конце декабря снега не было, и под ногами лежала грязь. Небо покрывалось тучами с самого утра, и, когда мы возвращались из школы (а это было около двадцати часов), темень была непроглядная, так как улицы не освещались.

В тот день школьная библиотека пополнилась новыми книгами. Я помогала переносить их с телеги и, увидев красивую, в твердом переплете книгу Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», упросила Марию Ивановну выдать ее мне. Она тут же ее зарегистрировала, поставила штамп и, записав на меня, вручила. С какой радостью я прижимала к себе книгу! От нее еще исходил запах типографской краски. Все уроки я ее продержала на коленях, рассматривая иллюстрации, и пыталась читать. По окончании уроков силилась втиснуть ее в брезентовую сумку, в которой носила школьные тетради и книги, но книга была большая, как классный журнал, и туда не входила. Пришлось прижать ее к себе и нести в руках.

На нашей улице из моего класса жило девять детей, потому в потемках было не страшно идти домой. Но я не дошла до своего дома шагов сто, как кто-то, ударив меня, выхватил книжку и убежал, а следом за ним побежали и остальные. Я остолбенела. Никогда еще мне не приходилось переживать такую страшную душевную травму! Я заплакала и, тяжело переставляя ноги, пошла домой. Целую ночь я не спала. Меня успокаивала только надежда на то, что ребята почитают книгу и возвратят ее мне. На второй день в школе я узнала, что вырвал у меня из рук книгу Иван Продан, но не взял её, и она осталась на дороге. Возвратить книгу в библиотеку я должна была через неделю. Что мне оставалось делать? Все эти дни я мучалась, не зная, где ее взять. Когда истекла неделя, я пришла в библиотеку и призналась во всем, предложив принести две книги взамен утерянной, но Мария Ивановна не согласилась. Она вошла в мое положение и сказала, чтобы я возвратила стоимость книги — 13 рублей, а штрафовать меня не будет. Но если за два дня я не уплачу деньги, она напишет письмо на завод, где работал отец, чтобы у него удержали из зарплаты и штраф, и стоимость книги. Я очень боялась отца. В семье было пятеро детей, а он зарабатывал в месяц 300 рублей. Мама временами батрачила у людей за 10 рублей в день. Снова я не могла уснуть, и мама, видя, что со мной что-то не так, все спрашивала, не заболела ли я. Пришлось придумать, что домашних заданий много и поэтому болит голова.

За ночь я нашла выход. Насыпала в мешочек 13 стаканов зерна, которое мама хранила на «черный день» и пошла на рынок, чтобы продать по одному рублю за стакан. Рядом со мной торговала Шура Швыдченко. Она была старше меня на четыре года, но с первого класса по четвертый училась со мной в одном классе, т. к. во время войны у нее не было возможности учиться. Закончив начальную школу, она стала торговать, чем придется. Так она зарабатывала на жизнь. Я видела, как она бойко торговала лавровым листом и дрожжами, а моим товаром никто даже не интересовался. И вдруг я увидела, как из Шуриного кармана выглядывает красная десятирублевая купюра. Пока она предлагала свой товар, я как-то машинально выхватила эту купюру, спрятала в зерно, тут же завязала мешочек и убежала домой. О последствиях я тогда не думала. Теперь нужно было достать еще три рубля. Дома, открыв сундук, в боковом ящичке я увидела три рубля, которые оставались на хлеб. Забрав эти деньги и собрав тетради и школьные книги, я побежала в школу: тут же отдала свой долг в библиотеку. Мария Ивановна меня попросила, чтобы я никому не говорила о том, что она не взяла с меня штраф, сказала, что на эти деньги она купит такую же книжку, и что никто никогда не узнает про этот случай. После этого я должна была успокоиться, но сердце мое ныло, предчувствуя беду.

Придя домой, я осознала весь ужас своего поступка. В комнате стоял открытый пустой сундук, а все его содержимое валялось на полу. Все четыре брата стояли в святом углу на коленях, а раскрасневшийся отец хлестал их ремнем, спрашивая о трех рублях. Увидев меня, он поставил меня рядом с братьями на колени и замахнулся ремнем, но мама схватила его за руку, закричав: «Павлуша! Одумайся, девочка не могла взять деньги! Бей лучше меня!» Отец ударил ее, потребовав, чтобы она не мешала ему узнать истину. Он просил нас сознаться в содеянном — иначе все мы до утра будем стоять в углу. И тут Колька — справедливый, но жестокий брат, глядя на старшего брата Шурика, сказал: «Признайся, гнида! Иначе... сук я уже приметил, а веревку найду!» Я рыдала не от болезненных ударов ремня, а от чувства вины и страха быть повешенной. Родители легли спать, а мы стояли в углу и слышали, как всхлипывала мама и стонал, рыдая, отец. Через два часа отец приказал всем ложиться спать. Из-за меня напрасно были наказаны братья. Я это сознавала, но страх получить взбучку еще и от братьев удерживал меня от признания. Я дала себе клятву, что возвращу все деньги: и в дом, и Шуре Швыдченко.

С каким нетерпением я ждала зимние каникулы! Начинались святки. На Рождество с самого утра я отправилась колядовать по всем улицам и переулкам. Бродила по слякоти целый день и наколядовала-таки заветных три рубля! Тут же поменяла их на одну купюру и положила на дно сундука, прикрыв вещами. Весной, перед Пасхой, когда мама белила комнату и просушивала вещи из сундука, она вытряхнула три купюры по три рубля. Собрала она всех нас и сказала: «Я не хочу знать, кто взял эти злосчастные деньги, но я вижу не только раскаяние, но и вашу любовь и взаимовыручку. Не алчность двигала грешником, а, видать, безвыходное положение. Поэтому отцу скажем об этих трех рублях, что они затерялись в вещах и что кражи не было. Пусть меня Господь простит за эту ложь!» Я до сих пор не знаю, кто подбросил две другие купюры, но думаю, что Колька и Шурик. Так я и не смогла признаться в своем грехе, а теперь уже нет в живых ни родителей, ни братьев. Эта боль моей вины до сих пор гнетет мою душу.

Шура Швыдченко догадалась, что я украла у нее десятку. Как-то она при встрече обозвала меня «воровкой». Я не оправдывалась, а заплакала и все ей рассказала. Я пообещала вернуть ей эти десять рублей при первой возможности. Она не настаивала на возврате денег, а сказала, что прощает меня, что я уже сама себя наказала. Но все-таки, получив первую стипендию, я приехала в Ичню, разыскала Шуру, принесла ей десять рублей и коробку конфет. Деньги она не взяла, а с конфетами мы пили чай. Вспоминая тот ужасный случай, мы долго говорили о нашей нелегкой жизни и обливались слезами.