В. Миронов

Чернобыль

Когда уйдёт, скажи, боль мирных испытаний?
Не искупить вины Чернобылю за крах...
Хотелось бы пожить без счётчика в кармане,
без привкуса войны с ураном на губах!
Но не свести нам счёт с незримым супостатом,
хоть смертушки людской мы влили в саркофаг!
А сколько душ ещё возьмёт на небо атом,
в наследственность, какой добавит артефакт?
Страдания земли подчас невыносимы,
технический прогресс войны оставит след...
Полвека мир молил, скорбя по Хиросиме,
Чернобыль — новый стресс с мольбой на сотню лет.
Увечья всей страны — в просчётах и промашках,
спесивый ум навлёк проклятье мёртвых зон,
где траурно крупны над Припятью ромашки
и тягостно далёк к ним колокольный звон...

Псков

Родная даль размыта за окном,
В каком-то сонно девственном тумане,
И роща девкой спит в парчовом сарафане
Среди полей с голубоглазым льном.
О, Псковщина моя — былинный край,
Святая колыбель княгини Ольги...
Сто жизней мало мне воспеть тебя, поскольку
Здесь Пушкинской глуши забвенный рай...

(автор)

Ветхозаветная Божья тишь,
Псков, куполами церквей будто шлемами
в небо врастаешь и пристально бдишь
Русь, охраняя от пришлого племени

войск иноземных... Встаёт над водой
крепость — грудь витязя — не одолеть её.
Двадцать веков — Псков ещё молодой,
в пору бы справить совершеннолетие!

Барс на гербе, свыше Божеский перст,
ты, страж Руси — больше спрашивать не с кого...
Северо-западный щит её, крест
с образом иконописного Невского!

Жалко, что тленна письмен береста,
люд позабыл твою дату рождения...
Город — ровесник Иисуса Христа —
Видно, божественно происхождение!

Деревенская музы

Поэтам деревни посвящается

Где-то в мареве лет распахнулась,
заприметилась в памятном дне
васильками пропахшая юность
в деревенской глухой западне.

Я в плену эпохального мира,
ночи мне романтичней в стогах,
где звучит сеновальная лира
у веснушчатой Музы в руках.

Может, греческих Муз и не нужно? —
коль от русских теряешь покой...
Сколько их на селе, незамужних? —
и одна распрекрасней другой!

Девке дай сарафан да кокошник —
душу разбередит под гармонь!
Ой, найдётся ли Муза роскошней? —
если пышут в ней страсть и огонь,

зной любви, ругань, святость причастья,
счастья реки, желаний пески...
Боже, как это мне в одночасье,
бедолажно взвалить на мозги?!

Ведь от Бога — у русской, Эрато:
суть и стать есть, и кровь с молоком —
вдохновение нашему брату
с ностальгией к серпу с молотком,

да к просторам звенящего луга,
к шепелявому свисту косы —
в геометрии полукруга,
с километрами полосы!

Взять бы Музу — подальше забраться
в ту беспутную рожь у реки,
где любовь расстилает убранством
голубые до слёз васильки...

Где строка глубока и капризна,
как стремнина в слиянии рек
деревенского имажинизма,
что уносит в Серебряный век!

Верьте в Муз! И божественным светом
снизойдут с васильковым дождём
в души к вам — деревенским поэтам,
к тем, кто в русской глубинке рождён!