А. Зиганиди

Мой платан

Улица вдоль берега, платан —
листьями шуметь пора настала,
мне четыре года — я пацан,
еду трёхколёсиком устало,
Чуть не километр отмахал,
укатив от бабушки Параски,
знаю, дома ждёт меня скандал
и сегодня не услышать сказки.
Папа встретит строго, может быть,
но надежда всё-таки на маму,
он при ней не станет меня бить,
ну, а я начну твердить упрямо,
что хотелось в Африку попасть,
доктора спасать от Бармалея...
В общем, та затея обошлась
мне в запрет кататься на неделю...

Сколько повидал ты, патриарх,
за века, что высишься над морем!
Сколько лет ветвей твоих размах
тенью награждал нас и покоем!
Слышал свист ты пуль и грохот бомб,
видел прах вождя у пьедестала,
помнишь депортации Содом,
Ялту, что за ночь пустою стала.
Нет уже скамейки под тобой —
вороньё в твоей ночует кроне,
нынче не даёт обресть покой
падающий вниз помёт вороний.

Кончилась эпоха грозовых лихолетий,
страх уже не мучит, и таких,
как я, чай, четверых надо,
чтоб объять твой ствол могучий.

Так живи, не глядя на года,
небу послужи плечом Атланта,
чтобы оставаться навсегда
достопримечательностью Ялты.

В чеховском саду

Дом до крыш нынче в зелень укрыт —
вырос сад, тополя — в поднебесье...
и Хозяин людьми не забыт,
в зарубежье в почёте известном.

Из мальца, что глядел со стены
на угодья в Аутке военной,
вырос вьюнош и с чувством вины,
и с мечтою своей сокровенной.

Рот открыв, в тишине замерев,
слушал голос хозяйки Музея —
был внеклассный урок в той поре
общешкольной и нужной затеей...

Марьи Палны давно уже нет,
да и вьюнош уже с пенсионом,
из далёкого детства привет
в этот сад он приносит с поклоном.

Вот теперь появились плоды
от исполненной школьной программы —
кто научные пишет труды,
кто строчит на писца эпиграммы...

Мне достаточно в доле своей
с любованьем ходить этим садом,
что когда-то сажал корифей,
и доныне со мной где-то рядом.

Ялтинец я коренной

Ялтинец я коренной — то есть давний житель Юга,
значит, горный и лесной, чем богата здесь округа.
Морем Чёрным с малых лет и крещён, и отченашен,
разогретый парапет лежака на пляже краше.

Пацаном (с ватагой, без) все излазил закоулки,
не последний из повес, не «стреляющий» окурки.
Отслужив армейский срок, обзавёлся я семьёю,
мой известен городок — тут я новость не открою.
Вскоре мото приобрёл (заработал — не халява)
и по свету, что орёл, в отпуска летал на «Яве».
Как-то томик Куприна, что стоял на полке книжной,
Прочитал, и старина стала близкой и подвижной...

И Судак, и Старый Крым, Феодосия, Морское,
горизонт и синий дым — до сих пор мне нет покоя.
Жду весенний белый сад, чтоб без риска снежной вьюги,
водопада чтоб каскад — две струи и звон в округе.
Вновь Ай-Петри и плато, серпантина хмель и брага,
рокот мото, шик авто, яркость пляжного аншлага.
Это Ялта, это Крым — наше благо, наша слава,
и, конечно же, интим дивной бухты Балаклавы.
Здесь начало Крымских гор, экзотичные картины —
в балаклавский узкий створ входит Юра Паратино.
Современный листригон, не корсар — рыбак известный,
взял кефали на вагон, значит, первое взял место...

Приезжаю и тропой к маяку опять шагаю,
вроде бы и не впервой, а вот сердце замирает.
Мирно в бухте, и пленят башни древние по склонам...
Очевидно, на меня повлияли «Листригоны».

* * *

Прохожу по руинам Иссара¹,
сократив к водопаду тропу.
У Багреевки² про комиссаров
появился мотив на слуху.
Тихо шепчет мне местная Флора,
как от страха дрожали стволы,
о бесчисленных жертвах террор
а бело-красного бывшей страны.
Палачей лишь стволы не дрожали,
делав страшное дело своё...
Нынче чисты небесные дали,
не кружится давно вороньё.

А речушка журчит без печали,
грохот давний с водой унеся,
сосны лапами тихо качают,
провожая летящий косяк.
И невольно подумалось: души
в птичьих статях, наверно, живут...
В нашей памяти, видимо, нужен
вечным тайнам надёжный приют.
Отвлекаясь на давние страсти,
незаметно до цели дошёл,
и забылись былые напасти,
вновь подумалось: как хорошо,
что минула разрухи эпоха —
век двадцатый, он шёл по крови,
вышло время, когда было плохо —
хорошо нынче, други мои!

Примечания

1. Иссар — руины генуэзской крепости на зап. окраине Ялты.

2. Багреевка — дача присяжного поверенного А.Ф. Фролова-Багреева, где в 1920—1921 гг. было расстреляно несколько тысяч людей разных сословий.