«Ялта для меня существует только потому, что в ней есть дом Антона Павловича Чехова»1. Такую запись в книге отзывов чеховского музея в 1937 году оставил Константин Паустовский. Думается, с ним были бы согласны очень многие, побывавшие здесь на протяжении более чем столетия. Ещё в 1903 году в «Путеводителе по Крыму» как местная достопримечательность указывалась «дача А.П. Чехова, где он обычно живёт», и были помещены вид здания и портрет писателя2. В «Советском энциклопедическом словаре» статья о Ялте исчерпывалась информацией: «ЯЛТА, г. в Крымской обл., порт на Черном м<оре>. 79 т<ыс>. ж<ителей> (1978). Климатический курорт, центр курортов Южного берега Крыма. Троллейбусное сообщение с Симферополем. Дом-музей А.П. Чехова»3.
Чехов поселился в собственном доме на окраине Ялты в деревне Верхняя Аутка (ныне ул. Кирова, 112) 9 сентября 1899 года и прожил здесь до 1 мая 1904 года. Двухэтажное каменное здание с мезонином, возведённое по проекту архитектора Льва Николаевича Шаповалова, ялтинцы любовно называли «Белой дачей» или «домиком Чехова». При жизни хозяина сюда не раз заходили в гости или останавливались на время И. Бунин, М. Горький, А. Куприн, В. Короленко, В. Гиляровский, Ф. Шаляпин, С. Рахманинов, И. Левитан, К. Станиславский, Вл. Немирович-Данченко, артисты Московского Художественного театра и немало других знаменитых и незнаменитых людей, от местных гимназистов до почтенных академиков, от давних друзей до путешествовавших по Крыму иностранных туристов.
Впоследствии дом превратился в настоящее место паломничества для многочисленных деятелей культуры, искусства, науки и политики XX и XXI столетий. Он нашел отражение на страницах многих литературных произведений, запомнился Джеймсу Олдриджу, Джону Пристли, Полю Робсону, президентам России и Украины, интуристам со всех континентов.
На Белой даче Чехов написал пьесы «Три сестры» и «Вишнёвый сад», повесть «В овраге», рассказы «Дама с собачкой», «На святках», «Архиерей», «Невеста», более 1900 писем, отредактировал почти все тома первого собрания сочинений. Он успел подвести собственные творческие итоги, многие из которых определили дальнейшие пути развития мировой прозы, драматургии и театра.
Уезжая из Ялты за два месяца до кончины в Германии, Чехов оставил свой дом таким, каким он складывался годами: наполненным книгами, фотографиями, произведениями искусства, мебелью, одеждой, всевозможными личными вещами. Дом, казалось, ждал возвращения хозяина и оставался семейным очагом для его родных — сестры, матери, братьев с семьями. Никто специально не создавал здесь музей — и не перестраивал дом в музей: он был сохранён как последнее жилище писателя силой большой любви его близких. Сестра писателя Мария Павловна Чехова продолжала заботливо убирать и беречь те комнаты, где он жил и работал, ничего не меняя в их обстановке. Не случайно с 1920 года, когда дом получил статус государственного музея, и до наших дней разные поколения посетителей переживали в его стенах одинаковое потрясающее чувство: будто Чехов только что вышел отсюда, чтобы прогуляться вдоль берега моря, и может вернуться в любой момент.
Пережив несколько революций, две мировые войны, гражданскую войну, немецко-фашистскую оккупацию и разрушительное землетрясение, Белая дача сохранила в вихрях физических и политических катаклизмов свою неподдельную подлинность. И в отдельных комнатах, и во всём облике дома ощущаются скромная простота, атмосфера изящества и таланта, отсутствие претенциозности, хороший вкус. Кроме того, Дом-музей хранит богатейшее собрание раритетов: 27 тысяч экспонатов, — это корни культуры, без существования которых невозможно благополучное развитие ни нации, ни государства, ни мирового сообщества. Он по праву считается одним из немногих мест на земле, которые, по словам Паустовского, «полны огромной лирической силы и овеяны подлинной народной любовью; в этих местах — наше сердце, наши надежды, в них как бы сосредоточена вся прелесть жизни»4.
Неизменный интерес, удивление и восторг посетителей в любую пору года вызывает мемориальный сад вокруг Белой дачи. Чехов сажал его собственноручно и признавался, что стал бы садовником, если бы не был писателем. Он подбирал растения таким образом, чтобы цветение деревьев, кустарников, клумб и газонов не прекращалось круглый год. Этот принцип сохранён до наших дней, так же как и планировка участка, и ассортимент, и сами растения, перешагнувшие в своё второе столетие. Вместе с тем появляются и оправданные новинки: французская фирма «Мейян» вывела чайно-гибридный сорт розы под именем «Антон Чехов», и весной 2008 года два десятка таких розовых кустов были переданы в дар музею и высажены в мемориальном саду. Пресса оценила это событие так, будто бы сам хозяин вернулся в свой сад «вечной весны»5. Теперь розы «Антон Чехов» встречают посетителей вблизи входа в сад, с апреля по декабрь радуют ярким цветом и нежным ароматом.
В последние годы писатель Чехов всё чаще становится героем многочисленных книг, пьес, кинофильмов, и это не удивительно. Гораздо реже с наследием классиков случается то, что стало особой судьбой ялтинского дома: Белая дача живет как самостоятельный литературный герой, как художественный образ многих замечательных стихотворений, рассказов, повестей и романов. Одно из самых ранних таких литературных отражений встречается в стихотворении И. Бунина «Художник» (1908):
Хрустя по серой гальке, он прошёл
Покатый сад, взглянул по водоёмам,
Сел на скамью... За новым белым домом
Хребет Яйлы и близок и тяжёл.Томясь от зноя, грифельный журавль
Стоит в кусте. Опущена косица,
Нога — как трость... Он говорит: «Что, птица?
Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»Он, улыбаясь, думает о том,
Как будут выносить его — как сизы
На жарком солнце траурные ризы,
Как жёлт огонь, как бел на синем дом.«С крыльца с кадилом сходит толстый поп,
Выводит хор... Журавль, пугаясь хора,
Защёлкает, взовьётся от забора —
И ну плясать и стукать клювом в гроб!»В груди першит. С шоссе несётся пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
«Да-с, водевиль... Всё прочее есть гиль».
Бунин не называет имени Чехова, но немногими деталями воссоздаёт узнаваемый облик писателя и реалии его ялтинской усадьбы, расположенной на краю города у пыльного шоссе: новый белый дом на фоне тяжёлого горного хребта, покрытые галькой (обкатанными морскими камешками) дорожки, искусственные водоёмы для полива растений и даже журавль, прижившийся у Чехова и сопровождавший его в прогулках по саду. Стихотворение поражает удивительными сочетаниями: обилие ярких цветовых деталей позволяет зримо увидеть живописную картину — но эта экспрессивная картина складывается на фоне замедленного, томительного и скрытого потока сознания; ирония и жутковатый абсурдизм мгновенно проявляющейся творческой фантазии героя соседствуют с выношенными лирическими, щемящими скорбными чувствами автора. В итоге завершенный, гармоничный образ «художника» складывается вследствие того, что мы не только слышим его внутренний голос, но и видим его индивидуальное пространство, окрашенное как «чеховским», так и личным «бунинским» настроением.
Одно из лучших стихотворений, посвящённых Белой даче, было написано Ю. Левитанским — «Ялтинский домик»:
Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой,
вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой,
как мне ни странно и как ни печально, увы, —
старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы.Годы проходят, и, как говорится, сик транзит
глория мунди, — и всё-таки это нас дразнит.
Годы куда-то уносятся, чайки летят.
Ружья на стенах висят, да стрелять не хотят.Грустная жёлтая лампа в окне мезонина.
Чай на веранде, вечерних теней мешанина.
Белые бабочки вьются над жёлтым огнём.
Дом заколочен, и все позабыли о нём.Дом заколочен, и нас в этом доме забыли.
Мы ещё будем когда-то, но мы уже были.
Письма на полке пылятся, — забыли прочесть.
Мы уже были когда-то, но мы ещё есть.Пахнет грозою, в погоде видна перемена.
Это ружьё ещё выстрелит — о, непременно!
Съедутся гости, покинутый дом оживёт.
Маятник медный качнётся, струна запоёт...Дышит в саду запустелом ночная прохлада.
Мы старомодны, как запах вишнёвого сада.
Нет ни гостей, ни хозяев, покинутый дом.
Мы уже были, но мы ещё будем потом.Старые ружья на выцветших старых обоях.
Двое идут по аллее — мне жаль их обоих.
Тихий, спросонья, гудок парохода в порту.
Зелень крыжовника, вкус кисловатый во рту.
Как и Бунин, Левитанский обращает внимание на реалии (дом с верандой, свет лампы в мезонине, долетает гудок парохода в порту); так же, не называя имени своего героя, создаёт его портрет узнаваемыми зримыми и оценочными деталями («доктор в старинном пенсне и с бородкой... с улыбкой застенчиво-кроткой...»). Но своеобразие этого стихотворения в том, что оно наполнено мотивами чеховских произведений: здесь и характерный мотив уходящего времени, и аллюзии на «Чайку», «Дом с мезонином», «Вишнёвый сад», «Крыжовник»; обыграно широко известное чеховское высказывание о том, что если на сцене поставлено заряженное ружьё, то оно должно выстрелить; включена латинская фраза, напоминающая о профессии «вежливого доктора», и т. д. Гораздо сильнее, чем у Бунина, здесь выражены собственные переживания автора, чувство личной сопричастности с чеховской судьбой и миром его героев. Обращаясь к Чехову как будто от собственного имени («я старше сегодня, чем вы...»), Левитанский замечательно выразил мироощущение своего поколения интеллигентов, ценителей и знатоков чеховского творчества.
По настроению стихотворение Левитанского очень близко рассказу Ю. Казакова «Проклятый Север». Рассказ поражает щемящей нежностью, переполнявшей автора и его героев — моряков, отдыхавших в Ялте «после девяти месяцев отчаянной трепки в зимнем океане», — при посещении дома Чехова:
«...всё время неловко было, будто пришли, а хозяина нет, вот-вот вернётся и застанет нас. <...> вышли во двор, сели на лавочку под каким-то деревом, закурили. Глаза у моего друга были мокрые, скулы побелели, он щурясь оглядывал двор.
— Кувшины видал какие? — кивнул я на огромные глиняные круглые сосуды под водосточными трубами у флигеля. — Это при нём было?
— При нём, — сказал мой друг. Он всё знал о Чехове. — Тогда водопровод плохо работал, дождевую собирали.
Мы помолчали. Как-то нам стало очень грустно в этом доме и жалко чего-то.
— А сад какой! — сказал мой друг. — Это он сажал, знаешь? Очень это хорошо! А знаешь, есть такая фотография: стоит он в кабинете у стены, возле шкафа...»
Рассказ Казакова отличает обострённое восприятие личности Чехова, его судьбы и продолжающейся уже без него самостоятельной жизни его дома, наполненного вещами, когда-то доставлявшими хозяину радость. Это рассказ о людях, близких по духу Чехову, которые «всё знают» о нём, и тут же — о других посетителях, каких-то случайных, подвыпивших мужчинах и женщинах, которые «видно, не знали сами, как это их сюда занесло». На страницах русской прозы второй половины XX века всё чаще появляются герои второго типа, как принято говорить — представители массового сознания. Так, в смешном и грустном рассказе В. Шукшина «Петька Краснов рассказывает» герой, вернувшийся с юга, где лечил радикулит, привозит в свою деревню два самых ярких воспоминания: как ходил в ресторан и как смотрел домик Чехова. В ресторане пели «Очи чёрные» и танцевали, а в домике Чехова случилась забавная «хохма»: солидная женщина на каблуках, запутавшись в тряпичных тапочках, брякнулась на пол, так что все за животики взялись. Ещё запомнилось кожаное пальто, в котором Чехов ездил на Сахалин, и рост писателя: метр восемьдесят семь. Но «это родных не удивило — знавали и повыше. Это тогда экскурсантов почему-то очень всех удивило, и Петька удивился со всеми вместе. И сейчас хотел удивить».
Но, показав своего героя немного смешным, суетливым и, казалось бы, недалёким, Шукшин кончает рассказ с другим настроением: Петька сидит на крыльце родного дома наедине с тёплой ночью и милой сердцу скромной природой, и мысли его — о том, сколь велика земля и чего только нет на ней! И тогда совсем по-другому ему вспоминаются огромное тёплое море, пальмы, большие белые дома и чеховский домик, где хранится «кожанчик», в котором писатель «трясся через всю Сибирь» и потом заболел чахоткой... Такой финал характерен для Шукшина и в то же время вызывает в памяти многое из чеховской прозы: читателю верится, что раскрывающаяся душа героя сложнее и богаче, чем кажется по первому впечатлению.
Особая роль отведена Белой даче в таких крупных произведениях, как роман В. Каверина «Перед зеркалом» и повесть К. Паустовского «Время больших ожиданий». Написанные во второй половине XX века, они переносят читателей к событиям начала века и периоду гражданской войны.
Героиня Каверина, талантливая художница, приезжает в Ялту в 1914 году, через 10 лет после смерти Чехова. В письмах из Ялты она рассказывает о людях, знавших писателя или его близких, о памятных чеховских местах города. Даже на квартиру она устраивается у одной интеллигентной старушки, вдовы члена ялтинской городской управы, которая вместе с Чеховым принимала участие в сборе средств на постройку местного противотуберкулёзного санатория. На столе у хозяйки стоит известная фотография Чехова — в пальто, с палкой, с собаками; как говорится в романе, фотография с чеховским автографом.
В самое тяжелое время, в голодном и холодном Петрограде 1916 года героиню будут поддерживать книги Чехова: «Читаю моего любимого, необыкновенного, нежного Чехова — это тоже одна из сторон моей души».
Гражданская война вновь приводит девушку в Ялту. Ее другом и учителем становится Вардгес Суренянц, художник из передвижников: это реальный человек, который, как и некоторые другие реальные лица, свободно входит в вымышленный мир каверинского романа. Через несколько лет, когда героиня будет уже в эмиграции, встречи в Ялте обретут в ее памяти новый смысл: «Как-то в Ялте, которую я часто вспоминаю, мы с Вардгесом Яковлевичем пошли в домик Чехова. С каким трепетом рассматривала я его вещи! Мне казалось, что он жив и только уехал на время из дома... Вардгес Яковлевич рассказал мне тогда историю Лики Мизиновой. Он услышал ее от сестры Чехова Марии Павловны, у которой часто бывал. Я слушала с жадностью — ведь мы, женщины, всюду ищем своё».
Повествование о том, как герои учатся находить «своё» в доме Чехова, чувствовать Чехова «частью своей души» — самые волнующие страницы этой книги, где сплелись реальность и вымысел.
В автобиографической повести Паустовского приближение к чеховскому дому передано как движение собственной судьбы, как дорога через жизнь и смерть. Январской ночью 1922 года, сойдя с парохода в порту, он вышел в охваченный мраком город: «Желание, чтобы сейчас случилось нечто внезапное и решило мою судьбу, охватило меня. Эта ночь казалась мне пределом моей жизни, за ней должна была быть гибель или ослепительный свет». Двигаясь наугад, он наконец уперся в стену, в которой нащупал узкую калитку и вывеску; внизу, за стеной, чувствовался густой сад. «Я вынул спички и зажёг сразу три, чтобы вспышка огня была ярче обыкновенной. Я решил прочитать вывеску. Жёлтый огонь осветил ее, и я увидел только три слова: «Дом Антона Павловича...» Ветер задул спичку. Тотчас где-то выше по Аутскому шоссе хлопнул выстрел. Пуля низко пропела над оградой и с лёгким треском сбила ветку на дереве».
«Напряжённый, как по канату, путь через зловещий город» привёл его к дому Чехова. «Я не понимал, да и сейчас не понимаю, почему я пришёл на Аутку, именно к этому дому. Я не понимал этого, но мне уже, конечно, казалось, что я шёл к нему сознательно, что я искал его, что у меня было какое-то важное дело на душе и оно-то и привело меня сюда.
Какое же дело?
Я вдруг почувствовал глубокую горечь и боль всех утрат, настигавших меня в жизни. Я подумал о маме и Гале, о двойной, где-то далеко горящей и не заслуженной мною любви, о покойной Лёле, о внимательном и утомлённом взгляде Чехова через пенсне. Тогда я прижался лицом к каменной ограде и, стараясь изо всех сил сдержаться, всё же заплакал. Мне хотелось, чтобы калитка скрипнула, открылась, вышел бы Чехов и спросил, что со мной».
Этот отрывок из автобиографической повести, написанный лирической прозой, перекликается со стихотворением Саши Чёрного (1922), где выражено желание такого же тайного посещения «милого дома»:
Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных — пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом...День за днём толклись они, как крысы,
Словно был он мировой боксёр.
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь слушал скучный вздор.Я б тайком пришёл к нему, иначе:
Если б жил он, — горькие мечты! —
Подошёл бы я к решётке дачи
Посмотреть на милые черты.А когда б он тихими шагами
Подошёл случайно вдруг ко мне —
Я б, склонясь, закрыл лицо руками
И исчез в вечерней тишине.
Помимо собственных впечатлений, источником вдохновения для пишущих о Белой даче могла служить книга отзывов посетителей, заведённая М.П. Чеховой еще в 1911 году. Записи Савиной, Ходотова, Судейкиных и многих других лиц, побывавших здесь как в мирное, так и в военное время, по содержанию и благоговейному настроению перекликаются с чеховскими страницами в книгах Каверина и Паустовского. Документальная запись 1921 года, сделанная Щепкиной-Куперник: об ощущении остановившегося времени и странном чувстве личной причастности к великой судьбе — воспринимается как прообраз художественных писем-воспоминаний героини романа «Перед зеркалом». Не случайно и Михаил Булгаков, подружившись с Марией Павловной и испытав на себе особую притягательность этого дома, позднее придал его черты воображаемому «вечному дому» в финале романа «Мастер и Маргарита»6. Интересно, что этот последний приют дан в награду не только Мастеру и его подруге, но и их друзьям, которые будут приходить сюда по вечерам.
Многочисленные посетители, отзывавшиеся на высокую эмоциональную наполненность Белой дачи, в первую очередь замечали безыскусственность Дома, а не музея. Много раз бывая на чеховской Белой даче, просиживая часами на скамье в старом саду, Паустовский проникался зрением Чехова и его чувствами. Ему было дано увидеть, как Чехов, мучимый бессонницей, выходил в этот сад и «бродил в ночной темноте один, как бы забытый всеми... А рядом белел дом, ставший приютом русской литературы.
По рассказам моряков, — писал Паустовский, — я знал, что с палубы парохода можно было увидеть в сильный бинокль освещенное лампой с зеленым абажуром окно чеховского кабинета.
Странно было думать, что огонь этой лампы был зажжен на самом краю страны, что здесь обрывалась над морем Россия...»
Паустовский отметил и такую особенность: «Почему-то почти каждый человек, попавший в этот дом, начинал думать о своей судьбе, особенно если он проглядел свою жизнь и только сейчас спохватился. Почему так случилось, трудно сказать. Очевидно, гармоничность чеховской жизни и его подлинный оптимизм заставляли людей проверять свою жизнь по этим признакам»7.
Писатель Леонид Малюгин, автор пьесы о Чехове и биографической книги о нём, утверждал: «Ялтинский дом-музей Чехова известен в народе под именем «домик Чехова». Это ласкательное уменьшительное не случайно. Мне приходилось бывать во многих литературных музеях — и в нашей стране, и за рубежом — и ни один из них не вызывал такого ощущения уюта и задушевности, как этот белый дом. Ощущение такое, что пришел не в музей, а в гости. И даже не в гости, а к друзьям»8.
Сходные чувства выразила поэтесса Маргарита Алигер: «Я люблю и знаю этот дом давно — с детства — впервые я побывала здесь в 14 лет, школьницей — и наверно на всю жизнь. Я бывала здесь часто и запросто у Марии Павловны, когда зимовала в Ялте, и всегда чувствовала, что если отворится дверь и войдет Чехов, в этом не будет ничего странного. Думаю, что это чувство — высшая оценка этого дома и благодарность тем, кто его таким сделал и сохранил»9.
«Дом-музей? Нет, это просто дом Чехова, — написала сотрудник московского Института мировой литературы, известный чеховед Э.А. Полоцкая. — Редкое для музея чувство нетронутости, нетленности каждой вещи и всего уклада семьи... Жизнь писателя словно остановилась в день его последнего отъезда в Москву — и продолжается уже теперь, в вечности. Я и раньше представляла себе отдельные уголки этого дома — по многим фотографиям, воспоминаниям, письмам, копиям. Но вошла — и разрозненные кадры, бесплотно хранившиеся в памяти, вдруг ожили и составили какое-то удивительное, гармоническое сочетание — «ансамбль» чеховского дома! Вечная память Марии Павловне, давшей нам радость знакомства — нет, не знакомства, а прихода в гости к Чехову. И пусть никогда не засушится стиль этого дома. Дух гостеприимства и доброжелательства пусть всегда радует каждого, кто откроет калитку, ведущую в дом Чехова и в сад, который продолжает расти и цвести»10.
Одна из записей нового, XXI века сделана в мае 2003 г. Президентом России В.В. Путиным: «Дорогой, многоуважаемый музей. Приветствую твоё существование...»11 Здесь лаконично и остроумно обыграна цитата из «Вишнёвого сада» — последнего произведения, написанного Чеховым на Белой даче.
Встретив своё 90-летие как Музей, чеховский Дом на окраине Ялты уже более десяти лет живет в своём втором столетии. Лучшая награда всем людям, позаботившимся о его сохранении, — такие отклики посетителей: «Мы счастливы, что подышали воздухом Чехова, провели час, может быть, один из самых важных и трогательных в нашей жизни»12.
Примечания
1. ДМЧ. КП 4128. Книга отзывов Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. 1911—1967. Л. 95. 15 марта 1937 г.
2. Безчинский А. Путеводитель по Крыму. [1903] С. 250—252.
3. Советский энциклопедический словарь. М., 1982. С. 1589.
4. ДМЧ. КП 4128. Л. 147 об. 28 июля 1949 г.
5. Например: «Антон Чехов» прибыл в сад вечной весны // Южная газета. Ялта, 2008. № 15. 24 апр.
6. См.: Шалюгин Г.А. «Как странно здесь...» (Михаил Булгаков в чеховском доме) // Крымские пенаты: Альманах лит. музеев. Симферополь, 1996. № 3. С. 48.
7. Хозяйка чеховского дома. С. 44—46.
8. ДМЧ. КП 4128. 11 декабря 1963 г.
9. Там же.
10. Книга отзывов Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. 4 июня 1972 г.
11. Книга отзывов почетных посетителей Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. 4 мая 2003 г.
12. Книга отзывов Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. Л. Обухова (Союз писателей СССР). 7 мая 1981 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |