Рассмотрение художественных произведение с позиции развития исторической поэтики открывает целый ряд особенностей: начиная от специфики мировоззрения, самосознания личности в ту или иную эпоху, заканчивая вопросами, связанными непосредственно с композицией произведения1. Со временем в литературе происходит перемещение художественного внимания на событие рассказывания, поэтому все чаще используется прием взаимодействия точек зрения разных субъектов в рамках одной повествовательной ситуации. В этом смысле особый интерес представляет эпика А.П. Чехова, ее отнесенность к рубежу эпох придала ей переходный характер: с одной стороны, она сохранила определенные нарративные традиции 19 века, с другой — совершенно по-новому использует их приемы, за счет чего и достигается особый эффект в чеховских рассказах. Остановимся на рассмотрении одного из способов передачи внутренней речи персонажа, который перерастает в особый тип повествования, — это несобственно-прямая речь.
Внутренний монолог предполагает отнесенность речи к конкретному сознанию, а слово «внутренний» уже указывает на невысказанность речи. Итак, внутренний монолог — воспроизведение в языковой форме мыслей, переживаний, ассоциаций персонажей эпических произведений. Он в разной степени обособляется в авторской наррации, в зависимости от формы выражения (прямая, косвенная, смешанная речь). В художественном произведении традиционного нарратива речь изображающая, речь нарратора, четко отделяется от речи изображенной, речи персонажей (используется прямая и косвенный способ передачи чужой речи). На рубеже веков появляется особые приемы передачи внутренней речи, при которой речь развертывается без явного вмешательства нарратора, с элементами грамматической неоформленности, имитирует эмоционально-мыслительную деятельность персонажа2. Таким образом, на первый план выступает субъективность персонажа в тексте нарратора, что порождает текстовую интерференцию. Такой особый тип речи приобретает и особые формы выражения, в которых совмещаются предметность, непосредственность восприятия и передачи.
Несобственно-прямая речь представляет собой промежуточный тип между прямой и косвенной речью. Данный способ передачи строится на грамматических формах косвенного стиля, но при этом отсутствует какой-либо глагол, вводящий чужую речь, вместе с этим, сохраняются смысловые нюансы, относящиеся к «субъекту акта высказывания», как при прямой речи. Известен ряд признаков, указывающих на присутствие в тексте несобственно-прямой речи: риторические вопросы, восклицания, параллельные конструкции, разговорный синтаксис, междометия, стилистически маркированная лексика.
В несобственно-прямой речи:
1) отсутствует четкое обособление при наррации;
2) отсутствует графический маркер — кавычки;
3) относится к нарратору;
4) сохраняет черты индивидуального стиля персонажа на разных уровнях.
Все исследователи, писавшие о несобственно-прямой речи, отмечали ее биполярность: формально речь принадлежит нарратору, содержательно — относится к области мышления персонажа3. Нас же в первую очередь интересует эффект, производимый этой биполярной природой: отсутствие ясного указания в самой синтаксической конструкции несобственно-прямой речи на переход от комментарий нарратора к речи персонажа приводит к возникновению неопределенности, полутонов, осознанной двузначности на границе между нарратором и персонажем. Именно этот эффект, на наш взгляд, имеет огромное значение в чеховском повествовании. Обратимся к примерам:
Фрагмент представляет собой часть внутреннего монолога Якова из рассказа «Скрипка Ротшильда»:
«Но ничего этого не было даже во сне, жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад — там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берет. И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков?» (8, 303—304).
Текст формально принадлежит нарратору, но уже на речевом уровне выражает позицию Якова через такие слова и обороты: «жизнь прошла без пользы», «ни за понюшку табаку», «ничего, кроме убытков и таких страшных, что даже озноб берет». Эмоциональность придает риторический вопрос: «И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков?» Слова из лексикона Якова, «польза», «убытки», часто повторяются в тексте нарратора. Причем отсутствуют какие-либо маркеры, указывающие на принадлежность речи сознанию персонажа.
Рассмотрим следующий фрагмент («Ионыч», Старцев):
«Было ясно: Котик дурачилась. Кому, в самом деле, придет серьезно в голову назначать свидание ночью, далеко за городом, на кладбище, когда это легко можно устроить на улице, в городском саду? И к лицу ли ему, земскому доктору, умному, солидному человеку, вздыхать, получать записочки <...>? К чему поведет этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают? Так думал Старцев, бродя в клубе около столов, а в половине одиннадцатого вдруг взял и поехал на кладбище» (10, 30).
Здесь маркер, указывающий на присутствие сознания персонажа в речи повествователя, есть: «так думал Старцев», но вынесен в новое предложение, т. е. отсутствует тесная синтаксическая связь с предыдущими высказывании, как в косвенной и свободной косвенной речи подчинительная конструкция одного предложения другому. Речь нарратора приближена к речи персонажа разговорными оборотами («таскаться по кладбищам, делать глупости, над которыми смеются даже гимназисты»), риторическими вопросами, не говоря о психологической составляющей — неуверенности в правильности поведения самого Старцева, что приводит к подобным рассуждениям.
Часто несобственно-прямая речь имеет безличный характер или не имеет каких-либо указаний на субъект сознания, что еще более размывает границу между речью нарратора и персонажа, делает ее трудно отличимой, но и обогащает ее возможностями интерпретаций. Например:
«Где-то, в какой стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?» («Черный монах»).
«Запахло зимой» («Студент»).
«Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол...» («Учитель словесности»).
В таких случаях большое значение приобретает контекст.
Одной из разновидностей несобственно-прямой речи является так называемое несобственно-прямое восприятие. Восприятие передает не речь персонажей, не внутренние монологи, а описывает то, что мог бы чувствовать персонаж в той или иной ситуации, но в речевом плане это ощущение им не выражено, но доступно для всевидящего повествователя. Такая передача строится главным образом на тематическом и оценочном признаках «точки зрения» персонажа. Этот прием приближает читателя к персонажу тем, что указывает именно на какие-то ощущения, эмпирически переживаемые только читателем, таким образом, читатель через свой опыт начинает понимать, оценивать персонажа. Например:
«Ему душно и жарко, а тут еще разгулявшееся апрельское солнце бьет прямо в глаза и щиплет веки» («Гриша», Гриша).
«Душно и жарко», «солнце бьет прямо в глаза и щиплет веки» двухлетнему мальчику Грише, но персонаж не говорит и не думает так, всевидящий повествователь оформляет его «ощущения» в своей речи.
В следующем примере представляется аудиальное восприятие персонажа, хотя о его принадлежности Наде можно понять лишь по контексту:
«Уже проснулась бабуля. Закашлял грубым басом Саша. Слышно было, как внизу подали самовар, как двигали стулья» («Невеста»).
Данный фрагмент принадлежит речи всевидящего повествователя, но описываемые ощущения, «слышно было», могут быть отнесены персонажу. Причем номинация «бабуля» соответствует речевому поведению Нади.
В следующем примере передаются «ощущения» Рагина. Но прямое указание на его речь или мышление отсутствует. Экспрессивная риторическая конструкция и местоимение «ты» указывают на присутствие сознания персонажа в тексте повествователя:
«Оставшись один, Андрей Ефимович предался чувству отдыха. Как приятно лежать неподвижно на диване и сознавать, что ты один в комнате! Истинное счастие невозможно без одиночества» («Палата № 6», Рагин).
Следующий пример интересен тем, что в нем границы между несобственно-авторской речь и несобственно-авторским восприятием размыты:
«Как было душно, как жарко! Как долго шла всенощная! Преосвященный Петр устал» («Архиерей»).
Достаточно близкий к несобственно-прямой речи и несобственно-прямому восприятию другой тип — несобственно-авторское повествование.
От несобственно-прямой речи его отличает не передача чужих мыслей или впечатлений, а непосредственно повествование, при котором, речь нарратора приобретает стилистические особенности речи персонажа4.
Такое повествование называют «заражением» (Л. Шпитцер), скрытым цитированием, свободным косвенным дискурсом (Е.В. Падучева).
Важно учесть, что в повествовательном фрагменте может не быть стилистических маркеров присутствия «точки зрения» персонажа. Но его позиция выражается в самом восприятии описываемых явлений. Например:
«Ветер стучал в окна, в крышу: слышался свист, и в печи домовой жалобно и угрюмо напевал свою песенку. Был первый час ночи. В доме все уже легли, но никто не спал, и Наде все чуялось, что внизу играют на скрипке. Послышался резкий стук, должно быть, сорвалась ставня» («Невеста»).
Здесь тесно связаны несобственно-авторское повествование и несобственно-прямое восприятие. Обилие глаголов, указывающих на слуховое восприятие: «ветер стучал в окно», «слышался свист», «послышался резкий стук», — свидетельствует о передаче ощущений персонажа, так как именно Надя со своей пространственно-временной позиции может слышать все эти звуки, но эти ощущения передаются через речь повествователя.
То же можно сказать и о следующем фрагменте:
«Отпустив Таню к гостям, он вышел из дому и в раздумье прошелся около клумб. Уже садилось солнце. Цветы, оттого что их только что полили, издавали влажный, раздражающий запах. В доме опять запели, и издали скрипка производила впечатление человеческого голоса» («Черный монах», Коврин).
Повествователь описывает сад, но в таком изображении превалируют звуковые, обонятельные ощущения («влажный, раздражающий запах», «запели», «скрипка производила впечатление человеческого голоса»), которые могут быть доступны персонажу, прогуливающемуся по саду.
Приведенные примеры дают основание считать, что несобственно-прямая речь, несобственно-прямое восприятии, несобственно-авторское повествование имеют одну природу, просто изображают несколько разные явления: речь, мыслительные процессы, наделяют персонажа человеческими ощущениями.
С такой специфической природой связаны разногласия исследователей в классификации того или иного способа передачи чужой речи или типа повествования. Неоднозначные трактовки для нас принципиальны, поскольку это как нельзя лучше обнаруживает специфику текстовой интерференции. Она совмещает в себе различные черты, что делает ее трудно отличимой от так называемого традиционного нарратива и способов передачи чужой речи. За счет своей гибридной природы такой тип повествования (и несобственно-прямая речь, несобственно-прямое восприятие и несобственно-авторское повествование) обогащают речевой план произведения. Нарратологами характеризуется такой способ повествование как «вчувствование».
Исследователи часто отмечают «завуалированность, «замаскированность» видов текстовой интерференции, по большему счету это относится к несобственно-прямой речи и несобственно-авторскому повествованию. Отчасти такая особенность этих видов связана со стремлением передать тонкие, постоянно изменяющиеся психологические процессы, некоторую неопределенность сознания. Тогда как при использовании прямой или косвенной речи психологизм трудно уловимых процессов сознания разрушается конкретностью конструкций, слишком явной передачей.
Главной особенностью несобственно-прямой речи и несобственно-авторского повествования является, на наш взгляд, их биполярность, т. е. отнесенность к двум субъектам сознания, нарратора и персонажа, хотя стоит отметить, что некоторые виды косвенной речи, в частности, свободная косвенная речь, где сильна персональная составляющая передаваемого высказывания, тоже имеют тенденцию к биполярности.
Итак, в рамках одного повествовательного фрагмента, непосредственно речи нарратора, могут соединяться минимум две «точки зрения»: нарратора и персонажа или персонажей. Они могут быть выражены имплицитно, в этом случае отсутствует обособление, и понять, чья именно позиция представлена в повествовательном тексте, можно ориентируясь на такие факторы, как особенности речи, присутствие оценки, психологические предпосылки такой оценки и пространственно-временные координаты восприятия, т. е. по тем категориям, которые описал Б.А. Успенский в книге «Поэтика композиции»5.
Текстовая интерференция способствует стиранию границы между речью нарратора и «чужой» речью персонажа, между речью изображенной и изображающей, что ведет к многоплановости повествования и ослаблению роли нарратора как объективной инстанции. Многоплановость повествование создается за счет смешения и совмещения различных «точек зрения» в повествовательном тексте.
Примечания
1. Подробнее см.: Бройтман С.Н. Историческая поэтика: уч. пособие. М.: РГГУ, 2001.
2. См.: Sierotwieński S. Słownik terminów literackich. S. 159; Wilpert G. von Sachwörterbuch der Literatur S. 411; Урнов Д.М. Внутренний монолог // ЛЭС. С. 65.
3. См.: Sierotwieński S. Słownik terminów literackich. S. 163; Wilpert G. von Sachwörterbuch der Literatur S. 260—261; Молдавская Н. Несобственно-прямая речь // Словарь литературоведческих терминов. С. 238—239.
4. См.: Кожевникова Н.А. О соотношении речи автора и персонажа // Языковые процессы современной русской художественной литературы. Проза. М., 1977. С. 7—98; Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2008. С. 220—228.
5. Существуют разные классификации, относящиеся к фокализации, но мы, принимая во внимание некоторые из них, будем основываться на типологии Б.А. Успенского.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |