Приложение. Татьяна Рѣпина. Комедия в четырех действиях. Сочинения А.С. Суворина

Предисловие

Пьеса эта была написана в 1886 году и представлена в цензуру под заглавием «Охота на женщин». Это заглавие, которое, по моему мнению, выражало смысл пьесы, не было одобрено драматической цензурой и было изменено мною сначала на «Женщины и мужчины», потом — на «Татьяну Репину». Упоминаю об этом потому, что пьеса была напечатана в нескольких экземплярах и есть ее экземпляры с заглавием «Охота на женщин» и с заглавием «Женщины и мужчины». В 1886 году «Татьяна Репина» предполагалась к постановке на Александринском театре и роли были розданы. Но по обстоятельствам чисто личным, вполне от меня зависевшим, я взял пьесу обратно. Ко времени её постановки на Александринском театре в 1888 г. я ее значительно переработал, несколько явлений написал заново, вставил новые лица, одним словом, почти не осталось ни одной страницы в том виде, в каком она была напечатана в 1886 году.

Издавая третье издание в 1886 году, я снова пересмотрел пьесу довольно тщательно и внёс в нее некоторые поправки. Есть мелкие поправки и в этом, четвертом, издании.

Действующие лица

Молодые люди, актёры, актрисы, слуги и рабочие.

Действие в провинциальном университетском городе. Представлена в первый раз на Императорском Александринском театре 11 декабря 1888 г., в бенефис г-жи Абариновой. В Москве, в первый раз в Императорском Малом театре, 16 января 1889 г., в бенефис г-жи Никулиной.

Действие первое

Роскошный номер в гостинице большого провинциального города. В расстановке мебели заметна артистическая рука. Письменный столик с книгами и бумагами. Большое зеркало. Круглый стол посредине.

Явление I

При поднятии занавеса Даша вносит в комнату поднос с бутылкой вина и стаканами. Сабинин входит, смотрит бутылку на свет и закуривает сигару. Котельников при входе останавливается у открытой двери в коридор. Репина за сценой.

Репина (за сценой). Смотрите же, непременно на мой бенефис...

Котельников. Если продам шерсть, то и бенефис, и шампань... До свидания, Татьяна Петровна! (Посылает рукою поклоны и затворяет дверь). Прелесть что за женщина!..

Сабинин. Садись. Мне надо поговорить с тобой.

Котельников. Секреты?

Сабинин. При ней нельзя. Налить? Настоящий шато-лафит.

Котельников (наливает стакан воды). Я лучше водицы... шато-канар. У меня в деревне шато-канар прямо из криницы. Ну, говори.

Сабинин. Я разорён.

Котельников. Не ново. Твой барометр всегда показывает великую сушь... в карманах.

Сабинин. Совсем. Понимаешь? Заложен и перезаложен.

Котельников. А нос заложен?

Сабинин. Как это глупо!

Котельников. Что ж, в Земельном банке?

Сабинин. И в Земельном, и у жидов. Десять тысяч надо...

Котельников. Деньги хорошие. Подлей-ка мне в шато-канар лафитцу...

Сабинин (наливает). Ты не можешь мне одолжить на вексель?

Котельников. А вексельная бумага на десять тысяч что стоит?

Сабинин. Это мне хорошо известно: тринадцать рублей восемьдесят копеек.

Котельников. Тринадцать рублей восемьдесят копеек чистая вексельная бумага. А когда ты напишешь на ней своё обязательство, — она ничего не будет стоить.

Сабинин. Как так?

Котельников. А так. Цена векселю, тобой подписанному, — грош.

Сабинин (встаёт). Свинья ты...

Котельников. Сильно сказано...

Сабинин. Тебе не жаль, что моё имение, из древнего дворянского рода, перейдёт к жидам...

Котельников. К роду ещё более древнему... иерусалимских дворян? Жаль. Но что делать? — ты сам виноват.

Сабинин. Не я один в таком положении.

Котельников. В том-то и беда, что ты — не единственный.

Сабинин. Значит, общие причины есть.

Котельников. Конечно, есть. И я под этими причинами. Но видишь: я существую, работаю, торгую...

Сабинин. Ты рассуждаешь, как сытый.

Котельников. А ты хочешь быть сытым, даже пресыщенным, ничего не делая? Меблируй-ка свою голову новой мебелью. А то ведь там ничего нет, кроме винного погреба и будуара с женщинами.

Сабинин. Когда лучше женщин ничего нет...

Котельников. Особенно ничего не делающих.

Сабинин. Курсистки — не моего романа.

Котельников. В России миллионы женщин дело делают, а любовь у них только между прочим.

Сабинин. Не моего романа...

Котельников. А Татьяна Петровна твоего романа? Она ведь делает дело.

Сабинин. Играет-то? Это разговор один, да и то о любви.

Котельников. Да ведь и тут надо учить роли, репетировать. Рабочее время для всех настанет. А кто не хочет работать — кто виноват?

Сабинин. Кто виноват?! Чёрт виноват. Я знаю, что мне скверно — и довольно. А эту философию — к дьяволу!.. Неужели не дашь?.. Хоть пять тысяч дай. Будь друг...

Котельников. Говорю тебе, нету.

Сабинин. Да ты пойми, что мне — петля, хоть ступай и грабь...

Котельников. Да ведь тебе не привыкать, — ты давно живёшь на границах гражданского и уголовного права.

Сабинин. Вот друзья! А ещё жидов ругают. Сами жиды! Придётся просить у Зоненштейна.

Котельников. Попробуй! Двенадцать языков приходили на Россию — ничего, отделались. Теперь пришёл тринадцатый язык — Иуда с золотой мошной... От этого отделаться потруднее. Этот жид при помощи своего банка полгубернии скупил.

Сабинин. А ты поручись за меня у него.

Котельников. Поручиться за тебя — заплатить за тебя.

Сабинин. Ну, попроси его отсрочить продажу моего имения.

Котельников. Да я с ним не в ладах. Знаешь, что случилось?

Сабинин. Что такое?

Котельников. Сидим с ним у губернаторши; он просит её посетить синагогу, послушать кантора: поёт, говорит, как Мазини. Губернаторша обещает и просит его показать ей золотого тельца в синагоге...

Сабинин. А разве золотой телец?..

Котельников. Ну вот она, как и ты, думала, что золотой телец в синагоге. Я и говорю ей: золотой телец теперь у барона Ротшильда, а у г. Зоненштейна только золотой поросёнок. Вообразите, говорю, сударыня, что может сделать при помощи золотого тельца барон Ротшильд, если г. Зоненштейн при помощи золотого поросёнка может всякому подложить большую свинью, которая слопает кого угодно. Губернаторша засмеялась, а Зоненштейн свирепо поглядел на меня...

Сабинин. Ты это сочиняешь...

Котельников. Во всяком случае, мой друг, я тебе ничем помочь не могу: ни лично, ни при посредстве иерусалимских дворян, вытряхивающих карманы российского дворянства. Addio, cher ami, тысячу поклонов Татьяне Петровне (Уходит).

Явление II

Сабинин, потом Раиса Соломоновна

Сабинин. Ах, как мне скверно!.. (Ходит по комнате). А ведь этот милый друг подбирается к Тане... А, впрочем, что-ж?.. Сам был другом и знаю, что это за штука. Если б за воровство чужих жён наказывали так, как наказывают за воровство медного гроша, я давно был бы в Сибири... на каторге, как рецидивист. Чуть зазевается муж — стащишь. Да и нельзя иначе: женщина — это такая вещь, которую ужасно легко украсть, потому — сама в руки идёт, да ещё приговаривает: украдь!.. украдь!.. Тьфу, пропасть, тут — петля, а я о чём думаю!.. (Легкий стук). Кто там? Войдите.

Раиса Соломоновна (осторожно входит и осматривается). А Татьяна Петровна у себя?

Сабинин. Нет.

Раиса Соломоновна. Здравствуйте, Петр Иванович. Вы как будто меня не узнаёте?

Сабинин. Вас? Такую известность? Дайте мне на вексель десять тысяч, так я буду праздновать ваш 50-тилетний юбилей всенародно...

Раиса Соломоновна. Да мне и от рождения-то 35 годов нет. Что вы? Я служила у банкира г. Зоненштейна в конторе и знаю, что такое векселя... Это вот — фьюить!.. ищи по всем дорогам. А я вам... такого другого хорошего векселя во всём свете нет, как вот этот... Эта бумажка стоит сто тысяч. От Веры Александровны (передаёт письмо).

Сабинин. Почему же не по почте?

Раиса Соломоновна. Почта по адресу не всегда находит, а я всякого без адреса найду.

Сабинин. Почтовый голубь...

Раиса Соломоновна. Голубка...

Сабинин. Голубка? Сомневаюсь...

Раиса Соломоновна. Напрасно. Что я говорю, то верно. Такого интересного письма вы никогда не читали... Сама видела, как она писала... Перо это ходит, а лицо так и сияет...

Сабинин (старается зажечь свечу). Сияет?

Раиса Соломоновна. Честное и благородное слово. Ведь она, знаете, как в вас влюблена... И женщина-то какая!.. Молодая, красивая, богатая... Да позвольте. Вы свечку не умеете зажечь. Что значит — барин!.. У меня, видите — моментально (зажигает свечу).

Сабинин. Весьма обязали (вынимает из конверта письмо и, по-видимому, не читая его, сжигает).

Раиса Соломоновна (бросается к нему, Сабинин её отстраняет). Что вы наделали? А?.. Да как же мне сказать Вере Александровне?

Сабинин. Так и скажите. Теперь — до приятного свидания...

Раиса Соломоновна. Я к вам всей душою, а вы... Я ли не служила вам и Татьяне Петровне?.. Я всем служу, как честная и благородная женщина...

Сабинин. Хорошо. Я вас сейчас представлю Татьяне Петровне, как почтового голубя. А то ведь она знает вас только как поклонницу своего таланта и продавщицу всякой дряни. Угодно?

Раиса Соломоновна. Прощайте. Я пренебрегаю вами... Вы думаете, что я ничего... Так, бедная женщина... Ошибаетесь, господин, ошибаетесь!.. Вы увидите, что я тоже что-нибудь значу, даже очень, оченно. Увидите, увидите... (Уходит).

Сабинин (смеётся). Особа, нечего сказать... Хороша и Вера Александровна! Поручает письма такой прощелыге. Но я поступил блистательно. Мгновенно явились у меня соображения... Смотрю на эту дуру, а в голове... Тьфу, пропасть... опять о вздоре... Меблируй, говорит, голову новой мебелью... Вера Александровна — вот она новая мебель... Но как от старой избавиться?.. Ведь и её жаль...

Явление III

Репина и Сабинин

Репина. Правду Раиса сказала, что твоё имение продаётся?

Сабинин. Ты её встретила?

Репина. Встретила.

Сабинин. Удивительно, как это всем известно!..

Репина. А сколько надо внести?

Сабинин. Десять тысяч!

Репина. Ух, сколько! Ах, ты, мой бедняжка... Вот будь у меня деньги, я бы тебе сейчас, с наслаждением...

Сабинин. Я не взял бы...

Репина. Это почему?

Сабинин. Да хоть потому, чтоб не походить на женщин.

Репина. Не все женщины живут на счёт мужчин...

Сабинин. Знаю, знаю. Ты — исключение из общего правила...

Репина. Ты не в духе?

Сабинин. Чему радоваться? Надо ехать к Зоненштейну, хлопотать...

Репина (смотрит в зеркало). Даже не замечаешь моего нового платья...

Сабинин (оживляясь). А в самом деле... В новом платье — почти новая женщина... Мода это понимает — она вечно хлопочет о том, чтоб сделать из одной женщины многих. Повернись... Ещё!.. Пройдись теперь. Прекрасно!..

Репина. Нравится?

Сабинин. Ансамбль хорош. Сочетание цветов — очень милое. Кружева натуральные. Подделок терпеть не могу. Всё действительно хорошее только из Европы...

Репина. Кроме женщин.

Сабинин. А что были бы русские женщины без парижской моды? Сколько раз я советовал тебе — выписывать из Парижа. Вот Сара Бернар...

Репина. Да у Сары Бернар только и хорошего, что платья...

Сабинин. Ну, не говори. Есть что-то такое у неё... Чёрт знает что, а есть...

Репина. Вам всё нужно что-то такое... je ne sais quoi, как вы говорите.

Сабинин. А разве можно определить, почему женщина мне нравится?

Репина. Как? Ты до сих пор не знаешь, почему я тебе нравлюсь?

Сабинин. Не горячись...

Репина. Любовь — вздор, если она держится только на одном je ne sais quoi.

Сабинин. Вот как! Ну, а ты, за что ты меня любишь?

Репина. У женщин об этом не спрашивают...

Сабинин. Вот тебе раз!..

Репина. Каким тоном ты это говоришь?

Сабинин. Что ж мне камертон с собой носить, что ли?

Репина. А ещё аристократ!

Сабинин. При чём же тут аристократизм?

Репина. А при том, что ты придаёшь ему громадное значение... Ты тщеславен... Сабинин!.. Какая громкая фамилия!.. А кто тебя знает? Петербургские дамы и светские кутилы?! А меня все знают, я — талант, меня все искали. Выше таланта ничего нет. Будь ты хоть от Рюрика, а талант прямо от Бога...

Сабинин. Мы все от Бога...

Репина. Разве ты в Бога веруешь? У тебя ни веры, ни нервов; вместо нервов — верёвки, а вместо крови — вино.

Сабинин. По крайней мере, не вода. Так ты меня любишь за моё ничтожество? Ты желала бы, чтоб я перед тобой благоговел, ловил каждое твоё слово?.. Ну, а с высоты своего таланта ты, в виде подачки, давала бы мне любовь свою?

Репина. Какой вздор!

Сабинин. Ты веришь в Бога, в искусство, в своё призвание, а я ни во что не верю. Прекрасно. А я думаю, что ты веришь в тряпки, в наряды, в модисток, в блеск. Да, ты любишь всё это больше, чем это твоё искусство... Пожалуйста, не перебивай... Я тебя знаю очень хорошо и люблю в тебе женщину, а вовсе не твой талант и твоё какое-то там призвание. В искусстве я — профан, а рецензенты, которые тебя хвалят, может быть, понимают меньше, чем я.

Репина. Ну, конечно! Где им понимать?! Публика тоже не понимает. Меня захвалили, я возмечтала о себе до того, что желаю, чтоб такой аристократ, как ты, предо мною преклонялся. Какая честь для меня!.. Нет, ты меня не можешь понять...

Сабинин. Если понять тебя нельзя, то кто же виноват?

Репина. Ты — мясо, бифштекс...

Сабинин. Славный, с кровью...

Репина. Бездушный...

Сабинин. Зато у тебя много души, — на двух хватит...

Репина. Ты меня мучить хочешь...

Сабинин. Сама начинает, а я виноват. Нет, уж лучше уйти от греха... (Берет шляпу).

Репина. К Олениной?

Сабинин. Я тебе уже сказал, что в банк...

Репина. Знаю я эти банки!.. Ты обманываешь меня.

Сабинин (кладёт шляпу). Я обманываю? Сама выдумала какую-то Оленину...

Репина. Я её не выдумала — ты отлично знаешь.

Сабинин. Ты её выдумала, как свою соперницу, — вот о чём я говорю. Не понимаешь ты, что ли?

Репина. Ты нуждаешься в деньгах и хочешь на ней жениться...

Сабинин (старается засмеяться). Вот, в самом деле, богатая мысль!.. Жениться на богатой... Благодарю. (Другим тоном). Ах, ты ревнивица! Ну, давай ручку на счастье.

Репина (бьёт его по руке). Вот тебе.

Сабинин. Больно. Сумасшедшая...

Репина. Затем и бьют, чтоб больно было.

Сабинин. Ну, полно же (хочет её обнять).

Репина (отстраняется). Пожалуйста!.. Не воображай, что я шучу... Я тебе мешаю... Что со мной церемониться, с актрисой... Оленина денег даст... на содержание возьмёт!..

Сабинин. Как ты смеешь говорить такие мерзости?

Репина. Что? Ты на меня кричишь? Правда глаза колет...

Сабинин. Ты лжешь! Я больше не намерен выслушивать подобные гадости. Моё терпение лопнуло. Имею честь кланяться...

Репина. Подлые люди всегда так поступают... Ты нарочно вывел меня из себя, чтоб я тебе наговорила... чтобы ты мог придраться к случаю... оскорбить меня, бросить в меня грязью... покинуть! Это подло, подло! Убирайся к своему сокровищу!.. Иди, иди!..

Сабинин. С тобой говорить невозможно... Прощайте.

Репина (смотрит ему вслед и с криком бросается к нему на шею). Прости меня, прости... Я виновата... Я люблю тебя... Я не могу подумать, что ты можешь меня променять на другую... Со мной Бог знает, что делается... Я мучусь, мучусь... Ты не сердишься, нет? Ты в самом деле, меня не обманываешь?.. Ну, смотри мне прямо в глаза... Ты правду говоришь?..

Сабинин. Ах, Таня, Таня! Ну, можно ли так? Такая ты умница, такая даровитая, и вдруг...

Репина. А ты зачем меня сердишь? Разве кто тебя так полюбит, как я?

Сабинин. За тобой целый рой поклонников — ведь я же не ревную... без толку...

Репина. Ну, хорошо, хорошо... Не говори так... Говорят, кто не ревнует, тот не любит... Но ты ведь любишь?

Сабинин. Как же не любить тебя? Но надо быть благоразумной. Ты видишь, каково моё положение... Надо просить, хлопотать...

Репина. Хочешь, я для тебя к Зоненштейну съезжу? Он для меня всё сделает...

Сабинин. Сохрани Бог. Да он мизинца твоего не стоит... Что выдумала! У меня есть ресурсы... До свидания же, голубушка... Вечером непременно буду.

Репина. А вечером меня не будет дома. Кутить поеду.

Сабинин. С кем это?

Репина. У актрисы спрашивает? Охотники найдутся.

Сабинин. Как же это ты меня-то ревнуешь, а сама кутить собираешься?

Репина. Ну, шучу, шучу... Как я рада, что мы помирились... Приезжай скорей — вместе пообедаем, поедем за город... Хорошо?..

Сабинин. Съезжу в банк и оттуда прямо к тебе... Но обедать — едва ли... Ты знаешь, какая возня занимать деньги. Может, придётся пообедать с кем-нибудь из банковских, поговорить с адвокатом, условиться, съездить к нотариусу... Ведь жилы вытянут...

Репина. Какое это проклятое дело — деньги!

Сабинин. И ведь какая несправедливость: иному они совсем не нужны, а у него сундуки с золотом. Сидит на них, как собака на сене... Ну, давай ручку на счастье... Ведь ручка-то какая! Ведь её мало целовать — её съесть хочется... (Целует руку). Вот так, и так, и этак...

(Уходят оба. Из передней слышится говор. Через минуту Репина возвращается с Кокошкиной.)

Явление IV

Репина и Кокошкина

Репина. Благодарю вас, что вспомнили меня.

Кокошкина. Кто вас не вспомнит! За ваш талант полжизни отдать можно.

Репина. Не завидуйте! Вы так счастливы.

Кокошкина. Счастлива? Занята — это вернее. Только успеешь по хозяйству распорядиться, детей поднять да напоить и накормить, как уж студенты, гувернантки, земцы, профессора, знакомые. Тому надо уроки отыскать, за того заступиться, тому гувернантку рекомендовать, тому на дорогу собрать. Не знаю, как уж это сделалось, а все ко мне. А тут ещё муж в земстве служит. Земская медицина, земские школы, подряды, земские губернаторы... Ну, даже земских губернаторов нашла! Это уж всегда у меня так — не успеваешь за языком соображать. Так он вперёд и летит (смеётся). Зато я со всеми в ладу — с классицизмом и реализмом, с губернатором и земством и даже с судами и полицией...

Репина. Ни с кем не ссоритесь?

Кокошкина. Ни с кем. Что проку в ссорах? Бог с ними. Вот спорить я со всеми готова, с министрами спорила... Есть случаи, если женщина не заступится, — никто не заступится. У женщин, по-моему, вот эта храбрость должна быть — заступиться за обиженного и помочь ему. Для молоденькой женщины и у государственного человека время найдётся, а маленькая женская ручка на весах правосудия — тяжёлый свод законов перетянет...

Репина. Конечно.

Кокошкина. Ну вы, наша дорогая, слава Богу?

Репина. Что мне делается? (Входит горничная и подаёт карточку). Михаил Алексеевич Адашев? Проси, проси.

Кокошкина. Уж не известный ли это литератор?

Репина. Должно быть, он. Мы были приятелями в Петербурге.

Кокошкина. Пожалуйста, познакомьте меня. Иногда так нуждаешься в печати. Ведь это сила теперь, а в будущем — у, какая сила!..

Явление V

Адашев, Репина и Кокошкина

Репина (бросаясь навстречу). Михаил Алексеевич, вы?

Адашев. Как видите. Еду в Крым чинить свои нервы и не утерпел, чтобы не повидать вас.

Репина. И благодарить не знаю как. Расцеловала бы, да...

Кокошкина. Можете, можете. При друзьях всё можно.

Репина. Позвольте вас представить...

Кокошкина. Анна Львовна Кокошкина. Очень счастлива с вами познакомиться... Вот если б вы... Истинно бы осчастливили, если б пожаловали ко мне. Татьяна Петровна, привезите ко мне мсьё Адашева.

Адашев. К вашим услугам.

Кокошкина. Ведь вы в Петербурге провинцию совсем не знаете. Все вы там, министры, литераторы, дипломаты, только проекты сочиняете для нас... Мы без вас дохнуть не можем. В чём ходить, что делать, что думать, как думать — всё из Петербурга. Иногда и подумала бы по-своему — да куда уж, газеты предупредят... Губернатор поедет в Петербург со своим мнением, а приедет с чужим... Земец поедет туда с серьёзными представлениями, а вернётся — из оперетки куплеты поёт... За всю Россию вы думаете и соображаете, точно у нас и ума нет... Вот вы бы пожили у нас да наблюли... Ведь заграницей вы всё изучаете, всё смотрите?..

Репина. Да что они изучают заграницей? Увеселительные места да иностранную монету...

Кокошкина. Вы правы, голубушка. У нас видеть нечего... а что им за дело, что у нас есть кого полюбить, кого пожалеть. Но на это надо много сердца. А ведь петербуржцы — это лёд, голове своей поверили, — точно она и Бог весть что и целым миром управлять может. Да и неправду говорят они — и смотреть у нас есть что, и поговорить есть с кем...

Адашев. Я этого не думаю отрицать. Где люди, там и интерес.

Кокошкина. Мы здесь больше русские, чем вы там... Вы даже своих талантливых людей не цените, зато у иностранцев ручку целуете. А по мне русский талант лучше всякого иностранного. Русский талант даёт мне не только удовольствие, но и гордость... Это наше, родное... Это возвышает, умиляет. Кто даёт нам славу и силу в Европе, в мире? Русские таланты, русские гении. Они завоёвывают нам симпатии в Европе, они дают нам положение...

Адашев. Не в Европе только, но во всём мире. Пушкин и Толстой переведены на 40 языков, стало быть, они одни говорят о нас сорока народам.

Кокошкина. Вот видите... С вами так приятно, что я совсем заболталась и забыла о деле (Репиной). Я вам привезла деньги за две ложи...

Репина. После, после... это в кассе...

Кокошкина. Нет, нет. Деньги — великое дело. Верно?

Репина. Благодарю вас.

Кокошкина. Так я исчезаю. А с вас слово беру, Татьяна Петровна, что вы привезёте ко мне m-r Адашева (смотрит на часы). Ужасно опоздала, а всё ради вас... Мне надо ещё к губернатору, к прокурору, в университет, в приют, в гимназию, в больницу... Везде расскажу, что вы здесь. О, я понимаю значение печати! Если б все вас понимали так, как я!.. Приедете?

Адашев. Постараюсь.

Кокошкина. Да я просто приеду и увезу вас... А Татьяна Петровна мне поможет... Голубушка, ну какая вы прелесть! Не рассталась бы с вами... (Адашеву). А вы чего смеётесь?.. До свидания, до свидания (прощается и уходит).

Явление VI

Адашев и Репина

Адашев. Говорливая дама...

Репина. Она говорит и дело делает.

Адашев. Редкое сочетание. А вы всё такая же славная, красивая.

Репина. Не забыли?

Адашев. Разве можно вас забыть? (Входит Матвеев).

Явление VII

Репина, Адашев, Матвеев

Репина. А, наш мучитель-антрепренёр...

Матвеев. Захар Ильич Матвеев.

Адашев. Адашев.

Матвеев. Кажется, не ошибаюсь, литератор?..

Адашев (Матвееву). Трудное ваше дело?

Матвеев. Как всякого пионера в искусстве...

Репина. Что? Пионер? Не пивомер ли?

Матвеев. Вот она какая! Пивомер! Такого и слова-то нету... Да я привык... Известно, на бедного Макара... А Макар-то и человек. Да-с! Без Макара далеко бы не ушли... Куда только Макар телят не гонял, а за телятами люди пошли... Везде Макара Пустыни заселил, искусство насадил... Театр, ведь это первое дело. Сам Петр Великий и тот... Да нас не ценят, чуть выше трактирщиков ставят. Делать вечером нечего — куда? Либо в трактир, либо в театр. Там артистки и оперетка, тут арфистки и орган. Публика — аспиды, разве многие понимают разницу? А те, которые понимают, только и ищут что разнообразия: давай им каждый день новую пьесу. Рецензенты только бранятся — как последнюю шельму аттестуют актёра, или ставят такие причитания: хорошо, превосходно, безобразно, заурядно! Так и хочется ему сказать: да сами-то вы, г. рецензент, не заурядный ли человек? Ей-Богу... Что артист вынесет из этого? Сорок лет служу — ничего другого не слышу.

Адашев. Мемуары пишите.

Матвеев. Вчера мне брандмейстер и то говорил, что он мемуары пишет. Начали все мемуарить, чтоб обелиться... Нет, уж пусть рецензенты с брандмейстерами мемуары пишут, а мне некогда... не угнаться за ними. Я к вам, Татьяна Петровна... Ведь Иван-то Грозный загулял... Как ставить «Василису»?

Репина. Другой сыграет.

Матвеев. Вы станете играть с Любецким?

Репина. Почему же не стану?

Матвеев. Станете? Ну, это чудо. Удивительная вещь — эта русская актриса. Никогда понять нельзя — чего у неё больше: таланта, капризов или зависти...

Репина. Выгоню.

Матвеев. Вот ваше обращение.

Адашев. Свои люди.

Матвеев. Действительно, простота нравов. Васенька, Машенька, а за полою кинжал — напитанный ядом. Ей-Богу-с! Недалеко ходить, вот хоть бы Татьяна Петровна.

Репина. Это что ещё?

Адашев. Боитесь?

Репина. Все антрепренёры сплетники.

Матвеев. А история с Бельской — сплетня?

Репина. Ах, это? Не страшно.

Матвеев. Да оно действительно не страшно. Была у меня актриса Бельская, ingénue... И партию имела — гимназисты там, офицеры, студенты... И начала она мины подводить под Татьяну Петровну. А Татьяна Петровна сейчас же контрмины, и так искусно подвела их, точно её саперные офицеры обучали...

Репина. Без комментариев, пожалуйста.

Матвеев. Приехала Бельская в маскарад, без маски, французской пастушкой... Она прехорошенькая, надо вам сказать, с носиком, точно молодой картофель, а рот — сочная вишня, разумеется, подкрашенная... без этого нельзя... Только вдруг откуда ни возьмись — ослы, несколько ослов...

Адашев. Ослы в маскараде?

Репина. Нет, ослы в масках...

Матвеев. Татьяна Петровна своих обожателей нарядила в ослиные головы... Они расхаживают по залам и галдят: мы партия Бельской, мы её поклонники, да за ней, за самой: сударыня, неужели вы нас не узнаёте? Мы ваши подданные. Прикажите — одним криком всех разгоним. И знаете — этот ослиный крик по зале — тенором и баритоном... Скандал. С Бельской истерика, кавалеры кричат: полицию, полицию! Начинается вавилонское смешение языков и даже самый понятный язык-с, полицейский язык, и тот понять никто не может. Такой был скандал — целый год говорили...

Адашев. О, какая вы злая!

Репина (смеясь). Бельская в долгу не осталась, успокойтесь...

Матвеев. Ещё бы!..

Репина. Меня вызывают, я раскланиваюсь, гляжу вверх, в этот милый наш рай, даже, кажется, посылаю туда воздушный поцелуй — вдруг из этого рая... прямо к моим ногам — гусь...

Адашев. Живой?

Матвеев. Совершенно живой...

Адашев. Вам оставалось принять его за лебедя... Помните, Леда и лебедь...

Репина. Не догадалась! Вот жаль! И чего думал адвокат, когда мы у мирового разбирались... Ведь он знал «Прекрасную Елену», где об этом поётся. Но что значит литератор — даже гуся готов принять за лебедя!

Адашев. Благодарю вас...

Репина (смеётся). Я без всякого умысла... Извините...

Адашев. Помилуйте, мне не привыкать...

Репина. Ну, Захар Ильич, поезжайте и распоряжайтесь.

Матвеев. Sortez! значит.

Репина. Sortez!

Матвеев. Слушаю-с. Так вместо пьющего Ивана Грозного будет непьющий?

Репина. Как угодно.

Матвеев (Адашеву). А я вам ложу приготовлю, всю свою труппу представлю... Инспекторский смотр произведём. У меня есть очень миленькие, эдакие миньончики, с плутовскими глазками, первый сорт... Дивертиссементик устроим — цыганские песни, танцы, куплетцы... «Смотрите здесь, смотрите там»... Посмотрите. Оно, конечно, может и смотреть нечего... провинция.

Адашев. О, в этом отношении одинаково смотрят и столица, и провинция.

Матвеев. Весьма не мудрено-с... Действительно... эдакое... как бы вам сказать? канальство, что ли, в женщинах очень любить стали. Чем больше этого канальства, тем охотников больше. Точно шаловливые лани прячутся в лесу от охотников, но так, чтоб охотник непременно подстрелил их. То ножку выставит, то плечами поведёт, то голову закинет так, что вся грудь открыта: стреляй, мол, я ничего не вижу... Греховодницы!.. И замечательно, как моментально женщины усваивают себе это канальство — никаких педагогических курсов не надо...

Репина. Ну, ну, старый чёрт!

Матвеев. Господи, какие выражения!.. Хорошенькая женщина и вдруг — чёрт! Тьфу, камень ему горячий, как говорила покойница маменька. Вы уж, пожалуйста, извините Татьяну Петровну — провинция...

Репина (смеясь). Каков! Да как вы смеете?

Матвеев. А я вот на их защиту полагаюсь... Авось заступятся, коли вы что-нибудь эдакое... неудобное... До приятного свидания... мадам и мосье... (Уходит).

Явление VIII

Адашев и Репина (звонит)

Адашев. Это целый день так — то один, то другой?

Репина. Бывает. Но я приму радикальные меры. (Даше, которая входит). Скажи там, чтоб говорили, что я на репетиции. Да принеси нам чаю. (Даша уходит). Вы ведь не прочь от чаю?.. Сюда, поближе... Вот так. Ну, говорите.

Адашев. А я бы вас хотел послушать.

Репина. Слов не найду. Вот как я вам рада. (Даша вносит чай). Сколько лет, а будто вчера. Вот вам чай... Видите, не забыла, что вы в чашке любите. Вам какого — нравственного? Помните, так мы чай со сливками называли...

Адашев. Нет, давайте без сливок, совсем безнравственного...

Репина. За чаем говорить хорошо, не поссоримся.

Адашев. Да разве мы с вами ссорились?

Репина. Со мною нельзя ссориться. Не то люди не по мне, не то я не по людям. Ну, а вы как? Все говорите, спорите, проповедуете при всяком случае?..

Адашев. Что же делать? Уж такие мы люди... А вы как... замужем?

Репина. Была... Развелись.

Адашев. Изменил?

Репина. Обобрал и ушёл.

Адашев. И вы несчастливы?

Репина. Свобода! Все таланты свободу любят.

Адашев. Полюбили другого?

Репина. Может быть...

Адашев. Жаль.

Репина. Вам? Вы ведь газету любите...

Адашев. Она любви не мешает.

Репина. Отчего же вы меня не полюбили?

Адашев. Потому что вы меня не полюбили.

Репина. Неправда, честное слово, я вас любила.

Адашев. Хороша любовь, когда честное слово дают.

Репина. Не понимаю.

Адашев. Да кто ж говорит вот так: «честное слово, я вас люблю»? В любви о чести не думают, в любви только клянутся...

Репина. До измены...

Адашев. Да, и новая клятва покрывает старую. Всё равно — клятва тому же богу любви...

Репина. Вы ему клятвы не давали?

Адашев. Боюсь, состарился: мне уж сорок стукнуло...

Репина. А вы не меряйте жизнь годами. Разве вы живёте?

Адашев. Как умею.

Репина. Не умеете. Вот я жила, так жила! И любовь, и ненависть, и злоба, и слава, и разгул... Силы как будто вдесятеро увеличиваются и чувствуешь, что сердце такое огромное... Не шутя... Оно будто вырастает и бьётся точно десять сердец...

Адашев. Бывает и у нас. Пишешь, а голова горит, сердце выпрыгнуть хочет, дрожат руки, и думается — мир осчастливишь своей любовью, своим негодованием и восторгом...

Репина. Не то, не то. Это из другой оперы...

Адашев. Кстати. Отчего вы оперу бросили? Вы так чудесно пели.

Репина. Я не певица, я актриса. Музыка меня стесняет: у меня своя музыка, свой тон. У вас какой тон нынче? Что пишете?

Адашев. Странный вопрос.

Репина. Почему же?

Адашев. Потому что я журналист.

Репина. Ну, да. Ведь вы пишете?

Адашев. И день и ночь, всегда и везде, и обо всём.

Репина. Но ведь есть специальность?

Адашев (с иронией). Специальность? Да специальность журналиста — журнализм. Я должен или всё знать, или делать вид, что я всё знаю, всё понимаю, все у меня как на ладони, начиная с допотопного человека и кончая вот таким произведением театральной культуры, как вы.

Репина. Добавьте — прекрасным произведением.

Адашев. Само собой. Позвольте мне ещё кусочек...

Репина (кладёт ему сахару). О, какой вы сластёна!

Адашев. Ни перед чем не отступать, за всё браться, всё решать — вот наш девиз. Нам нипочём государственный гений, мы даём советы министрам, разрубаем Гордиев узел, как Александр Македонский, разжигаем страсти, плачем о нуждах народа...

Репина. Крокодиловы слёзы?

Адашев. Нет, бывают и настоящие... Слёзы любви и сострадания к униженным и оскорблённым! Но и любим мы, и ненавидим, как любят натуры нервные, порывистые. Разгорятся страсти, заденут народную гордость — мы трубим войну, проповедуем ненависть, славим военные доблести... Начинается война... Льётся кровь, плачут матери и жёны... Но мы утешаем и говорим: ведь это война за идею, за отечество, за кровные интересы! Сражение проиграно — мы указываем, как надо было его выиграть, и вдруг, без передышки, начинаем восхищаться уборною актрисы, ножкой танцовщицы, открываем новые таланты, заносимся в высшие сферы и оттуда прямо кубарем вниз, в какое-нибудь доморощенное болото, где копошатся противные гады. Вот мы что такое... Как же спрашивать, что я пишу?

Репина (смеётся). О своей профессии как говорит! Позвольте мне вам дать совет: никогда не унижайтесь! Чтобы унизить — на это охотников всегда много...

Адашев (с весёлой иронией). О, знаю, знаю! Да с нами трудно бороться. Всюду суя свой нос, мы его держим по ветру... всё замечаем, из мухи делаем такого слона, какого не бывает... иногда и слона пропускаем... волнуемся, негодуем, ругаемся, и при этом клянёмся цивилизацией, искусством, наукой, клянёмся свободой, равенством, братством, клянёмся народом, патриотизмом, человечеством!.. За такими стенами — кто против нас?

Репина. А вы красноречивы... Точно адвокат!.. Позвольте... что-то я читала... (Подходит к столу и роется в газетах).

Адашев. Что вы ищите? Помочь не могу?..

Репина. Продолжайте, продолжайте... Я слушаю...

Адашев. Мы покорнейшие слуги наших читателей, кость от костей их и плоть от плоти их; для них мы готовы вывернуть свою душу и оторвать лучшие куски своего сердца. На-те, мол, кушайте на здоровье... И отрываем, не жалея самих себя, своей крови, своих нервов. Многие ли это делают у нас? 360 дней в году мы ежедневно ко всему прислушиваемся, всё проверяем, взвешиваем, учимся... Многие ли так работают?..

Репина (шутливо-величественным тоном). Нашла! Остановите, гражданин, фонтан вашего красноречия и внимайте. Сам прокурор говорит. (Читает газету). «Среди всеобщего незнания или робкого и равнодушного молчания, журналист указывает на беззакония, срывает маску с лицемера, с притеснителя слабых и беззащитных, с хищника и сеятеля соблазна». Каково! Преклоняюсь... (Делает реверанс и садится).

Адашев (берёт веер и играет им). Ах, за это снимание масок с лицемеров и притеснителей слабых и беззащитных нам и достаётся, да ещё как! В тюрьмы сажают. Да и это ли одно?.. Ах, сударыня, не перечислить наших горестей и печалей, и ненависти к нам!.. А мы всё-таки создатели общественного мнения! Мы подносим своё кушанье, свою газету добрым людям за чаем или кофеем, утром, когда голова их отдохнула после сна, когда мозг их свеж и особенно восприимчив. Мы тут-то его и начиняем своими статьями, и читатель этой начинкой живёт до следующего утра... Да-с, мы — великая сила, новая порода!..

Репина. Ну, браво новой породе, если она весёлая...

Адашев. Нервная, страстная, враждующая порода...

Репина. Враждующая? И против нас, бедных женщин?

Адашев. Против таких хорошеньких, талантливых и умных — да ни за какие блага в мире.

Репина. То-то... Дайте веер, а то вы сломаете...

Адашев. Какая у вас чудесная ручка.

Репина. Заметили? Вот не ожидала... Хотите? (Адашев целует руку). Такой горячий поцелуй?! (Смотрит на него через веер, с вызывающим кокетством).

Адашев. Что вы так на меня смотрите?

Репина. Я?.. Вот вопрос... Ха, ха, ха... Наблюдаю вас...

Адашев. Я вам смешон?

Репина (продолжая смеяться). Нет... Нет... Чего вы нахохлились?.. Уставился, точно статью пишет... Ведь перед вами женщина... и очень, очень милая женщина... Эх, вы!.. А говорил ещё — влюбиться не прочь — куда вам? (Бросает веер и ходит по комнате).

Адашев. Вижу, что вы хорошая актриса...

Репина. Ничего вы не видите. Вот на сцене меня посмотрите... Ведь останетесь?

Адашев. Как дела...

Репина (садится). Не противоречить!.. И государственные дела откладываются.

Адашев. Государственные дела — чужие дела: взял да отложил. А у меня свои.

Репина. А искусство не ваше дело? Клянусь, не раскаетесь. Я чувствую в себе такой огонь, такую горячку, когда играю. Но мне всё мало. Нет пьес, где я могла бы вполне развернуться, любить, ревновать, проклинать... в бешенстве кататься по сцене, рычать и кусаться... (Хохочет).

Адашев. Чудесно! Увидим. Завтра вам скажу...

Репина. Голубчик, Михаил Алексеевич, скажите сегодня. Ну? Да ну же, решайте! Хотите, я вас поцелую?

Адашев. Разумеется, хочу.

Репина (берёт его за голову и целует). Ну, вот вам... И заметьте — с удовольствием, искренно... Ах, проклятая жизнь, отчего идёт она не так, как следует?

Адашев. А кто знает, как идти ей следует?

Репина. Ну, опять начал: а кто знает? — Я знаю.

Адашев. Вы знаете?

Репина (передразнивая). Разумеется, знаю.

Адашев. Чтоб она блестела, как молния, рассыпалась, как брызги фонтана, и жизнь бы шла, как вечный праздник... Да?

Репина. И вы думаете, что это трудно было угадать?

Адашев. Я не это думаю.

Репина. Так вы лучше совсем не думайте. Я не серьёзная женщина, я не умею думать...

Адашев. Вы со мной ребячитесь. Зачем?

Репина. Ах, какой противный!

Адашев. Зачем вы ребячитесь, спрашиваю я вас?

Репина. Да вы будьте благодарны мне... Видите, мне весело с вами, я хочу смеяться, шутить, школьничать. А вы — «а почему?»... «а зачем?». Ну, вас совсем. Я хочу безумствовать. Рассуждают от скуки, безумствуют от молодости, от любви... Что бы мне с вами сделать такое?.. Напоить, что ли, вас?..

Адашев. Вы прелесть что за женщина, прелесть! Но тот огонёк, который есть в вас, поберегите его, а то он погаснет и копотью задушит вас...

Репина. Говорят вам — будет. Надоел... Я уже чувствую — у меня в голову полезло, полезло... Мне умные разговоры вредны... Я вам по секрету скажу... В последнее время всё чаще и чаще... точно неизвестное что-то пугает меня. Как будто предчувствие беды... страшного чего-то... Что это такое?

Адашев. Устали в этой погоне за жизнью, за весельем. А доктор скажет, что нервы расстроены.

Репина. У этих докторов у самих голова расстроена.

Адашев. Нервный век! На женщин особая полоса нашла. Бросились в науку, в социальные вопросы, на сцену. Вон из семьи, на выставку, на показ, в конкуренцию с мужчинами... бегают за жизнью, рвут её, хотят всё большего и большего, и нервны становятся, как лохмотья нищего... День да мой! Какая-нибудь известность, хоть известность кокотки — всё-таки лучше скромного прозябания... Хотят, чтоб о женщине говорили, об её красоте, об её платьях, бриллиантах, о похождениях, чтоб показывали на неё в ложах, в концертах, на гуляньях, в ресторанах... Пусть осуждают, даже клевещут, но зато какая жизнь, как весело!..

Репина (смотрит на него удивлённо). Да вы о ком же?

Адашев. Обо всех.

Репина. Ну, если обо всех, то не обо мне. Я — не все... Но неужели это жизнь — чинно, мерно, день за день?..

Адашев. Миллионы так живут...

Репина. Я не из них, не из миллиона. Я сама по себе. Что вы мне мораль читаете? Переделать жизнь — трудно, а читать мораль очень легко. Я вам такую мораль прочла бы о вас, о мужчинах — я ведь знаю вас! — такую правду я бы вам сказала... все честные сердца вздрогнули бы... Да вот не хочу. Я великодушнее вас. Слышите — ве-ли-ко-душнее... Душа у меня ве-ли-кая... Такая душа, что понимает тайны жизни и смерти... Вы смеётесь?.. Поедемте за город!.. На воздух хочу, на свободу! Живо! Поворачивайтесь! Слышите, чуете? (Кричит в дверь). Даша, шляпку, перчатки и всё прочее... Урок философии кончен, теперь гулять, in's Grüne. (Даша входит. Репина начинает одеваться нервно и нетерпеливо). Возьмём коляску... На ваш счёт — у меня ни копейки!.. Ах, что же это я? А Кокошкина-то мне привезла... Да этого мало... Я к Матвееву заеду...

Адашев. Позвольте, позвольте. Я этого не допущу... С какой стати я на ваш счёт поеду?..

Репина. Да вы мой гость... Наконец... вдруг я начну зеркала бить... Проклятые шпильки... Ломаются, не держат волос... Да ну их!.. Я не надену шляпу... Дай мне чёрную косынку... Да скорей же, несносная... Я волоса вот так, посвободней... Пусть их отдохнут, а то скручивают их, скручивают... Мне иногда всех и всё жаль... Идёшь по тротуару и думаешь: Господи, как это камень терпит! Бьют его, бьют!.. Вот так... косынкой накроюсь... как испанки... (Напевает). «Скинь мантилью, ангел милый!» Да что вы молчите?

Адашев. Любуюсь на вас!..

Репина. Я не статуя. Знаете ли, в Италии я возненавидела статуи. Стоят неподвижные, холодные, вечно в одних и тех же позах, с этими белыми глазами. Как это им не надоест! Мне так и хотелось их толкнуть, чтобы они двигались, или глаза им нарисовать, чтобы они смотрели... Не выношу эту неподвижность! Я люблю жизнь, я пью её, я её ем... Ну, вот я и готова, наконец. Хороша? Да ну, говорите, хороша я или нет? Идёт мне так?

Адашев. Я пропаду с вами... Какой огонь, какой язык...

Репина. «Какой огонь!» А сам с места не трогается. Эх, вы... Ну, на свободу, на воздух... Я зажгу вас, и вы сгорите!.. Ура!.. (Увлекает. Навстречу Сабинин).

Явление IX

Те же и Сабинин

Сабинин. Вот и я.

Репина. Зачем так рано? Я говорила, что кутить еду...

Сабинин. Напротив...

Репина. Совсем не напротив. Прощайте... Это литератор Адашев... Рекомендую — Сабинин... тайна моего сердца... Но он подождёт. Марш! (Уходит).

Сабинин. Что за безобразная женщина! Так обращаться!.. А впрочем... (Надевает шляпу и быстро уходит).

Конец первого действия

Действие второе

У Олениной. Гостиная. Из нее, через арку, виден зал. Налево дверь в уборную, направо дверь на террасу, в сад

Явление I

Авдотья и Раиса Соломоновна

Авдотья. Сама убирается, к губернаторше с ангелом поздравлять. Тётка хотела заехать за ней — Анна Львовна, знаешь, чай. Непоседа эта тётенька, как ты...

Раиса. Мне нельзя сидеть. Мне надо бегать. Я делами занимаюсь.

Авдотья. Ну, делами?! Торгуешь старьём да сплетни переносишь. Уж племя ваше такое.

Раиса. Вы, Авдотья Васильевна, этого не понимаете. Наше племя — интеллигентное племя...

Авдотья. Знаю, что агентное. Что ни агент, то жид.

Раиса. Вы совсем не то, Авдотья Васильевна. Вы этого не понимаете. Я вас очень люблю и уважаю, но вы меня не понимаете...

Авдотья. Понимать-то тут нечего... Ты вот скажи, зачем ты сюда шляешься? О чём это у вас с барынею разговоры?

Раиса. Как о чём? У дамы со мной всегда разговоры могут быть...

Авдотья. Сватаешь ты, что-ль, её?

Раиса. Может и сватаю.

Авдотья. Да ты не нашего закона... Какая же ты сваха?

Раиса. Я вашего закона. Мой папенька был иудейского закона, я вашего закона...

Авдотья. Убей, не поверю.

Раиса. Авдотья Васильевна, разве могу я вам врать? Кому другому и могу соврать, а вам не могу. Я со всеми особами знакома. Сам г. губернатор, когда встретит меня у своей супруги, всегда скажет деликатно: «Здравствуйте, Раиса Соломоновна».

Авдотья. Ну уж и губернатор! Видала его — худенький, да маленький...

Раиса. Он маленький, а ум большой. Без большого ума нельзя быть губернатору. Я вот маленький человек, а и мне ума надо много, ах, сколько ума. И везде мне приём, потому меня все уважают, как верного человека, а дамы меня любят. Как дамам быть без секретов — сами знаете...

Авдотья. Ну, известно...

Раиса. А я секреты умею держать. У меня секреты все здесь (показывает на голову) запечатаны — двенадцать печатей... Я целый день разыскиваю, кому что нужно. Муж обидит жену, а её утешу. Жена разойдется с мужем, я её помирю. Кому товар нужен — я товар, кому платье или камни продать — продам, кого сговорить — сговорю... На что г. Зоненштейн — важный господин, а и он ко мне...

Авдотья. Жид-то этот богатый, что у нас бывает?

Раиса. Вот вы — жид?.. Жиды с пейсами, да длиннополые, да чесноком от них пахнет. А у г. Зоненштейна большие капиталы и пахнет от него самыми заграничными духами... У, какие духи и какие капиталы!

Оленина (из соседней комнаты). Авдотья!..

Авдотья. Иду!

Оленина (также). Раису ко мне позови!

Авдотья. Иди. (Раиса уходит). Как есть жидовка. Во всех статьях. Ох, Господи, куда заехали! Жарища-то какая... Жить бы в Тверском имении. Нет, говорит, там муж помер... Ну, помер. Что-ж, Божья воля... Чем он мешает?.. (Входит Федор).

Явление II

Авдотья, Федор, потом Раиса и Оленина

Федор. Авдотья Васильевна, скажите барыне, чтоб торопилась. Анна Львовна не войдут, в карете будут дожидаться. У них всё рассчитано, — так и сказали. С минуты на минуту жду их.

Авдотья. Знает. Давно уже убирается. Пойдём чайку выпьем. Какой тут народ! Смеются, что мы в жару чай пьём, а они — лимонад. От чаю-то потеешь, оно и легче... (Раиса выбегает из комнаты). Чего толкаешься, угорелая...

Раиса. Не я угорелая... твоя барыня угорелая... Нога моя здесь не будет... Духу моего здесь не будет... Прах от ног моих здесь отрясаю... (Уходит).

Авдотья. Тьфу, погибели на тебя нет. Чуть с ног не сшибла... (Входит Оленина).

Оленина. Федор, наймите извозчика Раисе Соломоновне и никогда её больше не пускайте. (Федор уходит).

Авдотья. Аль украла что?

Оленина. Хуже. Я дала ей письмо с маркой, чтоб она в почтовый ящик опустила, а она сама отнесла...

Авдотья. Так что ж тут худого? Скорей дошло...

Оленина. Ты, няня, ничего не понимаешь... Она дрянь... Уходи.

Авдотья. То-то, уходи...

Оленина. Оставь меня!

Авдотья. То-то, оставь. Давно бы оставила, да вот из сердца-то тебя не выкинешь. Непутёвая... (Уходит).

Явление III

Оленина, потом Фёдор и Зоненштейн

Оленина. Какая наглость! (Ходит по комнате). Вообразила себе, что она моя поверенная, что она может со мной фамильярничать, быть посредницей между мною и им... А он-то?.. При ней сжёг моё письмо... при этой дряни. Она теперь всем расскажет. Вот положение... Я ему напишу... Я ему выскажу... (Входит Фёдор).

Федор. Господин Зоненштейн...

Оленина. Проси. (Фёдор уходит). Зачем этот пожаловал? (Входит Зоненштейн).

Зоненштейн (подходит к руке и целует её, не выпуская). Прекрасной хозяйке моё наиглубокое. Боже, как вы хорошеете! Нам, молодым людям, помирать надо от восхищения... Хе, хе, хе...

Оленина (стараясь высвободить руку). Садитесь, пожалуйста. Как ваше здоровье?

Зоненштейн. Какое наше здоровье? Наше здоровье мертвецкое. Стоим на гробе ногами, а сердце помирать не хочет. Говоришь: помирай, сердце, довольно! А сердце не хочет: такие, говорит, красивые женщины...

Оленина. Были у губернаторши?

Зоненштейн. Имел честь поздравить её превосходительство. А вы?

Оленина. Тётушка за мной сейчас заедет. Мы вместе...

Зоненштейн. Это на мой адрес? Да? Чтоб я не задерживал? Я всегда несчастлив у женщин. Но что делать? Надо помириться. Они от меня, а я к ним с благо... благорасположением. И зачем к ним? Прошу что-нибудь? Нет. Желаю что-нибудь? — Нет. Хочу только восхищаться и услуживать. Вот и сегодня. Вы думаете, зачем этот старый Зоненштейн пожаловал? Кто его просил?

Оленина. Позвольте, Давид Соломонович...

Зоненштейн. Не позволяю, прекрасная madame Olénine. Зачем нам церемониться? Действительно, Зоненштейн стар, Зоненштейну за шестьдесят лет. Зоненштейн работал, много работал, вот с которых лет (показывает рукою от полу) и вот до которых годов. Но Зоненштейн имеет молодое сердце, Зоненштейн желает добро делать. Кому? Всем людям? О, нет. Зоненштейн не так добродетелен. Он греховодный человек, chère madame... Он желает делать добро только друзьям своим... вам...

Оленина. Благодарю вас. Я всегда была в вас уверена...

Зоненштейн. Разве иначе быть могло? С вашим мужем я дела делывал... Помните?.. Умный был человек... Но не умел вас оценивать. Но я вас оценивал... Вы знаете... Как это... что жужжает и надоедает?.. Да, шмел... шмел... Я надоедаю и жужжаю, как шмел, но я вас уважаю, как старый человек. Вы думаете: зачем старый Зоненштейн приехал? Не отгадаете?

Оленина. Нет, не знаю.

Зоненштейн. Подумайте. Немножко подумайте.

Оленина. У вас столько забот, что, право...

Зоненштейн. Что мои заботы? Я столько работал, что без забот помирал бы. Мои заботы — моя жизнь. Не отгадаете?

Оленина. Я рада вас видеть.

Зоненштейн. Ну, вот и благодарю. (Целует ей руку). Вот зачем приехал старый Зоненштейн, madame. Я прямо к делу, как деловитый человек. Вы мне говорили, что ищите купить имение... И я к вам. У нас поступает в продажу прекраснейшее имение здешней губернии и купить его можно весьма дёшево. Имение полтораста тысячей стоит, а доплатить всего... ну, пустяки... Для вас мы всё сделаем... Переоценку сделаем... для вас... Хотите купить?

Оленина. Об этом надо подумать. Но вы ведь сами...

Зоненштейн. Я — будет. У меня слишком много. Я закупился по глаза... выше... Ежели желаете, позвольте мне завтра вечерком к вам прибыть и вместе рассматривать планы и опись. Угодно вам?

Оленина. Благодарю вас. Но я, право, не ожидала... Чьё же это имение?

Зоненштейн. Г. Сабинина... Молодой человек, знаете просвистал так... фю-фю-фю... Очень хорошо свистал...

Оленина. Это тот, что... с актрисой этой?..

Зоненштейн. Да, да, да... С актрисами прокручивал. Вы с ним знакомы?

Оленина. В Петербурге встречались. Он был очень богат.

Зоненштейн. Не очень, но имел. Теперь он — ничего. Мне его жаль. Он у меня был, просил. Но я сказал — не могу. Он просил под перезалог десять тысячей... Но я вынул свой carnet... вот... посмотрите. Тут я записываю все суммы... Видите — итого... (Наклоняется к ней).

Оленина. Пятьсот тысяч? Это вы раздали взаймы?

Зоненштейн. О, нет, о, нет... Ха, ха, ха... Как бы я был глуп, если б раздавал... пятьсот тысячей в один год... Я богат, но раздавать такие суммы... Нет. Я имею привычку записывать, сколько и кто у меня просит. Я не даю, но я записываю. Верно, аккуратно, как банкир... И вот в один год пятьсот тысячей у меня просили — смотрите, все просили — вот граф... вот генерал... а вот князь... Всем денег надо... деньги — царь земляного шара... и все к Зоненштейну. Хе, хе. И я даю, когда верно, но когда я даю — это в конторе, в книгах... А это то, что я не даю, но что у меня просили. Что я не даю — это у себя, в мой carnet я записываю... Понимаете? Я и говорю г. Сабинину: вы видите, 500 тысячей и ваши десять — будет 510... Мы очень с ним смеялись... Ха, ха, ха... Он такой веселый... Я очень люблю веселых людей... А мне сказывали, что вы с ним знакомы...

Оленина. Очень мало. Я готова купить, если недорого.

Зоненштейн. За ничего... Уверяю вас, за ничего. Итак, до завтра?

Оленина. Я буду вас ожидать от восьми...

Зоненштейн. Прекрасно... Такой веселый человек г. Сабинин... Я говорю ему — 510 тысячей... Ха, ха, ха... Мы очень смеялись... Что он находил в этой актрисе — не понимаю.

Оленина. Она красавица...

Зоненштейн. О, нет, нет... Вы, женщины, не можете судить. Вы о мужчинской красоте верно судите, а мы о женской верно... Ну, я не буду больше надоедать вам и жужжать, как шмел... Хе, хе... До завтра. Я стар, я очень стар, но извините, мы, старики... мы знаем толк в красоте... даже такой... знаете?.. la beauté du diable... Знаете, такая чертовская красота — она загребает и ужаляет... Хе, хе, хе! До завтра, до свидания, chère madame... (Уходит).

Явление IV

Оленина (смотрит в окно), потом Сабинин

Оленина. Уехал. Что бы это значило, это предложение? Без рассчёта этот жид ничего не сделает... У него есть свои виды, наверно. Ну, да это его дело, а мне это кстати. Посмотрим, Петр Иванович, что вы запоете... с этой знаменитостью... Какие они наглые! Я приехала сюда нарочно, чтоб вырвать его из объятий этой знаменитости, а он смеется, ведет себя, точно я такая же, как эта актриса. Нет, я не из таких, которые отдаются, а из таких, которые берут... Посмотрим. (Входит Сабинин).

Сабинин. Как я рад, что вы одни... Сознавайтесь, что вы неостротожны... (Целует ей руку).

Оленина. Что такое?

Сабинин. Ваши строки для меня драгоценны, но пересылать письма через эту...

Оленина. Раису Соломоновну? Она вам не нравится? Разве я обязана держать лакеев, которые бы вам нравились?

Сабинин. Но вы не знаете, что это за женщина? Она вас может компрометировать.

Оленина. Меня? Вот это ново... Если б даже она прочла эту записку — что же в ней интересного?

Сабинин. Конечно, это было бы простое приглашение на обед...

Оленина. Вы узнали? Но вы сожгли письмо?

Сабинин. Я сжег, чтобы не дать ей повода к сплетням, но, предавая пламени ваше рукописание, я читал его.

Оленина. А... комедия! Но... Послушайте, Петр Иванович, будемте откровенны. Дело не в Раисе Соломоновне и ее сплетнях. Я очень рада, что вы сожгли мою записочку... Терпеть не могу писать писем, а оставлять эти документы в наследство любопытным — и подавно. Я осторожна и всегда сожалела о тех женщинах, которые гибли из-за какого-нибудь клочка бумаги, где они так пылко выражали свои чувства. Лучшая шкатулка для всяких чувств — сердце; в него не так легко проникнуть, как во все эти секретные ящики... А ведь я свободная женщина и мне бояться надзора — смешно. Вы же, разве вы свободный человек? Вы поторопились сжечь мое письмо, потому что оно застало вас в квартире вашей... любовницы.

Сабинин. Вы ошибаетесь, называя этим именем...

Оленина. Полноте. Я вас не первый год знаю. Вы мне клялись в любви в Петербурге, когда еще был жив покойный мой муж, но я — вы знаете... Вы мне нравились — я этого не скрываю, но я... не имею ни малейшего желания мешать вашему счастию с этой знаменитостью...

Сабинин. Мне очень грустно слышать от вас эти едкие сарказмы.

Оленина. Скажите?! Какое олицетворение грусти! Модель для скульптора: купидон, опустивший подмоченные слезами крылья (Смеется).

Сабинин. Я берег вашу репутацию и сжег письмо, а вы это ставите мне в вину.

Оленина. Не говорите глупостей...

Сабинин. Вера Александровна...

Оленина. Что вам угодно? Вы точно провинившийся мальчик...

Сабинин. Неужели нельзя верить моей искренности?..

Оленина. Какой искренности?..

Сабинин. Вы могли бы располагать моей жизнью...

Оленина. Взять на себя такую обузу — не желаю.

Сабинин. Вы могли бы сделать из меня все...

Оленина. Вас переделать?.. С какой стороны?

Сабинин. Со всех сторон... Делайте со мной, что хотите...

Оленина. Серьезно?

Сабинин. Серьезно.

Оленина. Вы могли бы уехать в деревню, заниматься хозяйством, полюбить скотный двор и поле... огонек в камине, тишину?..

Сабинин. Все это... и многое другое, если около меня будет существо милое, любящее, прекрасное...

Оленина. Да, около вас — такая знаменитость! Сделайтесь антрепренером, показывайте ее по всем театрам...

Сабинин. Пощадите, Вера Александровна. Неужели вы считаете меня способным на это?

Оленина. Что вы мне вопросы задаете? Разве нельзя влюбиться в цыганку и медведя водить?.. А театр — это такое благородное дело... Служение искусству... известность... слава... Вы к тому же богаты... Что вам стоит?..

Сабинин. Вы говорите это, зная, что вы для меня все...

Оленина. В эту минуту?

Сабинин. Навсегда.

Оленина. До гробовой доски?..

Сабинин. Вера Александровна, поговоримте серьезно.

Оленина. Хорошо, поговоримте. Прежде чем раздавать счастье другим, я должна подумать о своем счастье... Я не девочка... Вы прямо от женщины, с которою связаны, которой вы, может быть, говорили то же самое. Победа над нею меня не увлекает. Я даже не хочу этого... Но чем же я обеспечена от ваших увлечений?.. А я... я себя люблю... я очень себя люблю.

Сабинин. Хорошо, я понимаю вас... мне нравится, что вы говорите так прямо... Прекрасно... Но выслушайте... Положим, нельзя мне верить... Я легкомыслен... я увлекаюсь... Но почему вы себе не верите?

Оленина. Я... себе не верю?

Сабинин. Да, вы не верите своей красоте, своему обаянию, всему тому, что к вам привязывает, что заставляет думать только о вас...

Оленина. Увы, я не верю этому, потому что вижу, как на вас я действую.

Сабинин. Ах, Вера Александровна. Ведь целых три года молю вас и, кроме насмешек, ничего. Я старался забыться, делал глупости, кутил, играл...

Оленина. Влюблялся в актрис. Кстати, вы будете на бенефисе Репиной?

Сабинин. Что мне там делать!..

Оленина. Это жертва? Мне кажется, вам неловко не быть. Вы должны быть. Тетушка взяла мне ложу — я непременно поеду.

Сабинин. Где будете вы, там и я.

Оленина. Вы желаете видеть ее торжество?.. Не отрицайте, пожалуйста! Это очень естественно и понятно. Когда симпатии всего театра на стороне актрисы, вам приятно будет сознавать, что она ваша... вы даже будете показывать это всем, гордиться... О, я знаю, знаю вас... Вы все бежите туда... на эту арену, где... выставка женщин!.. Нет, уж вы, пожалуйста, без жертв. Я их совсем не желаю...

Сабинин. Зачем вы меня мучаете, Вера Александровна? Ведь вы меня на горячих угольях держите?

Оленина. Ах, какой ужас!.. На горячих угольях... Пересядьте...

Сабинин. К вам, поближе... Вера Александровна... Вера...

Оленина. Договаривайте — Александровна...

Сабинин. Вашу руку... Вера...

Оленина. Не стоите...

Сабинин. Навсегда, на целую жизнь...

Оленина. Боюсь...

Сабинин. Милая, дорогая моя...

Оленина. Это что?

Сабинин (схватывает ее руку и целует). Люблю тебя, люблю...

Оленина (старается вырвать руки). Пустите!

Сабинин. Убей меня, не пущу...

Оленина. Оставьте меня! Оставьте!

Сабинин. Спаси меня, Вера. Ты все знаешь... Я пропаду, если не спасешь... Я плакать бы стал, чтоб ты меня пожалела, но где мне взять слез, когда передо мною ты, такая красивая, обольстительная, когда хочется жить и радоваться, любить и наслаждаться, когда жизнь так хороша, так она манит, — когда ты манишь к себе... (Обнимает ее и целует). Спаси же меня, радость моя, прелесть моя... Любишь, любишь?.. Ну, скажи, любишь?..

Оленина. Ах, какие мы несчастные женщины!

Федор (входит и с разбегу). Анна Львов...

Оленина. Тетушка?..

Федор. Изволят дожидать. (Уходит).

Сабинин. Как я счастлив, как я счастлив!

Оленина. Какой вы!.. (Целуются). Мы только съездим к губернаторше и — сюда. Хотите — оставайтесь... за хозяйку... (Быстро уходит).

Сабинин (подходит к окну и открывает его). В самом деле, Кокошкина... Мое почтение... Ваше здоровье?.. Enchanté!.. Мое — превосходно, не знаю, куда и девать... За хозяйку приказано оставаться... Не сумею?.. Не беспокойтесь — примерно исполню свою роль... До свидания... Уехали. Ну, дело сделано. Я увлекся... Женщины чертовски красивы в эти минуты. (Входит Авдотья).

Явление V

Сабинин и Авдотья

Авдотья. Здравствуй, батюшка.

Сабинин. Ах, ты...

Авдотья. Я, батюшка, я. Кушаешь у нас?

Сабинин. Да, обедаю...

Авдотья. А что, батюшка, сосватал ты ее, что ли?

Сабинин (про себя). Вот тоже удовольствие. (Вслух). Кого?

Авдотья. Известно кого — Верочку.

Сабинин. А ты как полагаешь?

Авдотья. По глазам вижу... Развернулась гвардейская косточка, вижу развернулась. Ну, что ж, Бог тебя благослови...

Сабинин. Ну, а с тобой-то что будет?

Авдотья. И, желанный. Что со мной-то? Где она, там и я. Вы рядком, а я с краешку... Уж меня не выкинешь. А я ее соблюду. Без меня она тоже... гляди, что бы натворила... Бабе не давай веры... Баба — ветер... Ты со двора, а я ее соблюдать буду... Звонят. Кто бы это? Уж ли вернулись, али забыла что... (Уходит).

Явление VI

Сабинин, потом Котельников и Адашев

Сабинин. Прислуга узнала — все узнали. Дело кончено. Что ж мне делать, когда красота тянет меня к себе... когда я не знаю, что с собой делать... Какие-то электрические токи от женщин... Просто берут они меня всего и вертят, вертят... Ну, разве я виноват?.. (Входит Котельников).

Котельников. И ты тут? Не ожидал. Значит, и тут, и там? Двухпольное хозяйство?

Сабинин. Пощади ты, пожалуйста, меня своими остротами.

Котельников. Да ты не воображай, что я отбить хочу. Та женщина еще не родилась, которая украсит меня рогами. А я видал на головах мужчин даже оленьи рога... Красиво — главные и второстепенные... По счету любовников. Я так рассчитываю: мне под сорок, через десять лет — старик, а жене будет тогда только тридцать — критический возраст женщин, когда они бесятся и особенно критически относятся к мужьям... Нет, слуга покорный. Я не желаю женской критики и с женщинами предпочитаю короткие сроки. Ну, что, у жида был?

Сабинин. Был и ты угадал. Он мне показывал свою записную книжку... свой carnet... Вот, говорит, 500 тысячей у меня просили, а я не дал и копейки.

Котельников. Эта шельма знает, кому дать и сколько взять. (В зал входят Адашев и Федор, разговаривая между собою).

Котельников. Михаил Алексеевич, вы? Какими судьбами? К кузине?

Адашев (входит). Здравствуйте, милый дружище. (Федор уходит).

Котельников. Давно приехали?

Адашев. Вчера.

Котельников. Вам сказал, конечно, Федор, что кузина ваша сейчас приедет?

Адашев. Я хотел было оставить ей записку и вдруг — вы. Очень рад.

Котельников. Вы не знакомы?

Сабинин. Мы встретились у г-жи Репиной.

Котельников. Не правда ли, прелесть! Влюбиться бы, да вот этот злодей мешает. Чуть заведется где красивая женщина — он тут как тут... Специалист по женской части... Chasse aux femmes, охота на женщин — известный спорт и преприятный спорт...

Адашев. Хорошее выражение — охота на женщин.

Котельников. Вам для статьи? Вы, литераторы, ведь присяжные защитники женщин. О бедные женщины, о невольницы, о жестокое рабство!.. Впрочем, как человек холостой, я люблю поэзию свиданий... как это Фет говорит? Свиданья и лобзанья, до зари и на заре...

Адашев. Фет об этом немножко не так говорит...

Котельников. Ну, все равно: на заре ты ее не буди — она так устала, занимаясь хозяйством...

Адашев. Неисправим!

Котельников. Почитываем вас, почитываем... всякую такую мораль — возлюбим друг друга, и бац по уху друг друга, да так звонко... на целую Русь... Направление «цыц» применяете друг к другу...

Сабинин. Новое направление?

Котельников. Цыц-то? Нет, это старое, всероссийское направление, краткое, но выразительное: цыц, господа!

Сабинин. Видите, какие у нас сатирики...

Котельников. Мы, россияне, все более или менее или сатиры, или сатирики, от нечего делать.

Адашев. Про вас нельзя сказать, что вы ничего не делаете. Среди помещиков вашего края вы, говорят, примерный хозяин.

Котельников. Примерный! Примеряюсь к обстоятельствам, но не примерный!

Сабинин. Скромничает. Он у нас золотые медали получает.

Котельников. Золотые медали еще не золото. Впрочем, не жалуюсь, в долг не живу, долгов не делаю и не соблазняюсь русской пословицей, что мужик в долг и Москву купит.

Сабинин. В долг и я бы ее купил.

Котельников. Ну, еще бы. Я бы про тебя особую пословицу сочинил: в долг жить — жида тешить!

Сабинин. Кажется, приехали. (Идет в зал, навстречу Кокошкиной и Олениной).

Явление VII

Те же, Кокошкина и Оленина

Кокошкина (продолжая разговор). Я говорила полицмейстеру: нагряньте на этих материализованных духов и свяжите их. С полицией не справятся. Это не с профессорами... (Оленина бросается к Адашеву).

Котельников. Да ведь духи-то порядочные люди, они и жмутся к профессорам...

Оленина (Адашеву). Я думала, что обо мне вы совсем забыли. Какой же вы нехороший. И вам не стыдно?

Кокошкина. Это я сказала, что видела вас у Репиной, да и распекла кстати. Представьте, рассказывала о всех петербургских знакомых, кавалергардов по фамилиям называла, а о вас хоть бы слово...

Адашев. Вы очень похорошели, кузина.

Котельников. С горя, что муж умер.

Оленина. Противный остряк. Когда вы перестанете?

Котельников. Когда женюсь.

Сабинин (Кокошкиной). А ваш супруг?

Кокошкина. Ему надо что-то губернатору сказать, он и остался на минуту. Весь город там. Но обедают только свои. Губернаторша экономна и даже скупа.

Оленина. Скупость не порок.

Адашев. Кузина!?

Котельников. Она хочет сказать, что скупа на любовь.

Оленина. Этим пошлостям вы научились у актрис?

Котельников. Виноват. В любви, значит, вы расточительны? Заметим.

Оленина (грозит ему веером, смеясь).

Кокошкина (Адашеву). Попалась. Будете на бенефисе Репиной?

Адашев. Непременно.

Котельников. Вот написали бы, чтоб ее взяли в Петербург.

Кокошкина. Разве Петербург оценит? Оценит только Москва.

Адашев. Сердце России?!

Котельников. Желудок. Москва все переварила: татар, опричнину, самозванцев, Наполеона, а теперь норовит проглотить Петербург и тоже переварит его.

Адашев. Подавится (смеясь).

Кокошкина. Кто знает. Я как въезжаю в Москву, так мне и запахнет Русью... Сюртуки ниже колен, поддевки, чуйки, зипуны, картузы... миллионы картузов и потом все самое русское: сайки, расстегаи, квасы... половые в белых рубашках... А Кремль? Ведь это красота, какой нигде нет... Кто из московского университета — тот говорит об этом как француз о Париже. А московское дворянство. Если купцы заедают его, то зато они купчих себе берут из дворянок, графинь и княгинь, и строят себе умопомрачительные дворцы... Миллионеры! Капиталами тряхнут — звон на всю Русь... Да и вообще... Чуть что — все Москва! Во всех вопросах сейчас же: что скажет Москва, что думает Москва, как взглянет Москва?

Котельников. Особенно, как ест Москва, как пьет Москва, как объегоривает Москва...

Кокошкина. Противный — перебил меня.

Оленина. И хорошо, тетушка. Петербуржец может обидеться вашим панегирикам Москве. Я его в сад увожу.

Кокошкина (Адашеву, который берет под руку Оленину). И я с вами. Я вам должна рассказать еще много интересного.

Котельников. А я иду вас перебивать и дополнять... (Кокошкина, Адашев и Оленина уходят в сад).

Кокошкина (Котельникову). Погоди минутку.

Явление VIII

Сабинин и Котельников. Потом Федор

Котельников. У тебя все тайны? Фу, какие у тебя славные глаза. Если ты действуешь ими на женщин, попробуй воздействовать на кассира банка. Пойди в банк и внуши кассиру, чтоб он тебе завтра, ровно в 12 часов, дал сто тысяч. Половину отдашь мне за идею.

Сабинин. Я тебя, кажется, на дуэль вызову за эти идеи.

Котельников. Что ж — перед губернаторским домом, верхом и на пиках — я готов.

Сабинин. Мне этот Адашев ужасно не нравится. Ты не знаешь, имеет он влияние на свою кузину, веру Александровну?

Котельников. Спроси у него сам.

Сабинин. Эти литераторы позволяют себе говорить такие дерзости.

Котельников. Да ведь они это в печати. А в обществе — это очень скромный и премилый народ. И кто больше из них в печати ругается, тот в обществе — все да-с, нет-с, помилуйте... (Входит Федор). Чего тебе?

Федор. Дама какая-то очень просит видеть барыню.

Сабинин. Барыня в саду. (Федор уходит в сад).

Котельников. Понимаю, почему тебя интересует влияние этого литератора... Ты, кажется, решился жениться?..

Сабинин. Как тебе сказать...

Котельников. Да уж говори прямо. Чего там: как сказать?.. Говори: тебе Репина надоела?..

Сабинин. Если говорить откровенно...

Котельников. Да не жеманься... Терпеть не могу...

(Репина быстро входит и останавливается).

Сабинин. Я тебе охотно уступил бы ее. Она, брат, очень интересна сначала, очень. Ну, а теперь — рад бы развязаться. С ней я разорился...

Репина (подходит к нему, стараясь сдержаться). Повтори, что ты сказал... Не бойся — повтори, прибавь даже что-нибудь — я вынесу. — Да и стоит ли меня жалеть?.. Верить не хотела этой жидовке... Прибежала, наговорила... Не верю. Поеду сама. Ничего, что незнакома. Пускай выгонят, но своими глазами хотела видеть и вот... Ах, бессовестный человек!..

Котельников. Да мы шутили. Мы видели, как вы вошли, и нарочно...

Репина. А ты что же молчишь? Говори что-нибудь. Ну, хоть солги, поклянись, Бога призови в свидетели — мне все-таки легче будет. Да у тебя Бога нет, у тебя ничего нет...

Сабинин. Что же мне повторять?.. Рано или поздно я бы сказал вам это в лицо...

Репина. Даже то, что ты со мной разорился? Ты это мне в лицо скала бы?

Котельников. Татьяна Петровна, голубушка, умница, прелесть вы наша, полноте... уедемте отсюда...

Сабинин. Она скандала захотела...

Репина (бросаясь к нему). Молчи!.. (Котельникову). Я не могу владеть собой... Ведь это убийство, и вы хотите, чтобы я не волновалась, не кричала...

Котельников. Идут... Ради Бога... (Входят Оленина, Кокошкина, Адашев. За ними лакей, который проходит в переднюю).

Явление IX

Те же и Оленина, Кокошкина, Адашев

Оленина. Где же эта дама?.. Ах!..

Адашев. Татьяна Петровна, вы? Что с вами?

Кокошкина. Вот сюрприз... Как я рада, Татьяна Петровна.

Котельников (Сабинину). Беги — «Скройся от очей»!

Кокошкина (Репиной). Как это вам вздумалось?.. Вера, проси же.

Оленина. Прошу вас садиться... С кем имею честь?..

Репина (сконфуженно садится). Извините...

Кокошкина. Да что ты, Вера?.. Нашу артистку... Репину не знаешь?

Оленина. Ах, очень приятно... Виновата, никогда не видела... но много слышала... Господа, я думаю, вы все знакомы... Вас не нужно представлять... г-же Репиной?.. Петр Иванович... M-r Сабинин...

Сабинин (стоявший лицом к камину, оборачивается и молча кланяется).

Репина (вспыхнув, Сабинину). Вы... меня не знаете? Наглец! (Олениной, вызывающе). Он, как и вы, не знает меня...

Котельников (Адашеву). Увезите ее!

Оленина (едва сдерживает себя). Сударыня, я должна вам сказать... я не имею чести вас знать, а здесь все мои добрые знакомые, и вы обязаны...

Сабинин (Олениной). Прошу вас...

Оленина. Оставьте меня делать, что я хочу! (Репиной). Сударыня, все это мои гости... я их пригласила, я их уважаю и не могу позволить...

Кокошкина. Вера, пожалуйста... Тут какое-то недоразумение... Татьяна Петровна...

Котельников (Сабинину). Молчи, по крайней мере ты...

Оленина. Позвольте, тетушка. Тут мое дело... Я хозяйка... В моем доме смеют оскорблять... (Забываясь). Вы явились сюда незваная и непрошеная... по какому праву?

Репина (вне себя). Это допрос?.. Извольте! По праву любовницы вот этого господина... Я пришла его взять у вас... Вы ему посылали письма на мою квартиру... назначали свидания... По какому праву вы это делали?

Оленина. Как вы смеете мне это говорить?.. (Повелительно указывая на дверь). Прошу вас!.. Прошу вас сейчас!

Репина (вне себя). Что-с?

Кокошкина (Олениной). Ты забылась!.. Тогда и я ухожу...

Адашев (бросается к Репиной). Позвольте, кузина...

Оленина. А... вы верите ей... актрисе! (Сабинину). Что ж вы молчите?..

Сабинин. Разве можно теперь говорить?..

Репина. Он после будет говорить... Он вам налжет на меня, наклевещет... Он уверит вас, что я его разорила — и вы поверите и будете думать, что вы спасли его... Спасительница!.. Да мне теперь все равно... Вы видите — все выгоды на вашей стороне... Я ворвалась к вам... вы гоните меня... Он ваш... Вы его купили своим богатством... Не грозите... Не смейте грозить... Я не испугаюсь!.. Вам стыдно... Стыдно (Адашеву). Уведите меня (Адашев берет ее под руку и уходят вместе).

Кокошкина. Это Бог знает что, Вера...

Котельников (подает руку Кокошкиной). Все к лучшему... (Уходит вместе с Кокошкиной).

Оленина (падает в кресло).

Сабинин. Казните меня... Я заслужил...

Конец второго действия

Действие треть

Ресторан с садом. В саду столы и скамейки

Явление I

Сабинин и несколько молодых людей сидят за столом, убранным винами. До поднятия занавеса — шум и крики

Сабинин. Еще шампанского! Благодарю вас, господа. За ваше здоровье, за здоровье всех, кто молод. За здоровье моей невесты, Веры Александровны Олениной! (Входит Котельников).

Все. Ура!

Котельников. Здравствуйте, господа. Поди сюда... (Отводит Сабинина). Пожалуйста, уезжай отсюда и увози свою орду...

Сабинин. Это почему?

Котельников. Здесь Татьяна Петровна. Мы ей даем ужин. Узнав, что ты здесь, я решил предупредить друга.

Сабинин. Брат, мне ужасно жаль ее...

Котельников. Ну, теперь поздно жалеть.

Сабинин. Ты не веришь, я знаю. Так это грубо вышло! Да и она тоже! Почему это я должен сохранять верность до гроба?

Котельников. Конечно, почему? Ты ведь мотылек.

Сабинин. Ну, что она, как? Убита?

Котельников. Не слишком, значит, убита, коли сюда приехала.

Сабинин. Ну, Бог с ней! Я, брат, всегда стоял за равенство мужчин и женщин. Любовь — ведь это стихийная сила... Буря, вихрь, гроза и молния!..

Котельников. Дон Жуан, черт тебя побери!

Сабинин. В душе всякий мужчина Дон Жуан, но ресурсы не у всех.

Котельников. Ресурсы бездельничать?..

Сабинин. А ты думаешь знаменитый Дон Жуан деловой человек был? Если б он делами занимался, где бы он взял время, чтобы ухаживать за женщинами? А его все поэты прославили... За что? Ведь законов он не писал, реформ не вводил, царств не покорял...

Котельников. Банков не учреждал, на бирже не играл...

Сабинин. Действительно, и на бирже не играл, а его взяли да прославили... Почему? Потому что он женщин любил: ничего не делал, а только любил. Mille e tre... Тысячу и три женщины... Понимаешь? Было бы больше да черти позавидовали — утащили его в ад... Басенка для утешения мужей!

Котельников. А ты все это решил для собственного утешения?

Сабинин. Да чем мы, современные Дон Жуаны, хуже того знаменитого? Тоже любим, изменяем, на дуэлях деремся, грудь подставляем за любимых женщин... А они, бедняжки, плачут, лгут, кричат о свободе чувства... Мужья ревнуют, на поединок вызывают, мирятся, а чаще пребывают в блаженном неведении... Тоже, что и было. Бездельник! Да, может, женщины тех и любят, которые мало делают, но много любят. Вот у вас дела по горло, бегаете, хлопочете... Когда тут любить?.. Даже жену развлечь некогда. Мораль читаете из зависти. Досадно, что Дон Жуаны теперь проваливаются не в ад, а в будуары хорошеньких женщин...

Котельников. Ну, довольно. Верю твоим победам, но помни, что о вкусах не спорят, особенно женских: женщины, брат, сплошь и рядом предпочитают самых пошлых мужчин... Ведь самые пошлые ничего не делают... Да кроме того по нашим временам от Дон Жуана до Альфонса — рукой подать... (Уходит).

Сабинин. Рассердился!.. Охота смертная, да участь горькая. Есть обстоятельства, господа, когда noblesse oblige. Прошу вас за мной. Ну-те-ка любовную марсельезу. Я сам переделал: Allons, enfants de la patrie, le jour de l'amour est arrive. (Уходят. В павильоне огни, суета, шум).

Явление II

Раиса Соломоновна (осторожно пробирается к ресторану). Еще не сделали тех дверей, какие бы я не отворила... Они здесь... (Подходит к окну ресторана и кланяется). Мое почтение... Браво, Давид Соломонович... Я вам очистила дорогу — помните!.. Вы приказали, и я стала действовать по всем моим правилам... (Отходит от окна). Кушают!.. Я женщина очень экономная... Мне только взглянуть, как едят и пьют, и я уж как будто сама ела и пила... Воображение у меня такое... Ну, Татьяна Петровна, не устоишь, сударыня!.. Перед молодостью можно устоять, перед красавцем можно, а перед капиталом нельзя устоять... даже никак невозможно...

Половой (выходит из ресторана). Что вам угодно?

Раиса Соломоновна. Кавалера.

Половой. Какого кавалера?

Раиса Соломоновна. Самого богатого во всем свете... На других и я смотреть не могу... Не узнали меня, Иозель?

Половой. Ах, мамзель, извините. Прошу вас отсюда. Господа сейчас сюда выйдут... На воздухе будут сидеть.

Раиса Соломоновна. Видели, она с ним, с нашим... Я устроила... Я вам, Иозель, заплачу, а вы мне расскажете завтра, что здесь было... Он бароном будет...

Половой. Господин Зоненштейн?

Раиса Соломоновна. Да. Непременно будет бароном. Все евреи просьбу подали со всего света...

Половой. Вот как! Он все может сделать?

Раиса Соломоновна. Все. Он может: купить, заложить, перекупить, перезаложить, продать, перепродать, распродать, подкупить, разорить — все может. Вот сколько операций!.. И со всего проценты, вот какие большущие проценты.

Половой. Ай-ай, сколько процентов!..

Раиса Соломоновна. Когда я буду княгиней, Иозель, я возьму вас к себе...

Половой (фыркая). Вы, мамзель, княгиня?

Раиса Соломоновна. Когда у меня будет сто тысяч, я куплю себе князя. Здесь не найду, выпишу из-за границы. И везде у меня будут княжеские короны — и шляпку закажу себе с княжеским гербом, чтоб видели, кто я. (Обращаясь к ресторану). Прощайте, господа, извините, что не могу остаться... Меня карета ждет. Прикажите, Иозель, — карету княгини Раисы Соломоновны.

Половой. Не угодно ли? (Подает ей руку. Она гордо его осматривает, потом, смеясь, уходит с ним под руку).

Явление III

Кокошкина и Репина (выходят из ресторана)

Кокошкина. Он не стоит вас. Племянницу мне жаль.

Репина. Я не могу без ужаса вспомнить, что я наделала. Весь город говорит... В театре показаться боюсь.

Кокошкина. Полноте, душечка. Перемелется — мука будет. Я очень вам сочувствую и потому приехала. А теперь пора. Завтра я к вам непременно приеду... Как только освобожусь от детей, так и к вам...

Репина. Вы очень любите детей?

Кокошкина. Да как же их не любить? Когда детей нет, любовь не полна. А когда к любви да еще дети, эти беспомощные создания, которые вам улыбаются, вас ласкают, лепечут своим милым языком, растут, умнеют, хорошеют — сколько тут радости! Конечно, и горя с ними много, да ведь не знать горя, не знать и радости. А когда исчезает наша молодость и красота, — остаются дети; с ними испытываешь опять молодые годы... В них опять переживаешь и детство свое, и юность, и молодые радости, все свое лучшее, невозвратимое — в другой раз живешь. В них мои надежды — жить в будущем, моя душа в их душе будет жить, любить и радоваться... (Растроганным голосом). Их любовь без лжи, без притворства и измены... Сама ребенком становишься — смеешься, возишься, говоришь глупости... Ах, Боже мой, да я не могу себе представить жизни без этих ангелов, которых посылает Бог женщинам для утешения в их горе... (Утирает слезы). Да что я? Совсем расплакалась... Ну, храни вас Бог.

Репина. Я вас провожу. (Уходят).

Явление IV

Котельников, Адашев, Кокошкин, Патронников, Зоненштейн, Актриса (выходят из ресторана), потом Репина

Котельников. Где же наши дамы?.. А ночь-то какова! Темная, звездная! В Петербурге все навыворот: дни темные, а ночи белые... Благословенная Украйна! Родина милая!.. Ну, господа, принимайтесь за шампанское, потому что шампанское из Франции, страны остроумия.

Адашев. Резон! (Отходит с Котельниковым в глубь сада).

Актриса. Я есть еще хочу (Кокошкину). Где ваша супруга? Сбежала?

Кокошкин. А вам разве скучно?

Зоненштейн. Marie!

Актриса. Ну, чего ворчите?

Зоненштейн. Андрей Андреевич весьма добрый человек, если о своей супруге позволяет вам выражаться таким образом...

Кокошкин. Да, моя супруга, должно быть, действительно сбежала...

Зоненштейн. Ай, ай, ай... У русских это всегда — никакое уважение к семейственности...

Патронников. У вас, Давид Соломонович, зато много этого уважения. Ведь это вы в видах семейственного союза подсунули имение Сабинина Олениной и отличный гешефт сделали. Хвалю и одобряю.

Зоненштейн. Дружеская услуга, ну и все... Какой гешефт, помилуйте. Ведь это имение — чудеса... удивительное!..

Актриса. Неправда! Сам мне говорил, что имение так себе...

Зоненштейн. Marie!

Актриса. Ну, мой демон, чего вам?

Адашев (Котельникову). Мне ужасно жаль Татьяну Петровну.

Котельников. Не сладко ей... Да еще с повышенными нервами.

Адашев. Я видел она с Кокошкиной говорила. Пойду искать ее (уходит).

Котельников (Актрисе). Вы, сударыня, нервная?

Актриса. Нет, я смешливая...

Патронников. И добрая. Давид Соломонович, она — добрая?

Зоненштейн. А я в затмевании на счет Marie.

Актриса. Куриную слепоту я на него напустила.

Зоненштейн. Ах, Marie! Ну, как вы это...

Актриса. Не сердиться! Давайте чокнемся. (Поднимает бокал).

Репина (Репина с криком является из-за дерева и, вырвав у Актрисы бокал, пьет. Все вскакивают). Что?.. Испугались? Ха, ха, ха! Небось без меня скучно.

Зоненштейн (про себя). Я весь вздрагивал...

Котельников (Репиной). За ваше здоровье!

Кокошкин. За русский талант!

Патронников. За родное искусство! Ура!

Репина (лукаво). Спасибо, Давид Соломонович: за чистое золото, что чище человеческого сердца...

Зоненштейн. Понимаю вашу ironie... Что такое золото? Золото — это металл... Слово человеческое — вот золото, талант — вот золото. Кто хочет добывать презренный металл, как это говорится на чисто русском языке, тот завсегда возможет... но, ах! Не все добываться может посредством золотого металла...

Репина. А вам чего бы хотелось?

Зоненштейн. Есть многие вещи, которые бы мне хотелось приобретать, но, увы, hélas, madame...

Репина (лукаво). Попробуйте. Кто знает!?

Зоненштейн. Не смею даже мечтать...

Репина. Будто? Вы — такой мечтатель?!

Актриса. Смотри, Таня, не по-товарищески... Не отбивать!

Репина. Да ведь ты к Андрею Андреевичу присоседилась... (Кокошкину). Супруга ваша велела вам сказать, что она домой уехала. Смотрите, как бы ваша соседка не тронула детские капиталы... Не боитесь?

Кокошкин. Она не немка, — пожалеет.

Актриса. Мы на счет Давида Соломоновича. Слышите, душа моя, сбежать хочу от вас и похитить ваши капиталы.

Зоненштейн. Без капиталов — полнейшая возможность убегать... с капиталами от меня убегать — нет возможности.

Котельников. Что справедливо, то справедливо.

Репина (увидав входящего Адашева). А, Михаил Алексеевич... А я гляжу, где вы?.. (Идет к нему).

Котельников. Артистку тянет к журналисту.

Репина (Адашеву). Вам невесело? А мне страшно. Знаете, когда всех хочется злить, когда чужая радость выводит из себя.

Адашев. Лучше уехать. Зачем мешать чужому веселью? (Говорит с ней поодаль).

Котельников (Актрисе). Итак, сударыня, седина лучшее украшение старости?..

Актриса. А па... парики, парики? Парики тоже украшают... (Смотрит на Зоненштейна и хохочет).

Зоненштейн. Среди молодежи забываешь свою старость.

Актриса (напевая). Ты ее забываешь, а я никогда, никогда...

Зоненштейн. Какая шалунья вы, Мари, какая у вас легкомысленная голова.

Актриса. А у вас старая, дедушка. Я вам во внучки гожусь. Внучки шалят, а дедушке обязательно быть добрым.

Зоненштейн. Моя доброта — выше вот этого дерева. Но что с вами будет, когда я умру и станет меня кушать червец...

Актриса. Червец! Господи, меня червец кушает! (Хохочет).

Зоненштейн. Кого же червец не будет кушать?..

Актриса. Червец... ох, не могу... не могу... (Заливается хохотом).

Репина (подходит). Мне завидно, Маша, как ты хохочешь...

Актриса. А ты пей... веселье тут... в этом... как это называется?.. (Стучит по бокалу). Выпьем за женщин!

Репина. Давай. За женское горе!

Голоса. Ура!

Репина (Адашеву). За женское горе пьют. Пейте и вы.

Патронников. Господа, тут недоразумение. Мы пьем за женское горе.

Кокошкин. Не может быть?

Котельников. Для гармонии можно выпить за мужское горе.

Актриса. Какое у вас горе? Мужчины — тираны, а мы — рабы.

Зоненштейн. Недостаточная основательность. Мужчина зарабатывает свою жизнь, он и есть раб...

Патронников. Рабства более не существует. Ура!

Котельников (протягивая бокал). Адвокат, за рабство.

Патронников. Коли пить, так за все — и за рабство, и за свободу, больше выпьешь. Ура!

Кокошкин. Господа, не сделать ли нам перерыва в нашем шампанском заседании?

Котельников. Не согласен. Шампанские заседания самые интересные для русского человека.

Кокошкин. Так возвысим еще их интерес, Татьяна Петровна!

Репина. Ась?..

Кокошкин. Прочтите нам что-нибудь. Какой-нибудь монолог...

Патронников. При звездах и при луне...

Актриса (напевая). Всадник едет на коне...

Зоненштейн. Господа, позвольте мне напомнить, что есть город Флоренция, где однажды была чума...

Актриса. Не хочу чумы, хочу шампанского... шампанского...

Репина. Погоди. Во время чумы во Флоренции собирались мужчины и женщины, кутили и рассказывали по очереди разные веселые истории.

Актриса. Знаю, какие истории, любопытная история — прелесть что за история.

Зоненштейн. Декамерон... Знаете... действительно — история о любовных происшествиях...

Репина. Давайте рассказывать. Вы старше всех, вы и начните...

Зоненштейн. Во всех коллегиальных учреждениях голосоподавание начинает младший человек...

Актриса. Я младший человек!.. Я расскажу про вашу любовь.

Зоненштейн. Marie!

Адашев. Надо председателя выбрать и вручить ему власть..

Зоненштейн. Деспотическую, непременно деспотическую, чтоб головы срубать и сердце вынимать... Я за Татьяну Петровну.

Все. Браво! Единогласный выбор! Тост за председателя!

Репина. Смотрите, чур слушаться...

Патронников. Клянемся на бокалах!..

Репина. Клянетесь?

Голоса. Клянемся.

Репина. Хорошо. Прошу вас, Давид Соломонович, начать — расскажите какую-нибудь историю из ваших похождений. Господа, внимание!..

Зоненштейн. Я прошу меня увольнять. Я не сочинитель. Пускай г. сочинитель, делающий нам честь своим со... совместительством, начинает, а мы будем ему подражать. Начало — великое дело...

Адашев. Если председательнице угодно...

Репина. Нет. Важные соображения понуждают нас дать предпочтение Давиду Соломоновичу... Ему же и мысль эта пришла.

Зоненштейн. Но, право же, я затрудняюсь...

Репина. Вы? Да у вас столько побед!

Актриса. Даже меня обольстил! (Смеется).

Зоненштейн. Marie!.. Весьма затруднительно выбирать...

Репина. Ого! Кто откажется рассказывать, с того штрафа Согласны?

Зоненштейн. Я готов внести штраф.

Голоса. Браво! Штраф, штраф с тех, кто откажется рассказывать.

Патронников. А назначение штрафа и размер его от кого будет зависеть? Важный юридический вопрос, господа.

Голоса. От председательницы, от Татьяны Петровны.

Репина. Все согласны?

Актриса. Все.

Репина. Давид Соломонович, вы готовы внести штраф?

Зоненштейн. Банкирское слово — королевское слово...

Репина. Прекрасно сказано. Вместо рассказа вашего — штраф?

Зоненштейн. Да, я вношу штраф...

Репина. Не угодно ли вам, ваше королевское величество, внести сейчас же тысячу рублей штрафа. Казначеем назначаю г. Кокошкина... (Общая веселость и крики «браво»).

Зоненштейн. Я ставлю дюжину шампанского...

Репина. Прекрасно, это особо, а тысячу рублей на стол.

Кокошкин. Я готов принять и выдать расписку...

Зоненштейн. Вы шутите, прекрасная Татьяна Петровна...

Котельников. Шутка в тысячу рублей! Люблю!

Репина. Так вы вот как держите ваше королевское слово? В последний раз спрашиваю: угодно вам подчиниться мне?

Зоненштейн. Ваша шутка прекрасна и остроумна... я позволяю себе отвечать на нее от всей полности моего сердца — виват первейшей российской актрисе! (Пьет).

Голоса. Браво, браво!

Репина (отстраняя бокал, который ей подают). Что же это, господа? Королева требует податей, а подданные отвечают: мы лучше выпьем за ваше величество. Нет, господа, я строгая королева.

Котельников. Не щадите его, королева.

Актриса (пьет). Таня, за святое искусство!

Репина. Какая я первейшая актриса? Кто нас считал? Кто судьи? Те ли, что нас угощают шампанским и ужинами и соблазняют бриллиантами? Да разве им нужны таланты? Мы здесь свои люди — будем откровенны. Вам нужны красивые женщины, а талант потому только, что он на выставке, о нем кричат, он дает известность женщине. Известность поднимает цену на публичной продаже и дает возможность хвастаться дорогою покупкой. Ведь так, господа?..

Котельников (горячо). Бесподобно! Дайте расцеловать ваши ручки...

Зоненштейн. О, конечно, журналисты — вот лучшие судьи...

Репина. Лучше все-таки вас, хотя... они тоже врут... Но по крайней мере им не все равно, за кого пить — за русскую актрису или за иерихонские стены...

Зоненштейн (гневно). Иерихонские стены... Что такое?

Патронников (Зоненштейну). Ну, она закусила удила.

Котельников. Михаил Алексеевич, журналисты плохие судьи.

Адашев. Всякие бывают — и плохие, и хорошие.

Зоненштейн. Вот справедливо! Позвольте вашу руку...

Репина. Не давайте ему руки. Пусть сперва исполнит свое обещание. Я не могу его заставить заплатить штраф, но я могу считать банкирское слово меньше, чем вот это... (Брызгает из бокала вином в Зоненштейна).

Зоненштейн (вставая, рассерженный). Вы меня извините... Всякая шутка должна узнавать свои границы... Я не привык бросать тысячи, не зная наперед их употребление, и я уверен, что господа...

Адашев (Зоненштейну). Вы выходите из границ шутки. Никто вашими деньгами не воспользовался бы, но вы согласились подчиниться председательнице и обязаны были исполнить ее требование.

Актриса (подбегает к Адашеву). Вы — душка за это! Чокнемся!

Зоненштейн. Господин литератор, чужие мнения мне — ничего... Мое собственное мнение есть мой закон...

Актриса (напевая). В закон, в закон себе поставим, для ра... для радости.

Репина (Актрисе, резко). Перестань! Мне остается уйти отсюда... Прощайте, господа...

(Шум. Около Зоненштейна и Репиной группа).

Голоса. Полноте. — Уступите. — Ведь это шутка. — Какая шутка! — Останьтесь! — Ну, пожалейте нас!..

Зоненштейн. Позволяйте объясниться, позволяйте объясниться, господа... Я согласен... Я согласен удовольствовать...

Котельников. Ну, вот и бесподобно... Татьяна Петровна, займите свое место... Господа, по местам... Банкир хочет удивить вселенную своим великодушием. Порядок лучше всего. Мы же, господа, интеллигенция, а интеллигенция есть порядок в беспорядке или беспорядок в порядке, смотря по обстоятельствам. Давид Соломонович, как человек добродетельный, очевидно, затрудняется любовной темой. Тогда из другой области. Например, расскажите нам, как вы нажили ваши миллионы...

Репина. Грабил!

Зоненштейн. Я грабил?.. Я? Хорошо... Нет, извините. Я вношу тысячу, пять тысячей, десять тысячей... вношу десять тысячей... вот мой бумажник... Считайте, г. адвокат, считайте, Андрей Андреевич, считайте мой бумажник... вот он... здесь больше, но я дозволяю считать только десять тысячей... (Держит бумажник в руках и размахивает им, горячась). Но пускай... я прошу... Мене не жаль денег... Но я прошу прекрасную артистку начинать, только начинать... Прошу начинать... une toute petite histore... о своем приключении с г. Сабининым...

Репина (ударяет кулаком по столу). Вон его, вон! Я минуты с ним не останусь... (Общий беспорядок. Адашев берет Репину под руку).

Актриса. Старый черт!

Зоненштейн. Я за свои права вступался! Я не позволяю унижать свое достоинство... какой-нибудь актрисе... Я сам воздвигаю театра Что я затеваю, то обвенчивается с успехом... Я еще буду доказывать...

Котельников. Венчайтесь с успехом, но доказывать я вам не позволю, г. банкир. Адвокат, употребите ваше красноречие...

Актриса (Зоненштейну, грозя ему вилкой). Свинство, свинство, свинство...

(Уходят: Зоненштейн, Патронников, Кокошкин, Актриса. Адашев усаживает Репину и старается ее успокоить. Она плачет).

Котельников (Репиной). Успокойтесь, пожалуйста. Я его выпровожу живо... (Уходит).

Явление V

Репина и Адашев

Адашев. Не связывайтесь с такими людьми. Вы точно не хотели видеть, как он багровел и злился.

Репина. Он ухаживал за мной... Он мстит, что я гнала его от себя. Я знаю, что это он устроил, что эта... ваша кузина... замуж за него... за Сабинина... Он этому помогал... Как он смел так обращаться со мной? Я женщина!

Адашев. Женщина! Точно он это понимает?..

Репина. А тот? Ведь я того любила... А он бросил меня так безбожно!

Адашев. Полноте о нем! Вас так любят...

Репина. Талант мой любят, а он меня любил... И я его любила... Я его и теперь люблю... люблю и ненавижу.

Адашев. У вас известность, слава. У вас публика, эта масса тружеников, для которых театр — храм, место поклонения и восторгов. Работайте для искусства и для этих зрителей. Сами же вы сказали давеча, что для этих пошляков, которые вас окружают, таланта совсем не надо. А вы погрузились в жизнь этих баловней судьбы, равнодушных, скучающих, прожигающих жизнь. Уйдите от них, бросьте их, опомнитесь — настоящая ваша жизнь впереди!..

Репина. Благодарю... Я же во всем виновата. Понятно! Что я такое? — актриса... Нас презирают, мы фиглярки. Разве актриса женщина! У женщин есть мужья, братья, сыновья... Они не дадут их в обиду, заступятся за них, а у актрисы никого... кроме поклонников... Да где они? Они разбегаются... они до тех пор только около нее, пока она их развлекает и забавляет... Перестала — и их нет, к другой идут... (Сквозь слезы). Ах, что это за мученье!.. Да знаете ли вы, что у меня в сердце... какой ужас и тоска! Думала — развлекусь, забудусь... Нет, куда тебе?! Это безбожно, безбожно! (Плачет. В это время выходят из павильона Котельников, Патронников, Кокошкин и Актриса).

Явление VI

Те же и Котельников, Патронников, Кокошкин и Актриса

Патронников. Банкира мы отправили в места не столь отдаленные... (Адашев задумчиво отходит в сторону).

Кокошкин. На Лысую гору улетел и оставил нам Marie...

Актриса. Какая я вам Marie!..

Котельников (Репиной). Вы плакали? Да он вашей слезинки не стоит.

Репина. Оставьте это... Слезы — пустяки... Я и на сцене плачу.

Патронников. А мы все рыдаем.

Репина. Видите, он смеется...

Актриса. У, бесстыжие глаза! Все вы такие черти!

Репина. Правда, Маша. Все они черти. Они нашего горя не понимают... Знаете, что мне в голову приходит... Если бы какая-нибудь актриса приняла настоящего яду на сцене и стала бы умирать...

Адашев. Слава Богу, не находилось такой безумной.

Репина. А почем вы знаете? Бросить вызов всем... тысячам народа...

Котельников. Протестовать смертью? Не найдется такой актрисы.

Репина. А вдруг нашлась бы... Ну хоть безумная какая-нибудь решилась бы умереть на сцене от яду... Судороги мучили бы ее, она бы кричала, билась в отчаянии, задыхалась бы от страданий и стон раздавался бы по театру... Как в Колизее, когда под гром рукоплесканий и крики толпы, умирали гладиаторы, когда звери терзали христиан... Посмотрела бы я, что бы вы запели... Шикать и свистать стали бы вы действительным страданиям, настоящей смерти... поругание искусства нашли бы тут... Вам смерть нужна красивая, с нежными словами, с изящными жестами, среди цветов, бархата и кружев... Вам ложь нужна, а от настоящей смерти мы бежим... Пусть она там где-нибудь, в больнице, в смраде и духоте, от пьянства и распутства... (Вздрагивает). Вот эту правду посмотрели бы вы... Небось, не захотите... Наверно не захотите...

Адашев (тихо Репиной). Кому это вы проповедуете!..

Репина. А вам что? Хочу и проповедую. (Актрисе). Маша, садись сюда... Давай с тобой яду выпьем...

Актриса. Я бы лучше шампанского.

Репина. Да шампанское — тоже яд.

Кокошкин. Опьяняющий яд!

Котельников (лакеям). Эй, вы, пустынники, шампанского сюда! Приятный разговор нашли — о смерти. Это животное Зоненштейн — всю нашу музыку расстроил!.. (Слуги приносят вино. Он наливает Репиной, Актрисе и себе в бокалы). Ну, Татьяна Петровна, да здравствует веселье! А то, смотрите, даже Андрей Андреевич посоловел... А литератор наш нос повесил так, точно хочет им чернил набрать...

Актриса (кричит Адашеву). Друже!.. Друже милый! Иди сюда!

Репина (хохочет). Ах, какой он смешной! (Пьет). Андрей Андреевич, ваше здоровье! Чокнемся, Михаил Алексеевич...

Адашев (чокается). Татьяна Петровна, не будет ли! (Котельникову). Послушайте!.. (Шепчет ему).

Репина. Наливайте, наливайте! (Пьянеет). С вашей моралью подальше... Здесь не монастырь. Как вы там говорили-то: бросьте пошляков, опомнитесь, служите искусству!.. Хорошо, да не очень. Я жить хочу, а если жить нечем — надо помирать...

Котельников. Да полно вам. Ведь после смерти ни любить, ни пить невозможно.

Репина. И не надо. Ничего не надо... Смотри, Маша, как вино играет... пенится, шипит... Вот меньше, меньше... Так и жизнь наша... Эх, горе ты, горе, как бы от тебя, горя, убежать? Да куда? Вот разве лететь по этим лунным лучам... к этим звездам и носиться там, носиться веки вечные... (Утирая слезы). Говорят, женские слезы — вода... Ну, так не хочу слез, никто их не увидит больше — довольно! (Разбивает бокал). Вот вам!.. (Кокошкин бросается поднимать). Смотрите... черепки собирают... Черепков пожалели, а человека... что его жалеть?! Пусть погибает!.. Эх, люди... Представляю себе, как вы, К... Кот... Котлин...

Котельников. Котельников, Котельников, Татьяна Петровна!

Репина. А, чтоб вас... не выговоришь... Как это вы станете говорить: не художественно, не на-ту-рально... когда перед вами стали бы настоящим образом умирать... Ах, знатоки вы, знатоки!.. Ничего-то никто не понимает!.. Если б умереть, да из гроба встать... Я встала бы из гроба, чтоб сказать страшное проклятие... я встала бы, чтоб проклясть вас всех... проклясть эту вот беспутную жизнь, проклясть при раскатах грома, при сверкающей молнии и завывании урагана... Привидением стала бы я ходить между вами. Я стала бы грозить вам и пугать вас ночью, чтоб, дрожа от ужаса, вы вспоминали, что есть горе, есть муки мученические, есть горючие слезы, целое море слез... и никто их не хочет видеть, никто!.. Да никто, видно, ничего и не боится... Я вижу: вы думаете, вино в ней говорит... Так вина, вина еще, чтоб весело было до смерти... Наливайте! Вина! Вина! (Пьет и падает головою на стол). Ох, устала... жить устала...

Котельников (тихо Адашеву). Она великолепна!

Актриса. Таня, Таня!.. Голубушка... Что с тобой?

Адашев (Котельникову). Надо уезжать... Видите...

Котельников. Пожалуй, вы и правы.

Кокошкин (Актрисе). А я вас домой довезу. Можно?

Актриса. Отстаньте!

Сабинин (поет за сценой). L'amour qui nous appelle, nous dit qu'il faut aimer.

Котельников (Адашеву тихо). Мандолината!.. Ведь это Сабинин. Эдакое животное! Адвокат, пойдемте унять его (Уходит. За ним Кокошкин и Актриса).

Репина (вскакивает). Он? Погодите... Да, да, это его голос... L'amour qui nous appellee... Он, он... (Напряженно слушает).

Адашев. Совсем не он. Пора домой. Поедемте!

Репина. Нет, он, он. (Прислушивается. Пение удаляется и умолкает). У меня смерть в груди, страшные мысли в голове, а он тут же, возле, смеется надо мной, и никто ему не скажет, что он негодный человек, никто... Никому до меня дела нет. Никому... Все ушли. Только вы и остались?.. Ну... домой... помирать...

Адашев. Погодите минутку. Я принесу ваши вещи и велю подать коляску. (Уходит).

Репина. Умирать надо!.. Бежать от всех, от жизни, от горя, бежать от себя... Умирать, умирать! А то под гору пойдешь, изолжешься... Умереть, уснуть... уснуть навсегда... О, Господи! Да когда же конец этой муке?! Насмеялись, бросили, убили... (Рыдает. Адашев подходит с вещами. Занавес).

Конец третьего действия

Действие четвертое

В театре. Три четверти правой (от публики) сцены заняты уборной актрисы. Из нее дверь, через которую выход за кулисы и на сцену. Между уборною и кулисами коридор. Идет представление драмы А.Н. Островского «Василиса Мелентьева». Репина в костюме царицы (Василисы Мелентьевой), супруги Ивана Грозного. Актриса и некоторые актеры тоже в древнерусских костюмах.

Явление I

Репина (в уборной, рассматривает венки и цветы, обрывает цветы, то ходит по комнате, то останавливается и упорно смотрит на одно место). Сгорела жизнь... ни за что сгорела... Думать не могу... Скорей бы на сцену... забыть и забыться...

Матвеев (вне уборной актеру). Будьте развязнее. Вы точно деревянный; только два жеста и есть — руку к сердцу и руку к затылку. Ну, положим, к сердцу куда ни шло, а в затылке-то вы чего ищете?

Актер. Публика меня принимала отлично... (Уходит).

Матвеев. Вот ведь все такие!.. Все гении... с затылка! (Работнику, который тащит мебель). Куда ты прешь? Ослеп, что ли?

Актриса (подходит к Матвееву). Захар Ильич, на что это похоже? Разве это костюм? Это Бог знает что. Отрепья какие-то... Стыдно показываться в этом...

Матвеев. Вблизи-то не ладно, но издали сойдет.

Актриса. В бинокли смотрят... Рвань эдакую таскай...

Матвеев. А вы бы, добродетель моя, Давиду Соломоновичу сказали... Чего он смотрит?..

Актриса. Вчера с ним рассорилась... За Репину заступилась...

Матвеев. Слышал, слышал... Всю ночь кутили?

Актриса. Была игра... Я старому черту чуть нос вилкой не вывернула.

Матвеев. А теперь жалеете?

Актриса. Чего жалеть? Свет не клином сошелся. Один черт... Он ведь скуп был... (Шепчется с ним).

(В уборной).

Репина. Все одно и то же: когда начнется?.. Страшно... (Входит Актриса). Ты испугала меня... поправь мне...

Актриса. А Дашка-то твоя где?

Репина. Я прогнала ее домой. Грубить стала. Маша, ты не уезжай. (Обнимает ее). Останься до конца представления...

Актриса. Да мне все равно...

Репина. Останься, голубчик... Мне страшно одной... Никому не говори... Я сама не знаю, отчего это... Хорошо я играла?

Актриса. Разумеется, прелесть как...

(Вне уборной).

Матвеев (говорит с режиссером). Что же делать? Поставьте скамейку, как она хочет.

Режиссер. Да ведь это несообразно. Зачем ей лежать лицом к публике, когда Василиса спит? Иван Грозный сидит около нее, и он должен быть лицом к публике... Он говорит монолог... Все так играли, и на императорской сцене так...

Матвеев. Ну, пусть Иван Грозный стоит около нее. Может, она мимикой удивить хочет. Кто ее знает? (Стучится). Можно?

(В уборной).

Репина. Можно.

Актриса. Ну, я пойду. У меня голова сегодня как колокол... страсть как звенит... (Уходит).

Матвеев (входит в уборную). Ну, что, довольны?

Репина. Мне нездоровится.

Матвеев. Что так?

Репина. Я отравилась...

Матвеев (махает рукой, смеясь). Отравилась?!.. Что же это... успехом? Успех точно! Таких оваций я и не запомню. Говорят, еще в конце что будет...

Репина. Вы и не воображаете, что будет...

Матвеев. А вам уже донесли?

Репина. Нет, это я вам доношу. Будет то, чего вы и во сне не видали.

Матвеев. Смотрите, не вздумайте какой скандал учинить! Губернатор здесь. Публика избранная... Да и меня поберегите...

Репина. Вас мне жаль... Я вам еще должна... Позовите ко мне Адашева... Мне ему два слова надо сказать... Да скорей, пожалуйста.

Матвеев. Не торопитесь. Антракты у нас, слава Богу, в Москву съездить можно... (Уходит).

Явление II

Матвеев вне уборной, ему навстречу Кокошкина

Матвеев. Анна Львовна... Мое нижайшее почтение... (Подходит к уборной). К вам Анна Львовна... (Уходит на сцену).

Кокошкина (входит в уборную). Ну, как же это вы игралито, а? Разве так можно играть?

Репина. Я?

Кокошкина. Испугала?.. Да вы себя превзошли, победили даже мою племянницу... Ведь она совсем не дурная женщина... Я нарочно пошла к ней... Видно было по глазам, какое вы впечатление произвели. Да что вы такая?

Репина. Разве это хорошо, что они приехали в театр словно для того, чтобы показаться мне?..

Кокошкина. Что ж вы хотите — женщина! Забудьте их... Ну, разве можно быть лучше вас?.. Этот костюм... Будь это в моей власти, я бы другого костюма не носила, и всех бы носить заставила. Художников позвала бы — рисуйте, изучайте, изобретайте... Какие вам там букеты заготовлены — целые горы... Как хотите, а у вас такое странное лицо...

Репина. Я устала...

Кокошкина. Ну, благослови вас Господь. Исчезаю. (Быстро уходит).

Репина. Сил нет! (Опускает голову на стол. Входит Адашев).

Явление III

Репина и Адашев

Адашев. Что с вами?

Репина (старается быть бодрой). Ах, это вы... Ну, что скажете?

Адашев. А вот что: после спектакля засяду за статью и завтра приеду прочесть вам ее. Погодите, мы поднимем всю журналистику на ноги, чтоб вас пригласили в Петербург...

Репина. Поздно...

Адашев. Напротив, как раз вовремя. Вы сами не знаете силы своего таланта... Что с вами? Вы вдруг побледнели... Вы больны?

Репина. Вы преувеличиваете, хотите утешить меня... Я вас ждала сегодня... Мне надо было видеть вас...

Адашев. Я сам рвался к вам, но боялся помешать...

Репина. Надо было помешать...

Адашев. Чему? Ведь все благополучно, да?.. По правде сказать, я опасался, чтобы вы не наделали чего-нибудь, не вздумали бы мстить...

Репина. Я думала убить его, но только на минуту... Оружие, кровь, стоны — это противно и ужасно. У кого есть душа, тот не может спокойно жить после убийства. Помните леди Макбет? На что была кремень, а не вынесла. Выносят только бездушные... Затем... мне представляется все то, что потом бывает... Следствие, суд, адвокаты, прокуроры, газетчики... Всякий старается выпытать что-нибудь то хитростью, то силой. Всякому хочется оторвать кусок твоего сердца и похвалиться тем, что это он именно оторвал, он открыл... И когда подумаешь, что надо лгать, притворяться, откровенничать, — ужас берет... Твоя душа делается каким-то постоялым двором, куда каждый свободно входит и считает себя в праве делать там что хочет. Нет, я не могу... Чтоб копались в моей душе — ни за что! Знаете, кого я понимаю? Тех крестьянок, которые вешаются на воротах своего любовника. Уже если погибать, так от своей руки, своим судом... Пусть видят, кто лучше... Пусть и он почувствует, когда его будут клясть, указывать на него, как на мучителя, как на убийцу...

Адашев. Вы думаете в виновника бросят презрением и ненавистью, вы думаете, он сам почувствует угрызение совести? О, как вы ошибаетесь! Кому какое дело до наших личных дел, нашей любви и ненависти? Пожалеют, поахают и забудут. Выбросьте вон из головы эти мысли... Да и вам ли отчаиваться?

Репина. Мою жизнь отравили!.. Мне остается одно — умереть.

Адашев. Христос с вами! Вам ли это говорить? Да что вы, в Бога не верите?

Репина. Верю и в Бога, и в то, что там, у Него, лучше...

Адашев. Стремитесь к лучшему? Здесь не нашли, там ищете?.. И все для себя, только для себя?

Репина. А то для кого же жить?

Адашев. Да жить стоит для всего... даже для того, чтобы видеть новое утро, новую весну...

Репина. Надоело.

Адашев. В ваши годы?

Репина. Вы не понимаете, что жизнь может так опротиветь, что смерть является избавлением.

Адашев. Понимаю. Представьте себе, было время, когда я серьезно решил, что жить не стоит, и ухватился за самоубийство...

Репина (с величайшим вниманием). Ну?

Адашев. Я все приготовил... Написал письма... взял револьвер...

Репина. И раздумали?

Адашев. Нет. Ко мне вошла мать...

Репина. И угадала?

Адашев. Поняла все...

Репина. Случайность! Счастье, счастье.

Адашев. Я ужаснулся потом, как я не подумал о матери и отце... Ведь, решаясь на смерть, я решался поразить их горем. Я принимал на себя роль судьи моей матери и отца. Ведь виноваты же они. Не обвинят их другие — они сами себя обвинят... Где же у меня право судить мать и отца, где мое право отравлять им жизнь горем и упреками самим себе?

Репина. У меня никого нет... Ни матери, ни отца, ни... никого у меня нет. Я одна, одна...

Адашев. Есть люди... Они живут, они выносят бремя жизни более тяжкое, чем мы с вами. Или, по-вашему, все это — ничтожество, не стоящее того, чтоб нам дышать с ними одним воздухом? Мы с вами выше их, мы лучше понимаем жизнь, и, уходя из этого мира, осуждаем их? Так, что ли? О, я знаю, что так думают, я так думал... и в этом находил мужество умереть... Во всем мире я видел только себя и свое горе, и жалко и презренно казалось мне все остальное... Но, Боже мой, какая это ложь! Это ложь перед Богом и перед людьми, и если вам запала в голову такая мысль — гоните эту проклятую мысль!

Репина. Вам легко говорить...

Адашев (перебивает. Одушевленно). Да ведь жизнь не в этой только комнате, не в атмосфере театра, не в нашем только горе и желаниях: она во всей природе — в сиянии дня, в тихой ночи, в радости и горе нашей родины, в наслаждении искусством, созданием гения, в любви к человеку. Миллионы несчастных живут, и мы должны жить, облегчая друг другу существование. Если у вас есть мужество умереть — имейте мужество жить. И если одному человеку вы можете помочь чем-нибудь, талантом своим, деньгами, трудом, вниманием к нему, — вы не имеете права думать о смерти, вы обязаны жить...

Репина. Меня станут бить из-за угла, осел станет лягать меня копытом...

Адашев. Умереть из-за этого!

Репина. Жить для других!.. Не понимаю! Станьте в мое положение...

Адашев. Дьявольское самолюбие!.. Да будет оно проклято вместе с гамлетовским «быть или не быть?» Веру в себя должно иметь, надо дерзать, надеяться на свои силы, бороться и побеждать. Ведь самоубийство у нас стало чем-то повальным. Ни за синь порох пропадают хорошие люди. Дети берутся за револьвер из-за классной отметки, взрослые — из-за пустяков... Разлюбили — пулю в лоб, задели самолюбие, не оценили — застрелился. Да где же сила характера?.. Неужели она в смерти и погибели, а не в жизни и борьбе?..

Репина. Не то, не то вы говорите...

Адашев. Думали ли вы, почему у нас наглецам такой простор, почему бездарности поднимают нос и опережают талантливых людей? Да потому, что действительно русский талант слишком скромен и — главное — слишком быстро поникает, теряет мужество при первой неудаче, при первом толчке. Он даже не пробует бороться, а подставляет голову и наполняет свою душу отчаянием и жалобами, или хватается за револьвер. Надо же, наконец, знать себе цену, надо поднимать голову даже выше того, чего мы стоим, и запасаться энергией и мужеством не для смерти, которая сама придет, а для жизни, для жизни...

Репина (вопросительно смотрит на него. Пауза). Для жизни!? Да, надо жить!.. А если поздно, если... (быстро встает, стараясь подавить болезненный крик) если, говорю, поздно... поздно?..

Адашев. Что с вами? Вы больны?..

Репина (пересиливая себя). Нет, нет, ничего... Это так...

Режиссер (стучит в дверь). Татьяна Петровна, сейчас начинают.

Репина (Адашеву). Начинают... Идите.

Адашев. Вам лучше?

Репина. Совсем хорошо...

Адашев. Иду. Смотрите же, не думайте... Ведь это мимолетные мысли? Я к вам после театра забегу. Можно? (Целует у ней руку).

Репина. Давайте поцелуемся, по театральному. Теперь прощайте. Меня ведь убивают... вы знаете?

Адашев. Помните, что талант — великое дело. Если станут у нас гибнут таланты ни за синь порох — Русь пропадет! Храни нас Бог от таких трагедий. До свиданья. (Уходит).

Репина (бросается за ним). Я ему скажу... Погодите... (Навстречу ей Режиссер).

Явление IV

Режиссер и Репина

Режиссер. Пожалуйте, Татьяна Петровна...

Репина. Убирайтесь! Не я начинаю сцену...

Режиссер. Я предупредить хотел. Это моя обязанность... (Уходит).

Репина (одна). Прошло... Как стало страшно... Я ждала, он расспросит меня... Я бы сказала... А он... все о таланте... Никому меня не жаль, никому... О, Господи, спаси меня!..

Режиссер. Татьяна Петровна, пожалуйте!..

Репина. Иду, иду. (Уходит на сцену. Гром рукоплесканий).

(Между кулисами и уборной).

Матвеев (режиссеру). Ну уж и принимают ее сегодня. Так никогда еще не принимали...

Режиссер. Мне кажется, Захар Ильич, публику подогрел этот скандал.

Матвеев. Может быть...

Режиссер. В антрактах все только о том и говорят. А знаете, она очень боялась выходить на сцену...

Матвеев. Атмосфера в театре какая-то электрическая... Будет скандал, попомните мое слово... (Бурные рукоплескания. Смотрит на сцену). Прелесть, прелесть, как играет... Что же это она остановилась?.. Неужто забыла роль?.. Молчит... А, вот начала, слава Богу... Ведь это бывает: вдруг точно столбняк тебя ошарашит и суфлера не слышишь.

Явление V

Те же и Адашев

Адашев (входит). Послушайте, Захар Ильич, Татьяна Петровна больна... Она бледна, как смерть... Вы заметили, как она...

Матвеев. Остановилась? Заметил, заметил... Да ведь это бывает со всяким... А как играет-то!

Адашев. Она мне в антракте говорила, что чувствует себя нехорошо...

Матвеев. Очень немудрено. Не от вчерашнего ли это?

Адашев. На всякий случай, надо бы доктора позвать...

Матвеев. А рассердится? Ведь она чудная. (Вспоминает). Позвольте... перед тем как вы вошли, она мне вдруг ни с того, ни с сего и сболтни, что она отравилась.

Адашев. Она вам это говорила?

Матвеев. Да.

Адашев. Ведь это возможно... Бегите за доктором.

Матвеев. Пожалуйста, не пугайте... Ах, Господи ты Боже мой, ведь это разоренье... (Уходит).

Явление VI

Адашев, Режиссер и Репина

Режиссер. Давай занавес! (Рукоплескания. Крики «браво» и «Репину, Репину!»).

Репина (увидя Адашева). Доведите меня... (Идут в уборную).

(В уборной).

Репина. Я насилу кончила... Все горит во мне, пылает. Дайте мне воды...

Адашев. Вы отравились? Ради Бога, говорите... Минуты нельзя терять...

Репина. Да.

Адашев. Что вы наделали!.. Когда?

Репина. Дома... Так тяжело было, обидно... Думала, что в театре, пожалуй,.. у меня враги есть... Не помню, что думала... Вдруг решилась... Умру на сцене. Шум, овации... Незаметно умру... отомщу ему, ей, всем...

Режиссер. Татьяна Петровна, пожалуйте... Слышите, как зовут...

Адашев. Оставьте ее... Она не может. Скажите, что больна...

Репина. Нет, нет... Я пойду... оставьте меня... Я могу... Я пойду одна... (Уходит. Рукоплескания и крики).

Явление VIII

Адашев один, потом Матвеев и доктор

Адашев. Она мне намекала... Рассуждаем, вопросы решаем, а страдающего человека возле себя не видим.

Матвеев (Адашеву). Ну, что? Вот доктор...

Адашев. Отравилась...

Доктор. Какое несчастье...

Адашев. Ради Бога, доктор, вы понимаете, ведь это потеря для искусства...

Доктор. Чем она отравилась?.. Это необходимо узнать: действия разных ядов специфические и требуют различных противоядий.

Явление IX

Те же и Репина, за нею Актриса и другие несут венки и букеты

Адашев (Репиной в сильном беспокойстве). Вот доктора Пожалуйста, будьте с ним откровенны, совсем, совсем. Помните, дело идет о жизни. Вы будете послушны, да? Вот сюда на кушетку, здесь удобно... прилягте... Ради Бога, будьте откровенны (Подходит к Матвееву. Доктор разговаривает с Репиной).

Матвеев. Я голову потерял. И как я не сообразил тогда? Думал, шутит... Да нет, это не может быть... Ведь это не может быть?..

Адашев. Как же — не может быть? Разве не видите?..

Матвеев. Говорит мне: я отравилась... А я смеюсь: успехом, говорю, отравились?.. Ведь если б тогда меры принять — ведь лучше было бы?.. Как вы думаете?.. Ведь это на совести будет... Ах, мучительница, мучительница... Ну что, доктор, как?

Доктор. Сейчас в аптеку (Доктор хлопочет и делает разные распоряжения. Адашев с ним говорит. В уборной суета).

Матвеев (Режиссеру). Бегите сами, да скорей. (Репиной). Матушка, голубушка вы наша, что же вы наделали, что вы наделали? Меня, старика, меня-то за что вы обидели? Ведь я вас любил, как родную дочь... Да что дочь?! Как сорок тысяч дочерей... (Всхлипывает).

Голоса (за сценой). Репину, Репину! Репину solo!..

Репина. Мне легче, мне гораздо легче... Слышите, как кричат, как зовут! Полноте, Захар Ильич... подите распорядитесь сказать, что я внезапно заболела, что я уехала. А то еще полиция нагрянет... Протоколы станут писать... Ах, Господи, Господи... Всего не сообразишь... Да не плачьте! Что вы женщина, что ли?

Матвеев. Сорок лет служу искусству и вот награда! Грех вам, перед Богом грех и перед людьми грех...

Адашев. Идите, идите. Видите, какой шум... Доктор говорит, что есть надежда...

Матвеев (выходит за кулисы, где толпа актеров и актрис). Господа, да побойтесь Бога... Что за любопытство!.. Уходите отсюда!.. (Уходит на сцену).

Репина. Да, да, я надеюсь... Я могу дышать... Вот приму лекарство и домой. (Адашеву). Вы со мной? Маша, ты тоже со мной?

Актриса. Да как же не с тобой?.. Неужели это правда?.. Из-за какого-то, прости Господи...

Репина. Не болтай пустяков, Маша... (Тихо). Ах, если б ты знала, какой это ужас... Насилу терплю... Но ты не говори им... (Входит Режиссер с лекарством, подает его доктору и уходит). А, вот принесли... Давайте, давайте...

(Матвеев входит в уборную).

Репина. Ну что, объявили?

Матвеев. Объявили. Губернатор присылал справляться... Да, кажется, никто не поверил...

Репина. Вот как... Не верят... Может, это к лучшему... Хороший знак... Мне, ей-Богу, лучше... Ах, как я рада. Сейчас и уедем... Карета готова? Ну, старый хрен, молитесь Богу, да берегите меня...

Матвеев. А я разве не берег вас? Ведь я бы сиротой остался. Карета сейчас будет готова... Я самую спокойную велел нанять. А когда выздоровеете — вот будет торжество! Аршинными буквами напечатаем на афишах и по всему городу расклеим: «в первый раз по выздоровлении!..» Публика повалит... Сбор какой возьмем, овации какие.

Репина. Да, да, да... Хорошо будет... Хорошо...

Адашев (Адашев держит ее за руку). У вас лицо стало лучше... спокойнее... Слава Богу, слава Богу... А то я... я ведь... (Волнение мешает ему говорить).

Репина. И вы?.. Я рада, что меня жалеют... Спасибо... В голове что-то странное — как будто тучи в ней ходят... одна за другою... Считаю, считаю... Нельзя счесть... (Вскрикивает). Уйдите! Пропала я... В глазах огненный дождь... и блестит, и жжет... Ох, Боже мой... Доктор, доктор!.. (Вскакивает). Везите меня... Нет сил! Горит все, давит, мучит... все давит... (Срывает с себя ожерелья). Помогите мне, помогите!.. Сжальтесь надо мною, сжальтесь!.. Убейте меня... Нет сил терпеть... О, Господи!.. О, Боже милосердный!..

Адашев. Успокойтесь, успокойтесь...

Явление X

Те же и Сабинин

Сабинин (вбегает). Где она?.. Где она?.. Таня! Татьяна Петровна... Простите меня, простите... Я поступил низко... как последний человек... Простите меня!.. (Падает на колени).

Репина. Вы... вы здесь?

Сабинин. Я не знал вас... Если б я мог только думать...

Репина. Бог с вами... Встаньте, встаньте. (Сабинин встает). Уходите, оставьте меня... Видите, какая я... Страшная, жалкая... Умираю!.. Не ради вас... Нет, нет. Безобразная жизнь... Уйдите!.. Никто не понимает, что это за муки!.. О, если б кто испытал!.. Пустите меня... воздуху нет... дышать... не могу... Смерть идет... Прощайте, милые... прощайте... Смерть, смерть... (Падает).

Актриса. Господи, Господи!

Режиссер (вбегает, вполголоса). Сцена полна публики... спрашивают... правда ли, что ее отравили?..

Матвеев. Скажите, что ей лучше, что она сейчас уезжает. Велите музыке играть... (Режиссер уходит). Господи, вот беда-то... Пропало все... Голубушка вы наша! (Подходит к Репиной).

Репина (открывает на минуту глаза). Мне хорошо...

(За сценой шум).

Адашев (отводя Матвеева, тихо). Да уймите же их! (Доктору). Неужели ничем помочь нельзя?.. Эх, наука ваша!.. (Становится на колени и целует руку Репиной). Бедная... Сколько народу и там, и здесь, а ведь совсем она одинока... (Взрыв рукоплесканий и крики «Репину!»).

Репина (с усилием старается подняться и прислушивается). Они меня любят... Слышу, слышу. Вы были правы... Стоит жить... Ах, если б жить!.. Мне лучше... Надо идти. Помогите... Только дышать... трудно... здесь давит... здесь... Сейчас... иду... иду... (Умирает).

Матвеев (тихо сквозь слезы). Господи, неужто это смерть?.. Адашев (также). Смерть!..

Конец

Примечания

Текст дается по: Татьяна Рѣпина. Комедия в четырех действиях. Сочинения А.С. Суворина. 4-е изд., испр. СПб.: Издание А.С. Суворина, 1911. 141 с. Это последнее прижизненное издание пьесы А.С. Суворина.