Чехов — удивительный классик. Его творчество опровергало правила и ожидания, «впечатанные» в сознание читателя всем «золотым веком» русской литературы, и стало началом ее «неклассической» эпохи. Последующее литературное развитие не может быть адекватно осмыслено вне чеховской традиции. Однако память о «золотом веке» живет в эстетических и аксиологических ориентирах писателя, открывшего новую степень сложности мира и человека.
К чеховскому миру неприменимы глобальные категории и характеристики, кроме, пожалуй, одной — он универсален (еще одно, послепушкинское, «наше все»), и в его исторической, социальной, бытовой конкретике всегда присутствует бытийный модус. Люди, предметы, явления, выступающие в роли героев чеховских произведений, давно стали «гражданами мира», поэтому эти произведения до сих пор востребованы практически на всех известных языках.
Чехов представляет мир в деталях и подробностях, ни одна из которых не может быть утрачена без непоправимого ущерба для целого. Оказываясь в фокусе художественного внимания, подробность обретает уникальный смысловой и ценностный статус, поскольку чеховская поэтика — прежде всего поэтика малых величин, концентрирующих в себе неограниченные возможности смыслопорождения.
Для чеховского мира характерны децентрация и вариативность, он объемен и неоднозначен. Единственный абсолют этого мира — жизнь, в которой правда и красота существуют как возможность и необходимость. Лишенный иллюзий относительно человека и возможностей гармонизации его земного существования, Чехов все же остается наследником пушкинской «лелеющей душу гуманности». «Метафизическое утешение», которое дарят чеховские тексты, связано с ощущением скрытой телеологичности бытия, его самодовлеющей ценности и неисчерпаемости, с удивительной способностью, как в «золотом сечении», соотносить меньшее с большим, а большее — с целым.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |