Первоначальные представления Антона Павловича Чехова о Гурзуфе, как и обо всём Крыме, складывались заочно — с одной стороны, по рассказам приятелей, уже удостоившихся путешествия на юг, с другой — по известным лирическим произведениям, воспевающим живописную природу Тавриды. Первое место здесь, конечно, занимала лирика Пушкина, поэтически обессмертившего сияющие горы, лазурное море, таинственных дев на скалах, темнеющие стройные кипарисы, миртовые и лавровые рощи, вьющиеся розы и янтарные виноградные гроздья благословенного Юрзуфа. Возможно, именно потому первые личные впечатления Чехова от встречи с Южным берегом Крыма граничили с разочарованием. В июле 1888 года, на морском пути из Севастополя в Феодосию, он прохладно заметил в письме к сестре: «Берег красивым не представляется... Красота его преувеличена». За этим скептицизмом легко прочитывается полемика с литературной традицией, в первую очередь с пушкинской. В августе 1820 года, двигаясь на корабле по пути к Гурзуфу, Пушкин не мог уснуть от переполнявших его чувств: «Ночью на корабле написал я Элегию», — сообщал он брату, посылая ему свои новые стихи:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я...
И много позже крымские впечатления Пушкина не угасали и не тускнели: хрестоматийно известны строки, написанные для «Путешествия Онегина» уже по воспоминаниям:
Прекрасны вы, брега Тавриды;
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сел узор
Разостлан был передо мною.
Окидывая взглядом с борта парохода фактически те же места, Чехов занял позицию этакого фрондирующего путешественника, перечёркивающего традиции и опровергающего сложившиеся мнения. С немалой долей озорства, рассказывая в письмах к родственникам о проплывающих мимо берегах, он перемешал местные названия (Гурзуф, Массандра) с растительной экзотикой (кедры) и сделал собственный вывод: «Все эти гурзуфы, массандры и кедры, воспетые гастрономами по части поэзии, кажутся с парохода тощими кустиками, крапивой, а потому о красоте можно только догадываться <...>» (из письма к М.П. Чеховой от 14 июля 1888 г.).
Приехав на крымское побережье во второй раз, летом 1889 года, Чехов мог разглядеть его поближе и поподробнее. Отдыхая в Ялте, он был участником частых поездок по окрестностям — в Алупку, Ореанду, Симеиз, Мисхор, Учан-Су, лесничество, а также в Гурзуф. В феврале 1894 года, почувствовав ухудшение здоровья, он собирался встретить приближающуюся весну именно в этих местах. В то время многие его корреспонденты получили разосланный заранее временный адрес: «Гурзуф, А.П. Чехову» и были посвящены в планы, подобные следующему: «<...> поеду в Гурзуф и буду там дышать <...> ничего не делать и гулять <...>» (из письма А.С. Суворину от 22 января 1894 г.). Правда, планы осуществились несколько иначе: весной 1894 года чеховский путь в Крым пролёг не далее Ялты. Приехав в Ялту 5 марта, писатель остался там до 3 апреля. Он снимал номер в лучшей ялтинской гостинице «Россия». Переезд в Гурзуф не то чтобы отменялся, но постоянно откладывался из-за холодной дождливой погоды. Чехов редко выходил из гостиничного номера, и это время оказалось плодотворным: он написал более десятка писем и рассказ «Студент», который будет считать своим самым любимым произведением. В начале апреля, так и не дождавшись солнца, он, по собственному признанию, «махнул рукой и бежал восвояси», в свое подмосковное имение. Накануне отъезда в письме к сестре он отметил: «Холодноватисто. Только 6° тепла».
Через пять лет, уже сделавшись ялтинским жителем и владельцем дома в Аутке, Чехов вновь заговорил о Гурзуфе. В ноябре 1899 года он поделился с сестрой планами купить на берегу Гурзуфа небольшую дачку. Марии Павловне идея пришлась по душе, и спустя два месяца, в январе 1900 года, покупка состоялась. 15 января Чехов написал родным: «Я купил кусочек берега с купаньем и с Пушкинской скалой около пристани и парка в Гурзуфе. Принадлежит нам теперь целая бухточка, в которой может стоять лодка или катер. Дом паршивенький, но крытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево — шелковица».
Чехову продал участок старик татарин, рыбак-яличник, когда-то выстроивший обычную саклю среди прибрежных скал. Покупка обошлась в три тысячи рублей. Чехов получил одноэтажный домик с комнатами площадью 17.2, 14.3, 17.5 и 12.9 кв. м. В первой комнате был очаг с ямкой для огня в земляном полу и широкой вытяжной трубой. Полагая использовать ее как кухню, Чехов вскоре начнет извещать родных, что в «домишке» не четыре, а три комнаты. То, что было названо им на среднерусский манер — «большие сени», было открытой верандой площадью в 27.8 кв. м. Многоскатная кровля была покрыта татарской вогнутой черепицей. Внизу имелся прохладный подвал, который при надобности можно было использовать как кладовую. Дворик площадью 100 кв. м был совсем голым; со стороны моря его ограждал естественный скальный уступ, а далее шла самодельная ограда из дикого камня, с маленькой деревянной калиткой, выкрашенной ультрамарином. Единственное дерево, упоминаемое Чеховым, стояло за домом, где был участок, позволяющий делать новые посадки.
В сравнении с домом в Ялте, гурзуфская дача имела неоспоримые преимущества для летнего отдыха писателя и его семьи. Добираться до неё было легко: дважды в день между Ялтой и Гурзуфом (16 вёрст) курсировал мальпост, также можно было нанять частный экипаж, а в тихую погоду доплыть паровым катером — он приходил три раза в день, стоимость билета составляла 50 копеек. В маленькой бухте можно было купаться и предаваться любимому увлечению мужской части чеховской семьи — рыбной ловле. По соседству, в имении П.И. Губонина, можно было пообедать в ресторане, купить продукты и необходимые мелочи в лавках, обратиться в аптеку, а в случае необходимости получить помощь постоянного врача. Гурзуф был соединён с Ялтой телефоном, с 1889 года здесь работала почтово-телеграфная контора. И в то же время купленный Чеховым каменистый мысок оставался достаточно уединённым местом, манившим возможностью творческого затворничества. Даже отсутствие деревьев на участке превращалось в достоинство, поскольку давало возможность проявить свойственные чеховской семье садоводческие наклонности и умения.
В письмах к родным, ещё не видевшим новой дачи, Чехов перечислял главным образом материальные приметы нового имения. Известив о покупке в первую очередь сестру, через три недели он сообщил и младшему брату, жившему отдельно своей семьёй: «Милый Иван, писал ли я тебе, что купил в Гурзуфе кусочек берега? Мне принадлежит маленькая бухта с прекрасным видом, собственными скалами, купаньем, рыбной ловлей и проч. и проч. Пристань и парк очень близко, 3 минуты ходьбы. Домишка есть, но жалкий, в 3 комнаты; одно дерево. Полагаю, что мы, т. е. я, мать, Маша и все наши крепостные, будем лето проводить в Гурзуфе. Если пожелаешь, то я для тебя найму рядом у татарина комнату или две, только напиши заранее. Купи на Трубе (рыночная площадь в Москве. — А.Г.) лесок и плетушку для рыбы в виде бочонка ведерного, а также грузил и всякой рыболовной чепухи. На новой даче только одно дерево, шелковица, но посадить можно сотню, что я и сделаю» (из письма к И.П. Чехову от 7 февраля 1900 г.). Но характерно, что в таком своеобразном инвентарном реестре первым делом всё-таки обозначено то, что было важнее всех материальных достоинств — прекрасный вид.
Виды с чеховской дачи действительно открывались изумительные. Справа лежала живописная бухта, ограниченная Никитским мысом с виноградниками удельного имения «Ай-Даниль». Береговую линию окаймлял роскошный парк с богатейшими цветниками и видневшейся издалека белокаменной православной церковью. Каскадами к морю спускались татарские сакли, посреди которых возвышалась мусульманская мечеть. Слева выступали из моря сизые скалы-близнецы Адалары и высился горбатый зелёный Аю-Даг. Над головой, высоко на скале, находились развалины крепости времени византийского императора Юстиниана (VI в.). В наши дни эту крепость, как и скалу, иногда называют генуэзской — по следам укрепления, подновлявшегося генуэзцами в XIV столетии. Но для Чехова эта скала имела одно название — Пушкинская.
Почти сто лет спустя Мария Николаевна Томашевская, внучка известных филологов Бориса Викторовича и Ирины Николаевны Томашевских, обратит внимание на это название — «Пушкинская скала» — в чеховских письмах и прокомментирует: «Чехов очень точно назвал именно скалу, увенчанную крепостью, — пушкинской. Именно сюда ходил Пушкин во время пребывания в Гурзуфе. Башни крепости и греческое кладбище на северном склоне скалы и описал он, с большой точностью, в черновых строфах стихотворения «Кто знает край, где роскошью природы...» Позднее, видимо, с целью отвадить тех, кто хотел посетить это прекрасное место, ставшее чьей-то собственностью (ныне владение «Артека»), имя Пушкина было присвоено другой скале и гроту, о которых у Пушкина упоминаний нет»1.
В различных справочных изданиях чеховской поры, как правило, присутствовали сведения о пушкинских местах в Гурзуфе. Так, в справочнике Н.Р. Лупандиной, изданном в Ялте в 1897 году, было особо отмечено «достопримечательное место в Гурзуфе»: «Перед балконом дачи владельца имения стоит огромный платан, под которым любил отдыхать покойный поэт А.С. Пушкин, когда в 1820 г. он гостил здесь в семействе известного генерала Раевского»2. В «Путеводителе по Крыму» А. Безчинского приводилось даже описание этого платана и упоминалось ещё одно «пушкинское» дерево: «Несколько в стороне от гостиниц находится старинный владельческий дом, подле которого показывают «Пушкинский платан»; под сенью этого ветвистого дерева, со стволом в 55 вершков в окружности, говорят, любил отдыхать поэт. С другой стороны дома находится кипарис, посаженный Пушкиным»3. В краткой статье о Гурзуфе, помещенной в «Энциклопедическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, центральное место в описании губонинского имения отведено пушкинской тематике: «В обширном парке много редких растений. Показывают платан и кипарис Пушкина, под которыми поэт любил отдыхать, когда гостил здесь, в семействе ген<ерала> Раевского, в 1820 г. Тут были написаны им несколько известнейших стихотворений, как «Нереида», «Редеет облаков летучая гряда» и др.»4.
Всё это добавляло особую привлекательность новому чеховскому владению. Близость Пушкинской скалы пробуждала вдохновение, благодаря ей гурзуфская бухта начинала казаться сказочным лукоморьем, с детских лет знакомым по поэтическим строкам: «У лукоморья дуб зеленый; златая цепь на дубе том...» Очень скоро Чехов начнёт писать здесь пьесу «Три сестры», в текст которой включит эту пушкинскую цитату. Ещё один пушкинский мотив, навеваемый этими местами, известен по воспоминаниям художника Константина Коровина. Как-то Чехов предложил ему в дар свой участок у моря и при этом добавил: «Хотите?.. Только там очень море шумит, «вечно»...»5. Это была скрытая цитата из пушкинского стихотворения «Талисман»: «Там, где море вечно плещет на пустынные скалы...» Пушкин ассоциативно связывался с Россией, и эта глубинная связь именно здесь, в Гурзуфе, около Пушкинской скалы, позволила Чехову ощутить, что Крым не так отдалён от России, как ему до тех пор казалось. Вскоре после покупки дачи, 19 января 1900 года, он писал В.М. Соболевскому: «Из всех русских теплых мест самое лучшее пока — южный берег Крыма, это несомненно, что бы там ни говорили про кавказскую природу. Я недавно был в Гурзуфе около Пушкинской скалы и залюбовался видом, несмотря на дождь и на то, что виды мне давно надоели. В Крыму уютней и ближе к России».
Для гурзуфского домика были заказаны венские стулья, столы, высокие табуреты. Лампы Чехов рассчитывал выбрать в Москве во время ближайшей поездки. В переписке с сестрой он обсуждает, какие починки произвести, что сажать и сеять в саду, где разбивать клумбы. В середине апреля в Гурзуф приезжал брат Иван, а в мае Антон Павлович встретился в Москве с братом Михаилом и пригласил его с женой и дочерью погостить у моря во время отпуска. К лету дача была совсем обжита. Мария Павловна Чехова позже вспоминала, что новая гурзуфская дачка ей сразу очень понравилась, а особенно привлекательным показался собственный пляж. «Небольшой домик был самой обыкновенной деревенской хатой с низким потолком, — писала она о своём первом впечатлении, — но там было удивительно уютно и спокойно»6.
«Мои — в Гурзуфе, я живу в Ялте один», — говорится в одном из чеховских июльских писем 1900 года (А.М. Пешкову (М. Горькому) от 7 июля 1900 г.). Но и сам писатель время от времени наведывался сюда из Ялты. «Если меня не будет в городе, то я, значит, в Гурзуфе <...>», — писал он в конце июня того же года М.О. Меньшикову, собиравшемуся приехать в Ялту; ему же в середине июля: «<...> иногда я уезжаю в Гурзуф...» В июле 1900 года здесь провела несколько счастливых и романтичных дней актриса Московского Художественного театра Ольга Леонардовна Книппер. В мае 1901 года она станет женой Чехова, и Мария Павловна, получив об этом известие из Москвы, в первом же письме к Ольге Леонардовне напомнит ей: «Помнишь, в Гурзуфе и потом иногда в Москве мы с тобой мечтали жить вместе»7.
В начале августа 1900 года Чехов встретился в Ялте с режиссёром Московского Художественного театра Константином Сергеевичем Станиславским, и тот взял с писателя обязательство — к осени написать и дать театру новую пьесу. 9 августа Станиславский сообщал своему содиректору Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко: «Пишу под большим секретом. Вчера выжал от Чехова: он завтра уезжает в Гурзуф, писать, и через неделю собирается приехать в Алупку читать написанное. Он надеется к 1 сентября сдать пьесу». После этого Чехов уехал в Гурзуф, чтобы вдали от ялтинских посетителей обдумать сюжет и начать работу. У него был замысел «Трёх сестёр», пьесы, где одна из главных ролей — роль Маши — предназначалась О.Л. Книппер. Но в гурзуфском уединении он провёл только 11 и 12 августа. Уже 13 числа он писал ожидавшей вестей актрисе, что опять сидит «в Ялте, в своей тюрьме», а 18-го, в ответ на её расспросы о том, как продвигается дело, рассказывал: «Я работаю не в Гурзуфе, а в Ялте, и мне жестоко мешают, скверно и подло мешают. Пьеса сидит в голове, уже вылилась, выровнялась и просится на бумагу <...>» Чехов будет не раз стремиться скрыться от внешних помех в Гурзуфе, но в общем его работа над «Тремя сёстрами» растянется на несколько месяцев.
Постепенно и гурзуфское уединение писателя стало нарушаться. А.А. Плещеев, сын поэта Алексея Николаевича Плещеева, старшего друга Чехова, в воспоминаниях «Чеховский день» записал: «Есть у Антона Павловича где-то в Крыму, неподалеку от Ялты, еще уголок, куда он ездит работать, но туда еще ни один гость, кажется, к нему не проникал. Чехов молчит об этом уголке, скрывает». Чехов всё же откроет ему это убежище и даже подарит свою фотокарточку с надписью: «Александру Алексеевичу Плещееву на память о нашей поездке в Гурзуф. 11 октября 1903 г.». Но ещё раньше, в 1900 году, здесь побывала актриса В.Ф. Комиссаржевская, которой писатель также подарил свою фотографию с автографом: «Вере Федоровне Комиссаржевской 3-его августа, в бурный день, когда шумело море, от тихого Антона Чехова». В июне 1902 года сюда вместе с М.П. Чеховой приезжала первая учительница мелиховской школы Мария Фёдоровна Терентьева, хорошая знакомая всех Чеховых. Как свой человек в семье, она помогла Марии Павловне побелить каменные стены гурзуфского домика. Дачу готовили к июльскому отдыху Ивана Павловича, и хозяйственные заботы целиком лежали на плечах сестры. «Приезду Вани мы очень рады, — писала Мария Павловна. — В воскресенье поедем в Гурзуф на катере, приедет туда и Лика с мужем. Я останусь там на неделю, а Ваня будет ездить в Ялту и привозить мне почту»8. Судя по сообщению этого письма, на даче побывала и близкая подруга Марии Павловны Лика Мизинова, только что ставшая женой режиссёра МХТ Александра Акимовича Санина.
В 1901 и 1902 годах здесь гостил Иван Бунин. В его стихотворении «Отрывок» (1901) есть строки, скорее всего, навеянные именно скалистой чеховской бухтой:
Я часто вспоминаю осень юга...
Теперь на Черном море непрерывно
Бушуют бури: тусклый блеск от солнца,
Скалистый берег, бешеный прибой...
В окружении Чеховых Бунин всегда себя чувствовал хорошо, будь это в Ялте или на гурзуфской даче. 2 августа 1902 года он послал Марии Павловне письмо из Севастополя: «Второй день, то есть с самого отъезда из Гурзуфа, до физической боли тоскую. <...> вчера я даже хотел снова приехать к вам в Гурзуф провести вечер, так как было страшно одиноко <...> Мафочка, крепко целую ваши ручки, вспоминаю вашу милую мазанку среди камней в Гурзуфе и прошу вас немного пожалеть меня. Ваш И. Бунин»9. М.П. Чехова ответила ему его же строками:
Скалистый берег, бешеный прибой
И в шуме волн сверкающая пена...
Ты помнишь этот берег, окаймленный
Ее широкой снежною грядой?10
Продолжение Мария Павловна не цитировала, но они оба помнили следующие строки:
Бывало, мы сбежим к воде с обрыва
И жадно ловим ветер. Вольно веет
Он бодростью и свежестью морской;
Срывая брызги с бурного прибоя,
Он влажной пылью воздух наполняет
И снежных чаек носит над волнами.
Мы в шуме волн кричим ему навстречу,
Он валит с ног и заглушает голос,
А нам легко и весело, как птицам...
Всё это сном мне кажется теперь.
Так в гурзуфском контексте на мгновение промелькнуло что-то личное, интимное, связавшее Бунина и сестру Чехова и получившее поэтический отклик. В последующей переписке Мария Павловна посылала Бунину новые приглашения посетить «мазанку среди камней» и шутливые приветы от «сколопендры из Гурзуфа»11.
И всё-таки гости на этой дачке были исключением. Чехов охотно откликался на просьбы знакомых и друзей помочь либо снять жильё в Гурзуфе, либо даже приобрести там участок. По этому поводу он вёл переписку с журналистами С.В. Флеровым, Я.А. Фейгиным, А.Б. Тараховским, переводчицей О.Р. Васильевой, священником С.А. Петровым, начальницей ялтинской женской гимназии В.К. Харкеевич; делился практическими рекомендациями, помогал советом и делом, но собственный домик сохранял для себя и своей семьи. Когда весной 1901 года Ольга Родионовна Васильева (состоятельная барышня и к тому же хорошая знакомая не только Антона Павловича, но и его сестры и матери) предложила, чтобы Чехов сдал ей свою дачу за приличную сумму, он ответил: «<...> дачу мою в Гурзуфе нельзя сдавать за 3 тысячи, так как она сама стоит всего 3 тысячи. В ней всё лето будет жить сестра. Она (т. е. дача, а не сестра) стоит на самом берегу, у моря.
Вы остановитесь в гостинице, а потом, если пожелаете, можно будет отыскать для Вас недорогую дачу или комнату на даче» (из письма О.Р. Васильевой от 28 марта 1901 г.).
Близкие Чехова в самом деле проводили у моря всё лето: в чеховском письме от 3 августа 1901 года к В.М. Лаврову было отмечено: «Маша и супруга моя в Гурзуфе; когда увижу, то передам им от тебя поклон». Позже станет известно: в тот же день Антон Павлович составил завещательное письмо, в котором распределял своё имущество между сестрой, братьями и женой. Гурзуфская дача была завещана жене.
Вместе с тем в другой ситуации Чехов предоставил жильё на своей гурзуфской даче совершенно незнакомому человеку, оказавшемуся в стеснённых обстоятельствах. В 1902 году в записной книжке писателя появились имя и адрес: «Винокуров-Чигарин, Никита Алексеевич. Гурзуф (центр)». Винокуров-Чигарин был учителем гурзуфской татарской школы и, насколько можно судить по немногим известным данным, вёл учебное дело успешно и добросовестно. Чехов не только сочувствовал ему в школьных заботах, но даже дал приют в своём домике. Проживание учителя на чеховской даче было прервано чрезвычайным событием: 13 октября 1902 года туда явились урядник, жандармский офицер, становой пристав и жандарм, предпринявшие обыск с целью выявления нелегальной литературы. Особой крамолы они не нашли, забрали только листок с текстом басни «Голуби-освободители», написанной в связи с отлучением от церкви Льва Толстого. Басня была направлена против Обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, распространялась в списках без фамилии автора12 и хранилась под замком в чеховском письменном столе. Сам учитель считал, что обыск, длившийся около четырёх часов, был результатом происков невзлюбившего его урядника. В письме, посланном из Гурзуфа 3 ноября 1902 года, Винокуров-Чигарин сообщал Чехову: «Мне очень неприятно, что отмыкали замки у Вашего письменного стола, не поверивши мне на честное слово, что ключей у меня нет; замки не попорчены и были заперты опять». Он просил прощения за невольную вину: «Пожалуйста, простите, Антон Павлович, что я, быть может, набросил тень на то место, которое дорого для Вас, — право, меня сильно мучает совесть, как будто я не мог отплатить ничем иным Вам за столь любезное гостеприимство»13. Через несколько дней учитель перебрался в деревню, где снял комнату у одного татарина. В дальнейшем он сохранил добрые отношения с Чеховыми, не раз бывал на Белой даче в Аутке, а когда приезжал в Москву, то навещал Ольгу Леонардовну и привозил от неё в Ялту подарки для чеховской семьи.
Весной 1904 года в Крым из Москвы приехал Константин Коровин. Навестив Чехова в его доме в Аутке, в разговоре с писателем и его сестрой художник упомянул, что хотел бы купить не в самой Ялте, а где-нибудь около кусочек земли и построить себе мастерскую. По словам Коровина, Чехов отреагировал незамедлительно: «Маша, — сказал он сестре, — знаешь что, отдадим ему свой участок... Хотите, в Гурзуфе, у самых скал... Я там жил два года, у самого моря... Слушай, Маша, я подарю эту землю Константину Алексеевичу... <...> И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его...»14
Коровин поблагодарил Чехова и отказался — ему казалось тяжело жить у самого моря, от шума волн начиналось сердцебиение. После он всё-таки поселился в Гурзуфе и построил себе там мастерскую. В мемуарных очерках «Из моих встреч с А.П. Чеховым», написанных к 25-летней годовщине смерти писателя, он вспоминал «бедный домик» и его прежнего хозяина: «...из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах. Розы... и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя...»15
В соответствии с предсмертным распоряжением А.П. Чехова, после его кончины хозяйкой гурзуфской дачи стала Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Дальнейшая более чем полувековая история этого места тесно связана с ней, её родными, друзьями и знакомыми, посещавшими актрису в Гурзуфе. Здесь гостили любимый племянник Ольги Леонардовны Лев Константинович Книппер (со временем он станет владельцем соседней дачи), его сёстры Ольга и Ада. Сюда по-прежнему часто приезжала Мария Павловна Чехова и её братья с семьями. В тяжёлые исторические периоды — годы Первой мировой войны, Гражданской войны — воспоминания о гурзуфской жизни наполнялись для всех особым идиллическим светом. 10 апреля 1918 года О.Л. Книппер писала М.П. Чеховой из Москвы: «Из Гурзуфа в письме получила фиалочки — трогательное впечатление в этой разрухе, запустении, потерянности и грязи, в которой мы живем»16.
В разгар Гражданской войны судьба неожиданно привела О.Л. Книппер на её гурзуфскую дачу. Весной 1919 года часть артистов Художественного театра отправилась из Москвы на гастроли на юг в поисках более спокойных и сытных мест. В составе этой труппы под руководством Василия Ивановича Качалова находилась и Ольга Леонардовна. Добравшись до Харькова, артисты оказались за линией фронта и двинулись дальше, в Крым, в Евпаторию. Там к ним присоединился сын Качалова Вадим Шверубович, которому благодаря этой встрече удалось покинуть белогвардейский полк. Расставшись с военной формой и не имея гражданской одежды, он долго ходил в сценическом костюме и пальто Гаева — персонажа «Вишнёвого сада» Чехова. Из Евпатории труппа перебралась в Гурзуф, где в общей сложности прожила с 6 сентября по 17 октября 1919 года. Оттуда артисты ездили в Севастополь и Ялту, давали концерты и играли спектакль «Дядя Ваня». Размещались на даче Ольги Леонардовны и другой по соседству, жили коммуной, питались вместе и даже сообща покупали вино бочонками. «Почти каждый вечер собирались все вместе, — вспоминал В. Шверубович, — читали, пили, пели, плакали и опять пили...»17 Все понимали, что выступления в белом тылу, к тому же восторженно принимавшиеся высшим белым обществом, скомпрометировали труппу, и возвращение в Москву представлялось безнадёжным. Продолжая дальнейший путь, уводивший качаловскую труппу из России, Ольга Леонардовна написала Марии Павловне: «Господи, как мне противно и зазорно ехать за границу!» Она прощалась, как будто навсегда, признавалась, что едет «пассивно», просила молиться за неё и горевала: «Никогда я не увижу Москвы! Не увижу Ялты, Гурзуфа!»18 На долю артистов выпадут трёхлетние скитания, и Гурзуф окажется в них относительно тихой пристанью.
В мирные 1920—1930-е годы гурзуфская дача опять оживала и давала приют законной хозяйке и её гостям. В их отсутствие за домиком и участком присматривали верные люди — сторож Роман, бывший рыбак, и его жена Капитолина. Их труды и заботы не прекращались и в годы Великой Отечественной войны, и дачка уцелела. Сразу после освобождения Ялты от фашистской оккупации, 20 апреля 1944 года, М.П. Чехова сообщила О.Л. Книппер в Москву: «Твой домик стоит...»19
С середины 1940-х годов и до 1953 года Ольга Леонардовна каждое лето проводила в Гурзуфе. Здесь её гостями были писатели Александр Фадеев, Борис Лавренёв, пианист Святослав Рихтер и певица Нина Дорлиак, певец Иван Семёнович Козловский, художник из группы Кукрыниксы Николай Соколов, едва ли не все артисты МХАТа. У самого молодого из них — Олега Ефремова — именно на берегу чеховской бухты родилась идея создать новаторский театр «Современник» — об этом он будет вспоминать на ялтинских гастролях МХАТа уже в 1980-е годы.
При О.Л. Книппер-Чеховой гурзуфская дача постепенно стала приобретать вид усадьбы. В память о Чехове здесь сознательно ничего не менялось и не перестраивалось. Даже калитка всегда оставалась синего цвета, как при Антоне Павловиче. Но время шло, и хотя деревьев вокруг было немного, но они разрастались, давали всё большую тень; пышно цвели цветочные клумбы; по опорам беседки вился виноград. В домике по соседству в 1947—1951 годах проводила летние месяцы семья Томашевских, и И.Н. Медведева-Томашевская потом вспоминала своё первое впечатление: «Синяя калитка и розовая черепица, выглядывавшая из-за каменной ограды, придавали сакле яличника вид усадьбы»20. В воспоминаниях Томашевской, посвящённых гурзуфским встречам с Ольгой Леонардовной, отражены некоторые моменты этой уютной, внутренней усадебной жизни: «Из-за ограды звучали хорошо поставленные голоса, иногда было шумно, хохотливо, и только один голос, мастерски приглушенный, всегда звучал соло. На фоне почтительных пауз. Меж лезвий агав, стоявших на каменной ограде (прихотливый занавес, отделявший соседний мирок от нашего), мелькало что-то великолепно желтое и алое...»21
В 1950-е годы О.Л. Книппер-Чехова, понимая, что вскоре не сможет приезжать в Крым, предлагала свой домику моря в дар то МХАТу, то чеховскому музею в Ялте. Но администрация как одного, так и другого учреждения не приняла этого дара. В 1958 году, за год до своей смерти, Ольга Леонардовна продала гурзуфскую дачу художнику Василию Васильевичу Мешкову, избранному в том же году действительным членом Академии художеств СССР. В 1960 году, в честь столетия со дня рождения А.П. Чехова, на домике была установлена памятная доска, сообщавшая, что здесь писатель работал над пьесой «Три сестры». Весной 1963 года В.В. Мешков умер, а в августе его наследники продали весь усадебный участок Дому творчества им. К.А. Коровина. С этого времени здесь работали и отдыхали члены Союза художников СССР, среди которых были А.М. Герасимов, П.П. Соколов-Скаля, Л.Е. Кербель, Д.С. Бисти, М.К. Аникушин, а также зарубежные гости — Херлуф Бидструп, Рокуэлл Кент. В 1974 году домик перенёс капитальный ремонт, помещения были перестроены под спальный корпус Дома творчества художников: тогда была существенно изменена внутренняя планировка, пристроены сантехнические удобства, черепичная крыша заменена железной. В 1987 году, в результате выступлений в прессе видных деятелей культуры, гурзуфская дача была передана Дому-музею А.П. Чехова в Ялте и стала одним из его отделов. После этого была проведена работа по её исторической реконструкции, и к 1995 году домику был возвращён его первоначальный вид. С той поры ежегодно в период с апреля по ноябрь здесь открыта музейная экспозиция, посвящённая А.П. Чехову, О.Л. Книппер и истории создания пьесы «Три сестры».
Мемуарная литература сохранила свидетельство о том, что Ольга Леонардовна любила гурзуфскую дачу и недолюбливала ялтинский чеховский дом. Однажды она объяснила: в Ялте Антон Павлович часто думал о смерти, крепился, а в Гурзуфе он чувствовал себя счастливым, думал не о смерти, а о жизни22. Непритязательный домик среди камней у моря не слишком соответствовал традиционному представлению об имении или усадьбе. Но именно это место дало писателю те ощущения, какие Пушкин получал от своего родового Михайловского, Тургенев — от Спасского-Лутовинова, Лев Толстой — от Ясной Поляны: ощущение того, что здесь желанный для всякого творца «приют спокойствия, трудов и вдохновенья». Так потом казалось и всем гостям, побывавшим здесь уже после Чехова. Ощущают это и по сей день посетители чеховской дачи в Гурзуфе.
Гурзуф. Открытка начала XX в.
Гурзуфская бухта. Открытка начала XX в.
Дача в Гурзуфе. Фотография 1910-хгг. (Фотокопия)
Причал в Гурзуфе для пароходов и паровых катеров из Ялты. Открытка начала XX в.
Чеховская бухта в Гурзуфе
Гурзуфское лукоморье. Фотография Е.Н. Павловой 2006 г.
Дом Пушкина в гурзуфском парке. Открытка начала XX в.
Гурзуф. Платан Пушкина. Открытка начала XX в.
А.П. Чехов с семьёй на даче в Гурзуфе. Фотография начала 1900-х гг. (Фотокопия)
Экспозиция кабинета А.П. Чехова на гурзуфской даче. Фотография В.Ю. Ерёменко 2016 г.
Фото И.А. Бунина с письмом М.П. Чеховой. 1902 г.
Мария Павловна Чехова. 1903 г.
К.А. Коровин. Гурзуф. 1975 г.
К.А. Коровин. Балкон в Крыму. 1970 г.
Мемориальные доски на гурзуфской даче. Фотография А.В. Костюченко 2017 г.
Гости гурзуфской дачи О.Л. Книппер-Чеховой — уголок музейной экспозиции. Фотография В.И. Костюченко 2006 г.
Ольга Леонардовна Книппер-Чехова на даче в Гурзуфе. Фотография А. Рябцова 1949 г.
Ольга Леонардовна во дворе гурзуфской дачи. Июнь 1948 г. Любительское фото
О.Л. Книппер-Чехова и М.П. Чехова у калитки гурзуфской дачи. Конец 1940 — начало 1950-х гг.
Во дворе гурзуфской дачи. Фотография В.И. Костюченко 2006 г.
Примечания
1. Медведева-Томашевская Ирина. Синяя калитка: Воспоминания / Публ, и примеч. Марии Томашевской // Крымский альбом. — Феодосия; М.: Издательский дом «Коктебель», 1997. — Вып. 2. — С. 103.
2. Ялта и её ближайшие окрестности (справочная книжка). — Ялта: Изд. Н.Р. Лупандиной, 1897. — С. 95—96.
3. Безчинский А. Путеводитель по Крыму. — М., 1903. — С. 334.
4. Энциклопедический словарь. — Т. IX—A. — Издатели: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. — СПб., 1893. — С. 911.
5. Константин Коровин вспоминает... / Сост. И.С. Зильберштейн и В.А. Самков. — М.: Изобразит. искусство, 1990. — С. 147.
6. Чехова М.П. Из далёкого прошлого / Запись Н.А. Сысоева. — М.: ГИХЛ, 1960. — С. 230.
7. О.Л. Книппер — М.П. Чехова. Переписка: В 2 т. Т. 1: 1899—1927 / Подготовка текста, составление, комментарии З.П. Удальцевой. — М.: Новое литературное обозрение, 2016. — С. 72.
8. Чехова М.П. Письма к брату А.П. Чехову. — М.: ГИХЛ. 1954. — С. 209, 210.
9. Хозяйка чеховского дома: Воспоминания. Письма. — Изд. 3-е. — Симферополь: Изд-во «Крым», 1969. — С. 129.
10. Там же.
11. Там же. С. 130.
12. Письмо Н.А. Винокурова-Чигарина с этой историей обнаружила в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки А.С. Мелкова, см.: Мелкова А.С. Крымские корреспонденты Чехова // Чеховские чтения в Ялте: сб. науч. тр. Чехов: взгляд из 1980-х. — М., 1990. — С. 156—160. В этой работе автором басни «Голуби-освободители» (1901) назван поэт из царской семьи К.Р. (К.К. Романов). Позднее было установлено авторство писателя Н.Н. Вентцеля, псевдоним — Н. Юрьин, см.: Шалюгин Г. Тайна гурзуфской дачи Антона Чехова // Большая Ялта News. — 2008, сент. — № 35. — С. 11.
13. Мелкова А.С. Крымские корреспонденты Чехова. Указ. изд. — С. 160.
14. Константин Коровин вспоминает... Указ. изд. — С. 147.
15. Там же.
16. О.Л. Книппер — М.П. Чехова. Переписка. Т. 1: 1899—1927. Указ. изд. — С. 570.
17. Шверубович В. О старом Художественном театре. — М.: Искусство, 1990. — С. 236.
18. О.Л. Книппер — М.П. Чехова. Переписка. Т. 1: 1899—1927. Указ. изд. — С. 622.
19. О.Л. Книппер — М.П. Чехова. Переписка. Т. 2: 1928—1956 / Подготовка текста, составление, комментарии З.П. Удальцевой. — М.: Новое литературное обозрение, 2016. — С. 408.
20. Медведева-Томашевская Ирина. Синяя калитка. Указ. изд. — С. 102.
21. Там же. С. 91.
22. Там же. С. 101.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |