Глава 59. Больной доктор

О, этот Юг, о, эта Ницца!
О, как их блеск меня тревожит!

Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может...

Ф. Тютчев

Март—апрель 1897 года

С кусками льда на окровавленной рубашке Антон был перевезен в суворинский гостиничный номер. Рухнув на постель, он сказал Суворину: «У меня из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки». К больному был вызван доктор Оболонский, однако и он не смог убедить Антона лечь в больницу. Бычкову, своему верному коридорному из «Большой Московской», Антон черкнул записку, прося прислать в «Славянский базар» лежащую на подоконнике корректуру «Мужиков». Кровотечение прекратилось лишь утром. Чехов хранил спокойствие, хотя и был напуган случившимся, а друзья запаниковали. Лидия Авилова, получившая приглашение в гости, так и не смогла разыскать его. Бычкову было велено лишь Ване сказать о местонахождении Антона.

Весь день Чехов с Сувориным не выходили из гостиницы. Антон позвал к себе Ваню, написав ему: «Побывай у меня, кстати есть дело». К Суворину наведался Щеглов. Возрадовавшись оттого, что может лицезреть своих кумиров разом, он так и ушел, не заметив, что Чехов болен¹. Антон тоже не принял всерьез своего состояния. На следующее утро он сказал Суворину, что в «Большой Московской» его ждут письма и люди. Тот пытался было уговорить Чехова остаться, но он ушел и провел у себя в номере весь понедельник: раскритиковал сказку, присланную ему чувствительной барышней, впервые взявшейся за перо; послал извинения Авиловой. Он много писал, разговаривал с людьми и сплевывал в умывальник кровь.

Во вторник, 25 марта, едва рассвело, доктор Оболонский получил записку: «Идет кровь. Большая Московская гостиница, № 5. Чехов». Оболонский не мешкая отвез Антона в клинику профессора Остроумова близ Новодевичьего монастыря, а сам отправился в «Славянский базар» и разбудил Суворина. В час дня тот был уже у Антона: «Чехов лежал в № 16, на десять номеров выше, чем «Палата № 6», как заметил Оболонский. Больной смеялся и по своему обыкновению шутил, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и спросил: «Разве река тронулась?»»

Суворин дал телеграмму Ване, еще раз проведал Антона и ночным поездом уехал в Петербург, где попытался развеять опасения близких Чехову людей. Сазонова записала в дневнике: «Доктора хоть и уверяют, что это кровь геморроидальная, но все-таки положили в клинику»². У Александра маловразумительные рассказы Суворина вызвали большую тревогу.

Профессор Остроумов, когда-то обучавший Чехова врачебному делу, в то время находился на Кавказе. Его младшие коллеги выстукали Антону легкие, обнаружив, что обе верхушки, особенно левая, поражены туберкулезом. Хрипы шли из обеих половин. Остроумов мало верил в целительную силу препарата «туберкулин», разработанного Кохом, поэтому Антону было предложено консервативное лечение: лед, покой и усиленное питание вплоть до остановки кровотечения, мышьяк подкожно в период выздоровления, пребывание в местности с сухим климатом и кумыс. Присмотр за Антоном был строгий: врачи всегда считались самыми недисциплинированными пациентами. Посетители приходили по пропускам и не более чем по два человека. Задавать больному вопросы запрещалось.

О том, что случилось, Чеховы-старшие знать были не должны. Маше, прибывшей на Курский вокзал во вторник утром, Ваня молча передал пропуск в Остроумовскую клинику. Лишь на следующий день она справилась с волнением и навестила брата. Дважды к Антону приходила Лидия Авилова, один раз — с букетом цветов. Доктора Коробова, старинного друга, в больницу не пустили. Антона кормили холодным бульоном, и он запросил у Маши чаю и одеколону, у Гольцева полфунта паюсной черной икры и четверть фунта красной, а у Шавровой — жареной индейки. Она послала рябчика, которого Антон запил дорогим красным вином, присланным Шехтелем и доктором Радзвицким. Саблин из «Русской газеты» прислал жареных пулярок (от них у Антона были «соблазнительные сновидения»), а вслед за ними — вальдшнепа. В больничную палату потоком шли письма и букеты цветов, а также прошеные книги и непрошеные рукописи. Антон выдавал пропуска лишь тем, кого хотел видеть сам. У него побывали Гольцев и Людмила Озерова. Елену Шаврову в Петербурге задержала простуда, и о здоровье Антона она запрашивала телеграфом сестру Ольгу. Та писала в ответ 29 марта: «Я застала его на ногах, как всегда корректно одетого, в большой белой, очень светлой комнате, где стояла белая кровать, большой белый стол, шкапчик и несколько стульев. Он как будто немного похудел и осунулся, но был, как всегда, ужасно мил и весело шутил со мною, просил тебе низко кланяться <...> Ну как ты думаешь, за чем я его застала? Он подбирал себе стекла для pince-nez и очков!»³

Накануне у Чехова побывал более важный посетитель. В среду, 26 марта, Лидия Авилова, уйдя от Антона и в расстройстве прогуливаясь по Новодевичьему кладбищу, повстречала там Льва Толстого. Ему пропуск в больницу не потребовался: в пятницу он появился у постели больного. Несколько недель спустя Антон делился воспоминаниями об этом визите с Меньшиковым: «Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же все это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я — моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю».

В четыре часа на следующее утро у него снова пошла горлом кровь. Врачи запретили больному все развлечения: ему было позволено лишь писать письма. Антон уже рвался домой и убеждал их, что Мелихово — здоровая местность «на водоразделе» и там никогда не бывает «лихорадки и дифтерита». Однако врачи слали его на юг, на Средиземное или Черное море, где ему было рекомендовано жить с сентября по май.

Третьего апреля кровотечение остановилось. В больницу снова потянулись посетители; их не пускали лишь с часу до трех, когда, по словам Антона, происходит «кормление и прогуливание больных зверей». Через неделю Чехова выписали. Его здоровье стало предметом всеобщего обсуждения. Седьмого апреля, в угоду цензору заменив страницу 193, где государству было вменено в вину тяжелое положение крестьян, «Русская мысль» напечатала «Мужиков». Никогда еще Чехов не получал столько почестей от интеллигенции. Даже Буренина накрыло волной всеобщего сочувствия к писателю, и он воспел ему хвалу на страницах «Нового времени». В конце апреля Сазонова пометила в дневнике: «Это звучит как похоронный звон. Должно быть, он очень плох, и они его отпевают. Действительно, говорят, что дни его сочтены».

Лика Мизинова не писала и не показывалась. Елена Шаврова, напротив, засыпала своего дорогого мэтра письмами. Она желала взять здоровья «у глупых, равнодушных и тупых людей» и прислать его Чехову; обещала крепко расцеловать профессора Остроумова, если тот вылечит Антона; пересказывала виденную ею французскую пьесу «L'évasion», в которой замужняя женщина счастлива тем, что изменяет супругу, и звучат слова «доктора не должны болеть». Она намекала на то, что Чехов по-прежнему может быть ее «интриганом». «Чем мы рискуем? Я скажу Вам, когда мы увидимся. Только не надо, чтобы про это знал Толстой». Лишь одна просьба была у нее к Антону: «Прошу Вас, рвите мои письма на мелкие клочки (ревнивые люди опасны); я не хочу, чтобы это сделал кто-нибудь другой»⁴. (Антон ее не послушался.) Одиннадцатого апреля, оставив в Петербурге мужа, она наконец приехала, однако Антона выпустили из больницы днем раньше. Он командировал Ольгу Кундасову обойти своих знакомых и вернуть присланные ему на прочтение книги.

Александр в Петербурге тревожился за брата, а Ваня бегал по Москве с поручениями. Миша с Ольгой 6 апреля приехали в Мелихово, чтобы все приготовить к возвращению Антона. Тот оставил Машу без копейки денег, и за время его отсутствия в доме подошли к концу запасы съестного. Миша писал Ване: «Здесь, брат, отчаянное скудоястие <...> вместо супа варится какая-то холостая бурлада. Будь друг, привези петрушки (корней), морковки и сельдерея. Если хватит тебя, то и луку репчатого. Мы должны теперь откармливать Антона»⁵. Его же Маша просила привезти «говядины для жаркого фунтов десять, самой лучшей», а также писала, что в доме нет пива. Если бы не подруга Мария Дроздова, Маша совсем бы упала духом. Одни только Павел Егорович и Евгения Яковлевна, похоже, оставались в счастливом неведении. Они были озабочены стрижкой овец и уборкой навоза на скотном дворе. Лишь приезд Миши вселил в них подозрение, что с Антоном что-то случилось.

В Великую Страстную пятницу, истощенный и ослабевший, Антон в сопровождении Вани был доставлен в Мелихово и уложен на Машин диван. Не вставая с него, он впрыскивал себе в живот мышьяк и писал письма, но ответы слабо утешали его. Доктор Средин, лечивший себя и других от туберкулеза в Ялте, убеждал Антона ехать в Давос. Писатель Эртель писал ему о своей «воле к жизни» (16 лет назад врачи определили, что жить ему осталось лишь месяц) и спрашивал: так же сильно у Антона желание жить «во что бы то ни стало»?⁶ Меньшиков писал, что, читая «Мужиков», плакал. Еще он советовал Чехову пить молоко, настоянное на овсе, и съездить в Алжир, климат которого чудесно сказался на здоровье Альфонса Доде (через восемь месяцев французского писателя не станет)⁷.

Эмили Бижон прислала два трогательных послания на французском⁸. Кузен Георгий звал Чехова в Таганрог: «На юге теплее, и дамы страстные»⁹. Лика, приехавшая 12 апреля, накануне Пасхи, отнеслась к Антону с искренним сердечным сочувствием. Из Мелихова она уехала лишь 18 апреля (в Ванин день рождения) вместе с Сашей Селивановой, которая приехала через три дня после нее. Павел Егорович вздохнул с облегчением: «Слава Всевышнему, уехали две толстые дамы»¹⁰.

В Светлое воскресенье, 13 апреля, мелиховские крестьяне, сорок мужиков и двадцать три бабы, пришли с поздравлениями и выстроились в очередь за пасхальными подарками. Павел Егорович оставляет в своем дневнике бодрые записи: «14 апреля <...> Ростбиф понравился Антоше. <...> 25 апреля. Березы, тополь, крыжовник, смородина и вишни распустились. Антоша в саду занимается».

Незваные гости — «крикун» Семенкович, Щеглов и ветеринар Глуховской — раздражали Чехова-старшего. Заявились какие-то два студента, обедали, ночевали. Отправив по домам братьев, Антон 19 апреля отважился ненадолго покинуть дом — съездил за пять верст проверить, как идет строительство школы в Новоселках. Доктор Коробов, приехавший в Мелихово не лечить Антона, но сделать с него фотографический снимок, взял с собой Чехова на два дня в Москву. Еще один врач посетил Антона в апреле: окулист Радзвицкий привез ящик бессарабского вина и новые стекла для чеховского пенсне.

Антон был рад, что гости наконец разъехались. Хотя в письмах своей новой пьесой его продолжал донимать Щеглов. С Сувориным Антон поделился, что она будто написана котом, «которому литератор наступил на хвост». Его конфидент оставался единственным человеком, с которым Чехов жаждал общения. Антон послал ему телеграмму, предупреждая, что к концу мая будет в Петербурге, и пошутил: «Женюсь на богатой красивой вдове. Беру 400 тысяч, два парохода и железнодорожный завод». Суворин ответил тоже телеграфом: «Находим, что приданого мало. Просите еще бани и две лавки»¹¹.

Заболев, Антон решил, что теперь он никому ничего не должен и имеет полное право отправиться в путешествие. Суворину он признался: «Теперь за меня ни одна дура не пойдет, так как я сильно скомпрометировал себя тем, что лежал в клинике». Из Курмажера, курорта для туберкулезников, к нему 5 мая воззвал Левитан: «Что с тобой, неужели в самом деле болезнь легких?! <...> Сделай все возможное, поезжай на кумыс, лето прекрасно в России, а на зиму поедем на юг, даже в Nervi, вместе мы скучать не будем. Не нужно ли денег?»

Из Наугейма, где Левитан брал лечебные ванны, он снова писал Антону 29 мая: «Крови больше нет? Не совокупляйся часто. Как хорошо приучить себя к отсутствию женщин. Только во сне их видеть много питательнее (я не говорю о поллюциях). <...> И если Лика у тебя, поцелуй ее в сахарные уста, отнюдь не больше»¹².

Пережив заслуженный успех «Мужиков», сразу сказавшийся на выручке от продажи чеховских книг, и оправдав себя собственной болезнью, Антон наконец смог воплотить в жизнь мечту, которая никогда не покидала его, хотя едва ли вообще могла сбыться: «Одним из необходимых условий личного счастья является праздность».

Примечания

1. См.: Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева) // Лит. наследство. Т. 68: Чехов. М., 1960.

2. См.: Записи о Чехове в дневниках С.И. Смирновой-Сазоновой // Лит. наследство. Т. 87. М., 1977. С. 309.

3. См.: ПССП. Письма. Т. 6. С. 616—617. Этот отчет О. Шавровой представляется малоправдоподобным.

4. ОР. 331 63 4д. Письма Е.М. Шавровой А.П. Чехову. 1897.

5. См.: Чехов С.М. О семье Чеховых. Ярославль, 1970. С. 118.

6. Цит. по: ПССП. Письма. Т. 6. С. 631—632.

7. См.: Записки ГБЛ. Т. VIII. 1949. С. 49.

8. ОР. 331 36 72. Письма Э. Бижон А.П. Чехову. 1896—1900.

9. ОР. 331 33 51. Письма Е.М. Чехова А.П. Чехову. Письмо от 13.04.1897.

10. См.: Кузичева А.П., Сахарова Е.М. Мелиховский летописец: Дневник П.Е. Чехова. М., 1995.

11. См.: Записи о Чехове в дневнике С.И. Смирновой-Сазоновой // Лит. наследство. Т. 87. М., 1977. С. 310.

12. Купюра в: Левитан: Письма, документы, воспоминания. М., 1956. См.: ОР. 33149 25. Письма И.И. Левитана А.П. Чехову.