Глава 6. Великая нужда

1876 год

В последующие три года, с 1876-го по 1879-й, на долю Антона Чехова выпали тяжелые испытания. Большая часть его писем в Москву отцу и братьям не сохранилась, но их письма к нему, а также письма матери и дяди Митрофана ярко свидетельствуют о преследовавших семью нескончаемых лишениях.

В шестнадцать лет Антону пришлось стать главой семьи. Отныне только он улаживал дела с кредиторами и должниками, пытался удержать связи с внезапно охладевшими родственниками и друзьями, утешить страдающую мать и подбодрить впавших в отчаяние братьев и сестру. Друг семьи Гавриил Селиванов проявил себя расчетливым дельцом — мрачный комизм «Вишневого сада» с его торгами, обращением Лопахина из друга в хищного стяжателя и разрушением семьи берет свое начало в таганрогском отрочестве Антона. Преодолевая невзгоды, Антон воспитывал в себе силу воли и стойкость характера.

Удивительно, что, задавленный долгами, Антон стал лучше учиться. Не ослабевал и его интерес к театру и музыке. Тогда же проявилось новое увлечение — он стал посещать танцевальный класс учителя Вронди¹.

В это же время Антон начал выпускать рукописный школьный журнал «Заика». Александру, которому брат послал несколько выпусков, эта затея понравилась — он даже показал журналы Михаилу Чохову, и все в гавриловском амбаре, включая самого хозяина, нашли «Заику» очень забавным. В 1876 году для Антона открылось новое окно в мир — Таганрогская публичная библиотека. Школьные власти с неохотой позволяли учащимся пользоваться ею: куда надежней была школьная библиотека со специально подобранными книгами, которая отсекала доступ к «либеральным» или «подстрекательским» изданиям вроде сатирических еженедельников или серьезных ежемесячных журналов — излюбленного чтения русской интеллигенции. (В гимназии лишь отец Федор Покровский выписывал такие «подрывные» издания, как «Отечественные записки».) Антон стал посещать библиотеку начиная с 1877 года; иногда ему приходилось забирать двухрублевый залог, чтобы купить еды.

Московские и петербургские сатирические еженедельники будоражили умы таганрогской молодежи. Рассчитанные на новые интеллигентские круги обеих столиц — на независимых в суждениях студентов и разночинцев, эти издания не щадили известных общественных лиц и высмеивали устоявшиеся взгляды. Они поощряли участие читателей — присланные ими фельетоны, карикатуры и полемические статьи публиковались с выплатой гонорара. Антон начал пересылать сочиненные им смешные истории Александру — на редактуру и для публикации через его университетских знакомых.

Первые московские письма Павла Егоровича полны энтузиазма — даже теперь, без копейки в кармане и в полной зависимости от сыновей, он был не в состоянии оценить трагикомизм своего положения. Едва приехав в Москву, он снова принялся поучать: «Милые и родные наши Евочка, Антоша, Ваня, Маша и Миша. Вчера я приехал в Москву в 2 часа пополудни благополучно. Встретил меня Коля на вокзале, с которым мы сели на извозчика приехали на Квартиру, где ожидал нас Саша. Они были весьма рады моему приезду. Поговоривши с ними, мы пошли по Москве, а потом зашли в Кухмистерскую пообедать хорошенько. Три обеда стоили 60 коп. И 1 бутылка Квасу 7 коп. Видел я училище, где Коля учится, Университет, Почтамт, Телеграф <...> «Спас на Бору». Когда мы взошли туда помолиться, нам показали мощи Святейшие Стефана Пермского <...> Квартира удобная на троих, хозяйка добрая, только меня удивило, что они своей комнаты никогда не запирают, когда уходят, говорят, так надо, а между прочим, прислуга убирает наемная, может что-нибудь взять, дай Бог, чтоб было благополучно. <...> Москва не похожа на наш Таганрог, вечно шумит, народ кипит, народ живет жизнью, какою должно жить, во всем порядок, и всякий знает свое дело <...> Прошу вас, дети <...> слушать Мамашу, не огорчать ее, не спорьтесь между собою, занимайтесь уроками хорошенько. Ваня, смотри, старайся. Экзамены приближаются. Прощайте, мои дорогие. Я всегда с Вами. П. Чехов»².

Павел Егорович с сыновьями поселились втроем в комнате дома, принадлежавшего Каролине Шварцкопф и ее родне, Полеваевым. Дом находился в районе Грачевка, о котором шла дурная слава — в народе его прозвали Драчевкой. Сестры Полеваевы прослыли дамами весьма вольного поведения, и позже Мария Чехова обвинила их в том, что они скверно повлияли на Александра и Колю.

Однако Павел Егорович еще был далек от подобных подозрений — его целиком поглотили паломничества по святым местам. Он дневал и ночевал в Троице-Сергиевой лавре и писал наставления Евгении Яковлевне. С поисками работы он не спешил — Коля, как сообщал он жене, рисовал в музее копии с картин, и какой-то магазин уже предложил ему за одну работу 25 рублей. Антону Павел Егорович велел припрятать от кредиторов мебель и не подпускать к дому судебных приставов. Деньги от продажи мебели должны были пойти на оплату билетов в Москву для всей семьи. Дабы отвести от себя кредиторов, Павел Егорович переписал оставшийся товар на Феничку. Шестого мая самодовольный отец семейства писал в Таганрог детям: «Милые дети <...> Если будете жить хорошо, я вас возьму в Москву. Тут есть много учебных Заведений, Гимназий <...> А пока все это устроится, вы молчите, никому не разглашайте, старайтесь издать экзамены получше и получить Аттестат, может быть, вы уже последний год в Таганрогской гимназии учитесь. Повторяю, никому ничего не говорите об этом. Спасибо, Антоша, за письмо и за то, что ты хозяйничаешь в доме и ходишь за долгами <...> Ваня <...> дожди пошли, и я очень рад и что ты поставил бочку под трубу <...> Миша хороший мальчик, он постарается мне написать, как он учится. <...> А также и Маша, вероятно, не забыла, что я ей приказывал, когда я уезжал в Москву, чтобы она училась хорошо в Гимназии и по три раза в день играла в фортепьяно, по моей методе, не спеша, смотреть в ноты и ни одну не пропускать. Если она будет хорошо играть, тогда я переведу Вас в Москву и куплю хороший фортепиан и нот, тогда вполне будет она Артистка играть на Форуме».

Однако спустя неделю в письме к жене Павел Егорович был уже не столь оптимистичен насчет счастливого избавления от напастей — он не питал доверия ни к кредиторам, ни к «доброжелателям». Тем не менее он был уверен, что дом еще можно продать за сумму, превышающую его долги. В тот же самый день, выпавший на праздник Вознесения, Евгения Яковлевна пытается спустить Павла Егоровича с небес на землю: «Милый мой Павел Егорович, письмо твое мы получили, в котором ты пишешь, чтобы мы продавали дом, я давно желала продать, только бы разделаться с долгами, да покупателей нет <...> Вот я придумала, говорю, иди, Антоша, к Точиловскому, он дает деньги под залог <...> Точиловский как крикнет, что на этом болоте Боже меня сохрани, нет, не надо, я не хочу с Таганрогом иметь дело, с тем Антоша и пришел домой, а теперь не знаю, к кому обратиться <...> Вчера, 13 числа, сидим мы чай пьем, слышим звонок, отворили дверь, является Грохольский с бумагами, первый был вопрос: дома Павел Егорыч, мы говорим нет <...> Я спросила Грохольского, он не будет беспокоить Павла Егорыча в Москве, а он говорит, так вы предупредите вашего мужа, я вот что советую тебе сделать, дорогой мой, ты напиши <...> открытое письмо нам всем, что ты выезжаешь в Тамбов <...> или куда хочешь <...> говорят, потребуют от нас письмо твое, точно ли тебя нет и где находишься <...> Меня тоска и забота одолела, а тут смотрим старая нянька в среду под Вознесенье, нарошно, говорит, приехалась проведать вас <...> Я собралась с духом и сказала ей: няня, я теперь не могу тебя оставить, у меня кухарки нет, я одна <...> Помоги тебе Господи, да бери нас скорей, а то так можно скоро с ума сойти, Саша уже записан на листе, что в военную повинность что ли, не знаю, как сказать, на заборах прилеплено <...> Я надеялась, что дом заложим <...> а теперь ума не приложу, что делать. Скорей отвечай. Е. Чехова»³.

Приезжающим в Москву на жительство надлежало зарегистрироваться в полиции. По счастью, Полеваевы не были законопослушны и бумаг от Павла Егоровича не требовали. Ареста ему удалось избежать, а вот помочь семье он, увы, ничем не мог. Антон, в сущности еще мальчишка, был не в состоянии расправиться с должниками или отбиться от кредиторов, даже при том, что иные из них, например Грохольский, были родителями его школьных друзей. Да и Миронов с Костенко, которым был заложен дом, желали получить причитающиеся деньги. У Павла Егоровича еще оставались какие-то надежды на помощь церковного Братства, но и с ними пришлось распрощаться. Девятого июня он жаловался жене: «Насчет наших пакостных дел, уже и охота отпала про них даже толковать. Я в письме писал, что 300 руб. квитанций Костенку отдать в счет уплаты <...> Миронов во всем повредил, протестовал не по-христиански, а так и лихой Татарин не сделает <...> Насчет того, Евочка, что ты хочешь Ризы с Икон закладывать, как можно, неужели вы пришли в такую крайность, что кроме того нельзя обойтись...»⁴

Павел Егорович совсем растерялся оттого, что навлек на свою семью большие тяготы, и ему лишь оставалось нахваливать жену и сына за стойкость в суровых испытаниях. Не оставляло его и чувство, что он предан близкими ему людьми. Гавриил Селиванов когда-то говорил Евгении Яковлевне: «Для вас, мамаша, я все сделаю». Он вернул к ним постоялицей свою племянницу Сашу (она жила в одной комнате с Машей). Селиванов был прекрасно осведомлен о том, что происходит в коммерческих судах, и дождался подходящего момента. До того как дом Чеховых был выставлен на торги, он заключил сделку с Мироновым, Костенко и судебными исполнителями. Он внес за дом всего лишь 500 рублей и пообещал Костенко, что деньги от продажи мебели пойдут на уплату процентов по долгу Павла Егоровича. По воспоминаниям Маши, в июле Селиванов объявил Евгении Яковлевне: «Я оплатил вексель, и, простите, мамаша, теперь это мой дом». Однако из письма матери Антону от 12 марта 1877 года можно понять, что это было не предательство, а одолжение, о котором просил Селиванова Антон, чтобы защитить семью от более хищных кредиторов.

На протяжении следующих полутора лет Селиванов не раз предлагал Чеховым выкупить дом за ту сумму, которую заплатил сам, — выгадывая таким образом для них 500 рублей. Но и ему в конце концов надоело урезонивать недальновидных домохозяев. Он отремонтировал дом и даже подумывал поселиться в нем, обзаведясь семьей. Чеховы все еще лелеяли надежду, что Селиванов — лишь номинальный покупатель их недвижимости и что таков был его план спасения дома. В октябре (к тому времени в Таганроге оставались лишь Антон с Ваней) у Павла Егоровича насчет Селиванова еще не было никаких сомнений — он вел с ним переписку и даже поручил по доверенности сдать дом внаем⁵.

Чеховы не могли считать себя обманутыми — они так и не собрали 500 рублей, которые просил за дом Селиванов. Коля и Антон всегда следовали его советам и доверяли ему, как дяде Митрофану. Добрые отношения между Чеховыми и Селивановыми никогда не прерывались, а дружеская переписка с племянницей Сашей и прочей селивановской родней лишний раз доказывает, что Гавриил был расчетливым дельцом, но отнюдь не жуликом.

Куда больше огорчало Чеховых то, что брат Митрофан в минуту невзгоды смог предложить им лишь сдержанное сочувствие. Письма его были полны велеречивых проповедей (Александр называл Митрофана с женою «святыми отцами») — по мнению Митрофана, все выпавшие на долю Чеховых испытания были от Бога⁶. Когда Павел Егорович попросил у него денег, Митрофан стал жаловаться на собственную бедность, хотя долгов у него не было, и все, что он смог сделать для семьи брата, — это подкармливать Антона, принять на хранение ценности Евгении Яковлевны и послать Павлу Егоровичу в Москву три рубля. Братская любовь посланных Богом испытаний не выдержала. В сентябре Александр докладывал Антону: «Прежде он не позволял никому сказать что-либо худое о своем брате с его супружницей, а теперь не пропускает случая пакостить их, чего, впрочем, они вполне достойны. Раз даже он дошел до того, что, говоря про них, сказал: «Книжники, сукины дети». <...> Селиванов, по моему мнению, тысячу раз прав, подстрекая мать против святых отцов».

Третьего июня, повидавшись с отцом, Митрофан Егорович писал брату: «За ваши обстоятельства папинька и все мы весьма скорбим. Евгению Яковлевну видим мы в большом горе; она схудала, а также Антон схудал. Только нам неизвестно, как вы живете в Москве, что делаете, чем питаетесь. Посещение Божие великое постигло вас <...> Евгения Яковлевна сегодня с удовольствием выпила у нас, выпроваживая папиньку, рюмку хорошего вина, сказавши: с горя, а мы сказали: перед радостью. Миронов желает вам спасения, но вы молитесь за него».

Павел Егорович в спор с братом на эти темы не вступал, однако Антону за малодушие досталось: «Антоша! Мне передают, что будто ты и Мамаша исхудали. Это отчего так, сам же ты пишешь мне: Папаша, мужайтесь и крепитесь, бодрствуйте и молитесь. Ну я так и делаю. Значит, и ты такой же трус и малодушен, как твой старший Брат, он куда какой храбрый, готов хоть куда, а как придется что-нибудь серьезное делать, то он и назад пятится. Антоша, береги Мамашу, если что случится, ты будешь отвечать. Ей можно бы к нам ехать, может, вы соберете хоть 100 руб. ей на дорогу. Оно и здесь не сахар жить, и узнал, все Москва ловко чистит нашего брата».

Павел Егорович, считая собственную жизнь великим жертвоприношением, наставлял Антона: «Мы для вас пожертвовали всем своим состоянием, здоровьем, не имеем ни одного дня покойного во всю жизнь, заботились, трудились, все переносили, терпели, хлопотали, как бы вас получше образовать, сделать умными, чтобы впоследствии вам легче нашего было жить». Другим же детям посылались поручения вымыть бочки в погребе или разузнать о последних слушавшихся в таганрогском суде делах проворовавшихся купцов, а также упреки за плохие школьные отметки. К тому времени Павел Егорович с сыновьями переехали из тринадцатирублевой комнаты в семирублевую, в том же доме. На каникулы Александр и Коля вместе с Полеваевой уехали в деревню, оставив Павла Егоровича одного в городе. Он делился недовольством с Антоном: «Мы здесь не знаем вкус говядины, ни картошки, ни рыбы, ни уксусу. <...> Скажи Мамаше, пусть она никого не пущает в Дом и не показывается должникам, сказать, что Дома нет или нездорова, принять не может <...> Продавайте мебель, Зеркала и кровати, собирайте деньги и отправляйте Мамашу в Москву».

Антону было досадно, что его оставили в Таганроге добывать пропитание не только для себя, но и для других членов обедневшего семейства. Павел Егорович не принимал его жалоб: «Антоша <...> я удивляюсь, отчего вам так хочется ехать в Москву <...> тебя в одну ночь клопы съедят, я таких огромных насекомых в жизни не видывал. Хуже таганрогских кредиторов, прямо рукою сгребаю ночью с подушки. Ты пишешь, что если я найду или не найду места, все равно надо ехать, а не рассчитывать, что в Москве без денег жить невозможно. <...> Я без дела положительно с ума схожу, от безделия ослабел, еще в жизни не испытывал такого мучительного положения <...> Мамаша пишет, что ее не выпустят из Таганрога, а что она кому должна. Я удивляюсь такому мнению».

С особым нетерпением приезда в Москву матери с Машей и Мишей дожидался Коля. Как и отец, он считал, что Антону и Ване следует остаться в Таганроге. Он также сходился с Павлом Егоровичем в том, что тому не стоит соглашаться на работу меньше чем за 50 рублей в месяц. Однако едва ли кто в Москве взял бы на работу немолодого разорившегося купца даже за половину этой суммы. Гаврилов, хозяин Михаила Чехова, Павлу Егоровичу отказал сразу: «Зачем вы сюда приехали?» Кроме того, Павел Егорович, как несостоятельный должник, не имел права на жительство в Москве, и любой кредитор мог потребовать его выдачи таганрогским властям. Александр и Коля не раз наблюдали, как беглых должников препровождали под конвоем на вокзал. Они убеждали отца посмотреть правде в глаза: поехав в Таганрог, объявить себя банкротом и вернуться в Москву открыто, с паспортом. О том же толковал и его таганрогский знакомец, письмоводитель Анисим Петров — впрочем, в семье Чеховых его считали филером. Коля «просил Антона выяснить у Селиванова, не предпринимают ли власти Таганрога действий по поимке Павла Егоровича. К Колину полному беспокойства письму от 9 июня Павел Егорович сердито приписал: «Что меня искать, когда с меня нечего взять, пустой я остался, да и слава Богу».

В середине июня Павлу Егоровичу повезло: он купил за 115 рублей 90 фунтов чаю и, развесив его в магазине Гаврилова в фунтовые пачки, получил 9 рублей прибыли. Гаврилов к тому же позволил ему взять домой образцы. В Чехове-старшем снова проснулся неисправимый оптимист, и к концу месяца в письме к жене он уже расписывал будущее яркими красками: «Приезжай в Москву, возьми с собой Машу. Хоть 50 рублей собери да езжай. Квартиру найдем здесь или на даче. В Москве воздух хорош, я поправился здоровьем. Я уж за Таганрогом не жалею и не хочу ехать. Кто будет в доме — Антоша один. Оставляй на Феничку. <...> Когда будешь ехать, возьми с собою вещи ценные, ризы. Здесь можно заложить и взять хорошие деньги, проценты небольшие, 1,5 в месяц. Заработаем деньги, возьмем опять вещи обратно. Если шубу лисью мою нельзя отдать Митрофану Егоровичу, то вези с собою, здесь заложим и возьмем денег сколько нужно. У Вас там беда, с голоду умрешь, а здесь нам и кредит есть. Лобода здесь со мною хорош и уважителен. Он говорит, тебя видел у своих. Должно быть, дети наши обносились, зато у нас всего много, мы живем Барствуем...»

Тем временем Митрофан Егорович пытался убедить брата, что хлопочет о его судьбе: «Также и прочие все Вам сочувствуют и страдают, и никто не думает, что Вы с намерением что сделали <...> Григорий Басов был у меня 18 числа сего месяца, показал Ваш вексель на 200 рублей и сказал: «Напишите брату, что я последнее свое имение заложил и выкупил вексель, который протестовать не буду, а желал бы, чтобы Павел Егорович переметил, потому что в банке обещались его принять»».

Двадцать девятого июня Ефросинья Емельяновна, к тому времени потерявшая зрение, сломала ногу. Больше она уже не вставала. Человек, доставивший в Таганрог письмо с печальным известием, по желанию Егора Михайловича забрал в Княжую Ваню и Мишу. Одиннадцатого июля умер сын Митрофана Егоровича, младенец Иван.

Между тем Евгения Яковлевна, собрав деньги от продажи кое-какой утвари и прибавив к ним то, что заработал частными уроками Антон, купила три билета в Москву. Двадцать третьего июля, взяв с собой Машу и Мишу, она села в поезд. Дом Чеховых опустел. Родители оставили в Таганроге сыновей своих, Антона и Ивана, на произвол судьбы.

Ваня собирался переехать к вдовствующей тетке Марфе Яковлевне Морозовой, которая, несмотря на имевшиеся в семье Лободы деньги, не стала оплачивать его обучение. Антон провел месяц в деревне у родственников Селиванова — там он снова слег на две недели в постель, на этот раз, скорее всего, с грыжей. В Таганроге он поселился у Селиванова, согласившись за стол и квартиру готовить его племянника, казачка Петю Кравцова, к поступлению в юнкерское училище, а жизнерадостную племянницу Сашу Селиванову — к средней школе. У Саши было красное в черный горох платье — Антон прозвал ее Козявкой, и между ними завязался шутливый романчик, растянувшийся на долгие годы. Как-то раз их спугнули со скамьи неподалеку от широкой лестницы, ведущей к морю: ворковавшие голубки вспорхнули и скрылись в ближайшей подворотне⁷.

Судя по письмам Пети Кравцова и по тому, что Саша в результате стала школьной учительницей, первая любовь не помешала Антону старательно исполнить свой репетиторский долг. Между ним и Селивановым установилось полное взаимопонимание. Спустя четыре года тот писал Антону: «Скажу Вам без всяких обиняков, что мы (при приглашении к себе на квартиру) с двух слов друг друга поняли и в душе было признано, что Вы мне необходимы, так точно, как и я Вам был необходим, и сейчас кажется, взаимно обязаны между собой...»⁸

Примечания

1. В конце своей жизни Вронди вспоминает, что Антон был способным и самым любимым его учеником. После занятий они, бывало, играли в лото.

2. ОР. 331 81 11. Письма П.Е. Чехова к жене и детям. 1876—1890.

3. ОР. 331 33 125. Письма Е.Я. Чеховой П.Е. Чехову. 1876—1890.

4. ОР. 331 81 12. Письма П.Е. Чехова Е.Я. Чеховой. 1876, 1889, 1891 гг.

5. ОР. 331 81 38. Письма П.Е. Чехова Г.П. Селиванову.

6. Митрофан следовал поучениям своего «духовного наставника», протоиерея Василия Бандакова, чьи «Краткие простонародные учения» широко использовались не желавшими утруждать себя священниками. Одна из проповедей Бандакова имеет подзаголовок, указывающий на то, что была написана в доме Чеховых. В 1890 году по просьбе Митрофана Антон написал ему некролог: «Проповедовал он при всяком удобном случае, не стесняясь ни временем, ни местом. <...> Неурожаи повальные, болезни, солдатский набор, открытие нового клуба — ничто не ускользало от его внимания <...> Как проповедник, он был страстен, смел и часто резок, но всегда справедлив и нелицеприятен».

7. РГАЛИ. 860 1576. Ильков М.И. Воспоминания (машинопись).

8. ОР. 331 58 29. Письма Е.П. Селиванова А.П. Чехову.