Посвящается Л.И. Пальмину
— Тссс... Пойдемте в швейцарскую, здесь неудобно... Услышит...
Отправились в швейцарскую. Швейцара Макара, чтоб он не подслушал и не донес, поспешили услать в казначейство. Макар взял рассыльную книгу, надел шапку, но в казначейство не пошел, а спрятался под лестницей: он знал, что бунт будет... Первый заговорил Кашалотов, за ним Дездемонов, после Дездемонова Зрачков... Забушевали опасные страсти! По красным лицам забегали судороги, по грудям застучали кулаки...
— Мы живем во второй половине XIX столетия, а не чёрт знает когда, не в допотопное время! — заговорил Кашалотов. — Что дозволялось этим толстопузам прежде, того не позволят теперь! Нам надоело, наконец! Прошло уже то время, когда... И т. д...
Дездемонов прогремел приблизительно то же самое. Зрачков даже выругался неприлично... Все загалдели! Нашелся, впрочем, один благоразумный. Этот благоразумный состроил озабоченное лицо, вытерся засморканным платочком и проговорил:
— Ну, стоит ли? Ах... Ну, положим, пусть... это правда; но с какой стати? Какою мерою мерите, такою и вам возмерится: и против вас бунтовать будут, когда вы будете начальниками. Верьте слову! Губите только себя.
Но не послушали благоразумного. Ему не дали договорить и оттиснули его к двери. Видя, что благоразумием ничего не возьмешь, он стал неблагоразумным и сам забурлил.
— Пора же наконец дать ему понять, что мы такие же люди, как и он! — сказал Дездемонов. — Мы, повторяю, не холуи, не плебеи! Мы не гладиаторы! Издеваться над собой мы не позволим! Он тыкает на нас, не отвечает на поклоны, морду воротит, когда доклад делаешь, бранится... Нынче и на лакеев тыкать нельзя, а не то что на благородных людей! Так и сказать ему!
— А намедни обращается ко мне и спрашивает: «В чем это у тебя рыло? Пойди к Макару, пусть он тебе шваброй вымоет!» Хороши шутки! А то однажды...
— Иду я с женой однажды, — перебил Зрачков, — встречается он... «А ты, говорит, губастый, вечно с девками шляешься! Среди бела дня даже!» Это, говорю, моя жена, ваше —ство... И не извинился, а только губами чмокнул! Жена от этого самого оскорбления три дня ревмя ревела. Она не девка, а напротив... сами знаете...
— Одним словом, господа, жить так долее невозможно! Или мы, или он, а вместе служить нам ни в каком случае невозможно! Пусть или он уйдет, или мы уйдем! Лучше без должности жить, чем реноме свое в ничтожестве иметь! Теперь XIX столетие. У всякого свое самолюбие есть! Я хоть и маленький человек, а все-таки я не субъект какой-нибудь и у меня в душе свой жанр есть! Не позволю! Так и сказать ему! Пусть один из нас пойдет и скажет ему, что так невозможно! От нашего имени! Ступай! Кто пойдет? Так-таки прямо и сказать! Не бойтесь, ничего не будет! Кто пойдет? Тьфу, чёрт... охрип совсем...
Стали выбирать депутата. После долгих споров и пререканий, самым умным, красноречивым и самым смелым признан был Дездемонов. В библиотеке записан, пишет прекрасно, с барышнями образованными знаком — значит, умен: найдется, что и как сказать. А о смелости и толковать нечего. Всем известно, как он однажды потребовал у квартального извинения, когда тот в клубе принял его за «человека»; не успел квартельный нахмуриться на это требование, как молва о смелости расплылась уже по миру и заняла умы...
— Ступай, Сеня! Не бойся! Так и скажи ему! Накося выкуси, мол! Не на тех наскочил, мол, ваше —ство! Шалишь! Ищи себе других холуев, а мы сам с усам, сами, ваше —ство, умеем фертикулясы выкидывать. Нечего тень наводить! Так-то... Ступай, Сеня... друг... Причешись только... Так и скажи...
— Вспыльчив я, господа... Наговорю, чего доброго. Шел бы Зрачков лучше!
— Нет, Сеня, ты иди... Зрачков молодец только против овец, да и то в пьяном виде... дурак он, а ты все-таки... Иди, душечка...
Дездемонов причесался, поправил жилет, кашлянул в кулак и пошел... Все притаили дыхание. Войдя в кабинет, Дездемонов остановился у двери и дрожащей рукой провел себя по губам: ну, как начать? Под ложечкой похолодело и перетянуло, точно поясом, когда он увидел лысину с знакомой черненькой бородавкой... По спине загулял ветерок... Это не беда, впрочем; со всяким от непривычки случается, робеть только не нужно... Смелей!
— Эээ... чего тебе?
Дездемонов сделал шаг вперед, шевельнул языком, но не издал ни одного звука: во рту что-то запуталось. Одновременно почувствовал депутат, что не в одном только рту идет путаница: и во внутренностях тоже... Из души храбрость пошла в живот, пробурчала там, по бедрам ушла в пятки и застряла в сапогах... А сапоги порванные... Беда!
— Эээ... чего тебе? Не слышишь?
— Гм... Я ничего... Я только так. Я, ваше —ство, слышал... слышал...
Дездемонов придержал язык, но язык не слушался и продолжал:
— Я слышал, что ее —ство разыгрывают в лотерею карету... Билетик, ваше —ство... Кгм... ваше —ство...
— Билет? Хорошо... У меня пять билетов осталось, только... Все пять возьмешь?
— Не... не... нет, ваше —ство... Один билетик... достаточно...
— Все пять возьмешь, я тебя спрашиваю?
— Очень хорошо-с, ваше —ство!
— По шести рублей... Но с тебя можно по пяти... Распишись... От души желаю тебе выиграть...
— Хе-хе-хи-с... Мерси-с, ваше —ство... Гм... Очень приятно...
— Ссступай!
Через минуту Дездемонов стоял средн швейцарской и, красный как рак, со слезами на глазах просил у приятелей 25 рублей взаймы.
— Отдал ему, братцы, 25 рублей, а это не мои деньги! Это теща дала за квартиру заплатить... Дайте, господа! Прошу вас!
— Чего же ты плачешь? В карете ездить будешь...
— В карете... Карета... Людей пугать я каретой буду, что ли? Я не духовное лицо! Да куда я ее поставлю, если выиграю? Куда я ее дену?
Говорили долго, а пока они говорили, Макар (он грамотен) записывал, записав же... и т. д. Длинно, господа! Во всяком случае из сего проистекает мораль: не бунтуй!
Примечания
Впервые — «Осколки», 1883, № 22, 28 мая (ценз. разр. 27 мая), стр. 3—4. Подпись: А. Чехонте.
Сохранилась вырезка из журнала с пометой: «В полное собрание не войдет. А. Чехов» (ИРЛИ).
Печатается по журнальному тексту.
Рассказ посвящен поэту Лиодору Ивановичу Пальмину (1841—1891), с которым Чехов был близко знаком. В 80-с годы Пальмин сотрудничал в тех же журналах, что и Чехов, — «Будильнике», «Стрекозе», «Осколках». Чехов в шутку называл его «осколочный Феб».
По воспоминаниям Н.А. Лейкина, Пальмин познакомил его с Чеховым («Н.А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке». СПб., 1907, стр. 242—243, и ЛН, т. 68, стр. 499—500).
Отзывы Чехова о Пальмине см. в его письмах к В.В. Билибину (от 1 февраля 1886 г.) и Н.А. Лейкину (от 30 сентября 1886 г.).