Маленький трехоконный домик княжны имеет праздничный вид. Он помолодел точно. Вокруг него тщательно подметено, ворота открыты, с окон сняты решетчатые жалюзи. Свежевымытые оконные стекла робко заигрывают с весенним солнышком. У парадной двери стоит швейцар Марк, старый и дряхлый, одетый в изъеденную молью ливрею. Его колючий подбородок, над бритьем которого провозились дрожащие руки целое утро, свежевычищенные сапоги и гербовые пуговицы тоже отражают в себе солнце. Марк выполз из своей каморки недаром. Сегодня день именин княжны, и он должен отворять дверь визитерам и выкрикивать их имена. В передней пахнет не кофейной гущей, как обыкновенно, не постным супом, а какими-то духами, напоминающими запах яичного мыла. В комнатах старательно прибрано. Повешены гардины, снята кисея с картин, навощены потертые, занозистые полы. Злая Жулька, кошка с котятами и цыплята заперты до вечера в кухню.
Сама княжна, хозяйка трехоконного домика, сгорбленная и сморщенная старушка, сидит в большом кресле и то и дело поправляет складки своего белого кисейного платья. Одна только роза, приколотая к ее тощей груди, говорит, что на этом свете есть еще молодость! Княжна ожидает визитеров-поздравителей. У нее должны быть: барон Трамб с сыном, князь Халахадзе, камергер Бурластов, кузен генерал Битков и многие другие... человек двадцать! Они приедут и наполнят ее гостиную говором. Князь Халахадзе споет что-нибудь, а генерал Битков два часа будет просить у нее розу... А она знает, как держать себя с этими господами! Неприступность, величавость и грация будут сквозить во всех ее движениях... Приедут, между прочим, купцы Хтулкин и Переулков: для этих господ положены в передней лист бумаги и перо. Каждый сверчок знай свой шесток. Пусть распишутся и уйдут...
Двенадцать часов. Княжна поправляет платье и розу. Она прислушивается: не звонит ли кто? С шумом проезжает экипаж, останавливается. Проходят пять минут.
«Не к нам!» — думает княжна.
Да, не к вам, княжна! Повторяется история прошлых годов. Безжалостная история! В два часа княжна, как и в прошлом году, идет к себе в спальную, нюхает нашатырный спирт и плачет.
— Никто не приехал! Никто!
Около княжны суетится старый Марк. Он не менее огорчен: испортились люди! Прежде валили в гостиную, как мухи, а теперь...
— Никто не приехал! — плачет княжна. — Ни барон, ни князь Халахадзе, ни Жорж Бувицкий... Оставили меня! А ведь не будь меня, что бы из них вышло? Мне обязаны они своим счастьем, своей карьерой — только мне. Без меня из них ничего бы не вышло.
— Не вышло бы-с! — поддакивает Марк.
— Я не прошу благодарности... Не нужна она мне! Мне нужно чувство! Боже мой, как обидно! Даже племянник Жан не приехал. Отчего он не приехал? Что я ему худого сделала? Я заплатила по всем его векселям, выдала замуж его сестру Таню за хорошего человека. Дорого мне стоит этот Жан! Я сдержала слово, данное моему брату, его отцу... Я истратила на него... сам знаешь...
— И родителям их вы, можно сказать, ваше сиятельство, заместо родителей были.
— И вот... вот она благодарность! О люди!
В три часа, как и в прошлом году, с княжной делается истерический припадок. Встревоженный Марк надевает свою шляпу с галунами, долго торгуется с извозчиком и едет к племяннику Жану. К счастью, меблированные комнаты, в которых обитает князь Жан, не слишком далеко... Марк застает князя валяющимся на кровати. Жан только что воротился со вчерашней попойки. Его помятое мордастое лицо багрово, на лбу пот. В голове его шум, в желудке революция. Он рад бы уснуть, да нельзя: мутит. Его скучающие глаза устремлены на рукомойник, наполненный доверху сором и мыльной водой.
Марк входит в грязный номер и, брезгливо пожимаясь, робко подходит к кровати.
— Нехорошо-с, Иван Михалыч! — говорит он, укоризненно покачивая головой. — Нехорошо-с!
— Что нехорошо?
— Почему вы сегодня не пожаловали вашу тетушку с ангелом поздравить? Нешто это хорошо?
— Убирайся к чёрту! — говорит Жан, не отрывая глаз от мыльной воды.
— Нешто это тетушке не обидно? А? Эх, Иван Михалыч, ваше сиятельство! Чувств у вас никаких нету! Ну, с какой стати вы их огорчаете?
— Я не делаю визитов... Так и скажи ей. Этот обычай давно уже устарел... Некогда нам разъезжать. Разъезжайте сами, коли делать вам нечего, а меня оставьте. Ну, проваливай! Спать хочу...
— Спать хочу... Лицо-то, небось, воротите! Стыдно в глаза глядеть!
— Ну... тсс... Дрянь ты этакая! Паршак!
Продолжительное молчание.
— А уж вы, батюшка, съездите, поздравьте! — говорит Марк ласково. — Оне плачут, мечутся на постельке... Уж вы будьте такие добрые, окажите им свое почтение... Съездите, батюшка!
— Не поеду. Незачем и некогда... Да и что я буду делать у старой девки?
— Съездите, ваше сиятельство! Уважьте, батюшка! Сделайте такую милость! Страсть как огорчены оне вашею, можно сказать, неблагодарностью и бесчувствием!
Марк проводит рукавом по глазам.
— Сделайте милость!
— Гм... А коньяк будет? — говорит Жан.
— Будет, батюшка, ваше сиятельство!
Князь подмигивает глазом.
— Ну, а сто рублей будет? — спрашивает он.
— Никак это невозможно! Самим вам небезызвестно, ваше сиятельство, капиталов у нас уж нет тех, что были... Разорили нас родственники, Иван Михалыч. Когда были у нас деньги, все хаживали, а теперь... Божья воля!
— В прошлом году я за визит с вас... сколько взял? Двести рублей взял. А теперь и ста нет? Шутки шутишь, ворона! Поройся-ка у старухи, найдешь... Впрочем, убирайся. Спать хочу.
— Будьте так благодушны, ваше сиятельство! Стары оне, слабы... Душа в теле еле держится. Пожалейте их, Иван Михалыч, ваше сиятельство!
Жан неумолим. Марк начинает торговаться. В пятом часу Жан сдается; надевает фрак и едет к княжне...
— Ma tante1, — говорит он, прижимаясь к ее руке.
И, севши на софу, он начинает прошлогодний разговор.
— Мари Крыскина, ma tante, получила письмо из Ниццы... Муженек-то! А? Каков? Очень развязно описывает дуэль, которая была у него с одним англичанином из-за какой-то певицы... забыл ее фамилию...
— Неужели?
Княжна закатывает глаза, всплескивает руками и с изумлением, смешанным с долею ужаса, повторяет:
— Неужели?
— Да... На дуэлях дерется, за певицами бегает, а тут жена... чахни и сохни по его милости... Не понимаю таких людей, ma tante!
Счастливая княжна поближе подсаживается к Жану, и разговор их затягивается... Подается чай с коньяком.
И в то время как счастливая княжна, слушая Жана, хохочет, ужасается, поражается, старый Марк роется в своих сундучках и собирает кредитные бумажки. Князь Жан сделал большую уступку. Ему нужно заплатить только пятьдесят рублей. Но, чтобы заплатить эти пятьдесят рублей, нужно перерыть не один сундучок!
Примечания
Впервые — «Стрекоза», 1883, № 25, 19 июня (ценз. разр. 16 июня), стр. 7—8. Подзаголовок: (Рассказ). Подпись: А.Ч.
Включено, с некоторыми стилистическими поправками, в сборник «Пестрые рассказы». СПб., 1886. Существенно отредактировано для второго издания сборника; в последующих перепечатывалось почти без изменений.
В 1899 г. исправлено для издания А.Ф. Маркса и набрано в типографии; сохранились гранки набора (ЦГАЛИ).
Получив гранки, Чехов приступил к серьезной переработке рассказа, но выправил лишь первую половину; затем весь текст был перечеркнут крест-накрест с пометой: «Рассказ «Раз в год» исключить».
Печатается по первоначальному (без учета незаконченной авторской правки) тексту гранок с исправлениями.
Рассказ был написан, очевидно, в начале мая 1883 г. В «Почтовом ящике» журнала «Стрекоза» помещен следующий ответ Чехову: «Москва. 222. Сретенка, Головин пер., А.П. Ч—ву. Условия принимаем и просим сотрудничать. «Раз в год» написано очень недурно — с удовольствием напечатаем» («Стрекоза», 1883, № 20, 15 мая, ценз. разр. 11 мая, стр. 8).
Н.А. Лейкин, задетый тем, что Чехов, минуя «Осколки», обратился в конкурирующий журнал, писал ему 26 мая 1883 г.:
«Из ответа в «Почтовом ящике» «Стрекозы» я вижу, что Вы и в «Стрекозе» собираетесь сотрудничать. Не поладите там, помяните мое слово. Люди тяжелые, люди, не ценящие сотрудника. Я работал в «Стрекозе», так, увы, знаю. Посылайте-ка лучше ко мне в «Осколки» всё, что напишете. Ведь Вы, кажется, от меня гостеприимством для Ваших рассказов не обижены» (ГБЛ).
Чехов отвечал Лейкину:
«В «Стрекозу» я сунулся не впервые. Там я начал свое литературное поприще. Работал я в ней почти весь 1880 год, вместе с Вами и И. Грэком. В том же году я бросил работать по причинам, в Вашем письме изложенным. Вы пишете: «каяться будете». Я уже 25 раз каялся, но... что же мне делать, скажите на милость? Если мне посылать в «Осколки» всё то, что мне иногда приходится написать за один хороший зимний вечер, то моего материала хватит Вам на месяц. А я, случается, пишу не один вечер, и написываю целую кучу. Куда же мне посылать всю эту кучу? От Москвы я открестился, работаю в ней возможно меньше, а в Питере я знаком только с двумя журналами. Volens-nolens приходится писать и туда, куда не хотелось бы соваться» (4 июня 1883 г.).
Предполагая, что Чехов будет писать для «Стрекозы» и в дальнейшем, редактор журнала И.Ф. Василевский в письме от 31 мая 1883 г. просил его «избрать псевдоним, специальный для «Стрекозы»», и сообщил, что на предложенные им условия гонорара редакция согласно (ГБЛ; рассказ был оплачен из расчета 8 коп. за строку — счет от 26 июля 1883 г., там же).
Однако постоянным сотрудником «Стрекозы» Чехов так и не стал. В этот журнал был послан еще лишь один рассказ: «Шведская спичка» («Альманах «Стрекозы» на 1884 год»).
В конце июня 1883 г. Чехов писал Лейкину: «К «Стрекозе» не ревнуйте. Рассказ, напечатанный там, длинен для «Осколков» (ровно 150 строк). Какие беспорядки в этом «русском J<ournal> Amusant»! В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо «барон» — «бабон», вместо «мыльная вода» — «пыльная вода» и проч. В 1880 г. было то же самое. Не могут корректора порядочного нанять... Писать туда больше не стану».
Включая «Раз в год» в сборник «Пестрые рассказы», Чехов внес лишь несколько исправлений. В частности, изменены слова Жана, обращенные к швейцару Марку: вместо «Ну, проваливай, морда!..» — стало: «Ну, проваливай!» Во втором издании перемен значительно больше. Готовя рассказ для собрания сочинений, Чехов еще раз выправил речь персонажей (так, слова Марка «с андилом проздравить» были заменены на: «с ангелом поздравить») и внес в текст ряд других изменений.
Новая переработка текста в корректуре не была завершена и потому не может быть принята в основном тексте. В письме к А.Ф. Марксу от 18 июня 1901 г. Чехов назвал рассказ «Раз в год» в числе тех, которые «исключены совершенно» и «в полное собрание не войдут».
В рецензии на первое издание «Пестрых рассказов» Н. Ладожский (В.К. Петерсен) отнес «Раз в год» к числу лучших рассказов сборника (Н. Ладожский. Обещающее дарование. — «Санкт-Петербургские ведомости», 1886, 20 июня, № 167. Перепечатано в газете «Новости дня», 1886, № 168, 22 июня).
При жизни Чехова рассказ был переведен на венгерский, немецкий, сербскохорватский и чешский языки.
1. Тетушка (фр.).