Всюду, где бы ни жил Чехов, был ли он болен или здоров, участие в общественной жизни оставалось душевной потребностью писателя. За помощью к Чехову шли то учитель татарской школы, то еврейский мальчик, которого не принимали в гимназию, то чахоточные бедняки.
«Видеть их лица, когда они просят, и видеть их жалкие одеяла, когда они умирают — это тяжело», — писал потрясенный Антон Павлович Горькому.
Личные средства Чехова были каплей в этом море бедствий. Антон Павлович опубликовал в газетах воззвание, в котором просил «всех истинно добрых русских людей» помочь борьбе с туберкулезом. К собранным пожертвованиям Чехов добавил 5000 рублей из своих личных средств. На эти деньги был построен в Ялте пансион «Яузлар» для малоимущих больных.
«Если бы у меня было много денег, — делился мыслями он с Горьким, — я бы устроил здесь санаторий для больных сельских учителей. Знаете, я выстроил бы этакое светлое здание — очень светлое, с большими окнами, с высокими потолками. У меня была бы прекрасная библиотека, разные музыкальные инструменты, пчельник, огород, фруктовый сад; можно было бы читать лекции по агрономии, метеорологии — учителю все нужно знать, батенька, все!»
Когда Чехов стал знаменит, аристократы и богачи, считавшие себя покровителями искусства, наперебой искали с ним знакомства, но никакими силами нельзя было заманить писателя в какой-нибудь аристократический салон. «Что касается великой княгини, то передай ей, что быть у нее я не могу и никогда она меня не увидит», — с откровенной неприязнью ответил Антон Павлович на приглашение родственницы царя. Но для простых людей он не жалел ни сил, ни времени, и простые люди чувствовали в нем своего друга и заступника.
Был такой случай. Помощник капитана ударил в порыве начальственного гнева носильщика-татарина, работавшего на ялтинской пристани, и тот закричал, указывая на присутствующего при этой сцене Чехова:
— Ты думаешь, ты меня ударил? Ты вот кого ударил!
17 января 1900 года старая кухарка Чеховых торжественно объявляла гостям, пришедшим поздравить Антона Павловича с днем рождения:
— Теперь наш батенька, Антон Павлович, генерал. Чехов получил в этот день известие об избрании его в почетные академики по разряду изящной словесности. Как бы предугадывая события, Антон Павлович сказал:
— Буду рад, когда утеряю это звание после какого-нибудь недоразумения.
«Недоразумение» не заставило себя долго ждать. Два года спустя в почетные академики был избран Горький. Избрание «подрывателя государственных основ», находящегося под надзором полиции, вызвало яростное возмущение Николая II. По велению царя выборы были объявлены недействительными. Академики попали в жалкое положение. Им дали понять, что их мнение ничего не стоит, но они предпочли поступить по пословице: «С сильным не борись», — покорились и смолчали. И только Чехов и Короленко подняли голос против царя. Оба писателя в знак протеста отказались от звания академиков.
«Слабеющий физически и крепнущий духовно» — таким был Чехов в последние годы жизни.
Писатель был охвачен предчувствием надвигающейся революционной бури. «Он, отвертывающийся от политики, весь ушел в политику, — пишет в своих воспоминаниях литератор Елпатьевский, — скептически настроенный Чехов стал верующим. Верующим не в то, что будет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персонажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную... И весь он другой стал — оживленный, возбужденный, другие жесты появились у него, новая интонация послышалась в голосе...»
«Глаза его разгорались суровым негодованием, когда он говорил о неистовствах Плеве1, о жестокости и глупости Николая II», — вспоминал писатель Вересаев.
Начавшаяся в 1904 году война с Японией настолько взволновала Антона Павловича, что он долгое время не мог писать ни строчки. Часами просиживал Чехов над газетами и картами, изучая ход военных действий. Поражения русских войск отзывались в душе писателя болью, но вместе с тем он понимал, что неудачная война с Японией является началом крушения самодержавия, приближает коренные перемены в жизни родины.
Чехов сознавал, что надвигающиеся события увеличивают ответственность писателя перед народом. «Чувствую, что теперь нужно писать... для кого-то другого, строгого и честного», — говорил он Горькому в Ялте. Больной Чехов не мог работать так много и плодотворно, как раньше. Но именно в эти годы он создал произведения, более всего проникнутые верой в светлое будущее родины.
«Фабрика. 1000 рабочих. Ночь. Сторож бьет в доску. Масса труда, страданий — и все это для ничтожества, владеющего фабрикой», — так изложил писатель тему рассказа «Случай из практики» (1898). Мрачные краски сменяются в финале светлой картиной майского утра, и весь он проникнут уверенностью в том, что завтрашний день будет принадлежать людям труда.
В эти годы рассказом «Дама с собачкой» (1899) писатель завершил цикл произведений, в который вошли «Анна на шее» (1895), «Супруга» (1895), «Ариадна» (1895). Чехов раскрыл в них уродливость и лживость семейных отношений в буржуазном обществе. «Огромное вы дело делаете вашими маленькими рассказами, возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни», — писал Чехову Горький о рассказе «Дама с собачкой».
В Ялте была написана и последняя повесть Чехова из народной жизни: «В овраге» (1900).
«Велика матушка Россия, — говорит в повести старик крестьянин. — Я по всей России был и все в ней видел, и ты моему слову верь... Будет и хорошее, будет и дурное... Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годочков двадцать пожил; значит, хорошего больше было».
Восторженно встретивший повесть Горький писал: «Каждый новый рассказ Чехова усиливает одну глубоко ценную и нужную для вас ноту — ноту бодрости и любви к жизни».
В правдивых до жестокости рассказах писателя есть и слабая сторона: Чехов не понял революционной силы, скрытой в народе, проглядел будущих участников великих революционных событий. Но вера его в то, что уродливые условия жизни сменятся другими, справедливыми, была незыблемой.
Последний рассказ Чехова — «Невеста» — был написан в 1903 году. Героиня рассказа, Надя, живет в глухом провинциальном городе. Но и в этот медвежий угол долетает свежее веяние передовых идей века. Надя уходит от сытого уюта родного дома, бросает жениха, чтобы учиться, работать, жить полезной, осмысленной жизнью. Она отказывается от маленького мещанского счастья ради светлой мечты о будущем, когда «все полетит вверх дном, все изменится точно по волшебству».
— «Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию», — сказал писателю Вересаев, которому Чехов прочел «Невесту».
«Глаза его взглянули с суровой настороженностью:
— Туда разные бывают пути».
Не принимавший готовых истин, Чехов шел к принятию революции своим, трудным и мучительным, но верным путем.
Во время революционных событий 1905 года друг и сестра писателя, Мария Павловна Чехова, говорила с горечью: «Как жаль, что Антон Павлович не дожил до этих дней».
На ялтинской набережной была когда-то книжно-табачная лавка Синани: «Русская избушка». Хозяин лавки, тихий человек с грустными глазами, часто говорил, что его покупатели — странный народ: на табак денег не жалеют, а книги им не нужны.
Однажды в «Русскую избушку» зашел худощавый человек с ласковыми глазами и седеющим клинышком бородки. Синани привычным жестом разложил перед ним пачки табаку, но покупатель потянулся к книгам. «Это настоящий человек», — подумал Синани и вдруг узнал Чехова. Между хозяином лавки и писателем завязалось близкое знакомство. Лавка Синани стала своеобразным литературным клубом. Здесь можно было встретить Горького, Бунина, Куприна, Мамина-Сибиряка, Станюковича, Найденова, Гарина-Михайловского, Вересаева.
Ялта, с тех пор как в ней поселился Чехов, стала местом паломничества русских писателей. Литературная молодежь тянулась к Чехову. Он умел и ободрить и помочь, не подавляя своим авторитетом, бережно и осторожно. «Не всем же, батенька, писать, как Лев Толстой, — спокойно отвечал он, когда кто-нибудь из безвестных жаловался на бесполезность своего труда. — Маленькие писатели нужны в литературе так же, как и рядовые в армии».
Догадавшись, что молодой Куприн нуждается, Чехов отвел ему для работы отдельную комнату у себя в доме: «Вы будете внизу писать, а я вверху. И обедать будете у меня. А когда кончите писать, непременно прочтите мне».
Подолгу гостил у Антона Павловича Бунин, талант которого Чехов высоко ценил, веря, что в будущем из него выйдет «большущий писатель». «Дни мои проходят в каком-то поэтическом опьянении», — писал Бунин о времени, проведенном в общении с Чеховым.
Несмотря на болезнь, Чехов по-прежнему много работал над рукописями начинающих авторов. Положив в основу своих литературных приемов принципы пушкинской прозы «точность и краткость», Чехов учил простоте и молодых писателей. «Название вещи должно быть кратким, лучше всего из одного слова, лучше всего из существительного», — советовал Антон Павлович.
Весной 1900 года на гастроли в Крым выехал Художественный театр.
Это были самые счастливые дни в ялтинской жизни Чехова. Антон Павлович был очень оживлен, он весь как бы искрился светом.
Каждый день в доме Антона Павловича собирались гости. Вот как об этих встречах вспоминает Станиславский:
«Горький со своими рассказами об его скитальческой жизни, Мамин-Сибиряк с необыкновенно смелым юмором... Бунин с изящной шуткой, Антон Павлович со своими неожиданными репликами, Москвин с меткими остротами — все это делало атмосферу, соединяло всех в одну семью художников...»
Гастроли в Ялте прошли с невиданным успехом. Единственно, что отравляло Чехову радость, это необходимость выходить на вызовы публики. Чтобы избежать этого, Антон Павлович сбегал обычно из театра до конца спектакля.
В мае 1901 года Чехов женился на актрисе Художественного театра Ольге Леонардовне Книппер.
«Жена моя, к которой я привык и привязался, остается в Москве, а я уезжаю одиноким, — писал Чехов вскоре после женитьбы. — Она плачет, а я ей не велю бросать театр. Одним словом, катавасия».
В позднем счастье Антона Павловича было много горького. Оно пришло вместе с мыслями о смерти.
Через два месяца после женитьбы Чехов написал завещание. Антон Павлович назначил своей душеприказчицей сестру. «...После твоей (сестры. — Т.С.) смерти и смерти матери, — писал в своем завещании Антон Павлович, — все, что окажется, кроме дохода с пьес, поступает в распоряжение Таганрогского городского управления на нужды народного образования, доход же с пьес — брату Ивану, а после его, Ивана, смерти, — Таганрогскому городскому управлению на те же нужды по народному образованию. Я обещал также Гаврилу Александровичу Харченко2 платить за его старшую дочь в гимназию до тех пор, пока ее не освободят от уплаты за ученье...»
Последние годы жизни Чехова были скрашены дружбой с Толстым. Лев Николаевич заметил «свободный талант» Чехова еще в начале 90-х годов и сам искал знакомства с молодым писателем. В 1893 году Толстой разыскивал его по старым адресам в Москве, не зная, что Чехов переселился в Мелихово.
Долгое время Антон Павлович, казалось, избегал личного знакомства с Толстым. Только в августе 1893 года в Ясной Поляне Чехов впервые встретился с Толстым.
«Я прожил у него 1½ суток, — писал Антон Павлович, — я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши с Львом Николаевичем были легки».
В 1901 году, узнав о болезни Толстого, Чехов сильно встревожился: «Я боюсь смерти Толстого. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором, даже сознавать, что ничего не сделал и не сделаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех».
Врачи отправили Толстого в Крым. Он жил неподалеку от Ялты, в Гаспре. Это дало возможность писателям часто видеться друг с другом.
К каждой встрече с Толстым Антон Павлович готовился с радостным волнением. «Серьезно, я его боюсь», — говорил он со смехом, как бы радуясь этой боязни, — вспоминал Бунин. — И однажды чуть не час решал, в каких брюках поехать к Толстому. Сбросив пенсне, помолодев, и путая по своему обыкновению шутку с тем серьезным, что было в душе, все выходил из спальни, то в одних, то в других штанах. — «Нет, эти неприлично узки, — говорил он. — Подумает, щелкопер». — И шел надевать другие и опять выходил из спальни, смеясь: «А эти шириной с Черное море. Подумает: нахал!»
Любовь Антона Павловича к Толстому никогда не превращалась в слепое поклонение. Когда Лев Николаевич начинал говорить о религии, Чехов не соглашался спокойно и твердо. С грустной улыбкой смотрел он своими близорукими глазами на этого сложного, противоречивого человека, который, проповедуя непротивление злу и евангельскую кротость, гневно восставал в своих произведениях против самодержавия и церкви.
В отношении Толстого к Чехову были и восхищение художника и человеческая нежность. «Ах, какой милый человек», — повторял он, когда речь заходила об Антоне Павловиче. Толстой считал, что Чехов пишет лучше всех русских писателей и, отбросив ложную скромность, добавлял: «Даже лучше меня. Никогда у него нет лишних подробностей — каждая или нужна или прекрасна». Жалуясь как-то, что современная русская литература кажется ему какой-то нерусской, Толстой сказал, обращаясь к Чехову: «Вот вы... вы русский! Да, очень, очень русский».
Одного Толстой не принимал совершенно — чеховской драматургии. Писатель П. Гнедич приводит в своих воспоминаниях такой разговор с Чеховым:
«Вы знаете, он (Толстой. — Т.С.) не любит моих пьес, уверяет, что я не драматург! Только одно утешение у меня и есть...
— Какое?
— Он мне сказал: «Вы знаете, я терпеть не могу Шекспира, но ваши пьесы еще хуже».
И сдержанный, спокойный Антон Павлович откидывает назад голову и смеется так, что пенсне падает у него с носа».
Пишу, пишу — отвечал Чехов осенью 1903 года на вопросы ялтинских знакомых о его здоровье. Вид у него был сияющий, праздничный. Слово «пишу» выражало для Чехова главное: «Я еще нужен, я жив!»
«Вишневый сад» — последнее произведение Чехова — было светлым прощанием писателя с жизнью. Чехов писал его, превозмогая страшную слабость, стараясь не замечать изнуряющего кашля, пятен крови на своем платке. На краю могилы Антон Павлович приветствовал новую жизнь.
«Вся Россия наш сад» — в этих словах выразилась сила любви писателя к своей стране, они стали его заветом грядущим поколениям.
Премьера «Вишневого сада» совпала с пребыванием Антона Павловича в Москве. Приближалось 25-летие литературной деятельности Чехова. Театр готовился к чествованию писателя. Антона Павловича об этом не предупредили, зная его нелюбовь ко всякой торжественности. И для публики и для писателя юбилей был неожиданностью.
«Когда после третьего акта, — вспоминал Станиславский, — он, мертвенно бледный и худой, стоял на авансцене, не мог унять кашля, пока его приветствовали с адресами и подарками, у нас болезненно сжалось сердце. Из зрительного зала ему крикнули, чтобы он сел. Но Чехов нахмурился и простоял все длинное, тягучее торжество юбилея. Но и тут он не удержался от улыбки. Один из литераторов начал свою речь почти теми же словами, какими Гаев приветствует старый шкаф в третьем акте: «Дорогой и уважаемый... (вместо слова «шкаф» литератор вставил имя Антона Павловича), приветствую Вас...» и т. д.
Антон Павлович покосился на меня — исполнителя роли Гаева, и коварная улыбка пробежала по его губам».
До конца жизни сохранил Антон Павлович любовь к шутке и способность смеяться до слез.
«Нельзя же, послушайте, подносить писателю серебряное перо и чернильницу, — говорил Антон Павлович после своего юбилея Станиславскому.
— А что же нужно подносить?
— Клистирную трубку. Я же доктор, послушайте. Или носки. Моя жена за мной не смотрит. Она актриса. Я же в рваных носках хожу. «Послушай, дуся, — говорю я ей, — у меня палец на правой ноге вылезает» — «Носи на левой», — говорит. Я же не могу так! — шутил Антон Павлович и снова закатывался веселым смехом».
Зиму 1904 года врачи разрешили Чехову провести в Москве. «Он радовался и умилялся на настоящую московскую зиму, — писала Ольга Леонардовна, — радовался, что можно ходить на репетиции, радовался, как ребенок, своей новой шубе и бобровой шапке».
Антон Павлович задумал новую пьесу. Действие ее должно было происходить на Северном полюсе, который был в то время недоступен. Творческая фантазия Чехова опережала самые смелые замыслы исследователей.
Весной здоровье Антона Павловича катастрофически ухудшилось: туберкулез легких осложнился туберкулезом кишок. Врачи решили отправить Чехова на лечение в Германию, в Баденвейлер.
Перед отъездом к Антону Павловичу заходили прощаться друзья. На диване сидел обложенный подушками маленький человек с узким бескровным лицом. Последним к Чехову пришел писатель Телешов. Антон Павлович протянул ему слабую восковую руку: «Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать».
Накануне отъезда Антон Павлович велел отправить в таганрогскую библиотеку последнюю партию книг, ответил авторам, приславшим ему на отзыв свои произведения, поручил приятелю похлопотать за бедного студента, который добивался перевода в другой университет.
Третьего июня Чехов выехал из России.
В Баденвейлере, курортном городке, тихом и скучном, Чехов целыми днями лежал в кресле на балкончике своей гостиницы и наблюдал за снующей внизу толпой. Ему не нравилась тишина, не нравилась доносившаяся из парка музыка, вычурные платья женщин. «Ни одной капли таланта ни в чем, — писал он сестре, — ни одной капли вкуса... Наша русская жизнь гораздо талантливей».
Томительно тянулись пустые дни, бессонные ночи. Все мучительней становилось удушье. Но Чехов оставался все тем же: спокойным, немного насмешливым, и когда у него хватало сил говорить, он не жаловался, а шутил.
«Даже за несколько часов до своей смерти он заставил меня смеяться, выдумывая один рассказ, — вспоминала жена писателя. — После трех тревожных, тяжелых дней ему стало легче к вечеру... Антон Павлович начал придумывать рассказ, описывая необычайно модный курорт, где много сытых, жирных банкиров, здоровых, любящих хорошо поесть, краснощеких англичан и американцев, и вот все они, кто с экскурсии, кто с катанья, с пешеходной прогулки — одним словом, отовсюду, собираются с мечтой хорошо и сытно поесть после физической усталости дня. И тут вдруг оказывается, что повар сбежал и ужина никакого нет, — и вот как этот удар по желудку отразился на всех этих избалованных людях... Я сидела прикорнувши, на диване, после тревоги последних дней и от души смеялась...
В начале ночи он проснулся и в первый раз в жизни сам попросил послать за доктором... Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): «Ich sterbe»3. Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского...» — покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и умолкнул навсегда».
Чехов скончался 2 (15) июля 1904 года в три часа ночи. Тело Антона Павловича было перевезено в Россию и похоронено в Москве на Новодевичьем кладбище.
«Меня будут читать лет семь, семь с половиной, а потом забудут», — говорил Чехов.
Пожалуй, ни один из великих писателей не был так скромен в оценке своего труда. Немало времени прошло со дня смерти Чехова, но каждое новое поколение, не только на Родине писателя, но и далеко за ее пределами, видит в нем современника и друга.
Навеки связан Чехов с судьбами Родины, с тем, что она пережила, и с тем, что ее ждет в будущем. В неразрывной связи со своей землей, со своим народом видел Чехов счастье писателя. «Пока на Руси существуют леса, овраги, летние ночи, — писал он Григоровичу, — пока еще кричат кулики и плачут чибисы, не забудут ни Вас, ни Тургенева, ни Толстого, как не забудут Гоголя. Вымрут и забудутся люди, которых Вы изображали, но Вы останетесь целы и невредимы. Такова Ваша сила и таково, значит, и счастье».
Таковы сила и счастье самого Чехова. Вместе с нами он участвует в борьбе за нового, прекрасного человека — человека коммунистического общества.
Примечания
1. Плеве — министр внутренних дел при Николае II, крайний реакционер.
2. Г.А. Харченко служил мальчиком в лавке П.Е. Чехова в Таганроге.
3. Я умираю (нем.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |