Памяти моей мамы — учителя русской словесности Лилии Александровны Харитоновой
Понятие окрестность в литературно-научный оборот ввел Иван Александрович Аксенов1 в своей книге «Пикассо и окрестности» (1917), ставшей первой в мире монографией о творчестве художника. И хотя ни сам Аксенов, ни толкователи его работ специально не разъясняют «потаенный» смысл названия книги, из ее содержания очевидно, что автора в равной степени интересовали и сам Пикассо и его окружение — художники-предшественники, художники-современники, язык и стиль живописания времени, художественная среда2. Иными словами, окрестности, сформировавшие феномен Пикассо.
Будучи отчужденной от своего создателя, «фигура речи» некто и окрестности зажила собственной литературной жизнью. Удачная метафора породила подражателей. Постмодерн в лице Александра Гениса апроприировал метафору для заголовка своего филологического романа — «Довлатов и окрестности»3. Идея «окрестного хода» привлекла филологов, размышляющих о феномене довлатовского «Заповедника»4.
В зависимости от контекста слово окрестность может быть наполнено разными смыслами5. Для автора монографии «Чехов и «окрестности»6: повседневность — литература — повседневность» окрестность — метафора вседневного бытия, максимально четко презентующая повседневность как реальное явление и как научную категорию во всех ее культурологических измерениях. Из всего многообразия реалий внешнего мира для культуролога особый интерес представляют те, что составляют наиближайшую к телу и душе человека среду его обитания, формируя социальные пространства, без которых немыслима его повседневная жизнедеятельность (бытие). К этим пространствам, или «окрестностям», если перечислять их по степени приближения к телу человека, относятся: пространство осязания (одежда/костюм), пространство вкуса/вкушения (еда вкупе с застольным антуражем) и пространство обоняния (ароматы и запахи). Каждое из социальных пространств, взаимодействуя друг с другом при непосредственном соучастии человека как эпицентра притяжения, формирует его собственное приватное пространство повседневности — осязательное, вкусовое, ольфакторное7. Так костюм, принадлежа по своей природе миру вещей, культивируется одновременно в границах четырех пространств — зрительного, звукового (шуршание, скрип одежды), пространства осязания (соприкосновение одежды с телом), а также пространство запаха, поскольку одежда принимает на себя ароматы и запахи окружающей внешней среды, включая ароматы еды и собственно человеческого тела. Костюм связан с застольем и в этикетном плане, так как в идеале застольная ситуация (событие, время, место, участники) диктует соответствующее костюмное оформление внешности человека и модель его костюмного поведения.
В монографии «Чехов и «окрестности»...» представлен опыт культурологического прочтения жизнетворчества Антона Павловича Чехова в контексте костюмных, застольных и ольфакторных сюжетов, репрезентирующих тонкие энергетические связи между бытийно-бытовыми реалиями частной жизни писателя и его литературной повседневностью. Подзаголовок книги адресует к известной формуле Д.С. Лихачева «Литература — реальность — литература»8, отметившего, в частности, что у литературы есть своя «биосфера» — это окружающая ее действительность. Сама же литература «строится из «вещества», захваченного ею в окружающей действительности»9. Триада «повседневность — литература — повседневность» фиксирует траекторию движения смыслов (текстов, образов) повседневной культуры в социальном времени и пространстве10. Безусловно, читатель не найдет в монографии образцов анализа чеховских произведений в указанных контекстах, что называется, в чистом виде. Ибо подобные «уроки чтения» иссушают литературный образ, лишают его магии привлекательности. Однако все названные контексты движения форм повседневности в пространстве литературных коммуникаций репрезентируются выборкой и монтажом «говорящих» сюжетов и цитат из мемуарной, эпистолярной и художественной чеховианы11.
Впервые опыт культурологического прочтения жизнетворческой биографии русского гения в контексте категории «повседневность» представлен автором в научных докладах и публикациях 2007—2009 годов12, обобщен в последующих работах, в том числе монографиях «Поэтика обыкновенного: опыт культурологической интерпретации», «Повседневный Пушкин: поэтика обыкновенного в жизнетворчестве русского гения. Костюм. Застолье. Ароматы и запахи», ««Русский дух»: репрезентация повседневности в ольфакторных текстах русской культуры»13.
Выбор в качестве ключевых персонажей книг имен Пушкина и Чехова объясняется далеко не только той феноменальной ролью, которую и по сей день продолжают играть имена русских классиков в мировой культуре. И тем более не данью сложившейся филологической традиции изучения их творчества дуэтом. Причины выбора весьма обыкновенны и связаны с многолетней семейной привязанностью к «нашему все»14.
Стимулом к культурологическим размышлениям автора о повседневных аспектах жизнетворчества А.П. Чехова послужила книга профессора Лондонского университета Дональда Рейфилда «Anton Chekhov: A Life» (1997), вышедшая в русском переводе под названием «Жизнь Антона Чехова»15. Книга английского исследователя вызвала небывалый интерес у русскоязычных читателей, породив, одновременно, весьма ревнивые отклики в среде профессиональных чеховедов, не сумевших, несмотря на свое позиционное преимущество в плане доступа к архивным материалам, предложить поклонникам Чехова альтернативный вариант фундаментальной биографии своего великого соотечественника16.
Действительно, рассказывая о жизни русского классика без стыдливых умолчаний, Д. Рейфилд противопоставил «тонкому труду советских литературоведов и литчиновников»17, скрупулезно изымавших из переписки Чехова «неприличные слова»18, труд британского ученого, «позитивиста, предпочитающего факты концепциям»19. В итоге Чехов явился читателю в образе «смертного, ставшего ангелом»20. При этом Д. Рейфилд «ничего не выдумывает, не присочиняет», а «предъявляет череду засвидетельствованных событий с невозмутимостью документалиста-хроникёра»21, монтируя их согласно своей концепции видения. И что самое главное, произведения самого Чехова затрагиваются в книге лишь в той мере, в какой они вытекают из событий частной жизни писателя. Не случайно, известный историк театра А. Смелянский отнес книгу Д. Рейфилда к тому же жанру биографических исследований, что и вересаевские «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни»22.
Из мемуарных и эпистолярных источников известно, что Чехов весьма ревностно охранял свою частную жизнь. И не только от публики. Так, факт своей женитьбы на актрисе О.Л. Книппер Чехов замаскировал столь искусно, что для многих, близко его знавших, это событие стало настоящим шоком, включая мать и родную сестру писателя. Однако неприязнь Чехова к публичности не мешала ему коллекционировать разного рода и сорта бумажки, письма, счета, имевшие отношение к нему и его семье, и каждый год в Рождество рассортировывать по папкам свою необъятную переписку23. И, быть может, скрупулезно каталогизируя домашний архив, Чехов сознательно работал на своих будущих биографов. Хотя к собственной литературной славе писатель относился весьма иронично. Примечательна в этой связи реакция Чехова на театральную, в духе Аркадиной24, реплику О.Л. Книппер: «Ты знаешь, что ты — сверхчеловек?»25. Ответное письмо супруге от 8 ноября Чехов подписал по-чеховски — просто: «Твой сверхчеловек, часто бегающий в сверхватерклозет» [П. 11, с. 301—302]26.
По мнению Д. Рейфилда, из всех русских классиков Чехов наиболее доступен, ибо он не навязывает никакой философии, оставляя за читателем право делать собственные выводы. «Однако Чехов столь же доступен, сколь и неуловим, и потому понять, что писатель на самом деле «имел в виду», совсем непросто — так редко он дает оценки или что-либо объясняет», — замечает Д. Рейфилд. Отсюда и соблазн — обратиться к частной жизни писателя в поисках разгадки тайн его творчества, ибо «после такого детства», какое было у Чехова, «не все становятся великими писателями»27. Виктор Ерофеев, сетуя на то, что Рейфилд высыпал на голову читателей «весь «сор» чеховской жизни», задался вполне естественным вопросом: «Что мы на самом деле видим — Бога в деталях или черта в подробностях?». Иван Толстой, вступивший в полемику с Ерофеевым, заметил, что писатель «увидел черта в подробностях и потому сочинение Рейфилда плохое. А если бы мы видели Бога в деталях? Тогда вы хвалили бы биографа?»28. Отсюда возникают вопросы чисто методологического характера: «могут ли факты быть плохими сами по себе?». И, «как понять писателя, если нам дают сведения из частной жизни писателя, которые для российской аудитории звучат скандально?»29.
Для самого Рейфилда, проведшего три года в осмыслении чеховских архивов, очевидно, что ничего в них не может ни дискредитировать, ни опошлить писателя. Результат как раз обратный: сложность и глубина фигуры Чехова становятся еще более очевидными, когда мы оказываемся способны объяснить его человеческие достоинства и недостатки. Что касается Бога и черта, то гений — это не какая-то квинтэссенция человека, и не образ и подобие Бога, ибо «нравственные качества и гений очень часто существуют отдельно, сами по себе»30.
А. Смелянский, поддерживая позицию Д. Рейфилда и полагая, что в неотредактированном Чехове больше настоящего Чехова, чем в сотне иных либеральных толкований, отмечает: «Биографический метод, применённый англичанином, не покрывает искусства Чехова, но открывает к нему новые подходы. Нужна была эпатирующая концентрация деталей и мелочей, чтоб заставить мысль работать. После этой книги заново хочется подумать над тем, как Чехов выстраивал себя в тех важнейших человеческих сферах, которых наше чеховедение опасалось касаться»31. Примечательно, что В. Ерофеев, задавшись вопросами — «Кому нужен голый, больной, несчастный, обманутый женой Чехов? Нужно ли отнимать у нас последние идеалы?», — сам же ответил на них вполне определенно: «Все зависит от вас, дорогие читатели. Расставьте ваших богов и чертей по своим местам»32.
Да, действительно, в житейских ситуациях гениальный художник вполне может и не быть великим. Очевидно, что одаренность человека в какой-либо одной области накладывает своеобразный отпечаток на приватные сферы его жизни. Да, умом Гения не понять, ибо Гений всегда инакомыслящий и инакочувствующий. И эта иная внутренняя жизнь неминуемо требует пополнения растраченной в творчестве интеллектуальной и физической энергии, которую, защищая свой Дар, Гений черпает из потаенных кладовых души своей.
Каков же эффект постижения творчества русского писателя по методу профессора Рейфилда? Сам профессор говорит об этом так: «Но, мне кажется, чтобы понять Чехова, нужно изучать и биографию, и творчество. По-моему, существует два типа биографа. Один — это хорек, который ныряет в нору, чтобы достать оттуда кролика. Второй — это портной, который шьет из шкуры кролика хорошую шубу. Может, мы еще ждем портного, который сошьет хорошую шубу из биографии Чехова, и, может быть, это другим понравится»33.
Полагаю, в этом суждении британского исследователя в метафорической форме выражена не только проблема биографического метода как такового, но и суть культурологической оптики вообще и на частную жизнь гения, в частности. Ибо, с одной стороны, культуролог и есть тот самый «портной», который из лоскутов фактов, добытых гуманитариями разных родов войск в лабиринтах всемирной библиотеки знаний, создает качественно новый текст культуры. С другой стороны, будучи результатом иного прочтения старых, т. е. известных, фактов, новый культурный продукт неизбежно обогащает гипертекстовое пространство культурологического знания, ничуть не умаляя при этом чести и достоинства русского Гения как явления национальной и мировой культур.
* * *
Глава первая «Костюм. Костюмные коммуникации»34. Письма А.П. Чехова и его постоянных корреспондентов, а также воспоминания современников дают обширный материал для описания повседневной жизни писателя сквозь призму поэтики костюмных текстов, во множестве рассыпанных по страницам эпистолярной и мемуарной чеховианы. В них можно обнаружить сведения о гардеробе писателя и его ближнего круга, его костюмных предпочтениях, вкусах и потребностях в различные периоды жизни, отношении к моде, костюмному облику ближнего и дальнего окружения, костюмные сюжеты из медицинской практики и литературной жизни и даже историй его любви, болезни и смерти. Интерес представляют и авторские метафоры костюмного жанра, используемые Чеховым в оценках реалий внекостюмной повседневности.
Глава вторая «Застолье. Застольные коммуникации»35. Судя по эпистолярной и мемуарной чеховиане, еда и весь связанный с нею застольный (кулинарный, гастрономический) антураж занимают доминирующее положение в ряду прочих реалий повседневной жизни Чехова. И причиной тому является не только жизнеобеспечивающая для всего живого на земле функция еды, но и судьбоносная роль застольных сюжетов в литературной и приватной жизни самого Чехова.
Репертуар застольных текстов повседневности Чехова составляют те ее сюжеты и образы, которые являются носителями культурологической информации о месте и роли застолья в жизни писателя, истоках отношения его к еде как таковой. Что, где, когда ел и пил Чехов, каковыми были его застольные вкусы, отношение к алкоголю, пьянству, застольным торжествам, беседам, тостам, в том числе и по своему адресу? Каким был Чехов как застольный гость, и каким хозяином застолья? Кто и как обслуживал Чехова и как сам Чехов обустраивал свой застольный быт в мелиховском и ялтинском домах, а также вне дома — во время многочисленных поездок по городам и весям России и Европы? Каковыми в контексте застольной темы были взаимоотношения Чехова с «женой-медициной» и «любовницей-литературой», а также с любимыми им и любящими его женщинами? Какие мотивы в застольный портрет Чехова внесла его болезнь? Интерес представляют и многочисленные метафоры застольной природы, запечатленные «разнообразно и по разным поводам» в воспоминаниях современников писателя36.
Глава третья «Ароматы и запахи. Ольфакторные коммуникации»37. В собраниях эпистолярной и мемуарной чеховианы можно обнаружить сведения об ольфакторной ауре повседневной жизни Чехова и номенклатуре ее исторических источников, чеховские оценки ольфакторной среды и наблюдения ольфакторного «жанра» собеседников писателя. Репертуар доминирующих ароматов и запахов повседневной жизни Чехова составляют запахи природы, запахи цивилизации, ароматы любви, запахи болезни и смерти. Запахи природы и ароматы любви — преимущественно приятные, олицетворяющие полноту и гармонию живой природы, желание любви, домашнего уюта и покоя. Запахи цивилизации (и сопутствующие им запахи пошлости) имеют явно выраженный метафорический характер, но вполне конкретное выражение на уровне источников ольфакторной ауры. Запахи болезни и смерти связаны с событиями последних дней жизни писателя.
Все представленные в книге повседневные аспекты жизнетворчества Чехова (домашняя повседневность, литературная повседневность, любовь, болезнь, смерть, культурная память) естественно тесным образом друг с другом связаны. Литературно-культурологический монтаж фрагментов костюмной, застольной и ольфакторной повседневности писателя позволяет выйти на метафорический уровень осмысления его жизнетворчества в контексте поэтики биографических текстов культуры. Смысл культурологической интерпретации повседневной жизни гения заключаются не в «обытовлении» его личности, а в отборе, композиции и интерпретации репрезентативных текстов его повседневности как источников культурологической информации. Информационный потенциал костюмных, застольных и ольфакторных текстов культуры настолько богат, что по траектории «движения» несомых ими смыслов можно выстроить «магистральную» линию жизнетворческой биографии и гения, и «человека обыкновенного». Ибо, как сказал поэт: «Не люди умирают, а миры»38.
* * *
Вошедшие в монографию материалы в разные годы представлялись на научных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Ялте, Таганроге, В. Новгороде. Автор признательна коллегам-филологам, участникам чеховских чтений, за профессиональное внимание к ее работе.
Особые слова благодарности моему сыну — искусствоведу и культурологу Александру Владимировичу Карпову — за неизменную моральную, интеллектуальную и материальную поддержку при реализации всех моих творческих инициатив.
Примечания
1. Аксенов Иван Александрович (1884—1935) — русский и советский поэт, художественный и литературный критик, литературовед, переводчик.
2. К знаменитой монографии И.А. Аксенова отсылает антология «Пикассо и окрестности» (М., 2006), посвященная наследию мастера в художественно-историческом контексте XX века. «В книге Аксенова тема «Пикассо» легко сменяется темой «Окрестностей», перекликающейся с первой и включающей эстетические рассуждения Аксенова о современном художественном процессе (в широком плане). Эту часть его книги отечественные авторы справедливо сравнивали с эссе и коллажем». См.: Бабин А.А. О книге Ивана Александровича Аксенова «Пикассо и окрестности» // Пикассо и окрестности: Сб. статей: М.: Прогресс-Традиция, 2006. С. 79.
3. Генис А.А. Довлатов и окрестности: [Филол. роман] / Александр Генис. М.: Вагриус, 1999. 301 с.
4. Сухих И.Н. Лекция для всех «Сергей Довлатов «Заповедник» и окрестности». Междисц. метод. сем. 6—12 авг. 2017 г. «Пушкинский проект». ГМЗ А.С. Пушкина «Михайловское.
5. Согласно словарям С.И. Ожегова и Д.Н. Ушакова «окрестность» — местность, прилегающая к чему-нибудь, окружающее пространство.
6. Кавычки в заголовке монографии «Чехов и «окрестности»...» — знак уважения и профессиональной корректности ее автора по отношению к отцу знаменитой метафоры.
7. Петербургский философ К.С. Пигров говорит о пяти вложенных друг в друга социальных пространств, организуемых по основанию дистантности и связанной с ней культивированности (зрительное, звуковое, пространство запаха, пространство осязания и пространство вкушения). См.: Пигров К.С. Быть — значит есть // Философские пиры Петербурга. СПб., 2005. С. 5—8.
Однако от неподходящего костюма или блюда человек, как правило, может отказаться в пользу более привычных для него «аксессуаров» повседневности, причем еще до того как одежда вплотную соприкоснулась с его телом, а еда проникла в его плоть и кровь. Но «заказать» для себя иную ольфакторную среду человек далеко не всегда властен, и уж тем более не способен «выдохнуть» чужеродный ему запах. Отсюда возникает иная версия рассмотрения «окрестностей» повседневности на основании их дистантности и культивированности, а именно: пространство осязания, пространство вкушения, пространство обоняния.
8. Лихачев Д.С. Литература — реальность — литература. Л., 1981. С. 4.
9. Лихачев Д.С. Избранные труды по русской и мировой культуре. СПб., 2006. С. 50.
10. Траектория движения смыслов повседневной культуры (порождение, распространение, взаимодействие, трансформация) на теоретическом уровне включает в себя следующие культурологические срезы:
— повседневность — литература: перенос писателем сюжетов из реальной повседневной жизни в литературные сюжеты и образы; трансформация текстов внелитературной повседневности в тексты литературной повседневности;
— повседневность в литературном произведении: тексты литературной повседневности; повседневные коммуникации в пределах текстового пространства литературного произведения (пространство литературных повседневных коммуникаций; литературный герой — литературный герой);
— внутрилитературная повседневность: повседневность в литературной среде, «литературный быт» (пространство литературных повседневных коммуникаций; писатели — писатели);
— литература — окололитературная повседневность: функционирование моделей повседневного поведения писателя и/или литературного героя в читательской среде (пространство литературных повседневных коммуникаций; писатели — тексты — читатели);
— литература — внелитературная повседневность: функционирование моделей поведения писателя и/или литературного героя во внелитературном пространстве повседневных коммуникаций; освоение социальной группой и массовой общностью заимствованных образцов повседневной культуры (писатель — текст — социальная группа — массовая общность);
— повседневность — повседневность/литература: порождение новых моделей поведения и эволюция их функционального статуса в пространстве повседневных и/или литературных коммуникаций (историческое общество — историческое общество).
11. Показателен в этом отношении литературный опыт В.В. Вересаева, восходящий к формальной школе отечественной филологии, который, отказавшись от роли биографа как интерпретатора источника тайн жизни русского Гения, дал возможность читателям самим обо всем узнать из первых уст [Вересаев В.В. Пушкин в жизни: сист. свод подлинных свидетельств современников: в 2 т. М., 2001]. В итоге вместо традиционной биографии как связного в историческом контексте нарратива Вересаев представил жизнь Пушкина в жанре «гипертекста», смонтированного из фрагментов эпистолярной и мемуарной пушкинианы и трудов первых биографов поэтов, сохранив при этом принцип хронологического изложения событий. Главное достоинство метода Вересаева зафиксировано в самом названии его знаменитой книги — «Пушкин в жизни», явившей читателю не иконописный лик Гения, а живого человека во всех гранях его повседневного бытия, в котором поэт пребывал как «дитя ничтожное мира». Сам Вересаев, оценивая достоинства метода «монтажа», отмечал независимость его от чужого исследовательского взгляда, подтверждая некогда сказанные Пушкиным слова: «Чужой ум меня стесняет» [Вересаев В.В. Указ. соч. Т. 2, с. 86].
12. Речь идет об апрельских «Чеховских чтениях в Ялте», проходивших в Доме-музее А.П. Чехова в Ялте: «Мир Чехова: звук, запах, цвет» (2007), «Мир Чехова: мода, ритуал, миф» (2008), «Мир Чехова: пространство и время» (2009).
13. См. раздел «Научные публикации автора о А.П. Чехове».
14. У каждого профессионального читателя есть свой домашний классик, книги которого называют настольными. Для автора книги таковыми никогда не были ни Н.А. Некрасов, ни Ф.М. Достоевский, общение с которыми происходило на далекой психологической дистанции и, как правило, по необходимости.
15. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М.: Независимая газета, 2005. См. т. издания: Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М.: Б. С. Г., 2008; Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М.: КоЛибри, 2016.
16. Ярким образцом стратегии и тактики защиты Чехова от фактов его собственной жизни со стороны консервативного большинства чеховедов, явилась довольно агрессивная отповедь английскому автору жизнеописания русского классика, данная секретарем Чеховской комиссии Совета по истории мировой культуры РАН Ириной Гитович [Гитович И. Made in, или снова о биографии: заметки читателя // Чеховский вестник. 2005. № 17. С. 21—36].
Сам профессор Д. Рейфилд, отвечая на вопрос корреспондента журнала «Коммерсантъ Власть» о том, какова была первая реакция русских коллег на его книгу, сказал: «Мне нелегко ответить на ваш вопрос, но в какой-то момент я заметил, что меня перестали звать на чеховские конференции — потому что я сам стал предметом обсуждения» [«Весь компромат Чехов собрал на себя сам» // Коммерсантъ ВЛАСТЬ. 2010. 25 января. С. 41].
В справедливости слов британского исследователя автор этих строк имела возможность убедиться лично. Так, выступая в апреле 2008 году на чеховских чтениях в Ялте, я привела в своем докладе «Костюм и мода в повседневной жизни А.П. Чехова: культурологические этюды» высказывание Д. Рейфилда: «Может, мы еще ждем портного, который сошьет хорошую шубу из биографии Чехова, и, может быть, это другим понравится» [Чехов в жизни... // Радио Свобода. См. прим. 27]. В перерыве ко мне подошла одна из постоянных участниц чеховских конференций и наставительно разъяснила мне как «новобранцу», что «Мы Рейфилда не любим, знаете, что он сделал?». Далее называлась сумма в долларах, которую британец заплатил за право доступа к неопубликованным архивам Чехова. Однако «кулуарные» откровения чеховеда не повлияли на мои симпатии к английскому исследователю и его труду. Уместно в этой связи привести фрагменты из интервью Д. Рейфилда — «Радио «Свобода»» и председателя Чеховской комиссии РАН Владимира Катаева — «Российской газете» (РГ). Оба интервью были даны в дни празднования юбилея Чехова в январе 2010 г.
«Радио «Свобода»»
«Иван Толстой: Вы даете довольно длинный список людей, благодарите тех, кто вам помогал, а были ли какие-то случаи препятствия вашему проникновению в архивы?
Дональд Рейфилд: Нет. Но некоторые архивисты до сих пор смотрят на свои архивы или как на собственный клад, или как на государственную тайну. Архивисты раньше, конечно, были под властью КГБ. Но если хорошо договариваться, в конце концов, я бы не сказал, что были препятствия. Или директор архива в плохом настроении, или какой-то сотрудник сидит на материале годами. Но, в конце концов, почти всегда удавалось». См.: Толстой, И.Н. Чехов в жизни [Автор и ведущий: И.Н. Толстой; гости программы: Д. Рейфилд, В. Ерофеев] // Радио Свобода: [сайт]. 2005. URL: http://archive.svoboda.org/programs/otb1/2005/otb1.070305.asp
«Российская газета»
РГ: «В рецензиях на новые книги о Чехове заметно «подводное» желание столкнуть лбами отечественных и зарубежных чеховедов. Особенно когда речь идет о бестселлере лондонского литературоведа Дональда Рейфилда «Антон Чехов. Жизнь». <...> А вы знакомы с профессором Рейфилдом?
Катаев: Очень хорошо знаком. Мы с ним на «ты». К слову сказать, на международную конференцию «Чехов и мировая культура: взгляд из XXI века», которая проходила в МГУ, Дональд обещал приехать, прислал тезисы, но не смог — написал: «Кризис коснулся и нас». Я читал его книгу и предложил перевести на русский.
РГ: Что он открыл такое, о чем не знали российские чеховеды?
Катаев: Ничего, о чем мы не знали. Дональд проделал очень большую работу, в первые годы перестройки, когда легче было получить доступ в российские архивы, и изучил все, что связано с Чеховым. Ему помогали в этом и наши чеховеды, и работники архивов.
РГ: А где находится чеховское наследие? И кто давал разрешение на работу с ним?
Катаев: Не волнуйтесь не ФСБ. Большая часть архива, а главное письма, которыми все интересуются, — в «Ленинке», в отделе рукописей. Туда доступ свободен. Надо получить согласие самой библиотеки...» [См.: Никто не знает настоящей правды. Почему лучшая биография Чехов написана англичанином, а не русским?: интервью председателя Чеховской комиссии РАН Владимира Катаева «Российской газете» / Владимир Катаев; беседовала Е. Новоселова // Российская газета. — 2010. — 29 января — С. 9.].
17. Кобрин К. Частная жизнь частного человека (Дональд Рейфилд. Жизнь Антона Чехова) // Октябрь. 2006. № 2. С. 184.
18. Чудаков А.П. «Неприличные слова» и облик классика // Лит. обозрение. 1991. № 11. С. 54—56.
19. Кобрин К. Указ. Соч.
20. Там же.
21. С табу и без табу: Анатолий Смелянский и Валерий Семеновский о книге Дональда Рейфилда // МХТ им. А.П. Чехова: [сайт]. М., 2006. URL: http://www.mxat.ru/office/kontora/smelyansky/10423/ (дата обращения: 16.06.2010).
22. Своего рода «нашим» ответом британскому исследователю стала книга доктора филологических наук И.Н. Сухих «Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа» (М., 2010), написанная в жанре документального монтажа. Электронная журнальная версия этой книги включает следующий текст: «Идея этой вещи возникла в Ялте, в апреле две тысячи девятого, во время традиционной конференции в чеховском последнем доме, на Белой даче. Жанр не нужно было придумывать, его основоположником считается В. Вересаев. «Пушкин в жизни» (1927)...». [См. http://magazines.russ.ru/neva/2009/12; дата обращения: 06.06.2017].
23. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М.: КоЛибри, 2016. С. 13.
24. Пьеса А.П. Чехова «Чайка», третье действие, Аркадина — Тригорину: «Сокровище мое... <...> Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России...» [С. 13, с. 42].
25. Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер: в 2 т. М.: Искусство, 2004. Т. 2. С. 284 (письмо от 3 ноября 1903 г. Москва).
26. Здесь и далее цитаты из сочинений (С) и писем (П) А.П. Чехова приводятся по изданию: Чехов А.П. Полн. собр. соч. писем в 30 т. М., 1974—1983 (с указанием в квадратных скобках соответствующего обозначения цитируемого источника, номера тома и страниц). Курсив в цитатах, кроме особо оговоренных случаев, мой — И.М.
27. Толстой, И.Н. Чехов в жизни [Автор и ведущий: И.Н. Толстой; гости программы: Д. Рейфилд, В. Ерофеев] // Радио Свобода: [сайт]. 2005. URL: http://archive.svoboda.org/programs/otb1/2005/otb1.070305.asp (дата обращения: 16.06.2010).
28. Ерофеев В.В. Чехов и ничтожество: англ. исследователь покусился на рус. гения // Столичные новости: [электрон. версия]. М., 2005. № 31 (16—22 авг.). URL: http://cn.com.ua/N368/culture/book/book.html (дата обращения: 16.06.2010).
29. Толстой И.Н. Чехов в жизни... // Радио Свобода. Указ. соч.
30. Там же.
31. С табу и без табу... Указ. соч.
32. Ерофеев В.А. Чехов и ничтожество... Указ. соч.
33. Чехов в жизни... // Радио Свобода. Указ. соч.
34. Костюмные коммуникации — разновидность повседневных коммуникаций, связанная с функционированием «костюмных» смыслов/текстов/образов культуры в социальном времени и пространстве. Подробнее: Манкевич И.А. Поэтика обыкновенного: опыт культурологической интерпретации. СПб.: Алетейя, 2011. С. 183—221.
35. Застольные коммуникации — разновидность повседневных коммуникаций (вербальных и невербальных), связанная с функционированием застольных смыслов/текстов/образов культуры в социальном времени и пространстве; являются предметом изучения гастики — науке о знаковых функциях пищи и напитков. Вопреки традиционному представлению о застольных коммуникациях (беседы во время застолья) под застольными коммуникациями понимается широкий круг явлений, связанных с функционированием «застольных» смыслов культуры в историческом и приватном контекстах (от застольной идеи до послевкусия в буквальном и метафорическом значениях этого слова). Подробнее: Манкевич И.А. Поэтика обыкновенного: опыт культурологической интерпретации. СПб.: Алетейя, 2011. С. 318—356.
36. Цитата из кинофильма Никиты Михалкова «Пять вечеров» (1978), снятого по мотивам одноимённой пьесы Александра Володина.
37. Ольфакторные (обонятельные) коммуникации — разновидность повседневных невербальных коммуникаций; совокупность процессов естественной/социальной природы, обуславливающих порождение и функционирование «ольфакторных» смыслов/текстов/образов культуры в социальном пространстве/времени; является предметом изучения ольфакции — науки о языке запахов. Специфика ольфакторных коммуникаций обусловлена: неотвратимостью вдыхания человеком ароматов и запахов как неотъемлемых атрибутов окружающего пространства; генетической предрасположенностью или неприязнью человека к тем или иным ароматам и запахам; конкретной коммуникационной ситуацией (пространственно-временной, историко-культурной, социально-психологической, эмоциональной); широтой диапазона ароматических ингредиентов и вариантов их синтеза. Подробнее: Манкевич И.А. «Русский дух»: репрезентация повседневности в ольфакторных текстах русской культуры. СПб.: Алетейя, 2013. С. 36—47.
38. Из стихотворения Е. Евтушенко «Людей неинтересных в мире нет» (1961).
| К оглавлению | Следующая страница |