По традиции очередной чеховский сборник «Бахрушинской серии» открывается разделом «Творческое наследие А.П. Скафтымова». Исследования Скафтымова о Достоевском и Льве Толстом, об Островском и Чехове по праву стали литературоведческой классикой. До сегодняшнего момента считалось, что И.С. Тургенев в наследии учёного центрального места не занимает. Новые научные изыскания в области разных гуманитарных наук показывают, что это не совсем так, пожалуй, и совсем не так. Публикуемые рукописные заметки Скафтымова <«Об И.С. Тургеневе»> убедительно это доказывают. Восполняя очевидный пробел, мы с полным основанием предлагаем добавить недостающее — тургеневское — звено в цепь великих имён классического скафтымовского «избранного». К уточнению филологического сюжета уместно привлечь, например, любимого чеховского героя Ивана Великопольского с его метафорой неразрывности в цепи событий: «Прошлое <...> связано с настоящим неразрывною цепью событий, вытекающих одно из другого. <...> Дотронулся до одного конца, <...> дрогнул другой» (С VIII, 309). Да и самого Чехова: «<...> Всё в природе влияет одно на другое» (П IV, 307—308).
Пространство, великое поле (здесь и далее выделено мной. — Е.С.) художественных миров, встающих за каждым именем скафтымовских избранников, есть единое пространство встречи русских писателей. Встречи вне времени, над временем, когда прошлого и настоящего в отдельности не существует, а события связаны друг с другом по принципу сообщающихся сосудов и — таинственно, необъяснимо — вытекают одно из другого. Тургенев в этой грандиозной художественной вселенной занимает совершенно особенное место первооткрывателя.
Зачин книги — скафтымовский.
Далее — разделы, в которых с разных сторон и позиций авторы изучают «особость» Тургенева как проблему нескончаемого, вневременного, живого собеседования Чехова и Тургенева. В этом смысле сборник целиком — «под знаком Скафтымова».
По мнению Скафтымова, надо искать ответы на вопросы о строении художественного произведения: «Перед исследователем внутреннего состава произведения должен стоять вопрос о раскрытии его внутренних имманентных сил. Исследователь открывает взаимозависимость композиционных частей произведения, определяет восходящие доминанты и среди них последнюю завершающую и покрывающую точку, которая, следовательно, и была основным формирующим замыслом автора»1. Этот путь направляет ход чтения и, как пишет Н.В. Новикова, позволяет «проследить последовательность этапов изучения художественного произведения и в целом художественного мира того или иного писателя». Н.В. Новикова обозначила круг исследований учёных разных школ (М.О. Гершензон, Л.П. Гроссман, Н.К. Пиксанов, П.Н. Сакулин, Б.М. Эйхенбаум и др.), чьи труды стали для А.П. Скафтымова отправной точкой собственного его приближения к Тургеневу; предложила обзор обширной библиографии и комментарии к ней; отметила, с какой скрупулёзностью Скафтымов изучал тургеневские материалы в 1920—1924 годы. Автор публикации возвратила научному сообществу забытое имя Сергея Ивановича Родзевича (1888—1942) — профессора Киевского университета, литературоведа, поэта, автора книг «Лермонтов как романист» (1914) и «Тургенев. К столетию со дня рождения» (1918). Александр Павлович в основном и полемизировал с киевским филологом, тургеневскими его штудиями. Новикова предложила разобраться в системе работы Скафтымова над тургеневскими записями и с этой целью распределила их по трём «блокам»:
1. Выписки Скафтымова из книги С.И. Родзевича2.
2. План работы толстовского спецсеминара.
3. Подборка тем для студенческих и аспирантских докладов.
Над книгой Родзевича учёный-педагог работал самым тщательным образом. Корпус её составили четыре статьи: «Лирика Тургенева (Стихотворения 30—40-х годов)», «Тургенев как эстетик и критик», «Романтик реализма (К вопросу о миропонимании Тургенева)», «Тургенев и символизм». Центральная статья книги — «Тургенев как эстетик и критик». Здесь Родзевич сосредоточил внимание на определении основных положений эстетики Тургенева и применении их в области литературной критики. Как отмечает публикатор, А.П. Скафтымов «подчёркивает то, что в системе взглядов предшественника отвечает его собственному представлению о писателе или, напротив, что вызывает его полемический отклик». Именно такого рода исследовательскую работу и позволительно назвать собеседованием. И с писателем, и с филологом-посредником. Например, это выглядит так:
«Родзевич. Тургенев. Эстетика и критика.
1. <...> Основа творчества — чувство истины. «Чувство меры», «строгая простота»».
В параллель выписке Скафтымова предлагается цитата из Родзевича, которой вызвано желание помедлить над строкой, направить ход мысли в таком, а не в ином направлении. Читаем у Родзевича: «Основой творчества является, с точки зрения Тургенева, «чувство истины» <...>, которое <...> нередко оскорбляется <...> «условностями, пристрастием к театральным эффектам»».
Ещё пример:
«Надсоциальное
Незримая инстанция в народности
Народность писателя — прирождённое, непосредственное, данное природой.
Литературная задача — «воспроизведение развития нашего родного народа, его физиономии, его сердечного, духовного быта» и прочее».
Читаем у Родзевича: «Название народного писателя заслуживает, по мнению Тургенева, тот, «кто, по особому ли дару природы, вследствие ли многотревожной и разнообразной жизни, как бы вторично сделался русским, проникнулся всей сущностью своего народа, его языком, его бытом». <...> для Тургенева народность того или иного писателя, как и для Пушкина, представляется чем-то прирождённым, непосредственным, но в то же время это чувство своей духовной связи с народом нуждается и в содействии разума, углубляющего «сочувствие» познанием, «изучением» быта и нравов. Этот синтез чувства и разума нашёл художественное воплощение в «Записках охотника»».
Вслушиваться, всматриваться, погружаться в эти превосходные по кристаллизации мысли диалога (выписок всего 13) нужно для выработки собственной остроты зрения, слуха, вкуса, такта, когда лишнее отсекается, оставляя для размышлений главное — «покрывающую точку», изначально формирующую писательский замысел, художественное его развитие.
В 1910-х годах А.П. Скафтымов именно так работал над литературно-критическими статьями о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом. «Деловые выписки перемежаются со сжатым пересказом отдельных положений, комментариями к ним, оценкой критической рецепции художественных произведений и собственными наблюдениями над их текстом». Таким же методом Скафтымов пользовался и в изучении творчества А.П. Чехова.
В начале 1920-х годов молодой преподаватель приступил к разработкам проблемно-тематического плана спецсеминара по творчеству Л.Н. Толстого. Цель — сопоставление раннего Толстого и раннего Тургенева. Ещё то, что нужно «читать, учиться беспрерывно, вникать». И вновь Скафтымов ведёт диалог с Родзевичем: «<...> вникать во всё окружающее, стараться не только уловлять жизнь во всех её проявлениях, но и понимать её, понимать те законы, по которым она движется и которые не всегда выступают наружу». Учёный-педагог предлагает семь комплектов тем семинарских докладов. От тем, «уловляющих жизнь»: к примеру — «История личных отношений Тургенева и Толстого» или «Тема любви в творчестве Толстого и Тургенева» до тем, требующих от учеников навыка глубокого проникновения во внутреннее, скрытое движение жизни и, следовательно, в художественное произведение. Отсюда неожиданность таких тем, как «Тема самолюбия» или «Сравнительный анализ; аналогии и параллели в творчестве Байрона, Пушкина, Бенжамена Констана, Мюссе, Гюго, Марлинского». Появляется и тема «Толстой и Чехов. (Сравнить «Смерть Ивана Ильича» и «Скучную историю»)». Есть темы, впрямую нацеленные на изучение «постройки» произведения: «Сюжетное движение в повестях и рассказах Тургенева и Толстого»; «Построение диалога в повестях Тургенева и Толстого»; «Роман Тургенева (Внутренний состав и генезис)». Новикова сделала в результате изучения «тургеневского звена» в цепи размышлений Скафтымова о русских классиках принципиально важный вывод: «исследователь ведёт разговор собственно с художником, а не с посредником, взявшимся реконструировать его творческое кредо». Уточнение требуется лишь одно: медленное, «честное» чтение как собеседование распространяется и на «разговор» с посредниками-предшественниками: филологами, литературоведами, библиофилами — всеми, кто попал в круг интересов Скафтымова. Оно, включая живое собеседование с учениками, — тотально. Оно обостряет диалогический тип мышления.
В статье «А.П. Скафтымов о пьесах А.П. Чехова в свете комедии И.С. Тургенева «Нахлебник»» В.В. Прозоров приводит один из вариантов скафтымовского собеседования с учениками. Учитель предложил студентам спецкурса «Чехов и русская драматургия» тест. Были прочитаны текстовые фрагменты из «Нахлебника»: сцена приезда и встречи господ. Ученики отвечали, что это, скорее всего, эскизные «наброски к первому акту «Вишнёвого сада»». Так начинался разговор о сближении пьес Тургенева и Чехова. Нечаянность ассоциаций вела к изучению глубоких связей и схождений. Прозоров рассматривает диалог пьес и осторожно, без нажима и преувеличений, реконструирует намеченную Скафтымовым параллель: «Нахлебник» — «Вишнёвый сад» — «Три сестры». В центре оказывается Василий Семёнович Кузовкин и тревожная эмоциональная атмосфера действия пьес. Акцент сделан не столько на мотиве «нахлебничества — шутовства» (Кузовкин — Чебутыкин), сколько на мотиве «запретного отцовства», тайны, держащей внутренний сюжет тургеневской пьесы. Для автора статьи важно обращение Скафтымова к пьесам, в которых Чехов роли «нахлебников» писал специально для любимого им актёра МХТ Артёма (Александр Родионович Артемьев, 1842—1914). В «Нахлебнике» ему в 1903 году предназначалась роль Кузовкина. Он сыграл её только в 1912 году, после того, как им были созданы на сцене Художественного театра образы Шамраева и Вафли, Чебутыкина и Фирса. К собеседованию таким образом привлекается идея неисчерпаемой вариантности, психологической сложности личности Кузовкина. Родоначальником такого «маленького» — немаленького человека, нового героя, был Тургенев. Открывается обратное влияние чеховской образной системы на тургеневскую. Что не позволяет забыть о неразрывности в цепи событий, жизненных и литературных, о взаимопроницаемости художественных миров этих драматургов.
Литературоведческая часть книги состоит из разделов: «Чехов и Тургенев: динамика восприятия. От Тургенева к Чехову»; «Проблемы литературной преемственности»; «Тургенев и Чехов: вопросы поэтики». Раздел «Тургенев и Чехов в диалоге культур» — искусствоведческий (статьи Л.А. Скафтымовой, Р.И. Островской, Е.И. Стрельцовой, Е.К. Мурениной). Композиционную и смысловую завершённость сборнику придаёт статья 1914 года И.Н. Розанова (1874—1959) «Отголоски романа «Герой нашего времени»» и глава из книги С.Н. Дурылина (1886—1954) ««Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова» (1940). Лермонтов присутствует на страницах сборника с самого начала. Это имя есть в списке тем, предложенных Скафтымовым для студентов: «Вопрос о влиянии Лермонтова на Толстого». Таким образом единое пространство встречи расширяется, а цепочка собеседников пополняется именем Лермонтова и размышлениями литературоведов о героях «печоринского типа» Тургенева и Чехова.
Почему Чехов не только внимательно читал Тургенева, но постоянно перечитывал? Чехов как читатель обладал виртуозным искусством чтения. Почему он был в плену у Тургенева и почему сладок был Чехову этот плен? Кто-то волен согласиться с такой постановкой вопроса, кто-то нет. Статьи сборника ставят этот вопрос как первостепенный, как загадку, до сегодня неразгаданную, — загадку «сообщающихся сосудов». Многоаспектный, причудливо сложившийся диалог Тургенева и Чехова — в центре сборника. На его страницах неизбежны чеховские высказывания о Тургеневе и его произведениях. Это, за немногим исключением, почти полный свод цитат. В.В. Прозоров напоминает признание Чехова О.Л. Книппер-Чеховой: «Тургеневские пьесы я прочёл почти все. «Месяц в деревне» <...> мне не понравился, но «Нахлебник» <...> ничего себе, сделано недурно, и если Артём не будет тянуть и не покажется однообразным, то пьеса сойдёт недурно» (П XI, 184). Запомним — сделано недурно.
В статье «Феномен «Чехов и Тургенев»» А.П. Кузичева анализирует солидный прижизненный корпус сравнений, откликов и мнений о Чехове и Тургеневе. И предлагает провести водораздел между тем, что писали по поводу феномена «приятели» (Н.М. Ежов, А.С. Лазарев-Грузинский, И.Л. Леонтьев-Щеглов, В.В. Билибин, К.С. Баранцевич), рецензенты, критики и что было важно самому писателю в его собеседовании с Тургеневым. Что? Есть у Чехова прямой ответ.
В 1893 году он том за томом (десять томов из его библиотеки) перечитывал Тургенева. Эта «длинная критика» начинается так: «Боже мой! Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старички? А Кукшина? Это чёрт знает как сделано. Просто гениально» (П V, 174). Похоже, именно тайны ремесла — непонятно как сделано — загипнотизировали его самолюбие художника навсегда, мучили как страсть, как желание уловить неуловимое, освоить «постройку» в мелочах и красках. «Сделано» — это труд, обязательно необходимое встречное усилие, отдача писателя за дар, доставшийся даром. Ремесло требует навыка, обострённости взгляда и чувств, чувства меры в том числе, тогда становится «священным ремеслом» — мастерством. От «сделано недурно» до «сделано гениально» — путь к цели, когда нераздельность вдохновения и мастерства рождают высокохудожественное произведение.
Роман «Отцы и дети» стал для Чехова жизненно необходимым, идеальным произведением-спутником. Он провоцировал Чехова на мастерство, на достижение гармоничного единства вдохновения и ремесла, на моменты высшего духовного подъёма.
В статье А.В. Кубасова ««Тургеневы разные бывают»: тургеневский интертекст в произведениях А.П. Чехова» приведён пример чеховской уникальной работы по освоению тургеневской простоты и ясности. Сравнивая рассказ «Переполох» (1886) с романом «Отцы и дети», автор статьи отмечает приём метатезы — это простая перестановка букв. Тургеневская Кукшина, помним, восхитила Чехова. В раннем рассказе он всего лишь меняет буквы фамилии: Кук-ш-и-на — Ку-ш-кина. За «мелочью» открывается характер чеховско-тургеневского персонажа. Это не форма художественной полемики, не ученичество — это система работы писателя, в которой нет мелочей. Автор статьи находит точку отсчёта в определении отношений Чехова к Тургеневу в пьесе «Безотцовщина», «где тема отцов и детей является одной из главных».
В этой связи важно заметить следующее: «Тургеневские романы много дали Чехову. Например, «Рудин» — «Чайке». «Чайка» — <...> прежде всего — «отцы и дети». Не в том смысле, что там Базаров и Кирсановы, но в том, что сначала мать и сын Треплевы или отец и дочь Заречные, и лишь после — тема искусства» («Код памяти. Тургенев и Чехов в резонантном пространстве русского театра»). Л.Е. Бушканец («Чехов и Базаров») убеждена, что для личности Чехова были характерны черты Евгения Базарова, а жизненные и литературные события переплетаются. А.В. Кубасов, напротив, уверен: «Писатель вряд ли мог идентифицировать себя с литературным персонажем 1860-х годов».
Дело, разумеется, не в том, чтобы сводить диалог классиков только к «Отцам и детям». Дело в другом. Чехов, перечитывая Тургенева, обретал чувство внутренней свободы. Потому и любил этот «тургеневский плен». Приведу одно, быть может, косвенное, но образное доказательство. Из письма И.Л. Леонтьеву-Щеглову летом 1888 года: «Быть с Сувориным и молчать так же нелегко, как сидеть у Палкина и не пить. <...> Говорить с ним приятно, а когда поймаешь разговорный приём, его искренность, которой нет у большинства разговорщиков, то болтовня с ним становится почти наслаждением» (П II, 297). Вот это — поймать приём! В случае с Сувориным — разговорный, в случае с Тургеневым — приём письма. И тогда — наслаждение. Чехов и Тургенев — собеседники, окликающие друг друга в едином пространстве вечности.
Е.К. Муренина («Тургенев в США как потомок Чехова? «Месяц в деревне» и проблемы сценической интерпретации русской классики в XXI веке») назвала это пространство «большим временем». Размышляя о русском театре в Америке, автор констатирует обратное влияние чеховских пьес на драматургию Тургенева: «Неудивительно, что сегодня, идя на «Месяц в деревне», американский зритель зачастую уверен, что идёт не иначе как на Чехова, патриарха русской драмы в американском представлении». Так соединяются «начала» и «концы» одной цепи. Не только, конечно, драматургической.
Смысловое поле сборника держит принцип живого собеседования наших авторов друг с другом. Например. Основная идея А.А. Гапоненкова («Мистика у Тургенева и Чехова») — связь мистического у этих писателей с Богом, связь, без которой невозможен путь познания мира и человека. Автор знакомит нас с исследованиями современного философа, богослова, музыковеда В.Н. Ильина. В статье прослеживается тема «звуков вечности», мистической природы музыки, преобразующей душу. Тема для дальнейших научных изысканий в высшей степени перспективна. В этом поле «аукаются» такие статьи, как «И.С. Тургенев и М.И. Глинка» Л.А. Скафтымовой, «Страх в повестях И.С. Тургенева и А.П. Чехова» Доминики Золтан, «Трагедия Евлалии Кадминой в творческом преломлении И.С. Тургенева и А.П. Чехова: «Клара Милич (После смерти)» и «Татьяна Репина»» О.В. Спачиль, также точные и тонкие наблюдения А.Г. Головачёвой в сфере таинственного у Метерлинка и Чехова (««Ведь мы играем не из денег...» Игра на сцене в пьесах Тургенева и Чехова»).
Настоящий сборник никак не итоговый. Цель его — не констатация некоей единой истины. Он, что называется, — с открытым финалом. Такая книга сегодня — Чехову 160 лет — необходима как факт современного гуманитарного взаимодействия, живого обмена мнениями исследователей разных научных школ и направлений; как знак совместного поиска в области многолетнего изучения, а значит, сохранения чеховского наследия. Поиска «на глубине». При том количестве и той плотности научно-теоретических, кино-театральных, культурологических и иных акций, происходящих «в мире Чехова», сборник «Бахрушинской серии» — доказательство неисчерпаемости этого мира, неостановимости жгучего внимания к «школе мысли» и «школе чувства». Школам, выстроенным с любовью, прочно поставленным в русской культуре писателем Чеховым.
Е.И. Стрельцова
* * *
Произведения А.П. Чехова цитируются по его Полному собранию сочинений и писем в 30 томах (М.: Наука, 1974—1983). Ссылки даются в тексте: в круглых скобках буквой «С» обозначены сочинения, «П» — письма, римской цифрой — том, арабской — страница.
Произведения И.С. Тургенева цитируются по его Полному собранию сочинений и писем в 30 томах (М.: Наука, 1978—1991). Ссылки даются в тексте: в круглых скобках буквой «С» обозначены сочинения, «П» — письма, первой арабской цифрой — том, следующей — страница.
Примечания
1. Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М., 1972. С. 24.
2. Родзевич С.И. Тургенев. К столетию со дня рождения. 1818—1918. Статьи. Киев: Книгоизд-во «Летопись», 1918.
| К оглавлению | Следующая страница |