А.А. Гапоненков. Мистика у Тургенева и Чехова

Мистика указывает на связь с потусторонним миром, на его признание. Она родилась из древних культов и обрядов. Это общеизвестно. Но ещё в «Философском словаре» под редакцией Э.Л. Радлова 1904 году было замечено, что истолкование явлений мистики может быть философским, религиозным и художественным¹. Добавим: и мифопоэтическим. Гностики, каббалисты, суфисты, представители «тайных наук» прошлого воздействовали на мир с помощью мистического знания, обладания сверхъестественными силами. Разного рода прорицатели предсказывали будущее. Признанием потустороннего наполнено народное суеверие. Без мистики не было бы религии, в основе которой мистическое чувство связи с Божеством. Христианство активно использовало мистику как путь к познанию Бога. Философия без учёта мистицизма, гнозиса оказалась бы ограниченной наукой позитивного, рационального знания, логического аргумента. Эротическая любовь обязательно включают мистический элемент чувственности. Мистика питает искусство, вымысел. Художники часто обращаются к сфере чудесного, привлекая зрителя, читателя потусторонними картинами. Фантастика в романах и повестях не обходится без мистики, которая даёт алогичное восприятие реальности, сгущает краски, неожиданно поворачивает сюжет.

Мистический опыт поэтов, писателей давно изучался литературными критиками, литературоведами и философами. Как не упомянуть здесь готическую традицию и гофманиану. В русской литературе мистикой увлечены В. Жуковский, А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Гоголь, прозаики 1830-х годов (В. Одоевский, А. Бестужев (Марлинский), О. Сомов, А. Погорельский, А. Вельтман), Ф. Достоевский, И. Тургенев, Л. Толстой, Н. Лесков, А. Фет, Вл. Соловьёв, А. Чехов, И. Бунин, Л. Андреев, символисты — Д. Мережковский, Ф. Сологуб, Вяч. Иванов, А. Белый, А. Блок, неореалисты А. Ремизов, Е. Замятин и многие другие авторы. М. Булгаков в письме к Правительству СССР 28 марта 1930 года прямо называл себя «мистическим писателем»². В прозе перед нами целая литературная традиция изображения проявлений потустороннего мира, замешанная на сложном переплетении реальности и фантастики, гротеска и сатиры, мистики чисел, имён, гностических и оккультных образов.

Источник мистики — бессознательное. Поэтому любые его проявления могут быть изучены как мистические. Один из исследователей этого феномена — философ, богослов, эссеист, музыковед Владимир Николаевич Ильин (1891—1974) — писал: «Словом «мистика» часто злоупотребляют. Под ним разумеют самое разнообразное содержание. Мистикой называют трезвенное единение души с Богом после свершения трудного аскетического пути и по освобождению тела и души от страстей. Но мистикой называют также тёмную бездну, водоворот этих страстей, хлыстовскую пучину, куда вовлекается человек, оторвавшийся от горнего света и потерявший как самоконтроль, так и самообладание. Приобретение высшей свободы (libertas major, по терминологии бл. Августина) и утрату даже низшей свободы (libertas minor) — одинаково называют мистикой»³. Это высказывание носит методологический характер для изучения мистики и мистицизма в художественном творчестве. Атеистическое литературоведение видит больше мистику страстей, падения, чем мудрость свободного «опустошения души».

Мистическому содержанию произведений И. Тургенева В.Н. Ильин посвятил статьи «Тургенев-мистик и метапсихик»⁴ и «Оккультизм Тургенева»⁵. Чуть позднее философ писал и о Чехове: «Глубинные мотивы Чехова»⁶. В.Н. Ильину принадлежит одна из первых рецензий на роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова — «Ведьмы и коты в сапогах и без Сапогов»⁷. В творчестве Тургенева Ильин особенно выделял мистические рассказы и повести: «Живые мощи», «Бежин луг», «Первая любовь», «Призраки», «Сон», «Клара Милич», «Песнь торжествующей любви», «Рассказ отца Алексея», «Собака», «Стук... стук... стук!..», многие стихотворения в прозе и только один роман — «Дворянское гнездо». Объединял он эти произведения одной тургеневской темой: «мистическая гибель» персонажа либо её отсрочка ценой гибели другого существа.

Если тургеневская мистика — очевидный факт литературного творчества писателя и, по словам Б. Зайцева, «магическое, таинственно-колдовское наиболее его влекло»⁸, то с Чеховым куда сложнее. Б. Зайцев в одной из статей обмолвился: «Он не был мистиком»⁹, — что противоречит образу Чехова в его беллетристической биографии, написанной Зайцевым. Е. Замятин также обнаружил «отсутствие в нём мистицизма»¹⁰, что более истинно. Для нашей же темы важно то, как В.Н. Ильин разграничил тургеневскую и чеховскую мистику: «Отношение к религиозно-философской и религиозно-метафизической проблеме было у Тургенева приблизительно такое же, как у Чехова. Но если Чехов едва только коснулся «стихии чуждой, запредельной» (слова А. Фета из стихотворения «Природы праздный соглядатай...». — А.Г.), то лучшие вещи Тургенева целиком погружены в эту стихию...»¹¹ Причём, Тургенев мог сочетать в рамках одной книги «Записки охотника» белую православную мистику («Живые мощи») и «оккультно-метапсихическую сумеречность» («Бежин луг», «Касьян с Красивой Мечи»).

Дополним это линией христианских мучеников. В рассказе «Смерть» акцентирована мистическая связь между тем, как умирают деревья и как «удивительно умирают русские люди!» (С 3, 207). Уездный лекарь Трифон («Уездный лекарь») соотносится с житием святого мученика Трифона, наделенного даром врачевания и исцелившего дочь императора Гордиана. Мифопоэтическое начало «Записок охотника» создаётся за счёт мистических представлений. Как полагает И.А. Беляева, «не случайно в «Записках охотника» появляется образ тургеневского «лишнего человека». <...> «Лишние» не потому, что не нашли своего места в жизни, а потому что слишком малы в беспредельности времени и пространства вечного и бессменного мира»¹². Речь идёт о Гамлете Щигровского уезда, Петре Петровиче Каратаеве, Чертопханове. Мистическая линия в истолковании «лишнего человека» находит своё продолжение в персонажах рассказов и повестей Чехова, драм, в которых социальное наполнение «лишности» — внешний повод заглянуть в беспредельное, мистически бесприютное существование (Лихарев, Ананьев, Лаевский, Орлов, Иванов, Тригорин, Треплев и другие).

Трудно согласиться с В.Н. Ильиным, что «мистический брак» между Лизой и Лаврецким уже совершился в романном действии, до ухода её в монастырь¹³. Лиза Калитина слушала рассказы няни Агафьи о Пречистой Деве, святых угодниках. Святость героини контрастирует с хаосом разрушения, мистическим эротизмом персонажей повести «Первая любовь». Тургенев, колеблясь, держался «срединной области» мистического, не отдаваясь целиком единению души с божественным светом и останавливаясь перед срывом в тёмную бездну. Показательна в этом отношении молитва в финале «Первой любви».

Человек преображается, услышав звуки вечности. «Чудная композиция» музыканта Лемма передана в «Дворянском гнезде» как мелодия земная и потусторонняя: «Сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса» (С 6, 106). Лемм сочиняет псаломную кантату. Автор разыгрывает «мистерию двуединства Лаврецкого и Лемма»: «Лемм переживает свидание Лаврецкого с Лизой как своё собственное»¹⁴.

В романе «Накануне», наполненном необъяснимыми, таинственными, роковыми предзнаменованиями, действиями страстей (например, предсмертная ария Виолетты из оперы Верди «Травиата»), Елена Стахова наделена христианской жертвенностью, она «долго думала о нищих, о Божьей воле» (С 6, 183), в её душе звучала «радость молитвы» (С 6, 290), и одновременно она видела «тёмный призрак» (С 6, 291). Героиня мистически соединилась с Инсаровым: «Он крепко обнял её и молчал. Ему не нужно было говорить ей, что он её любит. <...> Тишина блаженства, тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та небесная тишина, которая и самой смерти придаёт и смысл и красоту, наполнила её всю своею божественной волной» (С 6, 236). Елене снится «странный» (С 6, 295) мистический сон, после которого герой на самом деле умирает: она плывёт в лодке по Царицынскому пруду, затем этот пруд превращается в бесконечное море, налетевший белый вихрь превращает это море в бесконечный снег, и Елена оказывается в повозке с маленькой девочкой Катей. «Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. <...> Повозка падает. Катя смеётся. Елена, Елена! — слышится голос из бездны» (С 6, 295). Инсаров наяву зовёт Елену и умирает.

Чехову нравились в «Накануне» отец Елены и финал, который «полон трагизма» (П V, 174). Этот роман сопоставляли с пьесой «Чайка», цитируя: «Она опять подошла к окну, и опять взяли её думы... В это мгновение она увидела высоко над водой белую чайку; её, вероятно, спугнул рыбак, и она летала молча, неровным полетом, как бы высматривая место, где бы опуститься. «Вот если она полетит сюда, — подумала Елена, — это будет хороший знак...» Чайка закружилась на месте, сложила крылья — и, как подстреленная, с жалобным криком пала куда-то далеко за тёмный корабль. Елена вздрогнула...» (С 6, 291). Не раз отмечалась преемственность этого образа. Но здесь важен также мистический знак предчувствия, провала в бездну смерти. В «Накануне» встречаются и другие мистические зоологические знаки: муха, паук, рыба, птицы. О.Б. Брагина находит орнитологическую тему у Тургенева, имеющую мифопоэтическую параллель: вольная душа Елены — птица, чайка, голубка¹⁵. Женщина-чайка — Гальциона. Чайка предвещает смерть. Этот романтический образ в русской поэзии восходит к элегии К. Батюшкова «Тень друга». В комнате Инсарова жил соловей и осталась пустая клетка. Елена отправляется на корабле с телом мужа на его родину.

«Глубинные мотивы Чехова» В.Н. Ильин обнаруживает по мере развития, как он говорит, «миросозерцательного кризиса» писателя: «К числу таких произведений, которые составляют миросозерцательную исповедь Чехова, отнесём: «Студент», «Архиерей», «Святою ночью», «Скрипка Ротшильда» и некоторые крупные вещи вроде «Рассказа неизвестного человека», «Моей жизни» (пожалуй, самой печальной, самой тоскливой вещи во всей русской литературе). Присоединим сюда и такую трагедию, как «Чайка»»¹⁶. Рассказ «Студент» В.Н. Ильин переводил на немецкий язык совместно с фон Вальтером.

Эти произведения Чехова включают глубинный мистический опыт автора. На первый план Ильин выдвигает образы Страстей Господних, которые «владеют глубинами духовного устроения автора «Чайки»»¹⁷. Студент из одноименного рассказа прозревает евангельское событие в страстную пятницу. В «Архиерее» действие происходит на фоне службы в страстную седмицу. «Ужасающая по апокалиптической мрачности повесть «Чёрный монах» заканчивается тем, что плавающий в лужах им же изрыгнутой крови полупреступный, полубезумный и получивший должное воздаяние её герой — прежде всего очень несчастный и грешный — кается в последнюю минуту перед тою, которую загубил, хотя она и далека... хотя она и прокляла своего губителя»¹⁸. Мистика Чехова здесь достигает бездны падения. Именно в этом рассказе, как заметил Н.И. Ульянов, «Чехов искусно сочетал болезнь и мистику»¹⁹. В «Чайке» мистическое сгущение проявляется повсюду: пьеса о Мировой душе, «знаки судьбы» и иного мира — вторжение звуков, образы непогоды, выстрел в чайку и выстрел за сценой.

В философской эссеистике В.Н. Ильина много парадоксальных утверждений, не всегда взвешенных, и тех, что можно уверенно принять, но этому автору не откажешь в таланте проникать в мистическое содержание художественных образов и мотивов. В свою очередь Н.И. Ульянов в статье «Мистицизм Чехова» обращается к «Драме на охоте», рассказам «Шампанское», «Чёрный монах», «Ионыч», «Архиерей», пьесам «Иванов», «Чайка», «Вишнёвый сад», он слышит мистические звуки у Чехова и заключает: «Видеть «невидимое обыкновенное» и в то же время «необычайность обыкновенного» — в этом тайна чеховского творчества»²⁰. Н.И. Ульянов почти дословно повторяет Д.С. Мережковского²¹.

Биографы Чехова по обыкновению подчёркивают, что он не верил в потустороннее, всегда находил здравые объяснения явлений чудесных. Приводят и мистический случай с братом в 1888 году, и случай с нападением на лавку отца. Чехова с детства поражала мистика христианских таинств, церковного пения, он этому не был чужд. Другое дело, что к концу жизни почти исчерпал веру в Бога. Н.Я. Берковский напоминал: «Чехов любил отмечать, что мнилось его людям, что занимало, что тешило или же что ужасало их воображение»²². Так, не без иронии приводят часто слова профессора из «Скучной истории»: «К несчастью, я не философ и не богослов. Мне отлично известно, что проживу я ещё не больше полугода; казалось бы, теперь меня должны бы больше всего занимать вопросы о загробных потёмках и о тех видениях, которые посетят мой могильный сон. Но почему-то душа моя не хочет знать этих вопросов, хотя ум и сознаёт всю их важность» (С VI, 263). Не так-то просто было вызвать интерес Чехова к мистицизму, а вот к живому мистическому воображению его писательский дар устремлялся.

И всё-таки первым, кто узрел склонность Чехова к мистике, был Д.С. Мережковский, отозвавшийся на прочитанные в 1888 году сборники «В сумерках» и «Рассказы»: «Молодой беллетрист соединяет несколько отвлечённый, но глубоко поэтический мистицизм в отношении к природе с тёплой гуманностью и необыкновенно изящной задушевной добротой в отношении к людям, что, конечно, свидетельствует о гибкости его таланта»²³.

Первые книги рассказов Чехова поразили современников, в том числе и Мережковского, мистикой восприятия природы: «Но мистическое чувство, почти экстаз, возбуждаемые в нём слишком сосредоточенным созерцанием природы, не ослабляют тёплого, внимательного, женственно-нежного сочувствия человеческому горю, любви и понимания бытовой стороны жизни. <...> Г-н Чехов любит и понимает людей не меньше природы»²⁴.

Мережковский в статье «Грядущий Хам», говоря о М. Бакунине и его анархизме, отметил момент, когда позитивизм переходит в «бессознательную мистику»: «Но тут уже кончается сознательный позитивизм и начинается скрытая, бессознательная мистика, пусть безбожная, противобожная, но всё же мистика»²⁵. Чехова Мережковский представил сознательным позитивистом в сравнительной характеристике «Горький и Чехов», когда задался риторическим вопросом: «Вера Достоевского кажется Чехову смутным «угадыванием», не потому ли, что мир внутреннего мистического опыта, который Достоевскому так близок, почти не знаком Чехову?»²⁶ Вряд ли это справедливо и точно. Между тем «неизвестный человек» — подпольный революционер, полюбивший обывательскую жизнь, — в «Рассказе неизвестного человека» повод для сомнений Мережковскому даёт: «...хотя бы удариться в мистицизм! Эх, к этому безмятежному спокойствию и удовлетворению, какое наполняет душу, хотя бы кусочек какой-нибудь веры» (С VIII, 199). Только это слово персонажа, не автора! Действительно, сознательного мистицизма (мистической теории) у Чехова не было, в отличие, например, от Тургенева и Л. Толстого, но это не умаляет глубины созерцания мира²⁷, мистика как таковая является неотъемлемой частью чеховского творчества.

Символисты прозревали глубинную мистическую сущность символического фона произведений Чехова непроизвольную символизацию. А. Белый, и не только он, усматривал в «Вишнёвом саде» потустороннюю стихию ужаса, «маски ужаса» «вокруг разорённой семьи»: звук сорвавшейся бадьи, «кривляющаяся гувернантка»²⁸, лакей Яша и его спор о шампанском, грубость конторщика, вальсирующий почтовый чиновник, незнакомый прохожий, начальник станции. Такого рода мистика существует в рамках реалистического символизма, когда путь художника идёт от изображения повседневной реальности к символико-мистическому её наполнению.

Кроме символистов, на мистическое содержание чеховского творчества обратили специальное внимание религиозные философы. С.Н. Булгаков, говоря о мировой скорби Чехова, называет финалы двух пьес «мистическими аккордами «Дяди Вани» и «Трёх сестер»»²⁹.

Размышляя о Тургеневе и Чехове, П.Б. Струве заметил: «Из всех больших русских писателей, как дух и личность, Чехов ближе всего к Тургеневу. Это — люди одного и того же психического типа, или душевного чекана. Но если Чехов спасался от обволакивающей его пелены скорби мягким юмором и нежной иронией, то Тургенев от собственного внутреннего холода и от внешнего одиночества уходил в чувствительность, на которую нежно-суровый Чехов был совсем неспособен. И затем, при всём маловерии, Тургенев влёкся внутренне к какому-то недостижимому для него цельному воззрению на мир, и потому, правда, с натяжкой, но можно говорить о миросозерцании Тургенева. Чехов был человек без миросозерцания»³⁰. Вместе с тем его чистый эмпиризм поднимается до религиозных смыслов, за образами реальными просматривается мистический подтекст.

П.М. Бицилли, обратившись к повести Чехова «В овраге», был поражен духовным опытом христианской аскезы в образах Липы и Прасковьи: «Это, разумеется, ещё не тот духовный опыт, который был пережит св. Франциском и Мейстером Эркхартом, но в этом наивном переживании обеих женщин всё же есть нечто близкое к нему. Условием душевного спокойствия является переживание какой-то «другой реальности», о которой свидетельствует разлитая в природе красота»³¹. Продолжая свои размышления, П.М. Бицилли видит такого рода красоту в пейзаже Ялты и Ореанды в «Даме с собачкой». Человек преодолевает своё эмпирическое «я», «случайную, преходящую оболочку», и устремляется к своему истинному, умопостигаемому «я»: «Без видения этого второго плана бытия вообще нет и не может быть искусства»³². «Второй план» — мистическая реальность.

Таким образом, мистика у Тургенева и Чехова, имея одну и ту же природу душевного освобождения от страстей либо падения, «стихии чуждой, запредельной», различается в способах художественного воплощения, сознательном и бессознательном использовании мистических образов, «второго плана» реальности в рамках реалистического искусства.

Литература

Белый А. Вишнёвый сад // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 836—839.

Беляева И.А. Система жанров в творчестве И.С. Тургенева. М.: МГПУ 2005. 250 с.

Берковский Н.Я. Чехов, повествователь и драматург // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 930—973.

Бицилли П.М. Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 522—692.

Брагина О.Б. Орнитологическая образность в романе И.С. Тургенева «Накануне»: функция и семантика // Вестник Костромского гос. ун-та им. Н.А. Некрасова. 2012. № 2. С. 125—127.

Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1992.

Булгаков С.Н. Чехов как мыслитель. Публичная лекция // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 537—565.

Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. Жизнь Тургенева: Романы-биографии. Литературные очерки. М.: Русская книга, 1999. 544 с.

Замятин Е.И. Чехов <Черновые наброски> // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 129—142.

Ильин В.Н. Эссе о русской культуре. СПб.: Акрополь, 1997. 464 с.

А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 666.

Ильин В.Н. Глубинные мотивы Чехова // Ильин В.Н. Пожар миров: избранные статьи из журнала «Возрождение». URL: https://lit.wikireading.ru/41252 (дата обращения: 20.09.2019).

Ильин В.Н. Оккультизм Тургенева // Ильин В.Н. Пожар миров: избранные статьи из журнала «Возрождение». URL: https://lit.wikireading.ru/41247 (дата обращения: 20.09.2019).

Ильин В.Н. Тургенев — мистик и метапсихик / Публ. В.А. Александрова // Литературная учеба. 2000. Кн. 3. С. 158—172.

Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов. писатель, 1991. С. 350—377.

Мережковский Д.С. Старый вопрос по поводу нового таланта // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 55—79.

Мережковский Д.С. Чехов и Горький // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 692—721.

Степун Ф.А. Сочинения. М.: РОССПЭН, 2000. 1000 с.

Струве П.Б. Скорбь. Памяти А.П. Чехова // Струве П.Б. Дух и слово: статьи о русской и западноевропейской литературе. Париж: YMCA-Press, 1981. С. 272—276.

Ульянов Н.И. Мистицизм Чехова // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX—XXI веков (1960—2010). Антология. Т. 3. СПб.: РХГА, 2016. С. 176—186.

Философский словарь логики, психологии, этики, эстетики и истории философии / Под ред. Э.Л. Радлова. СПб.: Брокгауз — Ефрон, 1904. 284 с.

Примечания

1. Философский словарь логики, психологии, этики, эстетики и истории философии / Под ред. Э.Л. Радлова. СПб.: Брокгауз — Ефрон, 1904. С. 165.

2. Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1992. Т. 5. С. 446.

3. Ильин В.Н. Эссе о русской культуре. СПб.: Акрополь, 1997. С. 80.

4. Возрождение. 1958. № 77. С. 25—40.

5. Возрождение. 1963. № 134, 135.

6. Возрождение. 1964. № 148. С. 76—92.

7. Возрождение. 1968. № 193. С. 317—333.

8. Зайцев Б.К. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. Жизнь Тургенева: Романы-биографии. Литературные очерки. М.: Русская книга, 1999. С. 106.

9. Там же. С. 493.

10. Замятин Е.И. Чехов <Черновые наброски> // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 133.

11. Ильин В.Н. Оккультизм Тургенева // Ильин В.Н. Пожар миров: избранные статьи из журнала «Возрождение». URL: https://lit.wikireading.ru/41247 (дата обращения: 20.09.2019).

12. Беляева И.А. Система жанров в творчестве И.С. Тургенева. М.: МГПУ, 2005. С. 55.

13. Ильин В.Н. Тургенев — мистик и метапсихик / Публ. В.А. Александрова // Литературная учеба. 2000. Кн. 3. С. 168. О «мистическом браке» В.Н. Ильин говорит и в связи с повестью «Клара Милич» (1882). Это действительно настоящий «загробный роман» между Кларой и Аратовым, с близостью и материализацией Клары. Ср.: «В повести «Клара Милич» Тургенев с великой идейной и художественной убедительностью показал, что великая чистота двух молодых существ — Якова Аратова и Клары Милич (собственно — Кати Миловидовой) приводит их к тому, что можно назвать потусторонним браком» (там же).

14. Там же. С. 163, 167.

15. Брагина О.Б. Орнитологическая образность в романе И.С. Тургенева «Накануне»: функция и семантика // Вестник Костромского гос. ун-та им. Н.А. Некрасова. 2012. № 2. С. 126.

16. Ильин В.Н. Глубинные мотивы Чехова // Ильин В.Н. Пожар миров: избранные статьи из журнала «Возрождение». URL: https://lit.wikireading.ru/41252 (дата обращения: 20.09.2019).

17. Там же.

18. Там же.

19. Ульянов Н.И. Мистицизм Чехова // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX—XXI веков (1960—2010). Антология. Т. 3. СПб.: РХГА, 2016. С. 179.

20. Там же. С. 184.

21. Мережковский Д.С. Чехов и Горький // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 696.

22. Берковский Н.Я. Чехов, повествователь и драматург // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX века (1914—1960). Антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2010. С. 935.

23. Мережковский Д.С. Старый вопрос по поводу нового таланта // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 62.

24. Там же. С. 59.

25. Мережковский Д.С. Грядущий Хам // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов. писатель, 1991. С. 356.

26. Мережковский Д.С. Чехов и Горький. С. 706.

27. Ср., как Ф.А. Степун пишет о «немом Боге бунинской мистики», которая проявляется в созерцании природы: «Не надо забывать, что греческое слово «теория» означает не мышление, а созерцание. Талант Бунина это помнит. Бунин думает глазами, и лучшие страницы его наиболее глубоких вещей являются живым доказательством того, что созерцание мира умными глазами стоит любой миросозерцательной глубины. <...> Природа Бунина зыблемее, музыкальнее, психичнее и, быть может, даже мистичнее природы Толстого и Тургенева» // Степун Ф.А. Сочинения. М.: РОССПЭН, 2000. С. 683, 688.

28. Белый А. Вишнёвый сад // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 838.

29. Булгаков С.Н. Чехов как мыслитель. Публичная лекция // А.П. Чехов: Pro et contra: Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX века (1887—1914). Антология. Т. 1. СПб.: РХГИ, 2002. С. 556.

30. Струве П.Б. Скорбь. Памяти А.П. Чехова // Струве П.Б. Дух и слово: статьи о русской и западноевропейской литературе. Париж: YMCA-Press, 1981. С. 273.

31. Бицилли П.М. Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа //

32. Там же. С. 673.