Алексей Арбузов

Я полюбил Чехова очень поздно, а понял его и того позже.

В юности я предпочитал театр литературе, да и в литературе меня более всего привлекала игра — игра слов, игра чувств, игре темперамента.

Принявшись читать книги, я начал с конца и лучшие книги прочел в зрелом возрасте.

Когда я взялся за Чехова, мне показалось, что все это было уже мной прочитано раньше. Я не сразу сообразил, в чем тут дело, и только впоследствии догадался, что многие так поразившие меня повести, романы и пьесы были написаны после Чехова. Увы, но моя читательская доверчивость граничила с невежеством; и когда вскоре я по достоинству оценил этот печальный факт, величие Чехова обозначилось для меня со всей своей силой.

Я думаю, что день ухода Чехова слишком для нас еще близок, чтобы мы могли точно оценить весь смысл и все значение его жизни на театре.

Драматургия Чехова — величайшее открытие XIX века, но очень горько, что XX век, такой подвижный, энергичный и деятельный, не привел это открытие в действие. На мой взгляд, театры еще не угадали Чехова, что не мешает им, правда, иногда талантливо ставить его последователей.

И дело тут не только в том, что преувеличенное внимание к различным звукоподражаниям (я говорю о раздававшемся из-за кулис лае собак и иных новациях подобного рода) слишком часто уводило театр от поэзии драм Чехова, поэзии темпераментной и глубокой. Беда в том, что еще никому, на моей памяти, не удавалось вполне найти тот синтез поэтичности и правды, ту тончайшую меру темперамента и такта, которыми живет поэтика чеховской драматургии.

На мой взгляд, ближе остальных подошел к Чехову (в постановке «Трех сестер») Вл.И. Немирович-Данченко, но часть пройденного пути не есть еще, к сожалению, весь путь.

На сказанные мной слова не стоит обижаться: говоря о Чехове, надо быть откровенным, к этому обязывает память о нем.

Подобно Иисусу Христу, выгнавшему из храма торгашей и менял, Чехов поднял руку на привычные фигуры добродетельных героев и закоренелых злодеев, сказав при этом: «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть».

Все ли мы верные его последователи в этом?

Не забудем и того, что Чехов был крайне деликатен и никогда не подменял живое действие героев правилами и образцами хорошего поведения — он уважал человека и вовсе не торопился развивать в нем инстинкт подражания. К тому же он отлично понимал, что человек слишком не простой организм, для того чтобы быть правым всегда.

Чехов пробудил к жизни огромную драматургию, и поэтому его самого следует играть сегодня иначе, чем вчера, учитывая, что после его драм написаны такие мощные сценические образцы, как «Дом, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу¹.

Эта пьеса, как и ряд пьес других драматургов, склонивших свои колена перед гением Чехова, не повторение и не перепев, а монументальное развитие чеховских открытий на театре.

Ведь, в конце концов, гениальные пьесы — это те, которые можно всегда сыграть языком нынешнего дня. Оставаясь вечными в своей сути, они требуют, однако же, новых, сегодняшних форм их воплощения — таковы и пьесы Чехова, и, вероятно, именно здесь кроется трудность их открытия.

Размышляя о влиянии Чехова на смежные искусства, мы, вероятно, догадаемся вскоре, что такие значительные явления современного мирового искусства, как комедия Чаплина или фильмы итальянских неореалистов, если не прямо, то косвенно были вызваны к жизни гением Чехова.

К этому я, драматург, предпочитающий все же театр кинематографу, могу прибавить, не без удовольствия, следующее — сила чеховской драматургии еще и в том, что она утверждает театр как высший вид зрелища; кинематограф был бы бессилен передать тонкость ее чувств и глубину мысли.

Однако и театр еще не слишком успел в этом.

Вот почему, мне кажется, нам следует как можно скорей сделать несколько шагов — вперед к Чехову!

Примечания

Впервые: Театр. 1960. № 1. С. 9—16, 39—46, 63—68, 83—89. Печатается (выборочно) по этому изданию.

Арбузов Алексей Николаевич (справку об авторе см. выше в разделе «За что мы любим Чехова»).

1. «Дом, где разбиваются сердца» (1913—1917) — пьеса Дж.В. Шоу (1856—1950) с подзаголовком «фантазия в русском стиле на английские темы», написанная, по признанию самого драматурга, под влиянием Чехова.