Анатолий Ким

1. Мне больше всего ближе Чехов как грустный писатель и очень сочувствующий другим людям в их горести явной или затаённой. Я не особенно горячо люблю его как писателя-юмориста. Не знаю ничего о его общественной деятельности и какое она имела значение. Так же мало знаю и о его врачебной деятельности. Он для меня существует как писатель. С огромной радостью от чтения его произведений. Я ощущаю его глубочайшую скрытую печаль сквозь искромётный юмор и лиризм. Чехов — один из самых печальных русских писателей. И он мне нравится как человек. Я имел с ним две мистические встречи. У меня бывают встречи с людьми, которые жили до меня. Встречи с их живыми душами. Ведь души бессмертны. Первый раз это было в Мелихове. Я тогда впервые поехал туда. Смотрю: на калитке справочная афиша, объявления и указано, что этот день как раз выходной у музея. Я очень огорчился. Потом вижу: а в пропускной будочке никого нет, а калитка приоткрыта. Я и пошёл. Спокойно дошёл до музея, походил по аллеям, у домика, заглянул в окна. Но когда вышел на крайнюю аллею, там встретился... с Чеховым. Что это — я не могу сказать! Что бы ни сказал — прозвучит неправдоподобно. Но встреча произошла. И мы с ним ходили по аллее, и он меня поддерживал и утешал. И я понял — это человек очень-очень близко рассматривающий другого и очень ему сочувствующий. Такого доброжелательного отношения ко мне я раньше не встречал. Два часа я там бродил, и никто мне больше не встретился. Вышел через ту же калитку. И вновь никого не встретил... Вторая встреча произошла в Таганроге. Меня пригласили в Ростов-на-Дону по каким-то делам. Там подошёл ко мне человек и предложил: не хочу ли я поехать в Таганрог, встретиться там с читателями в Библиотеке имени Чехова. А я давно хотел побывать там. И с радостью поехал. Состоялась намеченная официальная встреча, ко мне очень хорошо отнеслись музейные работники. Потом я поехал к дому, где жил Чехов, и к лавке, где он продавцом был. Там и произошла наша вторая встреча. Я встретился с молодым, длинным-длинным худым юношей. И тогда я понял формулу Чехова — выдавливать из себя по капле раба. Увидел, где он жил, лавку, почувствовал очень жёсткий дух его отца. И ощутил колоссальное одиночество этого молодого длинного и худого юноши. И чувство обитания его существа на отшибе мира, на самой окраине. И потом многое понял в его творчестве, его мотив, стремление: в Москву, туда, где происходит главная жизнь... Как человек он мне очень мил и очень близок, и среди всех писателей русских нет для меня милее и приятнее Чехова. Постоянно ощущаю его затаённую печаль, непростые отношения с пониманием смерти, о которой он как врач знал такое, чего я не знаю. Он мне весь приятен. С Чеховым у меня, как у читателя, безупречные отношения.

2. Чехов — это русская затаённая жизнь людей, мыслящих, чувствующих, образованных — то, что называлось русской интеллигенцией. Он выразитель этой души, феноменальной для всего мира. Она выразилась в творчестве Чехова сполна. И, по-моему, нет такого человека, который не любил бы его произведений. Во всём мире его очень любят. Об этом я знаю по встречам в Америке и в Европе, в Корее и в Японии — он везде на первом месте. Конечно, ценят там Толстого, Достоевского. Последнего — особенно в Японии с их трагическим ощущением бытия. Ведь в переводе обаяние языка отсутствует и чеховский словесный светлый лиризм слабо передаётся. Лучше передаются психические, психологические, иногда психиатрические атаки Достоевского. Но что касается Чехова, его любят, даже не умея ощутить чисто языкового обаяния. Думаю, любят за то, что и Корея, и Япония ощущают в произведениях Чехова его участие в каждом, кто соприкасается с его произведениями. Через показ участия к любому персонажу, будь то Каштанка или Маленькая польза... Неподдельное близкое участие к человеку, к его единственному бытию — во всём мире читателей именно это и подкупает.

Примечания

Хейфец Леонид Ефимович (р. 1934) — режиссер, постановщик «Дяди Ваня» (ЦТСА, 1969) и «Вишнёвого сада» (телеспектакль — 1976, театр имени Моссовета — 2000).