Заключение

Чехов — один из самых любимых и читаемых классиков русской литературы. Но читают его часто неправильно. Причиной этого является недостаточно ясное понимание самой формы, способа общения автора и героя, особенно в поздних произведениях писателя, иными словами, неверное представление о жанровой природе чеховского творчества. В принципе читатель может солидаризироваться с одной из двух точек зрения — с точкой зрения автора или с точкой зрения героя. Читатель, воспитанный на чтении произведений риторического жанра, обыкновенно становится на точку зрения автора, если тот изображает отрицательного героя. Если же в произведении нет явного осуждения героя, то читатель почему-то становится на его точку зрения; роль автора сводится к простому «показу» веселой или печальное драматичной или трагичной судьбы героя. Герой в таком произведении — все, автор — почти ничто; высшая похвала в его адрес заключается лишь в том, что он «сумел показать» нам то, чего никто еще «не сумел». Очевидно, предполагается, что во всех существенных моментах миропонимания автор солидарен с героем. Это, конечно, случай возможный, но, как мы старались показать, не имеющий к Чехову никакого отношения. Однако часто восприятие его рассказов шло именно в этом направлении. Может быть, наиболее поразительным было признание Т.Л. Толстой (дочери Льва Толстого), которая сначала «узнала» себя в Ариадне («Ариадна»), а потом в Ольге Семеновне («Душечка»). Она писала Чехову: «А в «Душечке» я так узнаю себя, что даже стыдно. Но все-таки не так стыдно, как было стыдно узнать себя в «Ариадне» (9, 477). Другая почитательница таланта Чехова, Н. Душина, также отождествляя себя с героями чеховских рассказов, писала ему: «Когда я прочла «Крыжовник», мне жутко стало и жалко его, бесконечно жалко бедного, одинокого, черствого душой человека. «Любовь» (рассказ «О любви» — авт.) тоже пережила я вместе, с теми, которые были так близки душой друг к другу, а с виду должны были казаться чужими». В конце письма Н. Душина писала: «Когда я читаю что-нибудь Ваше, то я чувствую, всегда, что я жила с этими людьми, что я хочу то же сказать о них, что сказали Вы, и не одна я это чувствую, и это потому, что Вы пишете только правду и все сказанное не так, как сказали Вы, — будет ложь» (10, 381). Такое прочтение, несмотря на его взволнованную эмоциональность, ничем не обогащает читателя, и после прочтения рассказа он останется таким же, каким и был, ибо только в сотворчестве с автором читатель в какой-то мере творит и самого себя.

Иногда читателей не удовлетворяет позиция героя, тогда они начинают требовать от Чехова чего-то другого. Так, В.А. Фаусек, упрекая Чехова за меланхоличность рассказа «Учитель словесности», просил его: «Дайте же, наконец, хоть несколько мажорных аккордов — ободрите, обнадежьте нас!» (8, 512). В подобных письмах также отражается неспособность их авторов к сотворчеству с автором.

Непонимание жанровой специфики чеховских рассказов приводило к тому, что многие читатели, особенно профессиональные критики, обвиняли Чехова в объективизме, в отсутствии мировоззрения, в отсутствие авторского взгляда на героев, даже в нравственной импотенции. Так, писатель А.И. Эртель в отзыве о повести «Три года» писал: «...какая это безнадежно плохая вещь, — и, мало того, что плохая, но говорящая о какой-то внутренней, духовной импотенции автора» (9, 463). Критик М. Южный писал: «Во всех последних произведениях г. Чехова... прежде всего поражает совершенное отсутствие идеи, являющееся, без сомнения, последствием неопределенного, колеблющегося миросозерцания автора» (8, 423). Ему вторил Ю. Николаев: «Чехов никак не может осмыслить своих собственных наблюдений, чувств и впечатлений» (8, 423). Этот же критик говорил, что в «Ариадне» нет внутреннего смысла в событиях, нет психологической мотивации поступков героев, в частности, ему были совершенно неясны мотивы женитьбы Шамохина на Ариадне (см. 9, 477); по существу критик отказывал Чехову в художественном даровании.

У нас, к сожалению, нет документальных свидетельств того, как читают и воспринимают Чехова современные читатели. Но если судить по научно-критической литературе, в которой до конца не раскрыты, а то и искажены жанровые особенности чеховской прозы, характер взаимоотношений автора и героя, то можно предположить, что и в массе рядовых читателей не трудно будет найти искаженные, под влиянием других жанровых традиций, неверное, недодуманное восприятие произведений Чехова.

Мы стремились показать, что правильное представление о жанровой природе творчества писателя является основой глубокого постижения смысла его произведений. Если эта книга хоть в какой-то мере будет способствовать более глубокому и осмысленному прочтению произведений Чехова, то мы будем считать свою задачу выполненной.

10 февраля 1979 — 10 февраля 1986