Гурзуфские пенаты

В январе 1900 г. Чехов приобрел у местного татарина-лодочника участок земли с небольшим домиком. «Я купил кусочек берега с купаньем и с Пушкинской скалой. <...> Дом паршивенький», — сообщал Чехов сестре 15 января. Это — постройка из дикого камня под черепицей с четырьмя комнатками, без удобств. И.А. Бунин называл его «саклей среди скал». Возможно, Чехову хотелось без помех заниматься любимой рыбной ловлей. От соседа, художника Константина Коровина, он позаимствовал способы морской рыбалки. Возможно, писатель искал уединения, поскольку жизнь в Ялте, переполненной знакомыми и незнакомыми поклонниками, лишала возможности сосредоточиться на творчестве. По крайней мере, именно здесь «скрылся» Антон Павлович, когда настало время работы над пьесой «Три сестры». Случилось это 10 августа 1900 г. после настоятельных просьб К.С. Станиславского.

Судя по письмам Чехова и воспоминаниям современников, писатель бывал в своем гурзуфском доме крайне редко. На дачке обычно проживал местный учитель Н. Винокуров-Чигарин, который преподавал в соседней четырехклассной школе.

По завещанию Чехова гурзуфская дача перешла во владение его жены О.Л. Книппер-Чеховой, которая приезжала сюда почти ежегодно вплоть до 1953 г. Здесь в годы гражданской войны проживали актеры «качаловской труппы». Ее посещали Бунин, Шаляпин, Коровин, другие деятели культуры. Приходил познакомиться с Ольгой Леонардовной Владимир Маяковский. По приглашению гостеприимной хозяйки проводили летние месяцы знаменитый пианист Святослав Рихтер с Ниной Дорлиак, писатель Александр Фадеев с Ангелиной Степановой. Олег Ефремов в начале 1950-х годов обдумывал здесь планы создания новаторского театра «Современник». Поблизости находится и дача родственника Ольги Леонардовны, известного композитора Льва Книппера.

После смерти О.Л. Книппер чеховским домиком владел художник В.Н. Мешков, а затем Художественный фонд Союза художников СССР. С 1987 г. здание и участок земли перешли на баланс Дома-музея А.П. Чехова в Ялте. После реставрации, в 1995 г., была открыта постоянная экспозиция музея с удивительным по красоте цветущим двориком на берегу великолепной бухты под сенью Генуэзской скалы.

А начиналось все в конце 1899 г., когда новоиспеченный крымчанин Антон Чехов узнал о продаже участка земли и домика на берегу Гурзуфской бухты. Климатический курорт Гурзуф, как отмечалось в местных справочниках для туристов, расположен всего в 11 км к востоку от Ялты, рядом с Аю-Дагом (Медведь-горой). Гурзуф защищает от холодных ветров полукольцо гор, достигающих 1500 м над уровнем моря. Перед Гурзуфом, в море, видны два небольших островка Адалары (скалы Близнецы). В разные времена в Гурзуфской долине жили тавры, византийцы, турки, хазары, генуэзцы. Византийцы построили здесь крепость (на скале Дженевез-Кая). Она была сооружена в VI в. и просуществовала более девяти веков. Крепость служила сначала византийцам, а затем хазарам и генуэзцам. В конце XV в. турки разрушили ее. Остатки крепости — полуразрушенная стена, сложенная из камня, — находится на Генуэзской скале, поднимающейся почти в центре поселка. Как раз под этой скалой и находился участок земли с домиком, присмотренный Чеховым. До сих пор в бухте под скалой можно найти обломки старинной черепицы и кирпича. Татарин, владевший участком, занимался лодочным промыслом — катал туристов вдоль живописного побережья.

Из путеводителей мы узнаем также, что в XIX в. земли в Гурзуфской долине был пожалованы герцогу Ришелье, бывшему тогда генерал-губернатором Новороссийского края. Он построил здесь каменное двухэтажное здание в европейском стиле, в котором в 1820 г. в дружеском кругу Раевских отдыхал Александр Пушкин. С этого времени началось развитие Гурзуфа. Большой вклад в это внес П.И. Губонин, железнодорожный магнат. Он построил здесь дорогой курорт. В уютной долине у моря был разбит парк, появились гостиницы, ресторан, в который заходил и Чехов, благоустроена набережная. Русло реки Авунда, протекающей через парк, обложили камнем, парк украсили фонтаны. Кроме того, построены электростанция, аптека, больница, почтово-телеграфная станция. Гурзуф к концу столетия стал модным курортом, куда приезжали отдохнуть не только толстосумы, но и лица духовного звания, и литераторы. В разное время здесь жили и отдыхали такие известные люди, как Коровин, Репин, Суриков, Горький, Куприн, Мамин-Сибиряк, Шаляпин, Мицкевич, Маяковский...

Конечно же, Чехов был наслышан о новом курорте. В 1894 г. он даже собрался отдохнуть в тихом поселке, соблазнившись его красочным описанием в очерке своего знакомого, молодого литератора Владимира Кигна. Очерк назывался «Игрушечная Италия», и напечатан он был в январской книжке журнала «Книжка недели». Чехов тогда жил в Мелихове, был утомлен литературой и особенно врачебными заботами — страна пережила недавно очередную эпидемию холеры. У Чехова начались легочные проблемы — он полагал, что обострился бронхит. Надо иметь в виду, что писатель тогда еще и курил...

В очерке Кигна Гурзуф назван «самой удобной и здоровой из всех зимовок». Он отметил прежде всего очень приличные бытовые условия для отдыхающих: Губонин, хозяин курорта, выстроил в гурзуфском парке шесть каменных гостиниц. Комнаты здесь были с высокими потолками, с прекрасной вентиляцией и отоплением. «Из окон гостиницы вы видите то море с его далью, с дальними пароходами и кораблями, морскими птицами, бесконечной нитью пролетающих над самой водой, то горы, спускающиеся к вашим окнам разноцветным, ярким, чистым, новым ковром; на самом верху — рябые камни хребта, затем курчавые леса зеленых дубов и лиловых осенью вязов, затем шершавые блекнущие разноцветные виноградники — золотые, бронзовые, темно-малиновые... Иногда эта картина перевивается, точно газом, лентами и вуалями легких туманов». Чехову уже виделось, как он будет ходить по губонинскому саду и «воображать, что я опять на Цейлоне». По разным причинам до Гурзуфа писатель тогда не добрался — прежде всего из-за промозглой погоды. В марте 1894 г. он поселился в ялтинской гостинице «Россия», где написал рассказ «Студент».

Впервые же слово «Гурзуф» прозвучало в устах Чехова в 1884 г. во время встречи с И. Левитаном и В. Гиляровским. Во время беседы Левитан набросал в альбоме Гиляровского пару рисунков, в том числе и «Море при лунном свете». Чехов решил не ударить в грязь лицом и выдал свой «шедевр»: волнистой линией обозначил контур гор, кипарисы и туриста с палочкой. Для верности указал и «гору», и «туриста», и «трактир». Общий заголовок гласил: «Вид имения Гурзуф Петра Ионыча Губонина». Передав альбом Гиляровскому, сказал с улыбкой: «А ты, Гиляй, береги это единственное мое художественное произведение: никогда не рисовал и никогда больше рисовать не буду, чтобы не отбивать хлеб у Левитана». Рисовал Антон Павлович — увы — не как Пушкин: талант его был определенно литературный, хотя в семье были и художники, и музыканты, и педагоги... Многочисленные способности передались детям от отца Павла Егоровича Чехова. Чего у таганрогского купца Чехова не оказалось, так это торговой жилки, что привело к разорению и мытарствам семьи по московским подвалам.

Новые отношения с Гурзуфом начались в конце 1899 г., когда Антон Чехов узнал о продаже земельного участка и домика на берегу Гурзуфской бухты. Накануне своего 40-летия, 14 января 1900 г., Чехов побывал в поселке и сделал себе подарок: приобрел небольшой участок земли с дачкой. На следующий день он писал сестре Маше: «Я купил кусочек берега с купаньем и Пушкинской скалой около пристани и парка в Гурзуфе. Принадлежит нам теперь целая бухточка, в которой может стоять лодка или катер. Дом паршивенький, но крыт черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево — шелковица». Еще один подарок сделала Академия наук, избрав писателя своим почетным академиком.

Упомянутая шелковица росла позади дачки, а во дворике перед верандой не было никакой зелени: в пяти метрах от дома, под небольшим обрывом, плескалось море... Может быть, Чехов находил в этом особую прелесть: в письме к редактору журнала «Русские ведомости» Чехов жаловался, что южнобережные красоты ему успели надоесть: «Живешь тут, точно сидишь в Стрельне, и все эти вечнозеленые растения, кажется, сделаны из жести, и никакой от них радости». Но в задумке была мысль насадить целую сотню деревьев — эта идея уже обрела реальные контуры в его Аутской усадьбе, где подобраны породы деревьев и кустарников, передающие эстафету цветения на протяжении всего года.

Близость моря, видимо, радовала писателя, выросшего на берегу Таганрогской бухты. Правда, приазовские морские пейзажи не отличались разнообразием: низкие берега вокруг мутноватого залива... Здесь же бухту окружали живописные скалы, вдали виднелись Адалары и Аю-Даг. «Я недавно был в Гурзуфе около Пушкинской скалы и залюбовался видом, несмотря на дождь и на то, что виды мне давно надоели» (из письма В.М. Соболевскому от 19 января 1900 г.). В письмах неоднократно упоминается «Пушкинская скала», ставшая собственностью Чехова. Можно предположить, что Чехов втайне гордился этим необыкновенным соседством: он ведь был, говоря современным языком, лауреатом Пушкинской премии... Именно сюда забирался Пушкин во время своего пребывания в Гурзуфе в 1820 г. Башни генуэзской крепости, греческое кладбище на северном склоне скалы поэт описал с большой точностью в черновых строках стихотворения «Кто знает край, где роскошью природы...»

Кроме прочего, Антон Павлович был заядлым рыболовом. Обрадовав брата Ивана сообщением о дачке «с собственными скалами, купаньем, рыбной ловлей...», он просит купить в Москве лесок, плетушку для рыбы, а также грузила и «прочей рыболовной чепухи». Самого Антона Павловича радовало, что в Гурзуфе теперь смогут отдыхать и мать, и сестра Маша, и «все наши крепостные» — так в шутку Антона Павлович называл и домочадцев, и все семейное окружение. «На хлебах» у Чеховых в Ялте проживала бывшая кухарка, престарелая Марьюшка Беленовская.

Сидя с удочкой на камнях в бухте, Чехов, наверняка, видел в прозрачной воде обломки старой керамики: куски черепицы, глиняных сосудов. Все это напоминало о тех временах, когда на скале стояла крепость, построенная полторы тысячи лет назад... В глубине бухты, похоже, сохранились каменные ступени от лестницы, которая вела наверх в крепость. Возможно, по ним поднимался Афанасий Никитин, который после «хожения за три моря» побывал в Тавриде: в Балаклаве, потом в Гурзуфе, а уж только потом в Кафе (Феодосии).

В начале века замечательный художник Константин Коровин поселился в поселке неподалеку от Чехова, но, к сожалению, с писателем здесь не виделся. В апреле 1904 г., незадолго до смерти писателя, художник навестил его на Белой даче, показывал этюды, написанные в бухте возле чеховской дачи. Антон Павлович заинтересовался ими настолько, что просил оставить, чтобы как следует рассмотреть на досуге. Чехов сообщал жене о визите Коровина 17 апреля 1904 г., который оказался, как и Чехов, страстный рыболов. Он «...преподнес мне особый способ рыбной ловли, без насадки». Тогда же, как полагают биографы писателя, Коровин сделал Чехову «чудесный подарок» — удочку.

В последнюю встречу, по воспоминаниям Коровина, Чехов был уже сильно болен. Ему было не до Гурзуфа... Узнав, что художник собирается поселиться в поселке и построить мастерскую, он сказал сестре:

««Маша, ...знаешь что, отдадим ему свой участок... Хотите, в Гурзуфе, у самый скалы... Я там жил два года, у самого моря... Только там очень море шумит, «вечно»... Хотите?.. — И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его...»

Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить, — я не могу спать так близко от него, и у меня всегда сердцебиение...»

Коровин вспоминал, что из окон своей мастерской он часто видел домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. «Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах. Розы... и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя...»

Постепенно тайное убежище Чехова становится известным в кругу литераторов. Среди немногих людей, посвященных в тайну гурзуфского убежища, оказалась знаменитая актриса Александринского театра Вера Комиссаржевская. Она была, как известно, первой исполнительницей роли Нины Заречной в чеховской «Чайке». По ее настойчивой просьбе они отправились в Гурзуф. У Чехова к тому времени завязались тесные отношения с Ольгой Книппер, и пребывание «тет-а-тет» с пламенной женщиной в его планы не входило. Чехов взял в поездку сестру Марию Павловну, которая специально громко стучала в соседней комнате, всем видом показывая брату, что пора возвращаться в Ялту... На память об этом несостоявшемся свидании Чехов преподнес актрисе фотографию с надписью: «Вере Федоровне Комиссаржевской 3-го августа, в бурный день, когда шумело море, от тихого Антона Чехова».

В записках Бунина о Чехове есть запись о совместной поездке в Гурзуф и Суук-Су. Это было весной 1901 г., когда на Страстной неделе у Чехова в Ялте оказались Бунин и Книппер. Вскоре актриса уехала, и Чехов пригласил Марию Павловну и Бунина на прогулку в Суук-Су, где они посетили ресторан:

«...Очень весело завтракали, я тоже хотел платить, но Чехов сказал, что мы рассчитаемся дома, — он подаст счет; и подал шуточный:

Счет господину Букишону (францускому депутату и маркизу).

Израсходовано на Вас:

1 переднее место у извозчика	5 р.
5 бычков а-ла фам о натюрель	1 р. 50 к.
1 бутылка вина экстра сек	2 р. 75 к.
4 рюмки водки	1 р. 20 к.
1 филей	2 р.
2 шашлыка из барашка	2 р.
2 барашка	2 р.
Салад тирбушон	1 р.
Кофей	2 р.
Прочее	11 р.
Итого	27 р. 75 к.

С почтением Антон и Марья Чеховы, домовладельцы».

Тогда же, вероятно, Бунин написал известные стихи о В.И. Березине, покойном владельце Суук-Су. После смерти в Париже инженер был перевезен в фамильный склеп в Суук-Су. Перед могилой Березина Бунин продекламировал стихи. Это был экспромт, на которые Бунин был большой мастер: «Тут похоронен русский инженер, скончался он в Париже, но если бы он жил поближе, то много доброго б сумел».

Побывал в Гурзуфе и сын старшего друга Чехова, известного поэта Алексея Плещеева. Александр Алексеевич в 1884—1885 гг. издавал и редактировал «Театральный мирок», в начале XX в. — «Петербургский дневник театрала». Написал около 30 пьес, пять из которых представлены на императорской сцене. Издал книгу «Наш балет», а также несколько рассказов и сборников пьес. А.А. Плещеев по семейной традиции состоял в дружбе с Чеховым. В разные годы он опубликовал в журнале «Петербургский дневник театрала» воспоминания о Чехове. Позднее, в 1931 г., он свел их в чеховскую главу книги «Что вспомнилось» (за 50 лет). Книга была опубликована в Париже. А в начале XX в. Плещеев навестил Чехова в Ялте, они встречались на Белой даче, беседовали о литературе, о театре. Есть тут и гурзуфские эпизоды. Они касаются осени 1900 г. — вскоре, после того как Антон Павлович провел два уединенных дня на гурзуфской дачке: писал пьесу «Три сестры»... Плещееву он сказал: «Ялту я нередко покидаю на день, на два... наскучит — отправляюсь на пароходе в Гурзуф... море я очень люблю!».

Чехов подарил Плещееву фотографию, сделанную в ялтинском фотоателье «Юг»: «Александру Алексеевичу Плещееву на память о нашей поездке в Гурзуф 11 октября 1900 г. А. Чехов». Приведу несколько фрагментов воспоминаний Плещеева об этой поездке.

«Был у Антона Павловича еще уголок в Гурзуфе, куда он ездил работать. <...> Кругом хижины раскинулись такие же домики. Около обрыва, в нескольких шагах от хижины, шумят волны...

— Никому не говорите об этом уголке! — просил меня Чехов. — Никто не знает, что у меня здесь земля и избушка.

Хотел мне Чехов показать внутренности хижины, но дворника не было, а ключи он унес с собой. Смотрели сквозь стекла дверей и окон. В Гурзуфе мы обедали, слушали военную музыку и возвратились в Ялту к вечеру».

Как знать, может, отзвуки этой военной музыки мы услышали потом в пьесе «Три сестры»...

Второй эпизод касается совместного обеда в гурзуфском ресторане, расположенном в Губонинском парке.

«Я приехал с Чеховым из Ялты в Гурзуф, — вспоминал А.А. Плещеев, — в самый выхоленный из русских курортов. Играла военная музыка. Едва ли не был праздничный день. Когда мы вошли в большой зал местного ресторана, Чехов увидел за одним из столов компанию и, обращаясь ко мне, шепнул:

— Пойдем подальше, в другую комнату, в уголок, чтобы не видели. Это Пастухов здесь с приятелями. Позовет вместе обедать, а это тяжело...»

«Николай Иванович Пастухов, — пишет далее Плещеев, — был издателем и основателем «Московского листка» и представлял собою на редкость... незабываемую фигуру старой Москвы. Колоритной личности Пастухова посвящена глава в книге В. Гиляровского «Москва газетная». Популярность его была широка: он был автором бульварного романа «Разбойник Чуркин». Когда он ехал в ландо (он почему-то всегда ездил в огромном ландо), ему козыряли городовые. Пастухов нажил своей газетой огромное состояние, был по натуре добрым человеком, но диким, самодуром и оригиналом. Газету его в литературных кружках презирали, и, тем не менее, некоторые из судей строгих пописывали у Николая Ивановича и не прочь были взять у него аванс. Выдавал он авансы из кармана, без расписок. Пастухов говорил многим «ты» и только когда сердился на кого-нибудь переходил на «вы»».

Гурзуфская атмосфера никак не вязалась со старыми московскими дрязгами. «Чехов, — пишет А.А. Плещеев, — не был расположен беседовать с Пастуховым и его компанией. Обедали мы в другой комнате, в сторонке, и были уверены, что никто нас не заметил. Мы ошиблись: когда я встретил Н.И. Пастухова в Москве, он был сух со мною и не скрывал обиды.

— В Гурзуфе были? С Чеховым обедали? Видели мы вас. Гнушаться стали, старых приятелей забыли.

Потом Николай Иванович смилостивился и продолжал в более ласковом тоне:

— Скажи Антону Павловичу, что обидели вы меня, что не ожидал я! Даже не подошли поздороваться.

Я сообщил эту претензию Чехову, и он признал ее справедливой, объяснив, что ему просто тяжело было много разговаривать, что он устал и искал отдыха».

Отметим, что тема «рабов» и «рабовладельцев» в малой прессе постоянно волновала Чехова. На сей счет есть воспоминания ялтинского журналиста Михаила Первухина, который приехал на Южный берег по той же причине, что и Чехов. Весною 1900 г. он сделался постоянным сотрудником ялтинской, тогда единственной на всем южном берегу Крыма, газеты «Крымский курьер».

А.П. Чехов очень резко отзывался как о самой газете, влачившей жалкое существование, так и об издательнице, державшей и газету, и сотрудников в черном теле. В то же время Чехов интересовался газетою и иногда заглядывал к Первухину на дом, чтобы узнать последние новости до выхода номера. Однажды Первухин осведомился — почему он не заглядывает в редакцию? Чехов нахмурился, а потом разразился резкой филиппикой.

«— Не только на вашу газету, — говорил он сурово, — но и на большинство провинциальных и даже столичных газет мне тяжело смотреть! Еще тяжелее — заглядывать в редакции. Тяжело, тяжело!

— Да почему, Антон Павлович?

— А потому... Вот, на Сахалине я был. Там нечто в том же роде! Каторга какая-то!

Во-первых, в чьих руках огромное большинство газет сейчас? Вы скажете: в руках газетных работников! Неправда! Иллюзия! Газета — в руках издателей. А кто эти издатели? В одном месте — гоголевская помещица Коробочка... тупая, безграмотная, алчная, для которой текст газеты совершенно безразличен, важны — объявления. Она готова всю газету сплошь занять объявлениями, а текст и совсем выбросить. Еще и лучше: из-за текста цензурные неприятности могут выйти, а из-за объявлений — никогда. И за объявления — ей деньги платят <...>.

В другом месте в газете хозяйничает бывший кабацкий сиделец, который всех своих сотрудников на «ты» называет и при случае чуть ли не затрещинами кормит. И пичкает газету шантажными вещами. И из попавших <...> к нему <...> мелких газетных работников <...> вырабатывает целую шайку газетных бандитов».

Далее Чехов сказал: «...Сейчас — каждый раз, когда вижу молодого писателя, втягивающегося в газетное дело, — нехорошо у меня, признаться, делается на душе. Омут! <...> Не хозяева вы в своих газетах, господа! Батраки, и больше ничего! Вы вкладываете свои силы, свои знания, свое здоровье... А в любой момент вам говорят:

— Милый друг! Не угодно ли вам уйти?»

Как это близко к записи, сделанной А.А. Плещеевым после встречи с Чеховым в Гурзуфе! Даже фраза о том, что рабовладельцы-газетчики «тыкают своим сотрудникам» — совпадает!