1893 год — это год моей первой встречи с Антоном Павловичем Чеховым. Знакомство произошло неожиданно и доставило мне много радости.
Я только что отыграл один из моих водевилей — «С места в карьер»1 — в театре Ф.А. Корша. Это был мой первый сезон в этом театре, и я выступал почти исключительно в водевилях. После антракта появился за кулисами А.П. Чехов. Пришел в уборную познакомиться.
— А знаете, — сказал он, мягко улыбаясь мне, — глядя на вашу игру, мне хочется написать водевиль, который кончается самоубийством...
И немного погодя, после паузы:
— Очень хорош в вашем сапожнике крик: «Ма-а-мка!
Я ответил:
— Спасибо вам, Антон Павлович, за похвалу, но эту фразу... я украл у вас...
— Откуда?
— Из вашего рассказа «Детвора»...2 О беглеце, мальчике в больнице...
— Вот как, разве у меня есть такой рассказ?.. Не помню...
Более близкие встречи с Антоном Павловичем начались у меня позже. Чехов много раз убеждал меня оставить «разбросанную жизнь». Узнав о состоявшемся моем знакомстве с Константином Сергеевичем Станиславским, он долго уговаривал меня пойти на работу к «художникам».
— Там вы себя найдете. Константин Сергеевич поможет вам, я несколько раз говорил с ним об этом.
Антону Павловичу я ответил то же самое, что несколько ранее просил К.Д. Набокова передать и самому Станиславскому:
— Я боюсь могучего влияния Константина Сергеевича.
В этой же беседе со мной Антон Павлович сказал:
— Вот бы вам, Орленев, сыграть с моей женой* «Привидения». Какой бы это был спектакль...
Вскоре я отправился в поездку по провинции. Началась она в мае и закончилась в средних числах августа. После поездки я попал в Ялту, где выступал в спектаклях со сборной труппой.
Часто бывал у Антона Павловича. С ним себя чувствовал легко и свободно, несмотря на все мое пред ним преклонение.
Антон Павлович заставлял меня рассказывать ему анекдоты из быта актерской братии, которую он любил. Бывало, если я два дня к нему не являлся, он звонил в аптеку Левентона, у которого я снимал комнату, и спрашивал:
— Где Орленев? Скажите, чтобы приходил ко мне. Не все ли ему равно, где пить... Красное вино его подогревается, и папиросы «Гвардейские» ждут его на окне.
Я обыкновенно сидел на подоконнике, а Антон Павлович — в нише на кушетке. Когда я был в ударе, я рассказывал ему веселые истории, а будучи мрачным — про «мрачное», про жизнь актеров. Он слушал меня очень чутко и по временам что-то записывал в свою книжку. Около него, на кушетке, лежало много приготовленных из бумаги колпачков, и он отплевывался в эти колпачки, бросая их в корзину.
Антон Павлович всегда, когда ему нездоровилось, говорил:
— У меня что-то с желудком...
Как часто я бывал виноват перед ним, отравляя жизнь визитерами, присутствие которых его тяготило. Но ничего нельзя было сделать. Меня ведь тоже осаждали. Помню — одно время в Петербурге я жил в большой квартире С.С. Трубачева — друга нашего Малого театра (суворинского)3. Трубачев, будучи в Ялте, просил меня оказать ему громадную услугу — познакомить с Антоном Павловичем.
— Я только посмотрю на него и пожму ему руку.
Мне трудно было ему отказать. Антону Павловичу же я объяснил, что в Петербурге живу у Трубачева.
— Сделайте это для меня, — просил я Чехова, — Трубачев хороший, душевный человек.
Антон Павлович задумался, посидел, сплюнул в свою бумажку и сказал:
— Слушайте, Орленев, разве может быть редактор «Правительственного вестника» хорошим человеком?
Я ответил ему, что Трубачев является в то же время редактором отдела иностранной литературы в издательстве Пантелеева, что он, нуждаясь в заработке, пошел в редакторы правительственного органа, за что немало сам себя презирал.
Трубачева я все-таки к Антону Павловичу привел. Он произвел на него благоприятное впечатление, я же, немедленно воспользовавшись этим, стал уговаривать Антона Павловича принять еще одного моего большого друга, с которым я, до поступления на сцену, играл в деревне. Это был актер Виктор Бежин. Антон Павлович старался быть неумолимым, но я поймал его на том, что Бежин, только что закончивший сезон в Харькове, рассказывал мне много интересного о постановках «Чайки» и «Дяди Вани» с такими исполнителями, как П.В. Самойлов в роли Астрова и Ив.М. Шувалов — дяди Вани.
Антон Павлович промолчал. Молчание я принял за согласие, и на другой день я привел к нему Бежина. Чехов много с ним говорил и меня не ругал за то, что я привел к нему этого гостя.
В эти же дни меня буквально одолевали родственники аптекаря Левентона, прося помочь поступить в гимназию очень способному мальчику, получившему на экзаменах «круглую» пятерку. Его, как еврея, не принимали. Просьба была вызвана приездом в Ялту инспектора одесского учебного округа — Сольского. Родные мальчика-еврея были уверены, что, если Антон Павлович скажет Сольскому хотя бы одно слово, тот для него «все сделает». Мне были обещаны за это всяческие награды — шампанское, ликеры, но я лично хотел одного: показать им «свое влияние».
Однажды утром, узнав, что Сольский находится у Антона Павловича, я решился на большую дерзость. Родным мальчика я заявил:
— Сейчас отправляюсь к Антону Павловичу. Вы же приезжайте в Аутку через полчаса и вызовите меня, как будто бы по делу.
Так и произошло. Я сидел в кабинете вместе с Антоном Павловичем и Сольским, когда вошла сестра Чехова Мария Павловна и сообщила, что к Орленеву «кто-то приехал»... Я вышел «на одну минутку» в переднюю и, зная, что сегодня Антон Павлович в очень хорошем расположении духа, не медля привел мать с сыном к нему в кабинет и позволил себе сказать Антону Павловичу:
— Это вот — моя к вам просьба.
Старуха, мать будущего гимназиста, так умоляюще посмотрела на Антона Павловича, что тот, обратившись к инспектору учебного округа, сказал:
— Слушайте, сделайте что-нибудь для этого мальчика, у него ведь круглые пятерки.
Сольский согласился принять их на другой день в гостинице. И мать и сын радостно уехали. Я просидел с Чеховым еще часа два, а затем вернулся домой.
Свою комнату я нашел уставленной пышными цветами.
На другой же день ко мне опять пришли родители мальчика, которые, получив «согласие» на прием его в гимназию, меня благодарили.
Но не только одни «огорчения» доставлял я Антону Павловичу. Когда я был в ударе, повторяю, я ему рассказывал о пережитом. Помню, как он искренне смеялся, когда я рассказывал ему об актерах прежнего времени.
Вот, например, один из моих житейских анекдотов.
Некий актер получил от матери из деревни — железных дорог тогда не было — целых пять рублей. Актер это был небольшой, но пьяница огромный. Получив деньги, он позвал хозяйку, отдал ей два рубля долгу, два рубля велел спрятать и выдавать ему не иначе как только на еду, а на оставшийся у него целковый решил устроить праздник. Хозяйке было велено «закупить»: пять огурцов, селедку, два яблока и две бутылки коньяку популярнейшей марки «Яффа». Это был знаменитый напиток, от которого человека бросало из стороны в сторону. Актер внушал хозяйке:
— Принесите все это и уберите, пожалуйста, все столы и стулья из комнаты, чтобы не ушибиться.
Особенно сильно действовал коньяк на другой день: голова не работала совершенно, язык не повиновался. Но в городе, где играл актер, была знаменитая будочка, а в ней продавался «сантуринский» квас. Всего в нем было намешано, вплоть до селитры, как утверждали старожилы. Актеры на другой день после пьянки, отправляясь на репетицию, приходили к этой будке и требовали бутылку квасу. Будочник спрашивал: «А вас сколько?» — «Двое». Следовал ответ: «В таком разе — нельзя». — «Почему?» — «Этот квас только втроем пить можно... один пьет, а двое его за голову держут, очень уж квас сильный».
Еще рассказ — о «расстриженном» попе, о том, как актеры в пьяном виде уговорили священника, счастливого обладателя густой октавы, бросить это свое занятие и идти в «актеры», где он будет зарабатывать «громадные деньги». Тот согласился. Актеры, не теряя времени, достали ножницы, по очереди обкорнали бороду и длинные волосы попа. Попойка кончилась. «Поп-расстрига» ушел домой, но часов в шесть утра — стук в комнату актеров: «Пустите, я у вас доночую, из дома выгнали, ни жена, ни дети, ни теща не узнали...»
Помню, однажды я обедал у Антона Павловича. Обедал у него также Максим Горький. Антон Павлович ел, как всегда, теплый суп. Горячего он боялся, считая это вредным для своего желудка. Кто-то из присутствующих за столом налил себе квасу. Антон Павлович вдруг поперхнулся ложкой супа, встал из-за стола, откашлялся. Потом, сев на свое место, сказал:
— Это из-за вас, Орленев. Я вспомнил — как квас втроем пьют.
Антон Павлович Чехов просил меня поставить спектакль в пользу санаториев для туберкулезных, где он состоял председателем4.
Незадолго до этого я встретил актера Любского. Анатолий Клавдиевич Любский когда-то гремел в провинции, особенно в приволжских городах. Он был исключительно гастролером, в полном смысле олицетворяя собой Геннадия Несчастливцева5: ходил из города в город и покорял своим талантом театры и публику. Это был человек пламенный и на сцене, и в жизни: он все прокучивал, иногда появлялся на сцене в таком пьяно-скандальном виде, что не доигрывал спектакля. Часто в гриме и в костюме попадал в полицию — вытрезвлялся здесь и пешком уходил в ближайший город. Придет в город — и прямо с котомкой в театр, на сцену, со словами:
— Дайте бгатцы загаботать бедному агтисту... (Он не выговаривал буквы «р», но это выходило у него достаточно красиво.)
Припоминается мне его последний скандал в Москве, где он играл в театре «Скоморох» М.А. Лентовского. После спектакля отправился он с друзьями в ресторан Саврасенкова на Тверском бульваре. Там они сильно подвыпили, и, когда за соседний столик уселась компания купцов и один из них перед закуской стал креститься на икону божьей матери, Любский, обратясь к нему, громко произнес: «Чего ты, дугак, кгестишься, эта богогодица ко мне в Сагатове в номега ночевать пгиходила...» Купцы возмутились, послали за полицией. Составили протокол, Любского отправили в участок, а на следующий день, несмотря на заступничество Лентовского, выслали из Москвы.
Я часто встречался с Любским до Ялты. Приводил его к себе домой и, когда он бывал трезвым, много почерпнул от неизмеримой силы этого духовно униженного, но огромного артистического таланта. Бесконечно обрадовался я встрече с ним в Ялте. Получив предложение Чехова, я обратился к Любскому с просьбой принять участие в предполагаемом спектакле. Он с радостью дал свое согласие, заявив, что может сыграть одну сцену из «Скупого рыцаря» Пушкина. Согласился также взять на себя роль дедушки в водевиле «Школьная пара»6.
Между прочим, в разговоре с Любским я спросил: «Как это вы, Анатолий Клавдиевич, с таким небольшим ростом играете Отелло и Макбета?» Он ответил: «Догогой мой, я гасту, когда иггаю».
Я приехал к Антону Павловичу с радостным известием об участии в спектакле Любского.
Чехов огорошил меня словами: «Слушайте, не связывайтесь вы с этим пьяницей — он вам все дело загубит». Я ему говорю: «Не беспокойтесь, Антон Павлович, я буду следить за ним и караулить». — «Ну вот вместе и напьетесь, — последовал ответ Антона Павловича. — Ведь вы, актеры, точно малые дети».
— Кстати, знаете ли вы, Антон Павлович, как угадали. «Давайте играть в актеров», — говорят дети. «Давайте, давайте!» — «А как?»«Перепьемся, передеремся и ляжем спать».
— Ну, смотрите, чтобы и вы с Любским точно так же не сделали...
В конце концов я взял спектакль под свою ответственность.
Перед самым началом спектакля Любский отвел меня в сторону и стал умолять — позволить ему выпить большую рюмку коньяку, убеждая меня тем, что он много лет не играл и очень волнуется. Я разрешил. Он выпил и пошел играть. Стоя за кулисами, я все время следил за игрой Любского, захватившего меня своей мимикой, жестами, толкованием роли. И когда, после сцены из «Скупого рыцаря», Антон Павлович пришел в уборную, я, увидев его, торжествующе воскликнул:
— Ну что, Антон Павлович, видите — полная победа.
Чехов вновь огорчил меня ответом, заявив, что он сидел в первом ряду и все же ничего не разобрал из слов Любского.
— У него, знаете, какая-то неясная речь, он все время шамкает...
На это я ответил, что нужно утешиться хотя бы тем, что Любский с голоду не пропадет, если у него во рту каша. Чехов улыбнулся и что-то занес в свою записную книжку. Он часто делал отметки после моих рассказов.
Однажды сижу я у Антона Павловича. Вдруг — звонок по телефону. Зичи — он же студент Авдеев, он же впоследствии «Дядя Пуд» — предлагает устроить два спектакля в Гурзуфе. Говорит по телефону, что за театр необходимо внести пятьдесят рублей, а на остальные расходы — афиши и прочее — требуется еще пятьдесят рублей.
Антон Павлович сказал: «Слушайте, я бы вам дал денег, но ведь вы их пропьете и никакого спектакля не устроите». Я убедил его, что спектакли состоятся, и я ему сейчас же, как только сыграю, с большой благодарностью возвращу деньги. Антон Павлович дал мне сто рублей, прося возвратить их непременно, и прибавил, что денег у него очень немного. Несмотря на это, денег Антону Павловичу я тогда не отдал.
Весной 1904 года мы встретились в Крыму. Я послал из Севастополя телеграмму в Ялту, где постом должен был играть, Антону Павловичу Чехову, прося его придти на «Привидения»7. После второго акта он зашел ко мне в уборную. Спросил, где я буду на страстной.
— Играть ведь все равно нельзя, так не приедете ли вы ко мне?
Я, конечно, с радостью и благодарностью согласился. Тут же отдал я ему сто рублей, которые брал для Гурзуфа.
Едучи на страстной в Ялту, я в Феодосии встретился с Николаем Георгиевичем Михайловским-Гариным, который усиленно советовал мне обязательно купить клочок земли в Верхней Аутке. Сообщил мне, что решено провести железную дорогу Ялта — Симферополь. И, таким образом, если я куплю за бесценок участок, то через два года стану богачом. Я обещал ему подумать. На другой день по приезде отправился к Антону Павловичу и рассказал ему о предложении Гарина. Чехов стал буквально настаивать на том, чтобы я приобрел клочок земли, и сказал мне, что по соседству с ним продается как раз 2400 квадратных сажен. Затем к нему приехал Гарин-Михайловский, и оба принялись убеждать меня — стать богатым виноградарем и разводить табак.
На другой день мы поехали с Н.Г. Гариным осматривать продающиеся участки. Помню — Антон Павлович трогательно советовал, чтобы я узнал, есть ли на этом клочке вода, годная для питья, и тут же, взяв у меня записную книжку, отметил в ней собственноручно: «Смотрите ж, не забудьте про питьевую воду...»
Купил я клочок земли и внес полторы тысячи, а остальные деньги должен был отдать при совершении купчей, через два-три месяца. Приехал сказать о покупке Антону Павловичу и объявил, что землю надо вспрыснуть, что я пойду в курзал и выпью там бутылку Мумма. Антон Павлович в ответ рассказал мне о том, как он, придя домой из душного курзального театрика, где он смотрел нас в «Привидениях», сильно захотел выпить шампанского.
— Вы так соблазнительно и вкусно, залпом, выпили вино на сцене, что я, приехав к себе, даже не пожалел маму разбудить и попросил ее дать мне шампанского, что осталось у нас от праздника. Я также хотел выпить залпом. Но, увы, мама принесла мне целую бутылку, а вы ведь полбутылки выпили... Ну, я и не решился.
Почти всю неделю я не расставался с Антоном Павловичем. Он меня спрашивал, что я думаю делать дальше. Я рассказал, что впятером поедем за границу и будем там играть «Привидения» и «Ради счастья»8.
На другой день Антон Павлович сказал мне:
— Послушайте, Орленев, хотите — я для вас пьесу напишу?9
Сперва я подумал, что он шутит, но он меня уверил, что давно ко мне приглядывается и действительно хочет написать пьесу, тем более что ему будет гораздо легче писать для заграницы — без цензурного гнета.
— Вам хочется в трех актах и пять действующих лиц? Ну хорошо... Когда вы едете?
— Думаю — в начале сентября.
Разговор у нас происходил постом. Когда я приехал к Антону Павловичу прощаться, он мне сказал:
— Не беспокойтесь, Орленев, пьеса будет готова к сроку... И знаете, как она будет называться?
Я ответил: «Вам лучше знать», на что он сказал мне, что назовет ее «Орленев».
Это были последние его слова, которые пришлось мне услышать.
В конце лета Антона Павловича не стало...
Есть письма Чехова в издании Марии Павловны, его сестры. В шестом томе прочел я его письмо к брату в Таганрог:
«Орленев приедет в Таганрог, зайди к нему, скажи, что его просьба будет исполнена»...10
Я всю мою жизнь чувствовал и буду чувствовать благоговейную признательность за те минуты с Чеховым, которые мне были даны, за те часы, которые мне довелось провести с благороднейшим человеком — большой, изысканной и чуткой души.
Примечания
Печатается по тексту, опубликованному в журнале «Искусство», 1929, № 5—6.
Орленев (Орлов) Павел Николаевич (1869—1932). Народный артист РСФСР.
*. Артистка Московского Художественного театра О.Л. Книппер. (Прим. П.Н. Орленева.)
1. Фарс в одном действии Д.А. Мансфельда.
2. Из рассказа Чехова «Беглец», впервые напечатанного в «Петербургской газете», 1887, 28 сентября и вошедшего в сборник рассказов Чехова «Детвора», Спб. 1889.
3. Театр Литературно-артистического кружка.
4. Чехов принимал активное участие в работе ялтинского благотворительного общества помощи туберкулезным больным, но не был его председателем.
5. Персонаж из пьесы А.Н. Островского «Лес».
6. «Школьная пара». Картинки с натуры в одном действии Е.М. Бабецкого.
7. Постановка пьесы Ибсена «Привидения» состоялась в ялтинском городском театре 16 марта 1904 года.
8. Пьеса польского писателя Станислава Пшибышевского.
9. 25 марта 1904 года Чехов писал О.Л. Книппер: «...приходил сегодня Орленев, просил написать для него 3-актную пьесу для заграничных поездок, для пяти актеров; я обещал, но с условием, что этой пьесы, кроме орленевской труппы, никто другой играть не будет».
10. Имеется в виду письмо Вл.М. Чехову от 11 апреля 1904 года, в котором Чехов писал: «Если ты будешь в театре, то повидайся с Орленевым и скажи ему, что письмо его из Кутаиса я получил и что желание его, по всей вероятности, мною будет исполнено».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |