Современен ли Чехов, его творчество? Или это достояние минувшего времени, школьных хрестоматий и музеев?
Ответ можно искать разными путями. Первый, пожалуй, самый очевидный — через язык. Как часто в нашей речи мы употребляем, чтобы сделать ее более наглядной, выразительной, такие обороты или слова:
на деревню дедушке;
как бы чего не вышло;
лошадиная фамилия;
Волга впадает в Каспийское море;
в Греции всё есть;
маразм крепчал;
этого не может быть, потому что этого не может быть никогда;
подъезжая к сией станции и глядя в окно, у меня слетела шляпа;
и хамелеон с Пришибеевым и человеком в футляре,
и «В человеке всё должно быть прекрасно...»
и так далее, и так далее — десятки подобных выражений и слов, чаще всего не задумываясь об их источнике. Они стали анонимными и общепонятными, а восходят-то они к Чехову. Чехов сегодня жив не только своими рассказами и пьесами — а, может быть, прежде и более всего этими сотнями своих словечек, фраз, языковых конструкций, уже неотделимыми от нашего языка и речи. Но это — только одна сторона дела.
Другая — в том, что он занимает в мировой литературной иерархии столь высокую позицию, получил безоговорочное всемирное признание как один из гениев мировой литературы и шире — художественной культуры. Признание не только наше, его соотечественников, или зарубежных специалистов по русской литературе. Признание и распространение произведений Чехова во всем мире — знак своего рода культурной глобализации.
Наследие Чехова — это не только тексты его сочинений: это театр и те разнообразные искусства, которые оплодотворяются его творчеством.
Чтобы объединить две темы — «Чеховская карта мира» и «Чехов современный», начну с двух примеров, пришедших с двух концов света, из Бразилии и Японии.
В недавно вышедшем очередном бюллетене Северо-Американского Чеховского общества (сейчас он выпускается в Канаде) напечатана статья Родриго Алвеса до Насименто, профессора из Сан-Пауло, «Восприятие Чехова в Бразилии»1.
Надо сказать, что Бразилия, как и в целом Латинская Америка, до сих пор была белым пятном на Чеховской карте мира. В монументальном трехтомнике «Литературного наследства» «Чехов и мировая литература»2 нам была представлена удивительная по разнообразию картина вхождения Чехова в культуру разных стран и континентов с начала и до последних (точнее, предпоследних) десятилетий XX века. Тут были и Европа с Северной Америкой, и страны Азии, и арабский мир, и Австралия, и даже — трудно себе представить — Экваториальная Африка. Перефразируя известное изречение, мы можем сказать, что над Чеховским миром солнце никогда не заходит.
И только страны Латинской Америки в этом трехтомном обзоре освоения миром чеховского наследия почему-то не были представлены — явное упущение составителей. И вот с первых же строк статьи до Насименто мы узнаем, что «сегодня Антон Павлович Чехов — возможно, один из самых репертуарных драматургов в Бразилии», что для ведущих театральных трупп этой страны их постановки «Трех сестер», «Чайки» или «Дяди Вани» стали поворотными пунктами в их развитии. Между тем, замечает автор, всё произошло в последние десятилетия — «до 1980-х (а, напомню, трехтомник «Литнаследства» заканчивал большинство обзоров именно 80-ми годами. — В.К.) многие деятели бразильского театра считали Чехова устаревшим, несовременным, не соответствующим идеологическим требованиям в стране, которая тогда поднималась из мглы диктатуры».
А что сегодня? С середины 80-х бразильские театры не просто изменили отношение к Чехову. Автор статьи насчитывает за последние годы более сорока постановок чеховских пьес. В Бразилии, пишет он, сложились три направления в интерпретации нашего писателя: 1) Чехов — универсалист, толкователь человеческих душ; 2) (может быть, наиболее любопытное) политически истолкованный Чехов, помогающий пролить свет на бразильские реалии, и 3) Чехов, подвергаемый деконструкции.
Выдающийся бразильский режиссер Хосе Челса, поставивший «Три сестры», говорил в интервью: «Всё самое важное, что я могу сказать о театре и о жизни, я выразил в этой работе». «Чехов — наш современник», — называет один из разделов своей работы бразильский автор и заканчивает так: «Сейчас уже нет вопроса, насколько театр Бразилии «созрел» для Чехова. Для многих театральных компаний он не только помог установить национальную театральную традицию — он может больше сказать нам о сегодняшнем мире, чем большинство других драматургов. И бразильские зрители готовы к восприятию новых интерпретаций произведений этого писателя, более живого, чем всегда».
Это — известие из Бразилии, страны, для чеховеда (если только он не любитель футбола или самбы) прежде неизвестной. Но, можно быть уверенным, не менее богатые открытия по части освоения чеховского наследия ждут нас, если обратиться к Аргентине и другим странам южноамериканского континента. И там, как и во всех иных частях света, присутствие Чехова в национальных театральных культурах, в произведениях писателей-прозаиков стало явлением тотальной глобализации, глобализации культурной. (Кстати, один из последних по времени нобелевских лауреатов по литературе, канадка Элис Манро, пользуется репутацией канадского Чехова.)
Другой мой пример связан с Японией. В отличие от Бразилии, тяготение к Чехову, принятие русского писателя в национальный культурный пантеон в Японии началось значительно раньше и не прекращается поныне. Запомнилось высказывание японского автора: вхождение Чехова в мировую культуру он уподобляет тому, как «капли дождя понемногу пропитывают почву»3.
Звезда мировой русистики японец Мицуёси Нумако делает признание: «...когда я начал заниматься русским языком, мне тогда казалось, что уже ничего нельзя сделать в области русской классической литературы, что надо искать свое место... Меня интересовали Бабель, Замятин и так далее... Я следил со страстью за современным процессом, появлялись новые имена — Сорокин, Пелевин, Толстая, но... Нельзя сказать, что современные писатели так уж отвечают самым сложным современным проблемам. Некоторые из них просто шокируют, эпатируют читателей — но это, скорее, феномен одноразового эффекта... Все-таки, читая этих современных писателей, нам парадоксальным образом хочется еще перечитать классическую литературу. И оказывается, например, Чехов — очень современный писатель, много предсказал и многое предвидел, и даже по приемам и по содержанию он был очень современным человеком, и то, что он писал, перекликается с современными проблемами не только в России, но даже в Японии, поэтому его так жадно читают у нас»4.
Что ж, подобное восприятие Чехова — явление отнюдь не уникально японское. О современности Чехова говорит итальянец Витторио Страда: «Чехов абсолютно современен... Надо лишь уметь читать, переводить их [его произведения] на язык современности... Современный критик как раз и должен иметь способность переводить классику для современного человека, учитывая страшный опыт нашего времени, которое было отчасти предугадано, предчувствовано классикой»5. О том же, применительно к стране своего сегодняшнего пребывания, говорит Александр Генис: «Чехов, пожалуй, единственный из русских классиков, который стал своим в Америке. Чехов считается автором не экзотическим, как, скажем, Достоевский, а современным и вечным. ...Никто из русских классиков — ни Тургенев, ни даже Пушкин, не стали на Западе классиками просто, как, скажем, Шекспир. Чехов уникален. Он рассказывает миру не о русском человеке (чем, скажем, подкупает западного читателя Достоевский), а о человеке вообще»6. Исландский актер Ингвар Эггерт Сигюрдссон, исполнитель главной роли в недавнем голливудском боевике «Эверест», признается: «Впервые я играл в спектакле по пьесе Чехова еще в театральной школе. И когда ты впервые знакомишься с Чеховым, то хочется играть его снова и снова. Потому что Чехов — это наркотик»7.
(Вспомним, как главную особенность, неповторимое достоинство произведений Чехова — они сродны и понятны «не только всякому русскому, но и всякому человеку вообще»8 — назвал еще Лев Толстой.)
Можно продолжать и продолжать, но я вернусь к японскому примеру — это привезенная в Москву позапрошлой осенью театром университета Осака постановка «Трех сестер», которая шокировала и заставила задуматься, наверное, не одного меня. Подзаголовком спектакля было «Андроид версия. По пьесе А.П. Чехова».
На сцене воспроизводилась сюжетная схема чеховской пьесы, с перенесением действия в японскую провинцию наших дней. И умерший год назад отец (ученый в области передовой робототехники), и сестры: старшая, преподавательница в школе, средняя, со своим японским Кулыгиным, и младшая, и их брат, и друзья семьи. Только вместо мечты о Москве — стремление перебраться в Сингапур, где в кризисные времена больше шансов реализовать себя по современной специальности.
Рядом и наравне с живыми актерами в действии участвовали два искусственных создания. Робот первого поколения в роли слуги — его посылают в магазин, готовит по заказу ужин, вступает в шутливую перебранку с хозяевами — забавная машинка на колесиках. Но совсем не машиной выглядит другой, робот-андроид, или геминоид, с человеческой внешностью, мимикой, голосом. Он замещает младшую из сестер. Я сидел в зале театра «Школа драматического искусства» во втором ряду и не заметил ни малейшей искусственности, которая бы позволила отличить это создание от участвовавших в действии актрис-людей. (Разве что передвигалась японская робот-Ирина в коляске наподобие инвалидной: батареи, точнее, пневматические актуаторы, приводящие всё в движение, пока достаточно громоздки, и их просто прячут. Но усовершенствование, несомненно, последует в ближайшем будущем, и геминоид будет воспроизводить походку человека.)
Сегодня никого в мире не удивить ошеломляющими успехами японской электроники или робототехники. Но соединение истории чеховских трех сестер с демонстрацией такой возможной замены человека роботом — это сигнал из совсем недалекого будущего, отнюдь не только театрального. Настораживающий сигнал. «Данный проект показывает, — пишут авторы спектакля, — как роботы и люди будут сосуществовать друг с другом в ближайшем будущем»9. (Заголовок недавней статьи в «Комсомольской правде»: «Кофе в постель олигархам будет приносить робот-двойник Анны Семенович», — и это, надо полагать, самое безобидное применение ближайших изобретений электронно-микросхемного сообщества. Роботы и роботессы не заменят людей полностью, — успокаивают нас разработчики. Но перспектива может оказаться совершенно иной.)
Вернемся к Чехову. Конечно, для демонстрации «робота, имитирующего человеческую внешность, с интеллектуальной системой, дающей возможность жизни в обществе»10, можно было выбрать другого драматурга и другую пьесу. Но очевидно, для японского конструктора и режиссера именно Чехов соотносим с высшими достижениями современной мировой робототехники. И что же дальше?
Большую степень современности в подходе к интерпретации Чехова, кажется, трудно отыскать. Но возникают вопросы: «При чем тут Чехов? Такая трансформация пьесы «Три сестры» служит приращению смысла или его искажению?» Рецензию на этот спектакль в «Чеховском вестнике» критик заканчивает словами: «...двойник, замена для человека-актера есть. Но — вопрос без ответа — зачем?..»11
И здесь уместно задать вопросы о том, что включается в понятие современного писателя применительно к классику.
«Чехов — наш современник», — пишет бразилец. И наверняка в тех сорока бразильских постановках чеховских пьес, особенно тех, которые содержат аллюзии на значимые для современной Бразилии проблемы, зритель чувствовал современность русского драматурга как злободневность, злободневность общественную и даже политическую.
Это нам известно и по южноафриканской адаптации «Вишневого сада», где отсылки на российское крепостное право заменялись отсылками на недавний апартеид; южноафриканский марксист Петя Трофимов терял там не галоши, а шапку, привезенную им из Москвы, а Прохожий из 2-го действия угрожал расправой противникам Нельсона Манделы12. Полоса политизированного Чехова, трактованного как противника грядущей революции, предсказателя ГУЛАГа и даже распада Советского Союза, прошла и по нашим сценам в девяностые годы. Сейчас критерии политкорректности и, стало быть, актуализированных сегодня смыслов творческого наследия писателя поменялись. Как это присутствует у нас в конкретных постановках?
Для меня наглядный пример некоей переоценки ценностей, реализуемой через обращение к Чехову, — две постановки «Дяди Вани», осуществленные Андроном Кончаловским с перерывом в 40 лет — в фильме начала 1970-х и недавнем спектакле в Театре имени Моссовета.
Вспомним, как в фильме была сыграна сцена покушения из третьего действия, как в своем обращении к Серебрякову — Владимиру Зельдину Иннокентий Смоктуновский — дядя Ваня выступал как обличитель, разоблачитель. Он буквально взлетал на лестницу и оттуда, с высоты, обращал свою гневную речь. В том же ключе трактовалась эта сцена Олегом Басилашвили в спектакле Георгия Товстоногова. Зритель 70-х годов чувствовал, что речь идет не о частных судьбах: актеры и постановщики доносили мысль о тяготах положения целого поколения интеллигенции (не чеховской, а современной им) под гнетом враждебных, угнетающих сил: не будь над ними Серебряковых, по вине которых «пропала жизнь», советские «дяди Вани», конечно, реализовали бы себя, могли бы прожить жизнь совершенно иначе.
Совершенно другие трактовки мы видим в современных постановках. Персонаж Павла Деревянко в новом спектакле Кончаловского соответствует одной из характеристик, которые дяде Ване дает Астров: «шут гороховый». «Притча о недотепе» — названа точная рецензия на «Дядю Ваню» в вахтанговском спектакле Римаса Туминаса (там роль Войницкого исполнил Сергей Маковецкий). Инфантильным ребенком, которому maman до сих пор нос подтирает и отвешивает шлепки, сыгран Борисом Плотниковым этот персонаж в мхатовской постановке Миндаудаса Карбаускиса. Все эти новейшие дяди Вани вызывают сочувствие, жалость, но вместе с тем и заслуженную насмешку, если не презрение.
Совпадения и тогда, и теперь, конечно, не случайны. В «Дяде Ване» всегда видели пьесу о судьбах русской интеллигенции. Если в семидесятые годы современным был Чехов, вызывавший сочувствие к судьбам Войницких и Астровых, задыхавшихся и пропадавших в обстановке несвободы, то сейчас настала пора, говоря словами поэта, насмешки горькой «обманутого сына над промотавшимся отцом». Российская интеллигенция получила чаемые тогда свободы, и что же — ни Достоевских, ни Шопенгауэров за последние четверть века из своей среды не выдвинула, лишь обнаружив (в очередной раз) свою историческую и общественную несостоятельность. Новые спектакли по пьесе Чехова звучат крайне актуально, и современными выглядят дяди Вани — шуты гороховые и недотепы, особенно рядом с деловитыми, торжественно вышагивающими, не без резона рассуждающими Серебряковыми, как их представляют в названных спектаклях Александр Филиппенко, Владимир Симонов и Олег Табаков.
Переход театра от сочувствия к трезвости в изображении героев типа дяди Вани — лишь один из примеров новых тенденций в интерпретации произведений Чехова, обозначившихся в последнее время.
Итак, Чехов современный — какое из наполнений этого понятия приложимо к нашему писателю? Популярный? Востребованный? Злободневный? Понятный для современного человека? Да, все эти измерения современности чеховского наследия очевидны, и любая точка на чеховской карте мира представляет свои доказательства этого. И эти доказательства современности лишь укрепляют осознание другого качества — вневременного, точнее, всевременного, универсального измерения этого художественного мира. Доказательств этому можно привести опять-таки множество.
Мне понравилось, может быть, в чем-то простодушное, но искреннее рассуждение студентки: «Если ты, читая произведение, видишь в нем актуальные, волнующие тебя вопросы (и, что важно, вопросы, которые будут волновать еще много столетий подряд), то это произведение, которое нельзя просто закрыть и забыть, — оно входит в разряд великих, нужных нам сегодня».
Но современность выдвигает свои вызовы, способные озадачить и обесценить любые оптимистические рассуждения. Никто не возьмется предсказать, к чему приведет тотальный поворот человечества от чтения к визуальным форматам передачи и восприятия информации. Будут ли читать (в том числе и Чехова) грядущие поколения? Андроиды-геминоиды, в массовом порядке и количестве участвующие в нашей жизни (и в том числе в спектаклях по Чехову), — к каким последствиям приведет это неизбежное вторжение?
Вызовов немало. Но «пока земля еще вертится», в двух проявлениях я вижу несомненность присутствия Чехова в современности и продолжения его жизни во времени.
Первое — это театр: пока это чудо человеческой культуры будет существовать, не прекратится гонка людей театра за всё новыми постановками Чехова, всё новыми ныряниями в глубины чеховского мира. Да, сейчас пьесы Чехова чаще используются в качестве материала для авангардных и постмодернистских экспериментов; японская андроид-версия — только крайний случай. «Постановщик полностью переосмыслил идеи классика, дописал текст и изменил характеры» — вот формула множества современных интерпретаций и без использования андроидов. Что ж, слова, сказанные когда-то Чеховым (по поводу какой-то постановки «Гамлета»): «Понимать по-своему не грех, но надо понимать так, чтобы автору не было обидно», — этот завет соблюдается редко. Но пока жив театр, Чехов, как и Шекспир, останется его основным автором.
И второе — это русский язык, русская речь, русская фразеология, которые Чехов стал обогащать, начиная с первой своей публикации, «Письма к ученому соседу» («Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда») и затем оставил десятки таких слов, оборотов, навсегда вошедших в нашу речь и употребляемых и теми, кто никогда не задумывается и не догадывается об их источниках и происхождении. Пока существует русская речь, Чехов неустранимо будет в ней присутствовать.
Закончить можно, перефразировав слова Гете, сказанные им о Шекспире: «Чехов, и несть ему конца». Или — повторяя девиз недавней успешной акции по массовому прочтению произведений писателя: «Чехов жив!»
Примечания
1. Rodrigo Alves do Nassimento. Chekhov's Reception in Brasil: From the Rough Stages to the Main Theatres // The Bulletin of the North American Chekhov Society. Vol. XX. № 1. Spring 2014. Pp. 25—56.
2. Чехов и мировая литература / Литературное наследство. Том сотый: В трех кн. Кн. первая. М., 1997. Кн. вторая. М., 2005. Кн. третья. М., 2005.
3. Литературное наследство. Т. 100. Кн. 3. С. 79.
4. «В Японии очень мало знают о реальных русских людях» // Литературная газета. 2014. № 1—2 (6445). С. 11.
5. «Научиться читать классику» // Литературная газета. 2013. № 49 (6442). С. 11.
6. «За что Запад любит Чехова» // Radio Free Europe / Radio Liberty. США. 04/01/2012.
7. Независимая газета. 2015. 6 августа. С. 8.
8. См.: Л.Н. Толстой и А.П. Чехов. Рассказывают современники, архивы, музеи... / Сост., коммент. А.С. Мелковой. М., 1998. С. 287.
9. Программа спектакля. С. 2.
10. Там же. С. 4.
11. Чеховский вестник. 2013. № 29. С. 59.
12. См.: Чеховский вестник. 2000. № 7. С. 41.
| К оглавлению | Следующая страница |