Исследуя современные поэтические произведения, где встречаются чеховские цитаты, аллюзии, рецепции и другие элементы литературного диалога и интертекстуальности, мы пришли к выводу, что чеховский текст не просто искажен по смыслу или по форме — в современной поэзии он лишен своей изначальной функциональности, превращается зачастую в номинацию, средство метафоризации или метонимизации, у него появляются лингвистические или частные для определенного произведения функции. Чем дальше от нас эпоха Чехова-писателя, тем больше для общественного сознания Чехова-мифа. Существуют различные, как по времени, так и по содержанию, исследования мифа. Для определения необходимого нам понимания следует рассмотреть основные теории. Множественность и противоречивость теоретических исследований свидетельствуют о незавершенности, открытости литературоведческой проблемы.
А.Ф. Лосев в книге «Диалектика мифа» рассматривает миф как «наивысшую по своей конкретности, максимально интенсивную и в величайшей мере напряженную реальность». Автор одним из первых начал говорить о мифе не как о наивных представлениях первобытных людей, а как о предмете непосредственного, реального восприятия. Лосев утверждает, что «отрешенность» мифа есть отрешенность не от реальности, а от обыденности. Особый интерес вызывает мысль о том, что миф является своеобразным художественным воплощением личности: «Миф есть разрисовка личности, картинное излучение личности, образ личности»1. Такой подход имел свое продолжение в истории науки. В современности многие исследователи говорят о том, что не только исторические личности, но и личная история каждого человека является мифом, так как сознание человека непрестанно выполняет сюжетообразующую функцию.
К.-Г. Юнг рассматривает миф как бессознательное отражение души человека. Юнг разделил «бессознательное» на личное и коллективное. «Я выбрал термин «коллективное», поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которые cum grano salis являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же»2. Термин «архетип» стал неотъемлемой частью современного науки о литературе. Архетипические сюжеты открывают новые границы для сравнительного литературоведения. Они позволяют включать в литературный диалог массовое сознание и массовое восприятие художественного текста.
М. Элиаде говорит о мифе, как о «вечном повторении». С одной стороны мысль Элиаде очень близка исследованиям Юнга. Повторяющийся сюжет из века в век, «оживающие» герои и боги — есть тот же «архетип». Элиаде говорит о мифологических прототипах для практически каждого человеческого деяния, но, в отличие от теории Юнга, прототипы находятся вне человека, то есть не являются частью бессознательного. «Каждое земное явление, абстрактное или конкретное, соответствует некоему небесному, трансцендентному, невидимому образу, «идее» в платоновском смысле»3. М. Элиаде рассматривает историю человечества как постоянное повторение ритуалов. Особо отметим мысль о том, что «сотворения» как такового не существует, есть лишь процесс «воспроизведения», что свидетельствует об огромном влиянии мифа на человеческую историю и творчество.
Огромное значение в определении мифа имеют труды К. Леви-Стросса. Французский этнолог исследует механизмы мифологического мышления, указывает на всеобъемлющую роль мифа. Если миф является механизмом мышления, то область его действия не имеет ограничений. К. Леви-Стросс также указывает на «произвольность» использования понятия «миф»: «Понятие «миф» — это категория нашего мышления, произвольно используемая нами, чтобы объединить под одним и тем же термином попытки объяснить природные феномены, творения устной литературы, философские построения и случаи возникновения лингвистических процессов в сознании субъекта»4.
Для исследования чеховского мифа нам важно учитывать мысль А. Лосева о мифе как «разрисовке личности», что отразилось в стихотворениях, посвященных Чехову. В творчестве Чехова можно обнаружить архетипические (по Юнгу) сюжеты, но, что самое важное, сюжеты Чехова в современности тоже стали архетипическими. Чеховские образы превратились в мифологемы. Для нас также важно, что современная массовая литература зачастую ограничивается лишь «воспроизведением», то есть «повторением», что, по мысли Элиаде, есть главный признак мифа. Мифологизация образа писателя является не только признаком времени, так как момент появления мифа о том или ином классике не имеет закономерности. Мифологизация есть потребность сознания и особенность мышления, на что указывает К. Леви-Стросс. Особенно значимыми для данного исследования являются, труды Р. Барта. Именно «бартовское» понимание мифа будет служить в качестве теоретической основы работы. Во-первых, диссертация основана на анализе произведений современной поэзии, то есть на «словесном» материале, а Барт утверждает, что миф есть «слово». Во-вторых, миф Чехова является сравнительно недавним образованием. Практически все исследователи говорят лишь о «древних» мифах. Барт утверждает, что миф — категория не вечная, мифы могут исчезать и появляться новые: «...можно допустить, что бывают мифы очень древние, но никак не вечные, ибо только человеческая история превращает действительность в слово, она и только она властна над жизнью и смертью мифического языка. Уходя или не уходя корнями в далекое прошлое, мифология обязательно зиждется на историческом основании, ибо миф есть слово, избранное историей...»5 Теоретические открытия Барта касаются «живых мифов», а современный литературный процесс доказывает существование и развитие «живого» чеховского мифа, так как «чеховское слово» было «избрано историей»6. Процесс мифологизации чеховского творчества и Чехова-писателя очевиден. Каждая эпоха создает свои мифы, они меняются, но изменение изначального образа неизбежно. В данной работе мы рассмотрим, как этот процесс происходит в самом сопротивляющемся мифологизации роде литературы — лирике.
Мифом может стать любое слово, высказывание, художественное произведение. Согласно Ролану Барту, «легко убедиться в том, что попытки разграничить разного рода мифы на основе их субстанции совершенно бесплодны: поскольку миф — это слово, то им может стать все, что достойно рассказа. Для определения мифа важен не сам предмет сообщения, а то, как о нем сообщается; можно установить формальные границы мифа, субстанциональных же границ он не имеет. Значит, мифом может стать все что угодно? Я полагаю, что дело обстоит именно так, ведь суггестивная сила мира беспредельна. Любую вещь можно вывести из ее замкнутого, безгласного существования и превратить в слово, готовое для восприятия обществом, ибо нет такого закона, естественного или иного, который запрещал бы говорить о тех или иных вещах»7.
Миф, который создает общество о писателе или его произведениях, подчиняется тем же законам, что и любой миф. В нем можно выделить ту же структуру, те же элементы. Согласно структуре мифа, по Барту, в нем есть три главных элемента: смысл (означающее), концепт (означаемое) и значение (знак). Термины в скобках взяты из семиологии, Барт опирается на них, но не отождествляет с терминами мифа.
Произведения Чехова, как смысл или означающее мифа, не имеют смысла в первоначальном смысле этого слова и не имеют смыслов, заложенных автором. «Означающее мифа двулико: оно является одновременно и смыслом, и формой, заполненным и в то же время пустым. Как смысл означающее предполагает возможность какого-то прочтения, его можно увидеть, оно имеет чувственную реальность (в противоположность языковому означающему, имеющему сугубо психическую природу) <...> в смысле уже содержится готовое значение, которое могло бы оказаться самодостаточным, если бы им не завладел миф и не превратил бы его в полую паразитарную форму. Сам по себе смысл УЖЕ есть нечто законченное, он предполагает наличие некоторого знания, прошлого, памяти, сравнения фактов, идей, решений»8. Остатки прошлого, школьные знания с которыми к нам пришел Чехов (это главный источник чеховского мифа) или интеллигентский культ Чехова не являются собственно «смыслами» произведений. Это как раз те факты и обстоятельства, которые лишают смысл (означающее) «самодостаточности», то, чем «завладел миф» и превратил в «паразитарную» форму. Но нельзя сказать, что сознание, как порождающее миф, полностью уничтожает смысл. Просто смысл становится примитивным, знаковым, сужается до уровня слова или фразеологизма, при этом не имеет четкой смысловой закрепленности. Вариативность искаженных значений чеховских произведений зависит от автора искажения, но имеет опору в общественном сознании, то есть границы вариаций определяются рамками сформировавшегося мифа. Автор стихотворения подчас (зависит от таланта) открывает новые смыслы, но не в пределах произведений Чехова, а в пределах мифа о Чехове. «Однако главное здесь заключается в том, что форма не уничтожает смысл, она лишь обедняет его, отодвигает на второй план, распоряжаясь им по своему усмотрению»9.
Обратимся к означаемому или концепту. Концептом в мифе на основе чеховских произведений может быть все, что угодно. Это предметы и проблемы, обусловленные самим образом (мифом в бытовом смысле) Чехова (интеллигентность, погибающая культура, новые литературные формы, театр). Но концепты чеховского мифа этим не ограничиваются, ниже мы приведем примеры означаемых, которые связаны со временем, школой, с чем угодно, только не с Чеховым. Чехов подчас превращается во флаг горлана-патриота или в доброго доктора всего человечества... или в улицу своего имени (тоже с остатками упрощенных смыслов произведений, что характерно для мифа). При этом концепты мифа меняются со временем так же, как меняется время. Миф Чехова, например, терпит изменения вместе с изменением значения и «общественной значимости и ценности» понятия интеллигентности. «...мифические концепты лишены всякой устойчивости: они могут создаваться, изменяться, разрушаться и исчезать совсем. Именно потому, что они историчны, история очень легко может их упразднить»10.
Третий элемент мифа — это значение. Собственно, значение — это и есть миф, соединение означающего и означаемого. Миф Чехова — в современной поэзии «очевиден», как и любой другой миф, он не прячется, не требует подключения и анализа бессознательного, он создается с целью узнавания, легко расчленяется на составляющие именно потому, что является порождением массового сознания, а, следовательно, должен быть узнаваем любым носителем культуры, носителем и в каком-то смысле создателем мифа. Стихотворения о Чехове не являются мифом, здесь нужно учитывать двойственную структуру этого понятия. Произведения о Чехове — это вторая, оборотная часть мифа, его воплощение. Язык Чехова является объектом, собственно языком, а язык о Чехове, воплощенный в поэзии, метаязыком, их взаимодействие и есть сущность мифа. В месте исчезновения языка и непосредственного смысла чеховских произведений начинается метаязык и порождение мифа. Смысл произведений возвращается и исчезает, миф появляется и исчезает с возвращением «немифического» Чехова. В пределах, а точнее в использовании этой двойственности, существует концепт, который может говорить как о Чехове, так и о посторонних вещах, «мифологически» связанных с Чеховым. «Никогда не надо забывать о том, что миф — это двойная система; в нем обнаруживается своего рода вездесущность: пункт прибытия смысла образует отправную точку мифа. Сохраняя пространственную метафору, приблизительность которой я уже подчеркивал, можно сказать, что значение мифа представляет собой некий непрерывно вращающийся турникет, чередование смысла означающего и его формы, языка-объекта и метаязыка, чистого означивания и чистой образности. Это чередование подхватывается» концептом, который использует двойственность означающего, одновременно рассудочного и образного, произвольного и естественного»11.
Мы сознаем всю условность подобного деления мифологической структуры, но применимость бартовской системы к чеховскому мифу доказывает правильность и целесообразность выбранного подхода к изучению данной темы. Термины, предложенные Бартом, а до него введенные семиологами, «удобны» при рассмотрении темы, связанной (снова условно) с интертекстуальностью. Язык о языке или метаязык, а именно таковым становится поэтический язык, использующий и намеренно искажающий (мифологизирующий) языковую систему Чехова, обязательно и неотъемлемо будет связан с понятием «знак», а, учитывая массовую причастность, доступность и «понятность» знаковой системы, в которую превращаются чеховские произведения, — с понятием «миф».
Миф, как говорит Ролан Барт, похищает язык. Миф превращает смысл в форму. Поэзия сопротивляется мифу, благодаря своей нечеткости смысла, и миф превращает ее в полное отсутствие смысла. Но поэзия зачастую сама порождает миф. В силу «ограниченности объема», особому вниманию к форме (это ли не миф?), полные и «глубокие» смыслы чеховской прозы просто не «вмещаются» в произведение. Поэзии нужен знак, как можно более пустая и оттого вариативная форма существования классической литературы. Гораздо удобнее (неоценочно) использовать общедоступный школьный шаблон, серьезно или иронично, который любого читателя будет отсылать к необходимой информации, а может и не будет, в любом случае цель объема смысла достигнута за счет мифологизации (формализации смысла) образцов классики, в частности произведений Чехова.
Следует сказать об авторах поэтических произведений, использующих чеховский миф. Мы возьмем себе за правило не давать оценок, данная работа не рецензия, не оценка качества произведений и таланта автора, а попытка отследить и сделать анализ текущего литературного процесса и изменений отношения к Чехову современного литературного и окололитературного общества. Но кое-какие «оговорки» все же следует сделать. Во-первых, графоманская литература (поэзия-версификация) наиболее частотный пользователь чеховского мифа, во-вторых, частотность и «избыточная узнаваемость», «очевидность» чеховского мифа не показатель качества произведения. Условно (мы не будем производить подобную классификацию) можно разделить поэтов на мифологов и пользователей мифа. Соответственно, первые представляют гораздо больший интерес для собственно исследования их творчества, а вторые для исследования чеховского мифа. Быть мифологом не просто. Необходимо быть вне мифа, в частности, все, что касается Чехова должно делиться для автора на «Чехова» и «о Чехове» «...мифолог исключается из числа потребителей мифов, а это дело нешуточное. Хорошо, если речь идет об ограниченном круге читателей. Но если миф усваивается обществом в целом, то, чтобы разоблачить миф, мифологу приходится порывать со всем обществом»12. Создание мифа происходит условно, с целью разрушения общепринятого мифа или омертвевшего языка. «Мифотворцы» находятся в контексте Чехова, а «мифопользователи» в контексте мифа о Чехове. Для одних это шаблон, для других — язык. Следует обратить внимание, что уровень ироничности автора совсем не является показателем его места по отношению к мифу. В общем, довольно ироничный век литературы не определяет «серьезностью» положение автора вне или внутри мифа.
«Мифологичность» поэтического произведения определяется способом перехода от образа к значению. В поэзии, где практически каждое слово имеет «ссылку» на другое слово, особенно важно учитывать способ оформления этой «ссылки». Слово, которое кроется за словом поэтического текста, определяет мифологичность произведения. Несмотря на разницу в определении понятия «миф» в мировой культуре, обозначенный механизм описывается практически всегда одинаково. Миф — это не только слово, но и способ мышления. Поэт может воспринимать мир объективно, что приближает его к мифу, и субъективно, что усложняет отношения с мифом, но не исключает его из художественной системы литератора. О разнице в переходах от образа к значению говорил А.А. Потебня: «Каков бы ни был, в частности, способ перехода от образа к значению (то есть по способу ли, называемому синекдохой или по метонимии, метафоре), сознание может относиться к образу двояко: или так, что образ считается объективным и потому целиком переносится в значение и служит основанием для дальнейших заключений о свойствах означаемого; или так, что образ рассматривается лишь как субъективное средство для перехода к значению и ни для каких дальнейших заключений не служит. Первый способ мышления называем мифическим (а произведения его мифами в обширном смысле), а второй — собственно поэтическим. Этот второй состоит в различении относительно субъективного и относительно объективного содержания мысли. Он выделяет научное мышление, тогда как при господстве первого собственно научное мышление невозможно»13. Выводы А.А. Потебни не противоречат выводам Ролана Барта. Следует отметить, что в современном мире понятие субъективности мышления, воплощенное в поэтическом слове, становится все менее актуальным. Слово несет в себе отпечаток предыдущих употреблений, сам язык становится мифологичным. Субъективности писателя в начале XXI века просто не остается места, а потому «мифический» способ мышления, бесспорно, преобладает.
Рассмотрим причины и условия возникновения «чеховского мифа». Необходимо отметить, что мифологизация русской литературы и русских писателей — это свойство логоцентричной культуры. М.Н. Эпштейн отмечает, что массовое сознание в России содержит исключительно литературные образы: «Русская литература изобилует мифами, поскольку в общественном сознании и не существует ничего, кроме литературы и ее производных. При этом мифологическая значимость писателя не обязательно соответствует его литературным достоинствам»14. Миф о многих русских писателях не сформировался, не «закрепился» в «среднестатистическом» сознании или этот миф функционирует в слишком узких кругах, то есть лишен одного из своих основных свойств — народности. Одним из условий возникновения мифа о писателе является, по словам М.Н. Эпштейна, воплощение в какого-либо персонажа, желательно лирического, поэтому поэты чаще всего и становятся мифами, потому что создают свой собственный образ, в котором реальность и вымысел совмещаются. Чехов не был поэтом, и собственный образ не создавал, по крайней мере, в поэтической форме. Следует отметить, что чеховская проза изобилует «символогенными» формулами, метафорами и афоризмами, которые имеют лирическую основу. Они создают область непроявленных смыслов, то самое поле пустоты для формирования мифа.
Другим условием является «недовоплощенность» писателя. Потенциально мифологический персонаж обычно не реализуется полностью в литературе. Таковы условия возникновения мифов о Пушкине, Высоцком, Веничке Ерофееве (удаленность эпохи, как мы видим, не имеет значения). Ранняя смерть Чехова не дает повода говорить о «незаконченности» жизненного и творческого сюжета. Эта тема в мифе о Чехове отсутствует, в отличие от мифа о Пушкине, например. Возникновению мифа о Толстом, говорит Эпштейн, мешает его девяностотомное собрание сочинений с черновиками и вариантами. «Потому что миф не любит лгать, не любит уклоняться от прямой стези правды, и лишь когда факты отсутствуют или противоречат друг другу, — тогда он берется за дело. Миф очень чувствителен, даже обидчив: если ему показывают на гору материалов, он говорит — ну что ж, верьте материалам, отворачивается и замолкает навсегда»15. Утверждение небесспорное, поскольку девяностотомное собрание сочинений не помешало формированию образа «босоногого графа». О Чехове известно довольно много, при выявлении условий возникновения мифов количество томов полного собрания сочинений не имеет значения. Особых споров и недомолвок по поводу биографии писателя тоже нет, эта тема является объектом изучения узких специалистов, а в народном сознании все расставлено по местам. В культуре каждый писатель становится либо историей культуры, либо мифом. Все нереализованное, «оформленное зачаточно» получает «воздаяние за недожитое». «...Призрак выходит из ранней могилы и посещает своих потомков»16. «Чеховское» место в культуре не предполагает возникновения мифа, однако, как свидетельствует сборник стихотворений, вышедший после смерти Чехова, миф начал формироваться сразу. Попробуем найти причины этому парадоксу культуры. Безусловно, Чехов является объектом истории культуры. Но что в этой истории особенного? Какие обстоятельства оставили пространство для народной фантазии?
Нам кажется, что следует выделить два мифа о Чехове. Назовем их условно «народный» и «интеллигентский», в то же время, стоит отметить, что даже в элитарной матрице сознания не наблюдается единения в определении и смысловой насыщенности чеховского мифа.
Для возникновения народного мифа решающим обстоятельством стало присутствие Чехова в школьной программе. Но другие классики тоже изучаются в школе. Здесь на первый план выходит, как ни странно, объем произведений и соответствие их возрасту учеников. Парадокс, но самыми мифологическими персонажами всего тургеневского творчества являются Герасим и Муму. Соответственно, чеховские герои-мифы — это Каштанка и Ванька Жуков. Произведения, «доступные по объему», практически каждому ученику превратили этих персонажей, а вслед за ними и авторов, в объекты массового сознания. Произведения Толстого и Достоевского в массовом сознании представлены их «мифическим» размером и сложностью в освоении. Но в сознании носителей культуры существует миф не только о героях произведений, но и о самом Чехове. При этом классик представлен как совесть всех поколений, образец для подражания, «воспитательный элемент». Причинами выбора народного и интеллигентского сознания именно этого образа, образа Чехова, являются уже указанные «доступные» объемы произведений и «доступность», нетяжеловесность языка писателя. Образ писателя, как народной совести, это свойство русской культуры. Функционирование чеховского мифа в поэзии, самом демократичном роде литературы (традиция поэтического самовыражения в России) определяется поэтическими потенциями творчества классика. Как мы помним, лирический герой является потенциальным мифом в большей степени, чем «прозаический». И, наконец, многолетняя традиция школьного анализа, которая сводит все произведение к социальной проблематике, справедливости, сформировала потребность в герое — образе, организующем миропорядок. Чехов, «изгонявший пошлость жизни», ставится таким героем, не столько лирическим, сколько былинным защитником земли русской или христианским спасителем.
Интеллигентский миф Чехова имеет схожую природу. Миф о любом писателе начинает формироваться пережившими его современниками. Чем раньше уходит из жизни писатель, чем дольше живут знавшие его люди, тем больше эпоса накладывает время на живые воспоминания. Массовое сознание выхватывает и преувеличивает самую характерную черту писателя. Для Чехова этой чертой стала интеллигентность. Этот миф в большей степени является служебным. Мифологический Чехов стал знаком, лицом и именем русской интеллигенции, а поэтому образ Чехова претерпевал изменения в зависимости от изменения настроений интеллигенции. «История, разрушающая древнюю мифологию, непрестанно творит новые мифы, которые представляют в лицах ее основные идеи. Есть мифы большие и малые, всемирные и местные, столичные и провинциальные... Но и в малых мифах выступает целостность лица, из которого нельзя убрать ни единой черточки, настолько полно в нем воплотилась идея. Ее нельзя выразить отвлеченно и в сотне трактатов — но можно увидеть в недавнем современнике, которого потомство спешит зачислить «в разряд преданий молодых»17. Чехов стал «идейным лицом» интеллигенции. Образ, завершивший «золотой» век русской литературы, становится обложкой, где в начале «лик» Пушкина, а на обороте — Чехова. Идеи интеллигенции, не сформировавшиеся в чеховскую эпоху, превращают Чехова в прообраз, невысказанный, но представленный, то есть мифологический.
М.В. Загидуллина в работе «Пушкин и Достоевский как народные герои (к вопросу о массовом восприятии личности и судьбы гения)» указывает на схожие механизмы мифологизации гениальной личности. Особенно стоит отметить, что мифологизация образов Пушкина и Достоевского происходит не только в сознании читателей, далеких от литературы, но и в кругах, связанных с творчеством этих русских писателей: «Следует отметить, что массовое сознание по отношению к любому виду гениальности реализует примерно одну и ту же схему: принизить гения до своего уровня и понимания, объяснить (а лучше заслонить) его гениальность исключительно бытовыми моментами его частной жизни. Отсюда высокий интерес к биографиям великих людей, а также такое явление, как «оболванивание» смысла их произведений (сведение гениальных произведений искусства до уровня китча). На перекрещении этих двух тенденций возникает зона создания современного «мифа» о культурном герое нового времени — гении. Процесс этот (по его механизмам) сложен, поэтому отметим конкретные факты такой «мифологизации» <...> Отметим сразу следующее: есть философско-эстетическая сторона такого «омифотворения», а есть социальная (термины условны). Первая связана с сознанием читателей «высокого класса» — ученых и любителей с хорошим вкусом. Вторая связана с читателями «среднего и низкого уровня», а также с не-читателями (теми, кто «слышал», «что-то говорили в школе», «по телевизору видел» и т. п.). В русле первого слоя восприятия (изысканною, воспитанного) есть место «мифу», поскольку формируется клише, стандарт восприятия на самом высоком научном уровне (это можно назвать синдромом академизма)»18.
Нам кажется, что «синдром академизма», о котором говорит М.В. Загидуллина, является одной из причин появления интеллигентского мифа о Чехове. Стандарт восприятия личности и творчества русского классика превращает факты и суждения (во многом справедливые суждения) в мифологемы, так как любое клише, любая аксиома будет терять свою глубину и смысловой вес, ввиду своей «бесспорности». То есть факт интеллигентского сознания Чехова, став стандартом и «точкой отсчета» в отношении классика, перестал восприниматься обществом во всей своей глубине. Миф, со свойственной ему тенденцией к упрощению, захватывает не только «общедоступные» сведения из разряда «где-то слышал», но и академические клише. Такой миф не идет в сравнение с широтой охвата народного мифа, однако «микропроцессы» мифологизации знака «Чехов-интеллигент» не менее интересны, так как связаны с гораздо более объемным мифом о российской интеллигенции вообще. Чеховский миф во многом похож на любой писательский миф, поскольку сознание генерирует новые мифоструктуры по определенному образцу. Изучение механизмов процесса мифологизации личности писателя представляется важной литературоведческой проблемой.
Ниже мы рассмотрим, как оба варианта чеховского мифа (условно-народный и интеллигентский) воплощаются, а точнее — воспроизводятся в современной поэзии. Стихотворения, связанные с Чеховым и чеховским творчеством можно разделить на несколько тематических групп. Подобная классификация весьма условна, поскольку включает не только тематическое деление, но и градацию по степени опустошенности изначальной коннотации чеховского текста. В частности, в интеллигентской рецепции чеховского творчества мы выделяем стихотворения об авторе и стихотворения о произведениях, но в то же время стоит отметить, что Чехов зачастую «присутствует» в стихотворениях наряду со своими героями, произведениями и образами. Стихотворения о Чехове как об интеллигенте в большей степени говорят о судьбах интеллигенции вообще, а Чехов выступает лишь в качестве ее главного знака. Наконец, во многих поэтических произведениях, чеховский текст утратил авторство и проявляется в качестве рядовых знаков общенационального языка, «идиолектизмов». Так или иначе, классификация основана на двух принципах: тема и уровень рецептивного остатка. Она лишена универсальности и применима исключительно к материалу диссертационного исследования, не дает представлений о ценностном содержании поэзии, и не производит ценностных разграничений. Классификация направлена, прежде всего, на отображение структуры и содержания главного предмета исследования, — чеховского мифа.
Примечания
1. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев. — М.: Мысль. — 2001. — С. 67
2. Юнг, К.-Г. Об архетипах коллективного бессознательного / К.-Г. Юнг / Перевод А.М. Руткевича // Архетип и символ. — М.: Ренессанс. — 1991. — С. 97.
3. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении [Текст] / М. Элиаде / Пер. А.А. Васильевой. — М.: Ладомир. — 2001. — С. 27
4. Леви-Стросс, К. Первобытное мышление / К. Леви-Стросс. — М.: «Республика», 1994. — С. 45.
5. Барт, Р. Мифологии / Р. Барт / Пер. с фр С.Н. Зенкина. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. — С. 234.
6. Мы не ставили себе задачу описать все этапы формирования теории мифа. Это не представляется возможным и не является целью работы. До сих пор не существует конкретного определения этого понятия, более того многие определения противоречат друг другу. В данном случае были выбраны труды ученых, которые помогут нам определиться с пониманием категории «миф» и исследовать структуру чеховского мифа.
7. Барт, Р. Миф сегодня. — Режим доступа: http://www.lib.ru/CULTURE/BART/barthes.txt. — Миф сегодня.
8. Там же.
9. Там же.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же.
13. Потебня, А.А. Из записок по теории словесности / А.А. Потебня // Слово и миф. — М.: Правда. — 1989. — С. 243.
14. Эпштейн, М.Н. Постмодерн в русской литературе / М.Н. Эпштейн. — М.: Высшая школа, 2005. — С. 412.
15. Эпштейн, М.Н. Указ. соч. — С. 412.
16. Эпштейн, М.Н. Постмодерн в русской литературе / М.Н. Эпштейн. — М.: Высшая школа, 2005. — С. 413
17. Там же. — С. 411.
18. Загидуллина, М.В. Пушкин и Достоевский как народные герои (К вопросу о массовом восприятии личности и судьбы гения). — Режим доступа: http://elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/559/1/urgu0077s.pdf. — Загидуллина, М.В. Пушкин и Достоевский как народные герои (К вопросу о массовом восприятии личности и судьбы гения).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |