С чувством благоговения входят посетители Дома-музея в комнату, где работал гениальный писатель. Здесь были созданы многие произведения Чехова, вошедшие в сокровищницу мировой литературы. Здесь бывали люди, которые вписали яркие страницы в историю русского и мирового искусства.
Первое впечатление от кабинета А.П. Чехова — он очень прост и типичен для своего времени. Таким мог быть кабинет небогатого врача или учителя гимназии 1880-х годов. Но начинаешь вглядываться в обстановку комнаты, и появляется ощущение чего-то очень индивидуального, чеховского...
Удлиненный прямоугольник кабинета с двумя окнами обращен своей меньшей стороной во двор. В комнате всегда было недостаточно светло, а теперь здесь еще сумрачнее, так как построенный позднее соседний дом заслоняет свет. В кабинете высокая кафельная печь, стены оклеены темно-оливковыми обоями.
Обстановка кабинета очень скромная — письменный стол, полки с книгами, мягкая мебель в светлых чехлах, расставленная возле овального, покрытого плюшевой скатертью стола. На столе — невысокая керосиновая лампа с круглым абажуром. На полу — ковер. На стенах висят фотографии друзей и знакомых Чехова, несколько небольших картин.
В этой простой, уютной комнате хочется представить себе ее хозяина. Лучший словесный портрет писателя принадлежит В.Г. Короленко, бывавшему в доме на Садовой-Кудринской:
«Передо мною был молодой и еще более моложавый на вид человек, несколько выше среднего роста, с продолговатым, правильным и чистым лицом, не утратившим еще характерных юношеских очертаний. В этом лице было что-то своеобразное, что я не мог определить сразу и что впоследствии, по-моему очень метко, определила моя жена, тоже познакомившаяся с Чеховым. По ее мнению, в лице Чехова, несмотря на его несомненную интеллигентность, была какая-то складка, напоминавшая простодушного деревенского парня. И это было особенно привлекательно. Даже глаза Чехова, голубые1, лучистые и глубокие, светились одновременно мыслью и какой-то почти детской непосредственностью. Простота всех движений, приемов и речи была господствующей чертой во всей его фигуре, как и в его писаниях. Вообще в это первое свидание Чехов произвел на меня впечатление человека глубоко жизнерадостного. Казалось, из глаз его струится неисчерпаемый источник остроумия и непосредственного веселья, которым были переполнены его рассказы. И вместе угадывалось что-то более глубокое, чему еще предстоит развернуться... мне Чехов казался молодым дубком, пускающим ростки в разные стороны, еще коряво и порой как-то бесформенно, но в котором уже угадывается крепость и дельная красота будущего могучего роста»2.
Это сочетание душевной зрелости, большого интеллекта, непосредственности и простоты поражало и других современников Чехова, познакомившихся с ним во второй половине 1880-х годов.
Писателю А.С. Лазареву-Грузинскому Антон Павлович показался «всего более похожим на бесконечно симпатичного студента». Вместе с тем его покорила глубокая одухотворенность и душевная красота молодого Чехова: «От Чехова веяло умом, в нем была видна большая духовная сила, в манере держать себя сквозило какое-то врожденное благородство, и мне казалось, что от Чехова не может укрыться ни малейшая фальшь, и ему невозможно солгать»3.
Замечательный деятель русского театра В.И. Немирович-Данченко, в 80-х годах еще молодой драматург и беллетрист, отметил в облике Чехова того времени большое внутреннее равновесие, спокойствие независимости, соединенное со скромностью и полным отсутствием какой-либо искусственности, позы.
Такой бесконечно обаятельный образ Чехова представляется посетителям, когда они знакомятся с кабинетом писателя.
«Самое главное место занимал в этот «оседлый» московский период в его обиходе — письменный стол»4, — так своеобразно определил значение литературной работы в жизни Чехова во второй половине 1880-х годов писатель И.Л. Леонтьев-Щеглов.
Перед нами — рабочий стол Чехова. Он из обыкновенного, не полированного дерева, окрашен черной масляной краской. Стол не загроможден ненужными вещами, безделушками, стопами книг. Здесь только то, что необходимо для текущей работы: чернильный прибор, костяной нож для разрезания книг. На столе — типичная для того времени дампа с жестяным зеленым абажуром-козырьком и подсвечники в виде драконов (Чехов любил писать при свечах).
Интересно, что письменный стол находится не возле окон, поблизости к свету, а у глухой стены, справа от входа. Видимо, он был поставлен сюда не случайно. У низких окон первого этажа, мимо которых то и дело проходили люди, работать было бы очень беспокойно, особенно в теплое время года, когда окна бывали открыты.
«Работать и иметь вид работающего человека в промежутки от 9 часов утра до обеда и от вечернего чая до сна вошло у меня в привычку, и в этом отношении я чиновник»5, — говорил Чехов.
Труд был действительно смыслом жизни Антона Павловича. Порой чрезмерное напряжение работы тяготило писателя, но в конечном итоге творчество давало ему большое удовлетворение и радость. Чехову была ненавистна богема с ее неорганизованностью, неумением и нежеланием упорно и систематически работать. «Тут день прогуляешь, и то совесть мучает, а они могут всю жизнь кутить»6, — негодовал Чехов по адресу некоторых литераторов.
Современников Чехова поражало его отношение к труду. Под свежим впечатлением от посещения Чехова в 1887 году А.С. Лазарев-Грузинский писал: «Он [Чехов] знакомых имеет немного, в театр ходит редко, а все сидит, пишет, пишет, пишет. Нет дня [здесь, как и дальше, подчеркнуто Лазаревым-Грузинским], когда бы он чего-нибудь не писал или не написал... Все раза, когда я приходил к нему, я заставал его за работой, все без исключения... Порой, если нет [медицинской] практики, он по целому дню носу не показывает на улицу. Ужасный архитруженик»7.
Это целиком подтверждается и словами самого Чехова. Вот несколько отрывков из его писем:
«...На праздниках я был завален работой до такой степени, что на именинах матери едва не падал от утомления»8.
«Я человек, стоящий в исключительном положении писаря, у которого всегда болят от писанья пальцы...»9
«За 10 дней, пока я живу в Москве [после переезда с дачи], из дома я выходил только 2 раза на минутку, а то все время сижу в четырех стенах, понукая себя к работе...»10
«В сентябре и в начале октября работал так, что в голове даже мутно и глаза болят»11.
Прежде, во время скитаний по московским квартирам, Антону Павловичу приходилось работать в любой, самой неблагоприятной обстановке, когда рядом громко разговаривали, шумели и т. д. Привычка к шумному окружению осталась у Чехова и после переезда на новую квартиру. Эту особенность подмечали и домашние Чехова, и те, кто бывал в доме на Садовой-Кудринской. Один из близких знакомых Антона Павловича — П.М. Свободин не без юмора писал: «Вот Шиллер, работая, любил класть возле себя и в стол гнилые яблоки, а Вам непременно нужно, чтобы наверху пели и шумели, а за спиной мазал бы Мишель [младший брат Чехова, Михаил Павлович] изразцы печки в помпейско-кудринском стиле и чтобы не менее гнилых яблок воняло в комнате мишелевой краской»12.
Даже присутствие постороннего человека в кабинете не мешало Чехову сосредоточенно работать. «Не раз я спешил уйти, застав его за работой, но уйти не удавалось никогда: «Посидите. Я скоро кончу. Потолкуем», — говорил он, — вспоминает А.С. Лазарев-Грузинский. — В кабинете открытые полки с книгами тянулись до самого потолка; возьмешь одну из книг и уйдешь с головой в чтение, а Чехов у письменного стола уходит с головой в письмо»13.
Малоизвестное свидетельство того же мемуариста, относящееся к 1887 году, позволяет представить нам писателя за работой. «Я читаю и время от времени взглядываю на Чехова, — вспоминает Лазарев-Грузинский. — Он пишет очень медленно, без черновика и без помарок; перед тем как написать пять — десять строк, он долго думает, иногда зажав коленями свои руки и наклонясь над столом, иногда откинувшись на спинку старенького кресла. Обдумав фразу, он берет перо и переносит ее на бумагу, и к очень мелким, но четким строчкам прибавляет еще несколько строк... Время от времени Чехов откладывает в сторону маленький листок писчей бумаги и принимается за другой, новый»14.
Конечно, так набело Чехов писал тогда лишь небольшие рассказы. Весь предварительный сложный творческий процесс происходил у него в голове. Со свойственным ему умением облекать отвлеченные понятия в образную форму Антон Павлович говорил: «Надо, чтобы каждая фраза, прежде чем лечь на бумагу, пролежала в мозгу дня два и обмаслилась».
Одному из современников Чехова посчастливилось увидеть писателя в волнующий и редкий момент творчества, обычно не доступный постороннему взгляду.
«Однажды, — рассказывает Н. Ежов, — собравшись к автору только что выпущенной книги «В сумерках», я подошел к его квартире. Чехов тогда жил на Кудринской-Садовой... и окна его кабинета выходили... на двор. Я заглянул в окошко и остановился.
Чехов сидел один за освещенным столом и что-то быстро-быстро писал. Перо так и бегало по бумаге... Я долго глядел на него. Красивые волосы волнами падали ему на лоб; он положил перо, задумался и вдруг улыбнулся. Эта улыбка была особая... не юмористическая, а нежная и мягкая. И я понял, что это была улыбка счастья, — беллетрист, творя, набрел на удачный тип, образ, фразу, и это доставило ему те радостные переживания, которые только пишущим понятны... Я не захотел своим появлением мешать работе талантливого писателя. Я медленно отправился домой...»15
Тех, кто общался с Чеховым, поражала легкость, с которой писатель создавал свои произведения. Казалось, он не испытывал обычного «сопротивления материала». Большая способность воображения, без которой не может быть подлинного художника, была присуща Чехову.
«Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы? — спросил однажды Антон Павлович у Короленко. — Вот. — Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, — это оказалась пепельница, — поставил ее передо мною и сказал:
— Хотите — завтра будет рассказ... Заглавие «Пепельница».
И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с готовым юмористическим настроением...
Образы теснились к нему веселой и легкой гурьбой... Они наполняли уютную квартирку и, казалось, приходили в гости зараз ко всей семье»16.
Конечно, у Антона Павловича, как, вероятно, и у всякого художника, бывали моменты душевной усталости, творческого застоя. Случалось, что после многодневной непрерывной работы писатель был вынужден бросить перо и некоторое время ничего не делать. Иногда у обычно общительного Чехова была потребность сосредоточиться, побыть наедине с собой, предаться размышлениям.
В письмах Чехова второй половины 1880-х годов мы находим такие признания:
«Я разленился, посоловел и опять впадаю в хандру. Не работаю. Сижу по целым дням на кресле и гляжу в потолок. Впрочем, есть практика [медицинская]»17.
«На дворе идет дождь, в комнате у меня сумеречно, на душе грустно...»18
«Не работаю, а читаю или шагаю из угла в угол»19.
Обдумывая что-нибудь или беседуя с близкими людьми, Чехов любил шагать по кабинету. Но, конечно, чаще всего писателя можно было видеть склонившимся над письменным столом.
Годы, связанные с домом на Садовой-Кудринской, были периодом бурного творческого роста писателя. Лишь за пять месяцев до переезда в дом Корнеева Антон Павлович получил знаменитое письмо Григоровича, сыгравшее большую роль в повышении творческого самосознания Чехова. И всего за три месяца до переселения на новую квартиру вышел в свет сборник «Пестрые рассказы» — первая книга Чехова, обратившая на себя внимание критики.
В 1886—1887 годах Чехов еще продолжал активно сотрудничать в газетах и в юмористическом журнале «Осколки». В конце 1886 года почти одновременно были напечатаны удивительные по комизму рассказы «Оратор», «Произведение искусства» и полный тончайшей лирики рассказ «На пути». Интересно, что этот рассказ, а также стихотворение М.Ю. Лермонтова вдохновили С.В. Рахманинова на создание симфонической поэмы «Утес».
В 1887 году вышел сборник «В сумерках». Произведения, включенные в этот сборник, были отобраны взыскательным и строгим художником. Сюда вошли рассказы: «Агафья», «Мечты», «Панихида», «На пути», «Святой ночью», «Кошмар», «Враги», «Верочка». Автор посвятил этот сборник Д.В. Григоровичу, чье имя тогда так много значило для Антона Павловича.
На рабочем столе писателя помещена фотография в проволочной рамке, под толстым полированным стеклом. Мы видим на ней старого человека с характерными для того времени бакенбардами. Это Д.В. Григорович. На фотографии надпись: «От старого писателя на память молодому таланту».
Фотография была постоянно перед глазами Чехова, когда он работал, и Григорович оценил это. Старший брат Чехова, Александр Павлович, рассказывал писателю, что Григорович «умилился, когда узнал, что ты держишь его портрет на своем столе»20.
Современник Белинского и Добролюбова, автор прославленных повестей «Деревня» и «Антон Горемыка», еще в 40-х годах прошлого века смело выступивший в защиту закрепощенного крестьянства, Григорович был живым олицетворением лучших, демократических традиций русской литературы.
Знакомство с Григоровичем было важным эпизодом биографии Чехова. Известный писатель сумел разглядеть в 26-летнем авторе маленьких рассказов большой талант. Письмо Григоровича потрясло Чехова, который впервые услышал высокоавторитетную, искреннюю, полную доброжелательства оценку его творчества. А личное знакомство, состоявшееся в Петербурге, еще более усилило взаимную симпатию писателей.
В 1887 году, уже в доме на Садовой-Кудринской, Антон Павлович получил новое письмо от маститого писателя. Это письмо Чехов, по собственному выражению, ценил «на вес золота». В образной форме передал Григорович свое впечатление от сборника «В сумерках»:
«Помнится, раз в Кадиксе в Духов день, когда все население отправляется за город, я принялся сводить счет красивым женщинам; через десять минут я бросил милое занятие, потому что хорошенькие женщины шли не в одиночку, а целыми толпами. То же самое произошло при чтении Ваших рассказов... Рассказы «Мечты» и «Агафья» мог написать только истинный художник... Такое мастерство в передаче наблюдений встречается только у Тургенева и Толстого... По цельности аккорда, по выдержке общего сумрачного тона, рассказ «Недоброе дело» просто образцовый... Рассказы «Несчастье», «Верочка», «Дома», «На пути» доказывают мне только то, что я давно знаю, т. е. что Ваш горизонт отлично захватывает мотив любви во всех тончайших и сокровенных проявлениях».
Григорович горячо просил автора книги «бросить писание наскоро и исключительно мелких рассказов, особенно в газеты». «Привинчивайте-ка себя к столу — как Вы говорите — и утопайте в большой неспешной работе!»21 — так заканчивалось это письмо.
Конечно, Антону Павловичу было очень дорого это признание его новых художественных достижений. Слова Григоровича нашли отклик в душе Чехова. В это время писатель остро чувствовал недовольство своей литературной работой. Много сделав для создания новаторского жанра короткого рассказа, он упорно и настойчиво искал новых путей в литературе.
Кабинет в доме Корнеева был свидетелем необыкновенного творческого подъема, который переживал тогда Чехов. Могучий рост художника ощущали и люди, близкие писателю. «То была пора творческого половодья, когда река вдохновения выступала из берегов и несла смелого пловца вперед, минуя мели и пороги»22, — вспоминает И.Л. Леонтьев-Щеглов.
В 1888—1889 годах Чехов написал ряд глубоких по мысли и высоких по художественному мастерству произведений, среди которых первое место занимает повесть «Степь». На письменном столе Чехова лежит номер журнала «Северный вестник». Здесь в марте 1888 года была опубликована «Степь». С этого времени началось сотрудничество Антона Павловича в «толстом» журнале, ставшее переломным этапом в биографии писателя. Только в большом журнале могли полностью раскрыться творческие возможности Чехова. Здесь его узнал широкий читатель. Здесь Чехов вошел в новую, много ему давшую литературную среду.
Еще с детских лет Антон Павлович любил степи под Таганрогом. Весной 1887 года, в прекрасную пору цветения степи, писатель предпринял поездку на юг России, в родные места. Впечатления юности ожили в его сознании и настоятельно потребовали художественного воплощения.
Чехов работал над «Степью» в январе 1888 года. По контрасту с глубокой московской зимой, с занесенными снегом улицами недавние впечатления приобрели еще большую рельефность. Стены маленького кабинета точно раздвигались, и воображение Чехова рисовало картины степных просторов с такой конкретностью, что писателю казалось, будто возле него «пахнет летом и степью».
Никогда еще Чехов не работал с таким вдохновением, с таким полным напряжением своих творческих сил. Антон Павлович назвал свою работу «каторжной». Конечно, причиной напряжения было и то, что Чехов еще не привык писать значительные по объему вещи (в «Степи» около пяти авторских листов).
Записи современников сохранили нам образ Чехова, когда он работал над повестью: «Как часто мы проводили здесь [в кабинете дома Корнеева] долгие зимние вечера! На рабочем столе Антона Павловича горит лампа под зеленым абажуром, углы кабинета тонут в таинственном полумраке... Писал он [«Степь»] на больших листах писчей бумаги, писал очень медленно, отрываясь часто от работы, меряя большими шагами кабинет. Прихожу как-то вечером к Антону Павловичу, смотрю: на письменном столе лист исписан только наполовину, а сам Антон Павлович, засунув руки в карманы, шагает по кабинету.
— Вот никак не могу схватить картину грозы! Застрял на этом месте!
Через неделю я опять был у него, и опять тот же наполовину исписанный лист на столе.
— Что же, написали грозу? — спрашиваю Антона Павловича.
— Как видите, нет еще. Никак подходящих красок не найду.
И все, кто читал «Степь», знают теперь, какие «подходящие краски» нашел Антон Павлович для описания грозы в степи»23.
Картина грозы — одна из наиболее совершенных страниц чеховской прозы. Не случайно А.М. Горький наизусть читал этот отрывок из «Степи» молодым литераторам как образец, по которому следует учиться сжатости и образной силе художественной речи.
«Степь» является глубоко новаторским, своеобразным по жанру произведением. Это лирическая повесть, поэма о прекрасной родине, об огромных творческих силах простого русского человека.
С большим мастерством нарисованы в «Степи» картины природы и образы людей, глубоко индивидуальные и социально типичные. Здесь подводчики-крестьяне и степной хищник-миллионер Варламов, озорник Дымов и переполненный счастьем Константин, жадно воспринимающий окружающий мир мальчик Егорушка и благодушный отец Христофор, и многие, многие другие. Из лирических отступлений, из особенной, задушевной интонации повествования возникает обаятельный образ автора «Степи».
Своей повестью «Степь» Чехов вошел в «большую литературу». Два крупных русских писателя дали повести высокую оценку. М.Е. Салтыков-Щедрин выражал восторг от «Степи» и возлагал на Чехова великие надежды. Чуткий и тонкий художник, В.М. Гаршин в беседе с одним из друзей выразил свое впечатление от повести в кратких словах: «В России появился новый великий писатель».
Одним из первых оценил художественное значение и поэтическое богатство «Степи» известный поэт, руководитель литературного отдела журнала «Северный вестник» Алексей Николаевич Плещеев. Познакомившись с рукописью повести, он писал автору: ««Степь» отдана в набор, — пойдет вся целиком... Прочитал я ее с жадностью. Не мог оторваться начавши читать. Короленко тоже... Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать вам не могу и никаких замечаний не могу сделать — кроме того, что я в безумном восторге. Это вещь захватывающая, и я предсказываю вам большую, большую будущность»24.
Вскоре поэт прислал Чехову свой фотопортрет, который украшает рабочий стол писателя. На фотографии — чисто русское лицо старого литератора, человека с молодым сердцем, прожившего большую жизнь.
Имя Плещеева стало известным в России еще в 40-х годах прошлого века, когда было напечатано его стихотворение «Вперед без страха и сомненья...», ставшее своего рода гимном передовой русской молодежи. Вдохновленный идеей борьбы за счастье народа, Плещеев принял активное участие в революционном кружке Петрашевского. За распространение письма Белинского к Гоголю поэт был приговорен к смертной казни. Вместе с другими петрашевцами он был выведен на Семеновский плац в Петербурге для исполнения приговора, замененного затем ссылкой в глухие оренбургские степи и тяжелой солдатчиной.
Вернувшись из ссылки в конце 50-х годов, Плещеев сотрудничал в «Современнике» Некрасова, Добролюбова и Чернышевского. С 1875 года он стал секретарем лучшего передового журнала того времени «Отечественные записки», во главе которого стояли Некрасов и Салтыков-Щедрин. После закрытия журнала в 1884 году Плещеев вместе с некоторыми сотрудниками «Отечественных записок» перешел в журнал «Северный вестник».
Читатели любили стихи Плещеева за их благородство, глубокое содержание, тонкое чувство природы и простоту художественной формы. Особенную популярность завоевали произведения, написанные поэтом для детей. Многие стихи Плещеева были положены на музыку русскими композиторами и, в частности, П.И. Чайковским («Ни слова, о друг мой...», «Нам звезды кроткие сияли...», четырнадцать детских песен на тексты из сборника «Подснежник» и др.).
Чехов познакомился с поэтом в конце 1887 года в Петербурге. Между Плещеевым, которому шел тогда седьмой десяток, и молодым писателем завязались самые сердечные отношения. Приезжая в Петербург, Антон Павлович навещал поэта. В свою очередь, Плещеев бывал в доме на Садовой-Кудринской, а летом 1888 года провел три недели на даче у Чехова в усадьбе Лука (на Украине).
Чехов ценил Плещеева как литератора и как искреннего, доброжелательного человека, дорожил его мнениями и оценками. Очень любил Антон Павлович милые, сердечные, полные интересных мыслей «дедушкины» письма. Плещеев с нежностью относился к Чехову.
Если Григорович заставил Чехова глубоко осознать ответственность за свой талант перед самим собой, перед обществом и перед искусством, то Плещеев сделал другое важное дело — он привлек Антона Павловича к сотрудничеству в «толстом» журнале. По образному выражению современника, «через скромный плещеевский порог Чехову открылась дверь в большую литературу».
В начале 1887 года в кабинет Чехова вошел коренастый, крепкий человек с густой кудрявой бородой и удивительно хорошими, вдумчивыми, ласковыми глазами. Это был Владимир Галактионович Короленко. Его имя было очень популярно в доме Чехова. Встреча двух писателей, заочно уже знавших друг друга, была непринужденной и сердечной.
Свидетель встречи, младший брат Чехова, Михаил Павлович, рассказывает: «Бывает иногда так, что совершенно чужие, незнакомые люди вдруг сходятся сразу, с первого же слова. Так произошло и на этот раз. Короленко очаровал нас своей простотой, искренностью, скромностью и умом. Разговорились. Я жадно слушал, как он рассказывал о своей ссылке в Сибирь, куда не только Макар не гонял своих телят, но даже и ворон не залетал. А когда после долгих лет изгнания он получил наконец право возвратиться в Россию и, добравшись до Тюмени, сел на поезд железной дороги, то так обрадовался вагону, что стал громко при всех рыдать.
— Сижу и плачу... — рассказывал он. — Пассажиры думают, что я с горя, а я, наоборот, от радости»25.
Следующая встреча, состоявшаяся в октябре 1887 года, также в доме на Садовой-Кудринской, еще более сблизила писателей. Короленко, как и Плещеев, близко связанный с редакцией «Северного вестника», пригласил Антона Павловича сотрудничать в журнале и советовал ему написать для первого выступления повесть, что и было потом сделано писателем.
Автограф письма, которое было послано Чеховым Короленко после этой встречи, лежит на рабочем столе писателя. «...Скажу Вам, что я чрезвычайно рад, что познакомился с Вами, — писал Чехов. — Говорю я это искренно и от чистого сердца. Во-первых, я глубоко ценю и люблю Ваш талант; он дорог для меня по многим причинам. Во-вторых, мне кажется, что если я и Вы проживем на этом свете еще лет 10—20, то нам с Вами в будущем не обойтись без точек общего схода... Читая Вас и теперь познакомившись с Вами, я думаю, что мы друг другу не чужды. Прав я или нет, я не знаю, но мне приятно так думать»26.
Короленко, который был старше Чехова на семь лет, прошел суровую жизненную школу. Преследуемый царским правительством, начал он в 1879 году свои невольные скитания по России. Он шел под конвоем по этапу, сидел за тюремной решеткой, жил в ссылке в темных крестьянских избах, занимаясь, чтобы не погибнуть с голоду, сапожным ремеслом и трудом земледельца. И, став известным писателем, Короленко снова продолжал глубоко, пристально изучать жизнь народа.
Интерес к людям из народа, стремление раскрыть героическое начало в простом человеке, мастерство пейзажиста и портретиста, проникновенный лиризм, соединенный с большой социальной темой, — все эти характерные черты писателя-демократа проявились уже в полной мере в произведениях Короленко 80-х годов. «Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами и изыскан, образы благородны»27, — говорил Чехов.
На овальном столе в кабинете писателя лежит книга Короленко «Очерки и рассказы», присланная автором Чехову после встречи в доме Корнеева. Эта книга, вышедшая в 1887 году, раскрыта на рассказе «Соколинец», который особенно высоко ценил Чехов. «Ваш «Соколинец», мне кажется, самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан, как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом Вообще в Вашей книге Вы такой здоровенный художник, такая силища...»28, — писал Чехов автору.
Можно думать, что рассказ Короленко о побеге на волю обитателей «каторжного острова» привлек внимание Чехова к теме, которой потом была посвящена одна из его самых замечательных книг.
Чехов чувствовал к Короленко глубокое дружеское расположение. Специально для него он отдал переписать письмо Григоровича. Ощущая себя литературным товарищем Короленко, Чехов с радостью говорил: «Идти не только рядом, но даже за этим парнем, весело»29.
На стене над письменным столом обращает на себя внимание одна фотография большего размера и необычного, несколько удлиненного формата. С фотографии смотрит на нас пожилой человек с одухотворенным лицом и ясными, выразительными, умными глазами. Это поэт Яков Петрович Полонский, с которым Чехов познакомился в конце 1887 года в Петербурге.
Имя Полонского было хорошо известно русским читателям 80-х годов прошлого века. Очень популярно было его стихотворение «Узница», написанное в связи со знаменитым делом революционерки Веры Засулич, шутливая поэма «Кузнечик-музыкант», вошедшее в школьные хрестоматии «Солнце и месяц» и др. На стихи Полонского П.И. Чайковский написал один из своих лучших романсов — «Ночь» («Отчего я люблю тебя, светлая ночь...»). Да и кто не знает в наше время стихотворения Полонского «Песня цыганки» («Мой костер в тумане светит...»), ставшего популярной песней.
Лучшую характеристику этого большого лирика дал Тургенев: «Талант его представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества, и какой-то иногда неровной, но всегда любезной, честности и правдивости впечатлений. Временами, и как бы бессознательно для него самого, он изумляет прозорливостью поэтического взгляда...»30
Полонский, как он сам говорил, «нежно полюбивший» Чехова, посвятил Антону Павловичу стихотворение «У двери». Чехов ответил на это посвящением поэту рассказа «Счастье», который назвал «самым лучшим из своих рассказов». И действительно, «Счастье» — шедевр чеховской лирико-философской новеллы. В удивительно живописных образах Чехов воплотил мечту народа о лучшей жизни. В этом рассказе проза, не теряя своей художественной специфики, стала подлинной и высокой поэзией.
С именем Полонского связано получение Чеховым Пушкинской премии Академии наук, выдававшейся «за лучшие художественные произведения, которые отличаются высшим художественным достоинством». Еще до личного знакомства с писателем Полонский выступил инициатором награждения его премией.
7 октября 1888 года на заседании комиссии по присуждению премий Чехову была единогласно присуждена Пушкинская премия за сборник «В сумерках». В заседании принял активное участие Д.В. Григорович. По его предложению Антону Павловичу была послана поздравительная телеграмма.
«Известие о премии имело ошеломляющее действие. Оно пронеслось по моей квартире и по Москве, как грозный гром бессмертного Зевеса»31, — писал Чехов. За этим несколько юмористическим высказыванием чувствуется большое, радостное волнение писателя.
Пушкинская премия была первым общественным признанием таланта писателя. Это событие на некоторое время выбило Антона Павловича из обычной колеи. «Премия для меня, конечно, счастье, и если бы я сказал, что она не волнует меня, то солгал бы, — писал Чехов Григоровичу. — Я себя так чувствую, как будто кончил курс, кроме гимназии и университета, еще где-то в третьем месте. Вчера и сегодня я брожу из угла в угол, как влюбленный, не работаю и только думаю»32.
Присуждение премии, признание его творчества крупными писателями, успех у читателей — все это не заставило Чехова возгордиться, почить на лаврах.
Антон Павлович ощущает приток новых творческих сил, он полон увлекательных художественных замыслов.
«Если... говорить по совести, то я еще не начинал своей литературной деятельности, хотя и получил премию. У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов... В голове у меня целая армия людей, просящихся наружу и ждущих команды. Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать и что писал бы с восторгом»33. Эти слова лучше всего характеризуют настроение Чехова в памятные для него октябрьские дни 1888 года.
Писатель полностью осознает принципиальное, новаторское значение своего труда. В ответ на поздравление одного из товарищей по литературе он говорит: «Все мною написанное забудется через 5—10 лет; но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы — в этом моя единственная заслуга»34.
С новым приливом вдохновения работает. Антон Павлович Чехов. В 1888—1889 годах он создает такие шедевры, как рассказ «Припадок» и повесть «Скучная история».
В марте 1888 года трагически погиб В.М. Гаршин, бросившийся в пролет лестницы. Смерть этого большого художника взволновала Чехова, как и многих его современников. В ноябре 1888 года Антон Павлович написал рассказ «Припадок», который был напечатан в сборнике памяти В.М. Гаршина. В облике главного героя рассказа — студента Васильева писатель воплотил некоторые черты личности Гаршина — изумительный и редкий «талант человеческий», любовь к людям, сознание личной ответственности за зло жизни. В «Припадке» Чехов выступил против социальной несправедливости, обрекающей людей на страшное унижение, духовно убивающей и калечащей их.
Важной теме была посвящена и повесть «Скучная история», над которой Антон Павлович работал с марта по сентябрь 1889 года (повесть была напечатана в ноябрьской книжке журнала «Северный вестник»). С огромной художественной силой раскрыл Чехов духовный крах человека, осознавшего, что в его жизни нет «общей идеи». Образ главного действующего лица повести — старого профессора Николая Степановича — открывает целый ряд чеховских персонажей, воплощающих нравственное бессилие оторванной от народа интеллигенции.
«...У Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь»35, — писал автору А.Н. Плещеев.
Ценнейшим документом для характеристики мировоззрения писателя является одно небольшое по объему публицистическое произведение. 24 октября 1888 года Чехов написал статью-некролог, посвященную памяти незадолго перед тем скончавшегося знаменитого путешественника и географа Н.М. Пржевальского. Образ большого русского ученого, патриота своей родины, человека «подвига, веры и ясно осознанной цели» писатель противопоставил здесь деградировавшим, потерявшим «общую идею» интеллигентам.
На письменном столе Чехова лежат два листка бумаги, испещренные характерным тонким почерком Антона Павловича. Это автограф пьесы «Иванов», над которой автор работал в 1887—1889 годах. «Иванов» знаменует собой важную веху творческого пути писателя — его приход в театр. Это первая чеховская пьеса, поставленная на сцене.
Интерес Чехова к театру не был неожиданным. Первые, не дошедшие до нас, драматургические опыты Чехова относятся еще к гимназическим годам. В начале 80-х годов Антон Павлович, тогда студент второго курса, написал большую драму (название не сохранилось) — рыхлое, юношески слабое произведение. В 1885 году был написан драматический этюд «На большой дороге», запрещенный цензурой к исполнению. И только во второй половине 80-х годов, будучи уже зрелым художником слова, Антон Павлович вплотную подошел к драматургическому жанру.
Чехов чувствовал и остро переживал упадок русского театра в 80-х годах XIX века. Об этом свидетельствуют его статьи, фельетоны и письма. В это время гениальный Островский уже завершал свой творческий путь. Сцена была заполнена переводными пьесами или произведениями драматургов-ремесленников, которые отказались от воплощения больших тем и интересовались прежде всего не правдой жизни, а эффектными драматическими ситуациями. Театр утратил свою высокую воспитательную роль, был для зрителей лишь местом забавы и развлечения.
Писатель уже ощущал себя созревшим драматургом. Поэтому он принял предложение антрепренера Московского драматического театра Ф.А. Корша в очень короткий срок написать пьесу для этого, тогда очень популярного в Москве, частного театра. Началась напряженная работа. Антон Павлович проводил за своим письменным столом весь день. Как вспоминает один из знакомых Чехова, он даже вынужден был повесить на двери своего кабинета аншлаг «Очень занят» и совсем отказаться от посещения друзей. За домоседство Чехов получил от матери и тетки шутливое прозвище «деда». В итоге 5 октября 1887 года большая, четырехактная пьеса была закончена. Работа над ней, как говорил Чехов, отняла у него только десять дней.
Уже само название пьесы было декларативным. Писатель говорил Короленко: «Я действительно пишу и непременно напишу драму «Иван Иванович Иванов»... Понимаете? Ивановых тысячи... обыкновеннейший человек, совсем не урод... И это именно очень трудно»36.
В образе этого «обыкновеннейшего человека» драматург, по его словам, хотел суммировать все то, что писалось «о ноющих и тоскующих людях, положить конец этим писаниям». В обстановке реакции 80-х годов прошлого века, когда широкое распространение получили пессимистические и упадочнические настроения, это была актуальная художественная задача. Мелким адюльтерным темам, популярным в театре того времени, Чехов противопоставил большую, социально важную тему, сценической рутине — оригинальное, смелое драматургическое решение.
«Иванов» — это пьеса о гибели «лишнего человека» в условиях русской действительности 1880-х годов.
С большой художественной силой показал Чехов трагедию Иванова — представителя русской интеллигенции 1880-х годов, разочаровавшегося в «малых делах» и не имевшего душевных сил подняться до большого жизненного подвига. Невозможно жить, если жизнь не осмыслена большой идеей, — вот вывод, который должны были сделать читатели и зрители пьесы.
Антону Павловичу было очень важно критически оценить написанное, услышать текст пьесы как бы со стороны. И вот в кабинете писателя состоялось чтение «Иванова». Читал не сам Чехов, а приглашенный им знакомый молодой литератор, который так вспоминал об этой необычной встрече:
«Чехов ждал меня. На столе лежала толстейшая тетрадь... Нам никто не мешал. Мы уселись — Чехов напротив меня. Я прочел «Иванова» от начала до конца, без перерыва. Чехов слушал и все время молчал, он не перебил меня ни единым словом, он весь ушел в слушание, очевидно, взвешивая и оценивая им самим написанное...
А я читал с изумлением. Не веселую комедию в чеховском жанре первоклассного юмориста я встретил, а мрачную драму, переполненную тяжелыми эпизодами...
Кончилось чтение. Чехов, пасмурный, задумчивый, долго молчал. Наконец, проговорил:
— Я надеюсь на Давыдова и Киселевского...37 Эти артисты меня не подведут»38.
Но мало написать пьесу. Надо, чтобы она получила сценическую жизнь, была правильно понята режиссером, хорошо сыграна актерами, чтобы ее принял зритель. Корш, как опытный антрепренер-делец, почувствовал, что молодой талантливый беллетрист может написать «кассовую» пьесу. Чехову необходимо было теперь услышать авторитетную оценку своей пьесы от знатока театра, мастера сцены. Таким знатоком театра был великий русский артист Владимир Николаевич Давыдов, ставший первым исполнителем роли Иванова.
Над письменным столом Чехова — фотография Давыдова, подаренная им писателю в 1888 году. На оборотной стороне фотопортрета — автограф: «Антону Павловичу Чехову на добрую память о душевно расположенном к нему В. Давыдове, 3 генваря 1888 г.».
В.Н. Давыдов был популярным в России артистом. На сцене Александринского театра в Петербурге и в театре Корша он создал ряд замечательных сценических образов. Русский зритель особенно ценил созданные им образы Городничего («Ревизор»), Фамусова («Горе от ума»), Муромского («Дело»), Журдена («Мещанин во дворянстве»), Гарпагона («Скупой»).
Чехов специально посещал театр Корша, чтобы увидеть этого «громаднейшего художника» (выражение писателя). За кулисами театра и состоялась встреча Антона Павловича и артиста, о которой так рассказывал Давыдов: «Однажды, во время одного из антрактов, входит ко мне Чехов и сует в руки рукопись, говоря: «Прочтите когда-нибудь». Придя домой, я сейчас же стал читать. Это был «Иванов». Я не помню, чтобы другое какое-либо произведение меня так захватывало, как это. Для меня стало ясно до очевидности, что предо мною крупный, провидящий новые пути в литературе драматург»39.
На другой день Давыдов поспешил на Садовую-Кудринскую убедить Чехова поставить пьесу на сцене. Приезд знаменитого актера, которого знал и любил Антон Павлович, был, конечно, событием для писателя и его семьи.
Как вспоминает двоюродный брат писателя А.А. Долженко, у Чеховых тогда часто бывал не только Давыдов, но и другие участники спектакля в театре Корша. Здесь происходила читка пьесы и распределение ролей между артистами.
Для каждого драматурга, а тем более для впервые пришедшего в театр, постановка его пьесы — большое событие. Чехов с волнением переживал все перипетии сценического воплощения «Иванова», тем более, что ему было хорошо известно отношение театра Корша к новым постановкам. В погоне за полными сборами здесь, как правило, каждые три недели ставили новый спектакль. Вот почему Антона Павловича волновало и то, что вместо обещанных десяти репетиций Корш дал только четыре, и то, что бо́льшая часть участников спектакля плохо знала свои роли.
Вместе с Чеховым постановку пьесы принимали близко к сердцу все члены семьи и друзья писателя. Волнения в доме на Садовой-Кудринской достигли своей высшей точки в тот вечер, когда решалась судьба пьесы. «Мы записали 19 ноября и будем праздновать его ежегодно... ибо сей день для семьи будет долго памятен»40, — писал Чехов вскоре после премьеры «Иванова».
Несмотря на очень короткий срок подготовки спектакля, на режиссерские и актерские промахи, пьеса имела большой успех. Автора и ведущих актеров несколько раз вызывали на сцену. Вместе с тем спектакль вызвал ожесточенные споры среди зрителей. «Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья и никогда в другое время им не приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе»41, — рассказывал Чехов.
В письме к брату Александру Павловичу Чехов нарисовал картину зрительного зала театра Корша во время спектакля: «...было такое возбуждение в публике и за сценой, какого отродясь не видал суфлер, служивший в театре 32 года. Шумели, галдели, хлопали, шикали; в буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Сестра едва не упала в обморок. Дюковский [близкий знакомый семьи Чеховых], с которым сделалось сердцебиение, бежал, а Киселев ни с того ни с сего схватил себя за голову и очень искренно возопил: «Что же я теперь буду делать?»»42.
Особенной удачей спектакля было исполнение роли Иванова В.Н. Давыдовым. «Вы изобразили моего «Иванова» — в этом заключается все мое честолюбие»43, — писал Чехов артисту.
Давыдов, который первый высоко оценил Чехова-драматурга и поверил в его огромные творческие возможности, сумел дать глубокое истолкование образу Иванова, полностью соответствовавшее авторскому замыслу.
Над письменным столом Чехова висит фотография артистки А.Я. Глама́-Мещерской, исполнявшей роль жены Иванова, Анны Петровны, и вместе с Давыдовым разделившей успех спектакля. Актриса написала на фотографии слова героини пьесы: «Цветы повторяются каждую весну, а радости — нет».
Имя Глама́-Мещерской теперь мало известно нашим зрителям (она по болезни рано оставила сцену). Но в 80-х годах XIX века ее знала и любила вся театральная Москва. Молодая артистка (в 1887 году ей был всего тридцать один год) великолепно сыграла такие различные и ответственные роли, как Юдифь в «Уриель Акосте», Софья в «Горе от ума», Аксюша в «Лесе», Варенька в «Дикарке» Островского.
На сцене театра Корша А.Я. Глама́-Мещерской приходилось выступать главным образом в пьесах-однодневках, в эффектных, но пустых сценических безделушках. Но и здесь в ее исполнении чувствовалось большое, разностороннее дарование, одинаково сильное в драме и в комедии.
«Это была в полном смысле «блестящая» артистка, — вспоминал в своих «Записках» Ю.М. Юрьев, — у нее была блестящая внешность, блестящие манеры, блестящая техника и всегда блестящие туалеты. Артистка большого интеллекта, большой культуры, она умела тонко вытачивать каждую свою роль и ее прорабатывать»44.
Своеобразная красота, женственность и грация актрисы усиливали ее сценическое обаяние. Среди театралов долго ходила эпиграмма-экспромт драматурга Д.В. Аверкиева (автора «Каширской старины»), посвященная Глама́-Мещерской:
Вы нам твердите преупрямо,
Что Вы Глама́, отнюдь не Гла́ма,
Но будь Вы Гла́ма иль Глама́,
А все ж Вы нас свели с ума.
В 1888 году режиссер петербургского Александринского театра Ф.А. Федоров-Юрковский обратился к Чехову с просьбой разрешить поставить «Иванова» в его бенефис. Не удовлетворенный наспех написанной пьесой, драматург подверг «Иванова» значительной доработке. В начале 1889 года, узнав, что роль Саши будет играть знаменитая артистка М.Г. Савина, Антон Павлович опять вернулся к пьесе, причем особенным изменениям подверглась эта роль.
Опять с утра и до позднего вечера Чехов трудился за своим столом. Окончив новую редакцию пьесы, Антон Павлович писал Плещееву: «Я замучился, и никакой гонорар не может искупить того каторжного напряжения, какое чувствовал я в последнюю неделю... Всю неделю я возился над пьесой, строчил варианты, поправки, вставки, сделал новую Сашу (для Савиной), изменил IV акт до неузнаваемого, отшлифовал самого Иванова и так замучился, до такой степени возненавидел свою пьесу, что готов кончить ее словами Кина: «Палками Иванова, палками»»45.
Упорный труд писателя был вознагражден. «Иванов» был сыгран в Петербурге великолепным ансамблем. Все, даже второстепенные, роли были отданы первоклассным исполнителям. Главного героя пьесы по-прежнему играл В.Н. Давыдов, который к тому времени вернулся на Александринскую сцену. В ролях Саши и Анны Петровны выступили великие русские артистки М.Г. Савина и П.А. Стрепетова. Боркина играл В.П. Далматов, Авдотью Назаровну — В.В. Стрельская. В ролях Лебедева и Шабельского были очень хороши К.А. Варламов и П.М. Свободин.
Спектакль в Александринском театре состоялся 31 января 1889 года и имел огромный успех. Публика устроила восторженную овацию присутствовавшему в театре Чехову и исполнителям пьесы.
Теперь до зрителей полностью дошел художественный замысел автора. Знаток и ценитель театрального искусства В.И. Немирович-Данченко не мог не почувствовать в пьесе того «вдохновенного соединения простой, живой, будничной правды с глубоким лиризмом», которое составляет пафос драматургии Чехова.
Драматург и переводчик М.И. Чайковский (брат композитора) после одного из первых спектаклей «Иванова» писал автору: «Я смотрел пьесу с интересом и вниманием неослабным... а в общем по окончании ее остался при этом же мнении, что это самое талантливое произведение из всех новых, какие я видел на Александринской сцене, и что в авторе ее сидит будущий великий драматург, который когда-нибудь скажет нечто великое»46.
В кабинете Чехова над рабочим столом можно увидеть фотографии трех участников спектакля 1889 года. Кроме уже упоминавшегося фотопортрета, В.Н. Давыдов изображен на групповой фотографии, снятой во время репетиции «Иванова» на сцене Александринского театра (артист стоит рядом с Чеховым, сидят А.С. Суворин и П.М. Свободин). Здесь же фотопортреты К.А. Варламова и П.М. Свободина.
Живость и доброту Варламова хорошо передает его портрет. В глазах артиста затаились искорки юмора. На фотографии четким, несколько размашистым почерком написано: «Дорогому Антону Павловичу Чехову от полюбившего его К. Варламова. Сентября 29, 1889-й г.».
Имя Константина Александровича Варламова вошло в историю русского театра. Варламова называли царем русского смеха. Вряд ли кто из русских актеров конца прошлого века обладал таким комическим даром, вряд ли у кого из деятелей русской сцены смешное было так тесно связано с чисто русской душевной теплотой, обаятельной простотой и детской непосредственностью.
Варламов создал огромную галерею сценических образов, среди которых особенно выделяются Осип («Ревизор»), Яичница («Женитьба»), Чичиков (инсценировка «Мертвых душ»), Сила Грознов («Правда хорошо, а счастье лучше» Островского) и др.
Рядом с портретом Варламова — фотография артиста Александринского театра П.М. Свободина, также с сердечной надписью: «Милому Антону Павловичу Чехову». Всмотримся в этот небольшой фотопортрет. В облике Свободина, каким мы его видим на фотографии, наряду с чем-то типично актерским чувствуется высокая интеллигентность, душевная чистота и глубоко затаенная грусть.
Если знакомство Чехова с Варламовым было эпизодическим, то со Свободиным писателя связывали самые дружественные отношения. Антон Павлович встречался с артистом в Петербурге, Свободин был желанным гостем Чехова в Москве, в Луке, а потом и в Мелихове. Только за три с половиной года артист написал Чехову 102 письма (письма Чехова к Свободину до сих пор не разысканы)47.
Писателя и артиста связывало и демократическое происхождение (оба были внуками крепостных), и любовь к театру, и литературные интересы. Даже в характерах Чехова и Свободина было нечто общее, и прежде всего органическое соединение юмора и лиризма. Свободин был одним из наиболее образованных русских артистов своего времени. Он хорошо знал историю русской и мировой литературы, выступал в печати как поэт и беллетрист.
Современники, в том числе и Чехов, ценили Свободина как художника большого диапазона, умевшего не только дать острую внешнюю характеристику персонажа, но и глубоко раскрыть его внутреннюю жизнь. С большим мастерством артист играл на сцене Аркашку Счастливцева («Лес») и Любима Торцова («Бедность не порок»), простака Оргона («Тартюф» Мольера) и Плюшкина (инсценировка «Мертвых душ»). Именно Свободину в спектакле Александринского театра Чехов предназначил роль графа Шабельского, в котором так неожиданно и причудливо соединяются драматическое и смешное.
С именем Свободина связан первый этап сценической истории новой пьесы Чехова, над которой драматург усиленно работал в 1889 году. Он сообщал Плещееву: «Пишу, можете себе представить, большую комедию-роман и уже накатал залпом 2½ акта... Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных; конец благополучный. Общий тон — сплошная лирика. Называется «Леший»»48.
В новой пьесе Чехов стремился еще ближе подойти к изображению обыденной жизни. Во время работы над «Лешим» он произнес ставшие знаменитыми слова: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни»49. Значение этого высказывания очень велико, оно как бы является ключом к пониманию важнейшей стороны чеховской драматургии.
Большой поклонник таланта Чехова, Свободин решил поставить новую пьесу Антона Павловича в свой бенефис на сцене Александринского театра. В начале октября 1889 года артист приехал на один день в Москву за рукописью «Лешего». До трех часов ночи затянулась беседа Чехова и Свободина о пьесе.
Артист сделал все от него зависящее, чтобы поставить «Лешего» на сцене. Вместе с членами своей семьи он переписывал пьесу, вел переговоры с дирекцией театра и сам читал ее на заседании литературно-театрального комитета. Однако комитет забраковал «Лешего» якобы за его «несценичность». При этом совершенно недвусмысленно Свободину дали понять, что постановка «Лешего» на сцене императорского театра может испортить отношения театра с членами царской фамилии.
Все же пьеса была поставлена, но не в Петербурге, а в Москве, на сцене недавно открытого частного театра Абрамовой (теперь здесь помещается Центральный детский театр). Премьера «Лешего» состоялась 29 декабря 1889 года, в дни рождественских праздников, и это сказалось на судьбе пьесы. Специфическая «праздничная» публика, пришедшая в театр для развлечения, не поняла серьезной пьесы, лишенной привычных для этой категории зрителей сценических эффектов. Пьеса не дошла и до некоторых друзей писателя. Недоброжелательно настроенная к Чехову часть зала по окончании спектакля устроила скандал — в зрительном зале поднялся неистовый рев, свистки, шиканье. Налицо был явный провал.
Только недавно узнавший радость большого успеха, Чехов впервые испытал горечь тяжелого поражения. Рассказывают, что после 29 декабря Антон Павлович на несколько дней исчез из дому. Свободин, также тяжело переживавший провал «Лешего», опасался, что Чехов совсем перестанет писать для театра. «В первое время после неуспеха письма его ко мне дышали таким спокойствием, из-за которого выглядывало чуть что не отчаяние»50, — говорил артист.
Известно, что Чехов не разрешил печатать пьесу и не любил вспоминать о ней. Впоследствии «Леший» послужил материалом для создания одного из самых совершенных творений чеховской драматургии — пьесы «Дядя Ваня».
П.М. Свободин, К.А. Варламов, А.Я. Глама́-Мещерская с большим успехом выступали и в одноактных пьесах Чехова, созданных во второй половине 80-х годов.
14 января 1887 года Антон Павлович сообщил одной из своих знакомых: «Я написал пьесу на 4-х четвертушках. Играться она будет 15—20 минут. Самая маленькая драма во всем мире. Играть в ней будет известный Давыдов, служащий теперь у Корша... Вообще маленькие вещи гораздо лучше писать, чем большие: претензий мало, а успех есть... что же еще нужно? Драму свою писал я 1 час и 5 минут»51.
19 февраля 1888 года пьеса «Лебединая песня» («Калхас») была поставлена на сцене театра Корша. В роли артиста Светловидова выступил В.Н. Давыдов. В миниатюре, почти лишенной внешнего сценического действия, Чехов показал глубокую внутреннюю драму уходящего из жизни одинокого старого человека, полного любви к вечно живому искусству.
Большое внимание уделял Чехов жанру короткой комической пьесы-шутки. В письмах того времени, в беседах с товарищами по литературе Антон Павлович не раз говорил о том, как нужно и важно для драматурга работать в этом жанре и как трудно написать хороший водевиль.
Еще в конце 1887 года, только что закончив пьесу «Иванов», Чехов вместе с И.Л. Леонтьевым-Щегловым замышляет написать одноактную шутку «Сила гипнотизма». В беседе с ним Антон Павлович импровизирует сюжет этой будущей — очень смешной — пьесы, замысел которой остался неосуществленным. В феврале 1888 года Чехов работает над новой пьесой-шуткой.
«...Чехов однажды, — рассказывает А.С. Лазарев-Грузинский, — поднялся с кресла, взял со стола тоненькую тетрадку и, стоя посреди комнаты, жестикулируя, меняя голос, прочел нам очень живую и веселую пьеску. Это был только что законченный им «Медведь». Читал Чехов мастерски... всю пьеску он прочел свободно, не задыхаясь, не спадая с голоса...»52
Антон Павлович вообще очень редко читал вслух свои произведения. Этот случай говорит о том, что писатель придавал большое значение своему, на первый взгляд, литературному пустяку и хотел проверить на слушателях «доходчивость» водевиля.
«Медведь» был впервые поставлен на сцене театра Корша 28 октября 1888 года. В роли помещика Смирнова выступил хороший комедийный артист Н.Н. Соловцов, впоследствии в течение многих лет руководивший одним из лучших русских провинциальных театров в Киеве. Роль молоденькой вдовушки Поповой сыграли Н.Д. Рыбчинская и А.Я. Глама́-Мещерская.
Вслед за «Медведем» Чехов написал одноактную шутку-водевиль «Предложение». Водевиль был поставлен в 1889 году в Московском частном театре Горевой, а в январе 1890 года — в Малом театре. В Петербурге пьеса шла на сцене Александринского театра. Здесь, по характеристике Чехова, «бесподобно» сыграл роль Ломова П.М. Свободин, а К.А. Варламов был блестящим Чубуковым. Восхищенный редким комическим талантом Варламова, драматург написал для него в 1889 году водевиль «Трагик поневоле».
Чехову удалось возродить к жизни казалось бы давно ушедший жанр. После бездарных пьесок с шаблонными ситуациями русская публика увидела подлинно художественные миниатюры. Вместо обычных водевильных персонажей, говоривших условным языком, на сцене появились живые люди. Их речь была естественной и красочной, а ситуации пьесы насыщены неподдельным комизмом.
«Медведь» и «Предложение» послужили лишь этапом на пути к созданию одного из наиболее совершенных образцов «малого жанра» в русской и мировой драматургии — пьесы «Свадьба». Она написана Чеховым осенью 1889 года. Прежний, в сущности безобидный, смех над водевильными персонажами перерастает здесь в сатирически острое осмеяние пошлости мещанской жизни,
В доме на Садовой-Кудринской родился драматург-новатор. Хотя многое в «Иванове» и «Лешем» еще несовершенно, все же в них предчувствуется облик будущего гениального драматурга. Эти пьесы имеют большое принципиальное значение, так как намечают новые пути в русской драматургии.
В «садово-кудринский» период творчества к Чехову впервые пришла слава. Растущая популярность, особенно на первых порах, доставляла писателю много беспокойства. Еще в начале 1887 года Чехов писал: «Рассказы мои читаются публично на вечерах, всюду, куда ни являюсь, на меня тычут пальцами, знакомства одолели меня своим изобилием и т. д., и т. д. ...Нет дня покойного, и каждую минуту чувствуешь себя, как на иголках»53.
В конце 1887 года произошел любопытный эпизод, наглядно свидетельствующий о росте известности Чехова. Во время приезда в Петербург Антон Павлович посетил редакцию журнала «Осколки». Редактор журнала Лейкин похвастался перед ним талантливым рассказом, присланным неизвестным начинающим автором. Чехов заинтересовался рукописью. Оказалось, это был один из его ранее напечатанных рассказов, подписанный другой фамилией. В.Г. Короленко, передавший в своих воспоминаниях этот эпизод, замечает: «Лучший признак известности: плагиат уже, очевидно, оценил новое дарование и тянулся к нему, как чужеядное растение»54.
Каждое новое произведение Чехова встречалось читателями с живым интересом. Расширялись личные связи и переписка писателя. Каждый день Чехов получал письма с лаконичным адресом: «Москва, Садовая-Кудринская, дом Корнеева» (в 1880-х годах дома в Москве обозначались не порядковыми номерами, как теперь, а фамилиями их владельцев). Писали известные и начинающие литераторы, редакторы, режиссеры, артисты, знакомые и друзья. На рабочем столе писателя до сих пор лежат длинные ножницы для вскрывания конвертов.
Письма читателей являются интереснейшими документами биографии писателя. Они наглядно показывают, какие надежды возлагали на Чехова передовые русские люди.
«Теперь ждут от других [писателей], — главным образом от Короленки и от Вас, и я жду вместе с другими, жадно читая вас, что вы оба напишете, — пишет О.Г. Галенковская 1 января 1889 года.
Помню, что когда вышла 3-я книжка «Северного вестника» за прошлый год, многие из моих знакомых спрашивали меня при встрече:
— Читали ли Вы «Степь» Чехова?
— Нет еще, а что?..
— Прочтите непременно, — прекрасная вещь, превосходная... Давно ничего подобного не было...
— Слышали Вы, — сообщали мне: — Гаршин накануне смерти весь день читал и перечитывал «Степь» и говорил: «Вот как надо писать»»55.
Студент из Киева рассказывает в письме о постановке «Иванова» артистами-любителями города Новоград-Волынска и о чрезвычайном успехе пьесы.
«Пишите. Таких, как Вы, теперь очень немного»56, — так заканчивалось одно письмо, отражавшее пожелание многих читателей.
В этот же период Чехова узнают и за пределами России. В 1889 году Антон Павлович получил письмо от чешского литератора Кирилла Мудрого из города Моравы с просьбой разрешить ему перевести рассказы из сборников, а также повесть «Степь». Интересно, что в Чехословакии переводы произведений Чехова появились уже с 1887—1888 года. В 1889 году Чехов получил также письмо из Берлина от немецкого переводчика Юргенсона.
Чехов, как правило, не сохранявший своих рукописей, бережно хранил все письма и, если его корреспонденты не ставили даты, карандашом обозначал год и месяц получения письма. Как вспоминает М.П. Чехова, каждое 1 января Антон Павлович аккуратно, по алфавиту раскладывал на своем рабочем столе письма, полученные за прошлый год. Потом он перевязывал стопки писем тонкой бечевкой или шнурком, накладывал на них сургучные печати и складывал в ящики стола.
За рабочим столом кабинета в доме Корнеева Чехов написал несколько сот писем (многие из них не сохранились). Некоторые из них являются замечательными, единственными в своем роде, образцами эпистолярного жанра.
Еще в 1888 году А.Н. Плещеев писал Чехову: «Ужасно я люблю получать от Вас письма. Не в комплимент Вам будь сказано — столько в них всегда меткого остроумия, так хороши все ваши характеристики и людей и вещей, что их читаешь как талантливые произведения»57.
Письма Чехова поражают широтой затрагиваемых тем, глубиной мысли, заразительным юмором, неожиданностью и меткостью сравнений. Они как бы раскрывают нам внутреннюю, скрытую от окружающих жизнь писателя, приближают к нам Чехова-человека.
Письма второй половины 80-х годов свидетельствуют о направлении идейно-нравственного формирования художника. Именно в это время Чехов произносит свои знаменитые слова о «выдавливании раба», вскрывающие процесс внутренней перестройки писателя.
Письма Чехова — важный источник для понимания его литературно-эстетических взглядов. В письме 1887 года дана знаменитая формулировка, освещающая творчество писателя-реалиста: «Художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Ее назначение — правда безусловная и честная... Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью»58.
Из писем Чехова вырисовывается образ гуманиста, полного любви к человеку и желания видеть его прекрасным и счастливым: «Мое святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником»59, — писал Антон Павлович Плещееву в 1888 году.
Любовь к человеку пронизывает не только литературную, но и врачебную деятельность Чехова. О второй профессии писателя напоминают ступка с пестиком Для приготовления лекарств и «Календарь для врачей». В списке врачей здесь назван А.П. Чехов и упомянут его адрес: Садовая-Кудринская улица, дом Корнеева. О Чехове-враче напоминает также и письменный прибор. Как рассказывает двоюродный брат Чехова А.А. Долженко, мраморный письменный прибор с двумя стеклянными чернильницами и бронзовой лошадью между ними был подарен Чехову его пациенткой и соседкой по дому в Головином переулке, на Сретенке. Антон Павлович вылечил ее в несколько дней и при этом категорически отказался принять гонорар от небогатой женщины. Все же, когда Чехова не было дома, пациентка поставила на подоконник его комнаты этот чернильный прибор и приложила записку с благодарностью.
«Пишу, пишу, немножко лечу, опять пишу»60. Эти слова из письма Чехова 1888 года дают нам представление о характере и ритме врачебной работы Антона Павловича. Даже в период самого напряженного творческого труда Чехов не оставлял медицинской практики. Интересно, что Антон Павлович упомянут в алфавитном списке московских врачей, зато в перечне писателей, опубликованном в Адрес-календаре Москвы на 1887 год, его имени нет!
Конечно, Чехову приходилось быть домашним врачом членов своей семьи, ездил он и по вызовам. Однако, по словам современника, «больше всего и чаще всего Чехов лечил бедных и бедствующих из литературной братии, различных газетных поэтов и романистов, которые шли к Антону, Антоше и Антону Павловичу так же просто, как ходят в бесплатную лечебницу для приходящих больных»61.
Порой медицинская практика брала у Чехова очень много душевных и физических сил, необходимых ему для литературной работы. Но по долгу врача и человека Антон Павлович всегда с предельным вниманием относился к своим пациентам. Характерно письмо М.П. Чехова от 5 апреля 1889 года: «Антоша в день два раза ездит навещать больного пациента, который живет так далеко, что на одни разъезды тратится 4 часа в день. Бедный, истомился весь и не успевает еще при этом как следует отдохнуть»62. И это был уже известный писатель, автор «Иванова», «Степи» и «Припадка»!
Медицинская практика отвечала глубокой внутренней потребности Чехова, давала большое моральное удовлетворение и непосредственно приближала писателя к людям.
Материалы кабинета Чехова напоминают еще об одной стороне повседневной жизни писателя — о его любви и интересе к книге. В кабинете довольно много книг, размещенных на открытых полках. Большая часть книг имела очень зачитанный вид. Объясняется это тем, что книги покупались главным образом на московском Сухаревском рынке, чаще всего при получении из редакции очередного гонорара.
В состав библиотеки вошло собрание книг близкого знакомого писателя, сотрудника юмористических журналов и газет Федора Федосеевича Попудогло. Чехов ценил Попудогло как «друга и приятеля», как благожелательного советчика и критика. После его смерти (1883 г.) Антон Павлович писал: «Для меня это незаменимая потеря... Он был старожил литературный и имел прекрасный литературный нюх, а такие люди дороги для нашего брата, начинающего. Как тать ночной, тайком, хаживал я к нему в Кудрино, и он изливал мне свою душу. Он симпатизировал мне»63. Таким образом, окрестности Садовой-Кудринской связаны с биографией Чехова еще на заре его литературной деятельности.
Стесненное материальное положение не позволяло Чехову в первые годы его писательской работы иметь сколько-нибудь значительное собрание книг, и только менее чем за год до переезда в дом Корнеева Антон Павлович писал одному из корреспондентов: «Я заказал себе полки и учиняю библиотеку»64.
Каков же был состав библиотеки писателя к концу 80-х годов?
Прежде всего, сюда входили книги самого Чехова, а также альманахи, сборники, журналы, где были помещены его произведения (например, альманах «Будильник» за 1882 год, альманах «Стрекоза» за 1884 год, сборник «Памяти Гаршина» 1889 года, комплекты юмористических журналов, «Северного вестника»).
В библиотеке можно было увидеть книги, которые послужили источником для некоторых произведений писателя. На произведение А. Доде «Жены артистов» Чехов написал в 1882 году пародию. Из «Записок мелкотравчатого» Дрианского писатель взял охотничьи термины для пьесы «Предложение». Старинным толкователем морской терминологии Чехов пользовался, создавая образ Ревунова-Караулова в пьесе «Свадьба».
Очень широко представленные в библиотеке книги писателей-современников (многие из них с дарственными надписями авторов) наглядно рассказывают о литературных связях Чехова. Здесь книги Д.В. Григоровича, А.Н. Плещеева, В.Г. Короленко, Я.П. Полонского, Н.С. Лескова, Н.А. Лейкина, Л.И. Пальмина, К.С. Баранцевича, С.Н. Атавы, И.Ф. Горбунова, Л.Н. Трефолева, А.И. Сумбатова-Южина, И.Л. Леонтьева-Щеглова и многих других.
Большое место в библиотеке занимали издания классиков русской и мировой литературы — А.С. Пушкина, С.Т. Аксакова, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, Л.Н. Толстого, В. Шекспира, И.-В. Гете и других.
Были в библиотеке и книги по медицине, «приобретенные, в основном, в период ученья в университете. Некоторые из них имели надпись: «Студент А.П. Чехов» или «Антон Чехов». Таковы, например, университетские курсы анатомии Генцмана и Гиртля, руководство по ларингологии Никитина. Чехов высоко ценил великого русского врача Г.А. Захарьина. В библиотеке была книга Захарьина «Клинические лекции», о которой Антон Павлович упоминает в одном из писем 1889 года. Среди книг, послуживших источником для незаконченной научной работы Чехова по истории медицины в России, интересны: Полное собрание русских летописей, т. 1 (1846 г.), «Русские народные пословицы и поговорки» Снегирева (1848 г.).
На книжных полках в кабинете лежат отдельные номера и комплекты периодических изданий 80-х годов прошлого века. Кроме тех изданий, в которых сотрудничал сам писатель, здесь имеется журнал «Русская старина» и «Исторический вестник».
Чехов в шутку называл свое собрание книг «публичной библиотекой», потому что ими широко пользовались друзья и знакомые, к сожалению, далеко не всегда аккуратно возвращавшие книги. «Привожу в порядок свою библиотеку и даю себе слово впредь никому не давать читать своих книг. Масса разокрадена»65, — возмущался писатель.
Чехов предполагал подарить свою библиотеку землякам-таганрожцам. «После своей смерти, — писал он, — т. е. лет через 70—80, я жертвую свою библиотеку Таганрогу, где родился и учился»66. Однако уже в апреле 1890 года, перед отъездом на Сахалин, Антон Павлович выслал в Таганрогскую городскую библиотеку несколько собственных книг и пьесу Л.Н. Толстого «Власть тьмы» с автографом автора.
Как известно, Антон Павлович очень ценил творчество великого русского писателя, с которым он лично познакомился в 1895 году. Высокую оценку дал Чехов и пьесе «Власть тьмы», выпущенной издательством «Посредник» в небывалом для того времени тираже — несколько сот тысяч экземпляров.
«Нельзя забыть, какое ошеломляющее впечатление произвела на нас маленькая книжечка — народное издание «Власти тьмы». Без преувеличения можно сказать, что я дрожал от художественного восторга, от изумительной обрисовки образов и богатейшего языка»67, — вспоминал В.И. Немирович-Данченко.
С этой небольшой книжки началась забота Чехова о библиотеке родного города, продолжавшаяся до конца жизни.
Антон Павлович выписывал несколько газет и всегда внимательно их читал. Газеты держали писателя в курсе жизни Москвы и России. На их страницах он читал рецензии о своих книгах и пьесах. Кроме того, в свое время газетная хроника была источником сюжетов для ряда рассказов и фельетонов Чехова. И характерно, что, уезжая куда-нибудь из Москвы, Антон Павлович просил сохранять полученные без него газеты.
В кабинете, между книжных полок, висит несколько портретов и пейзажей. В центре, над диваном — большой овальный портрет девочки, работы брата писателя Николая Павловича. Художнику удалось передать обаятельный образ девочки, ее жизнерадостность, непосредственность, душевную чистоту.
Это Аня Маевская, дочь знакомого Чеховых по городу Воскресенску (ныне Истра), где семья писателя проводила лето в 1882—1884 годах. Здесь Антон Павлович познакомился с командиром артиллерийской батареи Б.И. Маевским, образованным, общительным человеком, вокруг которого группировалась местная интеллигенция. Писатель подружился с детьми полковника Маевского. Как утверждает М.П. Чехов, они явились прототипами персонажей рассказа «Детвора» (1886 г.), очень понравившегося Л.Н. Толстому. Знакомство же с Б.И. Маевским и военной средой в Воскресенске помогло впоследствии драматургу при создании пьесы «Три сестры».
Другая работа Николая Павловича, с подписью и датой (1880 г.), — портрет мальчика из «простонародья», как тогда говорили. Несмотря на то, что мальчик принаряжен — он в большом картузе и чистой рубахе, он напоминает нам крестьянских ребят, героев рассказов Чехова «Ванька» и «Беглец». В кабинете Чехова имеется одна из немногих работ Николая Павловича — пейзажиста — вид усадьбы Бабкино.
Юмористические журналы, лежавшие на книжных полках в кабинете А.П. Чехова, хранили множество рисунков Николая Павловича, полных наблюдательности и заразительного веселья. Николай Чехов был превосходным рисовальщиком, мастером уверенной и точной линии. Он тонко чувствовал цвет и умел правдиво передать его.
Юморист по натуре, Н.П. Чехов создавал свои сложные композиции для журналов «Будильник», «Осколки», «Зритель», «Свет и тени» с виртуозной легкостью и без особых, казалось, усилий. Особенно он любил изображать толпу. Художника захватывало ее движение, красочность, многоликость. Москва 80-х годов прошлого века оживает в выразительных рисунках Николая Чехова. Вот наполненный нарядной толпой Кузнецкий мост. Картина московской предпраздничной суеты изображена художником на листе «Дешевая распродажа». Целая галерея типов москвичей проходит перед нами на большом рисунке «Гулянье в Сокольниках». Особенно близка была Н.П. Чехову стихия праздника, театрального зрелища, поэтому к числу его лучших композиций относятся рисунки «Татьянин день», «Салон де Варьете», «Концерт в Благородном собрании».
Несмотря на смешные преувеличения, образы, созданные художником, обладают внутренней правдивостью и убедительностью. Многие из рисунков по своим темам и по творческой манере воспринимаются как иллюстрации к произведениям А.П. Чехова, хотя и не являются ими. Изумительным юмором отличается лист «Свадебный сезон» (1881 г.), где писатель и художник целиком сливаются, дополняя друг друга.
Н.П. Чехов создал первые художественные портреты своего брата и явился первым иллюстратором его произведений. В острой пародийной манере он иллюстрировал рассказы Антона Павловича, вошедшие в сборник 1883 года, издание которого не было завершено. В 1887 году художник нарисовал обложку для сборника рассказов «Невинные речи».
«Хороший, сильный, русский талант»68 Николая Павловича отличается художественной зрелостью и широтой диапазона. Писатель высоко ценил работы брата и, как вспоминает М.П. Чехова, не раз говорил: «Эх, если бы мне талант Николая».
В кабинете имеются работы одного из близких товарищей Николая Павловича по Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества, друга писателя — И.И. Левитана. Слева от портрета Ани Маевской — пейзаж И.И. Левитана «Река Истра». Художник изобразил вид на реку с берега, на котором была расположена усадьба Бабкино. На переднем плане, между зеленых берегов, уютно течет неширокая река. Сзади — луга и поля. Темнеет полоса леса.
Чехов много раз видел этот простой и трогательный среднерусский пейзаж. Антон Павлович гулял возле реки, купался в ее прохладной воде, удил рыбу, ходил на охоту в лес вместе с Левитаном.
Чехов очень любил это полотно. Артистка К.А. Каратыгина, побывавшая в доме на Садовой-Кудринской в 1889 году, рассказывала в своих воспоминаниях, что писатель «все подводил меня к картине Левитана, сделал из рук трубочку и любуется: «Посмотрите, посмотрите, какая красота!»»69.
Второй этюд И.И. Левитана — «Дуб и березка», подаренный Чехову еще в 1884 году, висит над письменным столом. Художник изобразил зеленую чащу леса и на фоне ее — могучий темный ствол старого дуба, к которому прильнула нежная, тонкая березка. Это маленькое полотно ассоциируется с прекрасным рассказом Чехова «На пути», к которому взят эпиграф из Лермонтова:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана...
Над столом писателя висит фотография художника с надписью: «Милому А. Чехову. И. Левитан. 1887 г.». Все, кто знал художника, восхищались его прекрасным, благородным лицом с глубокими, выразительными, умными глазами. К сожалению, фотопортрет мало передает душевную красоту Левитана, но он дорог нам, как память о дружеских отношениях великих современников.
Еще в середине 70-х годов Левитан познакомился с Н.П. Чеховым и через него вошел в семью Чеховых, горячо его полюбившую. Дружба с писателем особенно окрепла в Бабкине и в годы жизни Чехова в доме на Садовой-Кудринской. Левитан, живший тогда недалеко от Чехова на Тверской улице, возле Английского клуба, часто бывал в доме Корнеева.
Левитан любил Чехова как человека и писателя и восхищался удивительным мастерством его описаний природы. Он писал Антону Павловичу: «...Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня как пейзажист... Пейзажи в них — это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны»70.
Левитан, как и Чехов, родился в 1860 году. В 80-х годах это был молодой, многообещающий художник, не создавший еще своих наиболее известных произведений, таких, как «Владимирка», «У омута», «Вечерний звон», «Над вечным покоем», «Март». Чехов один из первых оценил огромное самобытное дарование пейзажиста и в 1886 году с радостью отмечал: «Талант его растет не по дням, а по часам»71. Антон Павлович следил за творческим ростом художника, бывал в его мастерской, посещал выставки, где экспонировались его полотна, и в 1895 году подытожил свое отношение к Левитану словами: «Это лучший русский пейзажист»72.
В пейзажах И.И. Левитана, находящихся в кабинете Чехова, уже намечается главное, что характерно для его творчества, — любовь к русской природе, стремление увидеть прекрасное в обыденном, простота и правда. Зрелые полотна великого поэта русской природы, как и произведения Чехова, поражают нас стремлением через пейзаж передать свое отношение к миру, утвердить высокий творческий смысл жизни.
Об одном из наиболее значительных и волнующих эпизодов биографии писателя напоминает находящаяся на письменном столе фотография Чайковского. Чехов встретился с великим русским композитором в 1889 году. Чайковский в то время создал почти все свои прославленные сочинения и стоял на рубеже нового этапа творческого пути: пройдет немного времени, и будут написаны «Пиковая дама» и последняя, Шестая патетическая, симфония.
Фотопортрет хорошо передает облик композитора — его творческую сосредоточенность, суровое вдохновение, напряженную мысль. На лице Чайковского точно лежит отблеск пережитых душевных гроз и бурь. На фотографии — четкая надпись «А.П. Чехову от пламенного почитателя. 14 октября 1889 г.».
Историки русского искусства часто называют рядом имена Чехова, Чайковского и Левитана. Характерно, что еще до личного знакомства писатель и композитор испытывали глубокую симпатию друг к другу. Особенно возрос интерес Чехова к произведениям Чайковского в Бабкине, где на музыкальных вечерах у хозяев усадьбы Киселевых исполнялись фортепьянные вещи и романсы композитора. В увлекательных рассказах М.В. Киселевой, в молодости хорошо знавшей Чайковского, оживал образ творца «Евгения Онегина».
«...Я ужасно люблю его музыку, особенно «Онегина»73, — сознавался Чехов. Сестра писателя Мария Павловна рассказывала об одном характерном эпизоде, подтверждающем эти слова. Как-то, войдя в гостиную дома Корнеева, Мария Павловна увидела необычную картину: А.П. Чехов, не игравший ни на каких музыкальных инструментах, наигрывал одним пальцем на пианино начало одной из симфоний Чайковского.
Чайковский впервые узнал Чехова только в 1887 году, когда прочел его рассказ «Миряне» (позднее получивший заглавие «Письмо»). Восхищенный этим произведением, композитор написал его автору письмо, к сожалению, не дошедшее до Антона Павловича. Личное знакомство Чехова и Чайковского состоялось в конце 1888 года в Петербурге, у брата композитора Модеста Ильича.
В письмах 1889 года к жене драматурга Ю.П. Шпажинской Чайковский дает высокую оценку творчества Чехова. Он называет Антона Павловича «новым большим русским талантом» и считает его «будущим столпом нашей словесности»74.
После первой встречи с Чайковским у Чехова возникла мысль посвятить композитору новую книгу своих рассказов. В ответ на письмо Антона Павловича с просьбой разрешить это посвящение, композитор 14 октября 1889 года запросто пришел в дом на Садовой-Кудринской, как он сам говорил, «с благодарностью». М.П. Чехова вспоминает, что «Антон Павлович был счастлив», увидев у себя любимого композитора.
Свидетель встречи — младший брат писателя Михаил Павлович — так рассказывает об этом большом дне в жизни Чехова: «Они [Чехов и Чайковский] разговаривали о музыке и о литературе. Я помню, как оба они обсуждали содержание будущего либретто для оперы «Бэла», которую собирался сочинять Чайковский. Он хотел, чтобы это либретто написал для него по Лермонтову брат Антон. Бэла — сопрано, Печорин — баритон, Максим Максимыч — тенор, Казбич — бас.
— Только, знаете ли, Антон Павлович, — сказал Чайковский, — чтобы не было процессий с маршами. Откровенно говоря, не люблю маршей.
Он ушел от нас, — и то обаяние, которое мы уже испытывали от него на себе, от этого посещения стало еще больше»75.
В тот же день Чехов послал композитору короткое, очень сердечное письмо:
«Очень, очень тронут, дорогой Петр Ильич, и бесконечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию, и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне.
Вы забыли у меня портсигар. Посылаю Вам его. Трех папирос в нем не хватает: их выкурили виолончелист, флейтист и педагог.
Благодарю Вас еще раз и позвольте пребыть сердечно преданным»76.
На фотографии Антон Павлович написал: «Петру Ильичу Чайковскому на память о сердечно преданном и благодарном почитателе Чехове», а на книге: «Петру Ильичу Чайковскому от будущего либреттиста».
Через несколько дней Чехов был тронут новым знаком внимания Чайковского: композитор прислал ему билет на цикл Симфонических Концертов Русского музыкального общества в сезон 1889/90 года. Сам Чайковский принимал ближайшее участие в подготовке этого цикла концертов, исключительно интересного по составу дирижеров (Чайковский, А. Рубинштейн, Римский-Корсаков, Аренский, Направник, Дворжак и другие). С этим дорогим подарком композитора произошел неожиданный казус — он был потерян. Билет долго и безуспешно разыскивали все домашние Чехова, пока, наконец, не обнаружили его в печке, среди сора, куда его нечаянно выбросили при уборке кабинета.
Чехов с особенной тщательностью работал над подготовкой книги, посвященной Чайковскому. Некоторые произведения он подверг основательной правке, а кое-что написал заново. В сборник, названный «Хмурые люди», вошли рассказы «Почта», «Неприятность», «Володя», «Княгиня», «Беда», «Спать хочется», «Холодная кровь», «Припадок», «Шампанское» и повесть «Скучная история».
Сообщая о скором выходе сборника Модесту Ильичу Чайковскому, Антон Павлович писал: «Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, — до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. (Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое.) Я давно уже таил в себе дерзкую мечту — посвятить ему что-нибудь. Это посвящение, думал я, было бы частичным, минимальным выражением той громадной критики, которую я, писака, составил о его великолепном таланте и какой, по своей музыкальной бездарности, не умею изложить на бумаге»77.
Творчество Чехова и Чайковского отмечено чертами внутренней близости. В их произведениях, глубоко русских по национальному колориту, в неповторимо яркой, индивидуальной форме выразились вдохновенный лиризм, удивительная сердечность и мужественный пафос преодоления скорби. Писателя и композитора сближало и отношение к труду, как главному делу жизни, страстная любовь к родине, обаятельная искренность и простота.
Помимо Левитана и Чайковского, кабинет Чехова видел многих других современников писателя.
Над письменным столом А.П. Чехова висит фотография архитектора Франца Осиповича Шехтеля с надписью: «Хорошему другу Антону Павловичу Чехову. 7 сентября 1886 г.».
Шехтель был одним из наиболее давних московских знакомых писателя. Как и Левитан, он вместе с Н.П. Чеховым учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Познакомившись с семьей Чеховых, он скоро стал здесь своим человеком. Его любили за простоту, находчивость, веселый, общительный характер.
«Шехтель часто приходил к нам в 1877 году, когда мы были особенно бедны, — рассказывает М.П. Чехов, — и стоило только нашей матери пожаловаться, что у нее нет дров, как он и его товарищ Хелиус уже приносили ей под мышками по паре здоровенных поленьев, украденных ими где-то из чужого штабеля по пути»78.
В начале 80-х годов, одновременно с А.П. Чеховым, Шехтель сотрудничал в юмористических журналах, помещая в них свои рисунки. Он выступал и как театральный художник, оформляя красочные спектакли-феерии в популярном тогда театре Лентовского. Шехтель сделал обложку к сборнику «Пестрые рассказы», очень нравившуюся Чехову. Уже в 80-х годах Шехтель считался крупным архитектором, а в 1902 году ему было присвоено звание академика архитектуры. По проектам Шехтеля в Москве построено много зданий и, в частности, Ярославский вокзал и дом на Малой Никитской (ныне улица Качалова), где в 1930-х годах жил А.М. Горький. Шехтелю принадлежит также оформление зрительного зала и фойе Московского Художественного театра.
Чехов не раз лечил Шехтеля. «Мой приятель и пациент»79, — так определял Антон Павлович свое отношение к этому разносторонне талантливому человеку.
Бывал у Чехова на Садовой-Кудринской и известный всей Москве «король репортеров», поэт и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский, похожий на запорожца с картины Репина.
«Ты — курьерский поезд. Остановка — пять минут. Буфет», — так, по словам Гиляровского, говорил о нем Чехов. «Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра — едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны...»80
За свою, тогда еще не очень большую жизнь Гиляровский переменил множество профессий. Он был бурлаком, грузчиком, объездчиком лошадей, рабочим белильного завода, актером, участвовал в русско-турецкой войне 1875—1877 годов. Все, за что ни брался Гиляровский, он делал широко и талантливо, с настоящим русским размахом.
«Гиляй», как по-приятельски называл его Чехов, приносил с собой в дом на Садовой-Кудринской неисчерпаемую энергию, бодрость, остроумие, поток самых свежих московских новостей. И Антону Павловичу было интересно проводить время с этим своеобразным человеком, слушать его увлекательные рассказы, говорить о степи, которую оба страстно, каждый по-своему любили.
Одним из наиболее милых для Чехова гостей был писатель Иван Леонтьевич Леонтьев-Щеглов, автор талантливых повестей и рассказов и имевшей большой успех комедии «В горах Кавказа». Антон Павлович с товарищеским расположением и нежностью относился к этому доброму, сердечному человеку и всячески направлял его незаурядное дарование юмориста.
Часто навещал Чехова его пациент и приятель, сотрудник журнала «Осколки» Лиодор Иванович Пальмин. В одном из своих писем Антон Павлович рисует своеобразную фигуру поэта-юмориста: «Пальмин был у меня... Живет не по-людски, витает в эмпиреях,... Штаны вечно расстегнуты, галстук на затылке... Был у меня с двумя собаками, которые бегали по комнатам и жалобно выли...»81 Чехов очень любил беседовать с этим даровитым поэтом.
Приезжая в Москву, гостил у Чехова редактор журнала «Осколки» Николай Александрович Лейкин — приземистый, широкоплечий, тучный человек, более похожий на купца, чем на литератора. В 1882—1887 годах Антон Павлович напечатал в «Осколках» более трехсот произведений. Затем сотрудничество Чехова в «Осколках» почти прекратилось, значительно реже и случайнее стали его встречи с Лейкиным.
«На письменном столе Чехова вечно лежали чужие рассказы, он исправлял их, рассылая в те издания, где сам работал, даже в те, где сам не работал... давал советы начинающим авторам, если видел в них хотя тень дарования; хлопотал об издании книг тех беллетристов, у которых уже успели накопиться материалы для книг»82, — так вспоминал о Чехове один из его литературных питомцев. В доме Корнеева началась работа Антона Павловича с молодыми писателями, продолжавшаяся и впоследствии.
«Чехов был одним из самых отзывчивых людей, которых я встречал в своей жизни, — рассказывал А.С. Лазарев-Грузинский. — ...Услышав о чьем-нибудь горе, о чьей-либо неудаче, Чехов первым делом считал нужным спросить: — А нельзя ли помочь чем-нибудь? Необычайно трогательна и характерна фраза Чехова на тему о том, что на каждую просьбу нужно отозваться, и если нельзя дать того, что просят, в полной мере, то нужно дать хоть половину, хоть четверть, но дать непременно. Эту отзывчивость Чехов пронес чрез всю свою жизнь, как драгоценное вино, не расплескав, не утратив ни капли»83.
Сам Лазарев-Грузинский — характерный пример молодого писателя, ставшего на ноги в литературе с помощью Чехова. Преподаватель рисования, черчения и чистописания в захолустной Киржачской учительской семинарии, он время от времени печатался в юмористических журналах. Антон Павлович обратил внимание на его рассказы и пригласил к себе.
1 января 1887 года Лазарев-Грузинский впервые вошел в кабинет Чехова, ставший для него своего рода литературным университетом. Молодой провинциальный писатель с волнением шел к своему известному московскому коллеге; как его примут? С первых же минут встречи Лазарев-Грузинский был поражен простотой и приветливостью Чехова. На другой день он в письме поделился с товарищем своими впечатлениями: «— А, здравствуйте, батенька... Давно хотелось познакомиться... Садитесь, — так встретил меня Чехов... То, что я учитель семинарии, на него, Чехова, никакого впечатления не произвело. Он знает меня по моим статейкам — вот и все. Он дал мне несколько дельных и умных советов относительно писания, взял с меня обещание непременно приходить еще...»84
Через много лет, вспоминая об этой первой встрече с писателем, Лазарев-Грузинский рассказывал, что в течение длинного зимнего вечера он не раз поднимался и начинал прощаться, но Чехов удерживал его и говорил: ««Ну, что там! Садитесь. Ни Вы, ни я работать сегодня не будем... Потолкуем!» — Потолкуем! Это был магнит, который при дальнейшем знакомстве неизменно притягивал меня к одному из больших и мягких кресел чеховского кабинета»85.
Возвратившись домой, молодой литератор стал припоминать беседу с Чеховым, улыбку и смех Антона Павловича и не мог заснуть до утра. Знакомство с Чеховым вошло в его жизнь как большое и радостное событие.
Антон Павлович принял самое деятельное участие в литературных делах нового знакомого. Он редактировал и исправлял его произведения, помог печататься в газете, оказал содействие в издании первой книги. И, наконец, что не менее важно, в беседах и письмах Чехов давал ему ценные советы.
По выражению Лазарева-Грузинского, для него «целым откровением» было замечание писателя о художественной детали как средстве обрисовки целого: «Для того, чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно говорить о ее жалком, несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме».
На собственном опыте молодой писатель узнал справедливость чеховского положения: «Искусство писать состоит собственно не в искусстве писать, а в искусстве... вычеркивать плохо написанное».
В письме к Лазареву-Грузинскому Чехов впервые сформулировал свою знаменитую мысль: «Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него»86.
Много подобных, поистине драгоценных указаний Чехова щедро рассыпано в письмах и к другим начинающим писателям.
К Чехову тянулись литераторы из народных «низов». В его кабинете можно было встретить портного по профессии И.А. Белоусова, поэта и переводчика Т.Г. Шевченко. Здесь бывал голодный «мальчик» из портновской мастерской Р. Менделевич, обративший внимание писателя своими стихами, напечатанными в московских газетах. Сюда пришел бывший петербургский букинист, литератор-бродяга Н.И. Свешников, страдавший запоем. Во время приступов болезни Свешников пропивал все, что у него было, и попадал в мрачные трущобы, населенные ворами и босяками. Полиция не раз отправляла его по этапу на родину, в Углич, где у Свешникова не было ни родных, ни близких. Не имевший ни копейки, бесприютный человек поселялся в городской ночлежке, прозванной ее обитателями «Батумом». В стенах этого ночлежного дома бродяга описал свою безотрадную жизнь.
В декабре 1888 года Чехов получил письмо из «Батума», а в апреле 1889 года в кабинете писателя появился человек в лохмотьях, с ясными, умными глазами. Перед писателем точно ожил герой рассказа «Мечты», написанного за несколько лет до того. Бродяга зашел к Чехову по дороге из Углича в Петербург, где он собирался заняться своей прежней работой. По словам Свешникова, Чехов принял его «более чем ласково», обещал помочь в литературных делах и дал денег на дорогу.
За несколько месяцев до этой встречи один из петербургских знакомых писал Чехову: «На Вас я сильно рассчитывал, что при Вашем большом таланте Вы широко можете воспользоваться Свешниковым, как очень интересным типом... Я шел в своем воображении далеко: я думал, что Вы воспользуетесь Свешниковым, как Виргилием, [чтобы] вместе с ним осмотреть, вероятно, совершенно оригинальный «ад» бедности и несчастья, каким должен быть угличский «Батум»...»87
Увлеченный другими литературными замыслами, Антон Павлович не смог поехать в Углич, но надо полагать, что знакомство с обитателем ночлежки и его автобиографией привлекло внимание писателя к миру «пропащих людей». Оно вместе с другими факторами могло повлиять и на решение предпринять поездку на Сахалин. Ровно через год, в апреле 1890 года, Чехов отправился в далекое путешествие, чтобы воочию увидеть этот «ад бедности и несчастья» и рассказать о нем людям.
Воспитание начинающих писателей было своеобразной формой общественной работы Чехова. Сфера общественной деятельности Чехова расширялась. В апреле 1889 года Антон Павлович был избран членом комитета Общества русских драматических писателей и композиторов, созданного в 70-х годах по инициативе А.Н. Островского. Антон Павлович участвовал в комиссии по пересмотру устава Грибоедовской премии, присуждаемой за лучшие драматические произведения. Как член старейшего в России Общества любителей российской словесности Чехов принимал активное участие в сборе средств на сооружение памятника Н.В. Гоголю в Москве. На подписном листе, переданном Антоном Павловичем в правление Общества, — фамилии многих друзей и знакомых писателя.
«24 декабря [1889 г.] я праздную 10-летний юбилей своей литературной деятельности»88, — писал Чехов. Писатель смог подвести итоги первого большого этапа своего творческого пути. За короткий срок было сделано очень много, особенно за вторую половину 80-х годов, когда Чехов жил в доме Корнеева.
Материалы чеховского кабинета напоминают нам о стремительном творческом росте, о самоотверженном и вдохновенном труде писателя, о близких ему людях, о деятелях русской литературы и искусства, бывавших в доме на Садовой-Кудринской.
Другие комнаты дома Чехова позволяют нам еще полнее представить обстановку, в которой жил писатель.
Примечания
1. Здесь память несколько изменила Короленко: глаза у Чехова были темно-карие.
2. В.Г. Короленко. Антон Павлович Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 99—100.
3. А. Грузинский. Встречи с Чеховым. «Биржевые ведомости», 1 июля 1909 г.
4. И.Л. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 148.
5. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 4 мая 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 355.
6. А.П. Чехов. Письмо к Н.А. Лейкину, 22—24 ноября 1886 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 245.
7. А.С. Лазарев-Грузинский. Письмо к Н.М. Ежову, 9—10 марта 1887 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
8. А.П. Чехов. Письмо к М.Е. Чехову, 18 января 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 267.
9. А.П. Чехов. Письмо к Г.М. Чехову, 9 февраля 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 38.
10. А.П. Чехов. Письмо к И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 14 сентября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 166.
11. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 6 октября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 409.
12. П.М. Свободин. Письмо к А.П. Чехову, 29 сентября 1889 г. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
13. А. Грузинский. Встречи с Чеховым. «Биржевые ведомости», 1 июля 1909 г.
14. А. Грузинский. У Антона Павловича Чехова. «Южный край», 11 июня 1904 г.
15. Н. Ежов. В гостях у Чехова. «Исторический вестник», 1915, январь, стр. 113.
16. В.Г. Короленко. Антон Павлович Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 101—102.
17. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, 29 октября 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 385.
18. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 31 марта 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 64.
19. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 8 апреля 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 337.
20. Ал.П. Чехов. Письмо к А.П. Чехову, 14—16 января 1887 г. «Письма Александра Павловича Чехова к его брату Антону Павловичу». М., 1939, стр. 145.
21. Д.В. Григорович. Письмо к А.П. Чехову, 30 декабря 1887 г. «Слово», сборник второй. М., 1914, стр. 207, 210.
22. И.Л. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 168.
23. Р. Менделевич. Клочки воспоминаний. Газета «Раннее утро», 2 июля 1914 г., № 151.
24. А.Н. Плещеев. Письмо к А.П. Чехову, 8 февраля 1888 г. Сборник «Слово», 1914, стр. 238.
25. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М.—Л., 1933, стр. 195—196.
26. А.П. Чехов. Письмо к В.Г. Короленко, 17 октября 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 375—376.
27. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 5 февраля 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 32.
28. А.П. Чехов. Письмо к В.Г. Короленко, 9 января 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 12.
29. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 9 апреля 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 79.
30. И.С. Тургенев. [О стихотворениях Я.П. Полонского]. Письмо к редактору «С.-Петербургских ведомостей». Собрание сочинений. М., 1956, т. XI, стр. 197.
31. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 10 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 187.
32. А.П. Чехов. Письмо к Д.В. Григоровичу, 9 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 182.
33. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 27 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 209.
34. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Лазареву-Грузинскому, 20 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 201.
35. А.Н. Плещеев. Письмо к А.П. Чехову, 27 сентября 1889 г. А.П. Чехов. Полное собрание сочинений, т. 7, стр. 560.
36. В.Г. Короленко. Антон Павлович Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 104.
37. О В.Н. Давыдове — см. ниже. И.П. Киселевский — в 1880-х годах видный артист театра Корша. В пьесе «Иванов» играл роль графа Шабельского. Чехов, возлагавший надежды на этого талантливого артиста, был недоволен его исполнением.
38. Н.М. Ежов. Юмористы 80-х годов прошлого столетия. Центральный государственный архив литературы и искусства.
39. А. Брянский. В.Н. Давыдов. Л.—М., 1939, стр. 51.
40. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, 24 ноября 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 395.
41. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, 20 ноября 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 393.
42. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, 24 ноября 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13 стр. 394—395.
43. А.П. Чехов. Письмо к В.Н. Давыдову, 1 декабря 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 400.
44. Ю.М. Юрьев. Записки, Л.—М., 1948, стр. 83.
45. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 13 января 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 296.
46. М.И. Чайковский. Письмо к А.П. Чехову, 7 февраля 1889 г. Записки отдела рукописей Библиотеки имени В.И. Ленина, вып. 8. М., 1941, стр. 73.
47. В 1892 г. П.М. Свободин скоропостижно скончался на сцене Александринского театра во время спектакля «Шутники» Островского, где артист играл роль Оброшенова.
48. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 30 сентября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 407.
49. Арс. Г. Из воспоминаний об А.П. Чехове. «Театр и искусство», 1904, № 28.
50. П.М. Свободин. Письмо к А.С. Суворину, 12 ноября 1889 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
51. А.П. Чехов. Письмо к М.В. Киселевой, 14 января 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 264—265.
52. А.С. Лазарев-Грузинский. А.П. Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 125.
53. А.П. Чехов. Письмо к М.Е. Чехову, 18 января 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 267—268.
54. В.Г. Короленко. Антон Павлович Чехов. Сборник «А.П. Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 102.
55. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
56. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
57. А.Н. Плещеев. Письмо к А.П. Чехову, 15 июня 1888 г. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
58. А.П. Чехов. Письмо к М.В. Киселевой, 14 января 1887 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 262—263.
59. А.П. Чехов. Письмо к А.Н. Плещееву, 4 октября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 177.
60. А.П. Чехов. Письмо к Е.М. Линтваревой, 23 ноября 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 238.
61. А. Грузинский. О Чехове. «Русская Правда», 11 июля 1904 г.
62. М.П. Чехов. Письмо к Г.М. Чехову, 5 апреля 1889 г. Рукописный отдел Государственного литературного музея.
63. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, между 15 и 20 октября 1883 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 79.
64. А.П. Чехов. Письмо к Н.А. Лейкину, 20 октября 1885 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 148.
65. А.П. Чехов. Письмо к Н.А. Лейкину, 23 апреля 1888 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 93.
66. Там же, стр. 94.
67. В.И. Немирович-Данченко. Из прошлого. М., 1938, стр. 275.
68. А.П. Чехов. Письмо к Ал.П. Чехову, 20-е числа февраля 1883 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 47.
69. К.А. Каратыгина. Воспоминания об А.П. Чехове. Рукописный отдел Пушкинского дома Академии наук СССР.
70. И.И. Левитан. Письмо к А.П. Чехову, июнь 1891 г. Сборник «И.И. Левитан. Письма. Воспоминания. Документы». М., 1956, стр. 37.
71. А.П. Чехов. Письмо к Е.К. Сахаровой, 28 июля 1886 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 224.
72. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 19 января 1895 г. Полное собрание сочинений, т. 16, стр. 206.
73. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 15 октября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 415.
74. П.И. Чайковский. Письмо к Ю.П. Шпажинской, 2 июня 1889 г. «П.И. Чайковский. С.И. Танеев. Письма». М., 1951, стр. 351.
75. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М.—Л., 1933, стр. 135.
Замысел оперы «Бэла» оказался неосуществленным. Чехов вскоре уехал на Сахалин, а Чайковский увлекся другими сочинениями (оперы «Пиковая дама» и «Иоланта», Шестая симфония).
76. А.П. Чехов. Письмо к П.И. Чайковскому, 14 октября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 414.
«Виолончелист, флейтист и педагог» — это, очевидно, знакомые Чехова М.Р. Семашко, А.И. Иваненко и брат писателя Иван Павлович.
77. А.П. Чехов. Письмо к М.И. Чайковскому, 16 марта 1890 г. Полное собрание сочинений, т. 15, стр. 36—37.
78. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. М.—Л., 1933, стр. 247.
79. А.П. Чехов. Письмо к Н.А. Лейкину, 28 января 1886 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 167.
80. В.А. Гиляровский. Москва и москвичи. М., 1955, стр. 446.
81. А.П. Чехов. Письмо к Н.А. Лейкину, 30 сентября 1886 г. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 236.
82. А.С. Лазарев-Грузинский. А.П. Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954, стр. 116.
83. Там же.
84. А.С. Лазарев-Грузинский. Письмо к Н.М. Ежову, 2—3 января 1887 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
85. А.С. Лазарев-Грузинский. А.П. Чехов. Сборник «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1954 стр. 112.
86. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Лазареву-Грузинскому, 1 ноября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 424.
87. А.И. Канаев. Письмо к А.П. Чехову, 15 января 1889 г. Рукописный отдел Библиотеки имени В.И. Ленина.
88. А.П. Чехов. Письмо к А.С. Суворину, 23 октября 1889 г. Полное собрание сочинений, т. 14, стр. 422.
Произведения Чехова, напечатанные в 1879 г., неизвестны. Первым произведением писателя считают напечатанное в марте 1880 г. в журнале «Стрекоза» «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |