И вот тут возникает знаменитая музыка финала «Дяди Вани». Опять-таки автор не дает непосредственного звучания музыки, он только разрешает Телегину тихо наигрывать на гитаре в самом «финале финала», перед медленным закрытием занавеса. Но зато, вместо прямого звучания музыки, происходит нечто неизмеримо более значительное. Перед нами, кажется, единственный случай в мировой литературе: чудо прямого, непосредственного перехода слова в музыку. Каждое слово в той утешительной речи Сони, с которой она обращается к дяде Ване, вся эта речь построена как музыкальное произведение. И недаром композиторы, в их числе великий Рахманинов, воспринимали речь Сони именно как законченное музыкальное творение и ставили своею задачей только раскрыть музыку слов Сони, а не «сочинить» музыку к этим словам. Это, кажется, тоже единственный случай в истории музыки и литературы, когда романс написан не на слова стихотворения, а на слова прозы (Рахманинов: «Мы отдохнем»). Чехову удалось в финале «Дяди Вани» сделать то, что, по его мнению, под силу только музыке. В своем рассказе «Враги» он писал, рисуя горе доктора Кириллова, потерявшего единственного ребенка: «та тонкая, едва уловимая красота человеческого горя, которую еще не скоро научатся понимать и описывать и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка». Красоту человеческого горя он и сумел передать в слове-музыке. Вспомним речь Сони:
«Что делать, надо жить! (Пауза). Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там, за гробом, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобой, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно...
...Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка...»
Рахманинов решил эту тему в лирико-трагедийном ключе, он передал страстность в мечте Сони. Страстная волна веры в то, что жизнь должна быть прекрасной, поднимается все выше и выше в своем напряжении, кажется, что она зальет весь мир: так звучит пьеса Рахманинова.
Конечно, было бы нелепо думать, что Чехов, убежденный атеист, занят в финале «Дяди Вани» какими-то религиозными эмоциями. Вся суть в том, что Соне больше не на что надеяться! Ей нечем больше утешить дядю Ваню. Ее глубокая вера в то, что жизнь должна быть прекрасной, не может проявиться ни в каких других формах. И то, что она проявляется в «религиозной» форме, вносит трагический мотив отчаяния в речь Сони. Астров верит в грядущее торжество счастья здесь, на земле. Соня выражает эту веру по-своему. Религиозная форма делает еще более ясной всю безнадежность мечты об отдыхе и радости для Сони и дяди Вани. Мечта Сони о «жизни светлой, прекрасной, изящной» — это мечта о той жизни, которой заслуживают и Соня, и дядя Ваня, и Марина, и Телегин, и все «маленькие» люди, труженики, создающие счастье другим. Так тема Сони действительно вырастает в тему общечеловеческого страдания.
Религиозная оболочка Сониной речи еще и потому подчеркивает безнадежность мечты о радости и отдыхе для дяди Вани, что он-то уже никак не может принять всерьез Сонино утешение, «ангелов» и вообще все, связанное с «загробными» перспективами. Кстати, в пьесе есть прямая ирония над «ангелами» и надо всем подобным. Как бы предваряя эти Сонины утешения, Астров уже заранее иронизирует над ними. «У нас с тобой только одна надежда и есть, — говорит он Войницкому. — Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные». «Приятные видения», язвительно вышучиваемые Астровым, это и есть Сонины «ангелы», которые, дескать, встретят ее и дядю Ваню «там, за гробом». Итак, суть не в религиозных образах, не в «загробных» утешениях: они лишь подчеркивают беспомощность Сони, безнадежность ее жизни. Суть в самой мечте о светлой жизни, которой достойны труженики. И если обречен одинокий бунт, подобный бунту дяди Вани, то вся сила страсти, любви, тоски, горечи, прорывающаяся в речи Сони (сила, так глубоко почувствованная Рахманиновым), может превратиться в силу гнева и бунта многих и многих людей. Исполнительнице роли Сони необходимо помнить, что, несмотря на гитару в «финале финала», перед нами не интимнокамерная, тихая мелодекламация милой девушки об «ангелочках», а страстная песнь человечества о жизни, достойной людей.
Может показаться, что «Дядя Ваня», по сравнению с «Чайкой», более пессимистическое произведение. Героиня «Чайки» побеждает мрак и холод жизни, добивается победы. В «Дяде Ване» нет победителей. Положение героев безнадежно. И, тем не менее, эта пьеса отнюдь не только печальна. В «Дяде Ване» мы чувствуем себя в атмосфере красоты, разлитой по всей земле, красоты, живущей во многих и многих обыкновенных людях. Здесь утверждается не только идеал красоты будущего, но и реальность красоты в самой действительности: идеал опирается на действительность. Прекрасна родная земля с ее неисчерпаемыми богатствами, чудными пейзажами, говорящими о том, какой великолепной может и должна быть жизнь людей. Прекрасны люди, живущие на этой земле! Сколько в них богатства, красоты, какие чудеса творчества, радостного труда могут совершить люди, если они одолеют темную стихию разрушения! За Астровым, Войницким, Соней мы чувствуем множество рядовых русских людей, мечтающих о светлом будущем, о радости созидания, влюбленных в творчество.
Чеховский эстетический принцип — скрытость красоты в обыкновенном, обыденном, «незаметном» — с особенной силой торжествует в «Дяде Ване». Именно торжество этого принципа и дает нам такое ясное чувство реальности красоты в самой жизни. И Астров, и Войницкий, и Соня — сильные люди, они резко отличаются этим своим качеством от таких чеховских героев, как Иванов, Лаевский из «Дуэли», доктор Рагин из «Палаты № 6» и другие.
Главные герои «Дяди Вани», прежде всего, мужественные люди. Они способны на цельные, большие чувства; именно здесь проходит водораздел, отделяющий их от таких людей, как Елена Андреевна. Они способны на подвиг воли, упорного, кропотливого, будничного труда, самопожертвования во имя идеи. Они мужественно встречают горе, у них есть власть над своими чувствами, остро развитое чувство долга, ответственности. Они далеки от расслабленной сентиментальности, у них «здоровый, сильный русский мозг с задатками таланта», как говорит инженер Ананьев в рассказе Чехова «Огни», выражая в этих словах представление самого автора о рядовом, обыкновенном русском человеке. Они умеют глядеть правде в глаза, отрешаться от иллюзий, делать все беспощадные выводы из горьких истин. Сочетание индивидуальной яркости героев «Дяди Вани» с их обыкновенностью усиливает внутреннюю жизнеутверждающую мелодию пьесы. Чехов сумел сделать своими героями самых «будничных», скромных, незаметных людей и высоко поднять их образы, раскрыть их значительность, глубину. В самом деле: рядовой земский врач из глухого уезда; скромный управляющий имением, живущий на свое нищенское жалованье; тихая, внешне непривлекательная провинциальная девочка, занятая с утра до ночи прозаическими хозяйственными делами, счетами, выкладками. И вот оказывается, что это — большие люди, а их мысли и чувства, их радости и страдания имеют общечеловеческое, мировое значение.
Если мы внимательно прислушаемся к тайной музыке «Дяди Вани», то поймем, что в пьесе звучит не только скорбь, но и светлый гимн творчеству, истинной красоте и правде. Мы почувствуем, как страстно ждет родная земля, чтобы люди приложили к ней созидательный, творческий гений. Мы услышим задумчивый шепот о счастье прекрасных, как мечта Астрова, стройных сосен, песню о красоте будущего. Над темной силой разрушения поднимается в пьесе светлый образ человека будущего — человека, в котором все прекрасно! И недаром в записной книжке юной героини нашего народа, московской школьницы Зои Космодемьянской, в числе самых дорогих для нее мыслей были записаны слова доктора Астрова:
«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |