Конец 19 века — это время усиленного обращения к проблеме памяти в отечественной и зарубежной психологии. Само же изучение феномена памяти имеет тысячелетнюю историю. В самых ранних философских трактатах «загадка» памяти формулируется как проблема, многие аспекты которой прошли всю культурную историю человечества1. Освоение памяти было связано с созданием многочисленных теоретических концепций, и вплоть до середины 19 века проблема памяти рассматривалась в числе философских проблем. Однако после того как во второй половине 19 века психология выделяется в самостоятельную экспериментальную науку, поскольку обобщение результатов исследования человеческой психики становится невозможным без учета экспериментальных данных, философская сторона проблемы памяти отходит на второй план, а сама её история в значительной степени начинает отражать историю развития не философии, а психологии.
Г. Спенсер вносит в изучение памяти «дух биологического эволюционизма» и рассматривает память как элемент постоянства в мире всеобщего изменения. В 1885 г. выходит в свет книга Г. Эббингауза «О памяти», в которой автор представил результаты изучения механизмов чистой памяти, чем положил начало экспериментальному изучению мнемических процессов. Его огромный вклад определялся тем, что «впервые в истории науки посредством экспериментов и количественного анализа их результатов были открыты собственно психологические закономерности»2. Появившаяся в 1863 г. работа И.М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» оказала огромное влияние на формирование передовой научной, философской и общественной мысли в России и проложила новые пути в развитии биологии и научной психологии. В своем научном трактате (а по свидетельству современников, в России не считался образованным тот, кто его не прочитал)3 Сеченов уделяет особое внимание памяти и говорит о ней как о «той, неизвестной для психологов силе, которая лежит в основе всего психического развития»4. По мнению И.М. Сеченова, «учение о коренных условиях памяти есть учение о силе, сплачивающей, склеивающей всякое предыдущее со всяким последующим <...> деятельность памяти охватывает собою все психические рефлексы, начиная от самых простых до ассоциированных...»5. Вопреки мнению противников теории Сеченова, утверждавших, что «он свел всё богатство душевной жизни к дрожанию мышц», он «не отождествлял психический акт с рефлекторным, а указывал на сходство в их строении», что «позволяло преобразовать прежние представления о психике, об её детерминации»6. Именно эта рефлекторная теория высшей нервной (психической) деятельности заложила основы психологии как точной науки в России. Кроме того, в работе Сеченова большое внимание было уделено объяснению механизма ассоциативного мышления. Как отмечают историки психологии, сеченовский взгляд, несмотря на появившиеся многочисленные труды московских профессоров — оппонентов Сеченова, оставался в научно-общественном мнении господствующим вплоть до первого десятилетия 20 века. О том, что Чехов внимательно изучал эту работу, могут свидетельствовать рассуждения писателя, обнаруживаемые, например, в черновике письма, написанного 12 февраля 1887 г. и адресованного Д.В. Григоровичу. Чехов писал об одной особо бросившейся ему в глаза «подмеченной естественности»: «видящие сон выражают свои душевные движения именно порывами, в резкой форме, по-детски... Это так верно! Сонные плачут и вскрикивают гораздо чаще, чем бодрствующие» (П., 2, 28)7. Эта «естественность», по мнению Чехова, объяснялась «...отсутствием во сне «задерживающих центров» и побуждений, заставляющих скрытничать» (П., 2, 360). К такому предположению писателя, по-видимому, и могло привести знакомство с той значительной частью работы Сеченова, в которой ученый исследует «центры, задерживающие рефлексы», выводя, кстати, как одно из следствий этого процесса «умение скрывать до бесстрастия все внутренние порывы»8.
Со второй половины 19 века ведущее место в развитии научной мысли и национальной русской культуры в России занимает Московский университет. «Московские ученые — медики стали активными участниками всероссийских и международных научных комитетов и конгрессов»9. Это период деятельности ученых с мировым именем: И.М. Сеченова, А.И. Бабухина, С.П. Боткина, Г.А. Захарьина, А.А. Остроумова, Склифосовского, Ф.Ф. Эрисмана, С.С. Корсакова, со многими, из которых Чехов был знаком и лично. Во второй половине 19 века психиатрия начинает развиваться как отдельная отрасль медицины. В университетах создаются специальные кафедры, появляются психиатрические клиники.
А.П. Чехов несомненно был знаком с этой научной тенденцией современной ему медицины, ярким представителем которой в России, например, стал С.С. Корсаков, возглавивший в 1887 г. московскую школу психиатров. В книге «Курс психиатрии» (1890 г.), часть которой Корсаков посвятил вопросам работы памяти и её патологии, ученый дал, например, клиническое описание прогрессирующей амнезии как картины распада личности, чем подтвердил существование неразрывной связи между памятью и личностью. Эту книгу Чехов купил сразу же после её выхода в свет, она хранилась и в ялтинской библиотеке писателя среди тех немногих книг, которые Чехов перевез в Ялту. Кстати, по мнению И.Н. Сухих, Чехов при создании рассказа «Черный монах» непосредственно опирался на эту работу Корсакова10. Кроме того, писатель был лично знаком с Корсаковым и с его первым последователем, земским психиатром В.И. Яковенко, одним из основоположников социальной психиатрической помощи в России. Это общение также не прошло бесследно. В 1884 году открывается первая земская психиатрическая больница в России. До этого специализированных медицинских заведений такого плана не существовало.
В.И. Яковенко в 1894 г. стал главным врачом психиатрической больницы в селе Покровско-Мещерском, находившемся недалеко от Мелихова. Чехов неоднократно посещал лечебницу, где «получил практическое знакомство с этой отраслью медицины», принимал участие в ежегодных съездах врачей-психиатров, проводившихся в Покровско-Мещерском. Об одном из таких посещений он писал Суворину: «Больных много, но все это материал для психиатра, а не для психолога» (П., 5, 295)11. С.С. Корсаков «предложил и стал применять по отношению к душевнобольным систему «нестеснения», отмечая при этом особую роль и обязанность врача: «...чем больше no-restraint для больных, тем больше restraint для врача»12. Позднее В.И. Яковенко стал применять рекомендации учителя на практике в своей лечебнице. Об этом передовом методе лечения психических заболеваний упоминается в появившемся в 1892 г. рассказе Чехова «Палата № 6». Чехов не только наблюдал больных, но и принимал непосредственное участие в лечении некоторых из них. Судя по письмам, он обращался к В.И. Яковенко с просьбами о помощи больным и за консультациями по дальнейшему наблюдению за ними.
Свою врачебную деятельность А.П. Чехов начал летом 1884 г. Но ещё в пору учебы на медицинском факультете Чехов, как и многие студенты-медики, принимал участие в научной жизни. Этот факт биографии писателя также не обойден вниманием исследователей13. В медицинском журнале публиковались так называемые кураторские карточки — краткие истории болезни, некоторые из которых заполнял и студент Чехов. Так, один чеховский скорбный листок представлял собой историю болезни молодого человека 19 лет, страдавшего неврастенией и лечившегося в неврологической клинике, где, по словам М.Б. Мирского, «как и полагалось, достаточно точно были обрисованы условия жизни больного и его неврологическое состояние»14. По мнению автора книги, «заслуживает быть отмеченным и содержавшееся в истории болезни «предсказание», которое Чехов-студент дал больному: «Неврастеники благодаря своей более сильной восприимчивости более чем здоровые наклонны к различного рода заболеваниям»15.
Погрузившись в литературную деятельность, Чехов не переставал уделять особое внимание психиатрии, или «как говорили тогда, душевным и нервным болезням»: в 1888 г. он дал согласие А.С. Суворину отредактировать медицинский отдел «Русского календаря», собираясь в будущем взять на себя всю медицинскую часть этого издания. Примечательно, что начать редакторскую деятельность в «Русском календаре» Чехов решил с освещения нового для того времени вопроса, обращение к которому свидетельствует о внимании молодого писателя к тенденциям в современной медицине: «Корректуру московской эскулапии для вашего календаря я возьму с удовольствием... Воспользуюсь случаем и вставлю «Дома умалишенных в России» — вопрос молодой, для врачей и земцев интересный» (П., 2, 326).
Пристальное внимание, которое Чехов-врач уделял страданиям человека, и в первую очередь нервным и психическим болезням, нашло отражение и в его труде «Остров Сахалин». По воспоминаниям доктора П.А. Архангельского, читая в 1887 г. корректурные листы его книги «Отчет по осмотру русских психиатрических заведений», Чехов спросил его: «А ведь хорошо было бы описать также и тюрьмы, как Вы думаете?»16 Спустя несколько лет Чехов воплотил эту идею в жизнь, создав «Остров Сахалин» — «историю болезни» современного ему общества. Вопросы душевного здоровья человека и проблемы личности заняли важное место в воссозданной Чеховым картине каторжного острова. Одним из важных симптомов душевного недуга людей, населяющих остров Сахалин, по мнению писателя, являлось отсутствие так называемых «явлений генетической памяти»17. В жизни поселенцев, отмечает автор, «...чувствуется отсутствие чего-то важного; нет деда и бабки, нет старых образов и дедовской мебели, стало быть, хозяйству не достает прошлого, традиций. Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и без украшений, — нет обычаев <...> нет кошки, по зимним вечерам не бывает слышно сверчка... а главное, нет родины» (14—15, 73). В семьях не поддерживаются традиции и обычаи, жизнь лишается преемственности, теряется связь поколений, разрушаются коренные родовые связи человека. Таким образом, если С.С. Корсаков дал клиническое описание амнезии как картины распада отдельной личности, то Чехов в «Острове Сахалине», по сути, поставил вопрос об опасности «социальной» амнезии, угрожающей распадом всему обществу.
Вообще, отношение к психологии, высказанное Чеховым в некоторых письмах, весьма красноречиво. Для исследований, целью которых является демонстрация влияния, которое оказало на художественное творчество Чехова его знакомство с психологией и психиатрией, такие высказывания писателя являются своеобразным камнем преткновения. Так, наиболее яркий пример отношения писателя к психологии как к науке содержится в письме Чехова к Суворину, написанном по поводу романа Бурже: «Что же касается книжной, ученой психологии, то он её так же плохо знает, как лучшие из психологов. Знать её всё равно, что не знать, так как она не наука, а фикция, нечто вроде алхимии, которую уже пора сдать в архив» (П., 3, 207). С нашей точки зрения, противоречия вовсе нет. Более того, высказанное Чеховым отношение лишь отражает тенденцию, характерную для научной и философской мысли второй половины XIX века. Это высказывание писателя отчетливо соотносится с потребностью современной ему науки в экспериментальных данных и фактах, а не в умозрительных гипотезах и «общих местах». Вероятно, поэтому Чехов и уделял такое внимание психиатрии в собственной научной, медицинской и литературной деятельности, о чем свидетельствуют письма писателя разных лет и воспоминания современников. Так, Н.И. Гитович приводит воспоминания писателя и журналиста И.И. Ясинского о его беседе с А.П. Чеховым, в которой Чехов говорил о своей заинтересованности «всякими уклонами так называемой души», и высказывал предположение о том, что если бы он не сделался писателем, то, вероятно, из него вышел бы психиатр»18. Остановим внимание ещё на одном любопытном моменте. На заре психологии главным источником сведений о психических процессах служил взрослый человек, способный в лаборатории, следуя инструкциям экспериментатора, сосредоточить свой «внутренний взор» на фактах «непосредственного опыта». Но стимулированное идеей развития расширение зоны познания ввело в психологию особенные объекты. К ним невозможно было применить метод интроспективного анализа. Таковыми являлись факты поведения животных, детей, психически больных. Научные сведения о них позволили психологам перейти из университетской лаборатории в детский сад, школу, психиатрическую клинику19. В творчестве Чехова существенное место занимают рассказы, героями которых становятся дети, животные, люди, страдающие различными нервными расстройствами. Многие из этих рассказов, по мнению исследователей-медиков, представляют собой «образцовые психологические диагнозы»20.
Корсаков писал: «Познание самого себя — познание высших духовных свойств человека — было всегда одним из самых глубоких стремлений мыслящих людей, а психиатрия дает больше других отраслей медицины материал для этого... Психиатрия своей близостью к психологии и философским наукам чрезвычайно способствует повышению общего миросозерцания врача, дает более правильное понимание важнейших проявлений индивидуальной и общественной жизни, повышает просветительное влияние врача на окружающую среду»21. Думается, прав Е. Меве, когда отмечает, что «психиатрия, очевидно, потому увлекала Чехова, что из всех областей медицинской науки она наиболее приближала врача к вопросам психологии и философии»22.
Таким образом, внелитературная деятельность Чехова и его знакомство с передовыми тенденциями развития науки и, в частности, медицины (психиатрии и практической психологии), очевидно, должны были оказать влияние на художественное творчество писателя. Очевидно также, что это влияние выразилось в том особом методе, который во многом определил своеобразие Чехова-художника. Как известно, Чехов-писатель особое значение придавал научному методу мышления. Ещё в 1888 году в широко известном письме к А.С. Суворину Чехов размышляет о возможности применения научного метода по отношению к искусству. Вскрывая в этом отношении противоречия научного метода, главным образом касающиеся стремления «обнять научно необъятное», найти физические законы творчества, писатель отмечает неоспоримое достоинство научного мышления: «Кто владеет научным методом, тот чует душой, что у музыкальной пьесы и у дерева есть нечто общее, что та и другое создаются по одинаково правильным, простым законам» (П., 3, 53). В этом же году в письме к Суворину в шутливой форме писатель определяет место медицины и литературы в своей жизни: «Медицина — моя законная жена, а литература — любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой» (П., 2, 326). Эта чеховская шутка также широко известна. Однако по тонкому замечанию, сделанному М. Сендерович, «в ней запечатлено больше, чем тот факт, что Чехов одновременно занимался медициной и литературой, причем великий писатель считал медицину своим основным занятием. Чехов говорит о внутренней потребности находиться в состоянии двойственности: «...я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела»23. Эта органическая двойственность также, на наш взгляд, не могла не отразиться на своеобразии творческого метода писателя. Позднее в «Автобиографии» Чехов с присущей ему лаконичностью определит место науки, в частности медицины, в собственном творчестве: «Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач <...> я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно — предпочитал не писать вовсе» (16, 271). Подобные высказывания писателя о методе его творчества открывают перед чеховедами целое поле для исследований, предметом которых является изучение того, какое влияние на художественное творчество писателя оказали его естественнонаучное образование и медицинская деятельность.
Утверждение о том, что естественнонаучное образование и врачебная деятельность Чехова оказали огромное влияние на формирование творческого метода писателя, не только давно и прочно укрепилось в чеховедении, но, по сути, уже изначально имело статус аксиомы. Первым и решающим доводом в пользу бесспорного принятия этого факта, безусловно, являются многочисленные высказывания самого писателя и, прежде всего, широко известная уже современникам Чехова самохарактеристика, данная в «Автобиографии» писателя. Строки «автобиографии» во многом явились объяснительным принципом и своеобразного строя чеховского мышления, и особенностей творческого метода и стиля, и конструктивных принципов в художественном мире писателя. Однако утверждение И.А. Гурвича о том, что тема «Чехов и наука» правомерна «в составе штудий, направленных на изучение духовной биографии писателя, но с литературоведческой точки зрения... в общем-то бесполезна»24, представляется нам справедливым лишь отчасти. Действительно, в ряде исследований подобного типа, анализ собственно чеховского текста оказывается вторичным (вспомогательным) элементом и используется часто как иллюстративный материал. Около десятка работ, направление которых задается уже самим названием, например, «Медицинские деятели в произведениях Чехова»25, «Чехов и медицина»26, «Чехов и наука»27, «Доктор Чехов»28 и др., сосредоточивают свое внимание на выявлении и осмыслении фактов научной и медицинской деятельности писателя. Выделяются факты врачебной биографии Чехова, изучаются профессиональные связи, предпринимаются попытки определения возможных прототипов некоторых чеховских героев, восстанавливается научно-культурный контекст того времени, обрисовывается круг научных и профессиональных интересов Чехова. В подобных исследованиях наблюдения над текстом чеховских произведений в основном находятся в области выделения медицинской тематики и отдельных реалий, констатации квалифицированного изображения душевных болезней и отдельных состояний героев, а также выделение некоторых современных писателю научных концепций. В центре внимания таких исследований оказывается, как правило, соответствующее идейно-тематическое содержание постоянного и довольно узкого круга произведений Чехова. Однако параллельно существуют исследования, предметом которых является изучение того, как и чем естественнонаучные, медицинские знания обогатили писательский «инструментарий» и в чем проявился тот «особый отпечаток», который чувствуется в методе словесников, знакомых с естественными науками»29. Объектом подобных исследований оказывается, прежде всего, художественное творчество Чехова, а предметом — особенности художественного метода и стиля, отраженные в поэтике писателя, в которой и раскрывается перед нами Чехов — естественник и художник30. Вместе с тем и такие наблюдения, как правило, касаются отмеченных во многом ещё прижизненной критикой таких чеховских черт, как наблюдательность, объективность, гуманность, ясность и точность изображения и т. д. Нам же представляется, что в чеховской поэтике и в творческой лаборатории писателя «занятия медицинскими науками» оставили более конкретный след. В этом смысле исследование феноменов памяти в художественном творчестве Чехова позволит, на наш взгляд, проследить, какое конкретное воплощение в чеховской поэтике получили «занятия медицинскими науками», в частности знание законов и механизмов человеческой психики, а, это в какой-то мере позволит, думается, раскрыть сам механизм «работы» научного метода в художественном творчестве писателя.
Примечания
1. Роговин М.С. Философские проблемы теории памяти. — М.: Высшая школа, 1966. — С. 3.
2. Петровский А.В., Ярошевский М.Г. История и теория психологии. Ростов-на-Дону: Изд-во «Феникс». 1996. — Т. 1. — С. 144.
3. Там же. — С. 188.
4. Сеченов И.М. Избранные произведения. — М., 1958. — С. 99.
5. Там же. — С. 100.
6. Петровский А.В., Ярошевский М.Г. Указ. соч. Т. 1. — С. 189.
7. Здесь и далее чеховские цитаты приводятся по изданию: Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. — М.: Наука, 1973—1984, с указанием в скобках тома и страницы.
8. Сеченов И.М. Указ. соч. — С. 117.
9. Меве Е. Медицина в творчестве А.П. Чехова. — Киев, 1989. — С. 7.
10. Сухих И.Н. Указ. соч. — С. 103.
11. Здесь и далее чеховские цитаты приводятся по изданию: Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. — М.: Наука, 1973—1984, с указанием в скобках тома и страницы.
12. Меве Е. Указ. соч. — С. 129.
13. Шубин Б.М. Дополнение к портретам: Скорбный лист или история болезни А.С. Пушкина. Доктор А.П. Чехов. — Обновл. изд. — М.: «Знание», 1998. — С. 96—97; Мирский М.Б. Доктор Чехов. — М.: Наука, 2003. — С. 18—19.
14. Мирский М.Б. Указ. соч. — С. 18.
15. Клиническая медицина. — 1960. — № 1. — С. 148—153. Цит. По Мирский М.Б. Указ. соч. — С. 18—19.
16. Цит. по Соболев Ю. Антон Чехов. Неизданные страницы. — М., 1916. — С. 134.
17. Подробнее о той роли, которую оказали дарвиновские исследования явлений генетической памяти на современную Чехову общественную и художественную культуру, см. в статье И.В. Грачева. А.П. Чехов — естественник и художник // О поэтике А.П. Чехова: Сб. науч. тр. / Под ред. А.С. Собенникова. — Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1993. — С. 4—22.
18. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества Чехова. — С. 352.
19. Петровский А.В., Ярошевский, М.Г. Указ. соч. — С. 151.
20. Мирский М.Б. Указ. соч. — С. 107.
21. Корсаков С.С. Курс психиатрии. 2-е изд. — М., 1901. — С. 9.
22. Меве Е. Указ. соч. — С. 130.
23. Сендерович С. Чехов — с глазу на глаз. История одной одержимости А.П. Чехова. — СПб., 1994. Впервые эту своеобразную чеховскую двойственность отметил, очевидно, Б. Эйхенбаум в 1914 г. См. Эйхенбаум Б.М. О Чехове // Эйхенбаум Б.М. О литературе. — М., 1987. — С. 313—319.
24. Гурвич И.А. Проблематичность в художественном мышлении (конец XVIII—XX вв.). — Томск: Изд-во «Водолей», 2000. — С. 127.
25. Задера Г.П. Медицинские деятели в произведениях А.П. Чехова. Ростов на Дону, 1905.
26. Гейзер И.М. Чехов и медицина. — М.: Медгиз, 1954; Меве Е. Медицина в жизни и творчестве А.П. Чехова. — Киев, 1989.
27. Романенко В.Т. Чехов и наука. — Харьков, 1962.
28. Хижняков В.В. Антон Павлович Чехов как врач. — М.: Медгиз, 1947; Шубин Б.М. Доктор А.П. Чехов. — М.: Знание, 1977; Мирский М.Б. Доктор Чехов. — М.: Наука, 2003.
29. Громов М.П. Указ. соч. — С. 156.
30. Укажем лишь некоторые работы: Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979; Громов М.П. Чехов. — М.: Мол. Гвардия, 1993; Грачева И.В. Язык ассоциаций в творчестве А.П. Чехова // Рус. Речь. — М., 2001. — № 1. — С. 3—10; Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства. — Томск: Том. гос. ун-т, 2001; Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. — 2-е изд. — М.: «Скорпион», 2003.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |