В современной науке сложились два, часто изолированных друг от друга, направления анализа «исторической поэтики» литературного текста: от фольклора к литературе — фольклоризм1 и от мифа к литературе — мифопоэтика2. Оба эти направления имеют свои достоинства и недостатки. Исследователи фольклоризма литературы руководствуются такими постулатами:
— воспроизведение фольклорного материала в литературном произведении всегда является сознательным процессом;
— литературный текст связан с конкретными произведениями фольклора, с установленными прецедентными текстами.
Таким образом, формируется следующая методика:
— устанавливается факт знакомства писателя с фольклорным материалом на основании биографических данных, дневниковых записей, высказываний самого писателя и т. д.;
— путем анализа литературного текста выявляются цитаты, аллюзии, реминисценции из устной поэтической словесности;
— им дается интерпретация в контексте авторского творчества.
Этот подход ограничивает выбор материала: если писатель не оставил свидетельств о знакомстве с фольклорными источниками, то нельзя говорить о его фольклоризме. С другой стороны, если писатель уже объявлен фольклорным, то все факты индивидуального творчества осмысляются через призму фольклора. Известный исследователь этой проблемы Л.И. Емельянов, сторонник положения об осознанном и целенаправленном использовании в литературе фольклорных образов, сюжетов и поэтического языка, в свое время с беспокойством выявил некоторые «осложнения» такого подхода: «Можно смело утверждать, что по крайней мере девять исследователей из десяти, оказавшись перед фактом типологического совпадения литературного и фольклорного произведений, не могут устоять перед соблазном представить это совпадение как генетическую связь»3. Мифопоэтика опирается на следующие постулаты:
— любое авторское произведение включает в себя мифологический субстрат. Этот субстрат получил название архетипов, мифологем. При этом архетипы понимаются скорее не по-юнгиански, как образно-символические явления человеческой психики, а как архетипические образы, сюжеты и т. д., сквозные модели словесного творчества;
— воспроизведение мифа происходит бессознательно, и нет необходимости отыскивать прецедентный текст.
Анализ мифопоэтики произведения выявляет в нем космогонические и эсхатологические мотивы, идею цикличности жизни, смерти — возрождения и пр. «Основным способом описания семантики мифопоэтической модели мира служит система мифологем и бинарных оппозиций..., охватывающая структуру пространства (земля-небо, верх-низ и т. д.), времени (день-ночь), оппозиции социального и культурного рода (жизнь-смерть, свой-чужой)»4.
Главная проблема этого метода — многозначное понимание таких основополагающих для него понятий, как миф, архетип, мифологема. В филологической науке существует множество определений мифа. Принято различать миф как повествование и миф как представление. Соответственно и «мифология понимается, с одной стороны, как совокупность повествований о богах, героях или фантастических существах и, с другой, — как система представлений о мире, обусловленная определенным мировоззрением или складом мышления»5. Под архетипом понимают первообраз, праобраз, устойчивые литературные сюжеты, образы, символы, восходящие к архаике, идеальную модель высшего порядка, рождающую имитации и подражания, всякую мифологему.
Другая сложность в том, что исследователи мифопоэтики литературы апеллируют к античному или христианскому мифу. И опять встают вопросы: знал ли писатель тот или иной греческий, римский, египетский и т. д. сюжет, даже библейский, как эти мифологические сюжеты дошли до современной литературы? Значит, необходимо признать тождественность всех мировых мифологий. Однако, говоря о мифопоэтике, например, произведений А. Ахматовой или А. Блока, исследователи обращаются к античному или библейскому мифу, а не, допустим, ацтекскому. Почему, если все мифологические системы тождественны? Видимо, не полностью тождественны, и писатель избирает те мифологические модели, которые близки его культурному сознанию. Но ближе всего культурному сознанию русского писателя или поэта должна быть его национальная мифология, а она часто игнорируется, или вопрос переводится в разряд фольклоризма литературы, что рождает новые проблемы (см. выше). Между мифом и литературным произведение образуется лакуна.
Ю.М. Лотман, говоря о механизмах активизации мифологического пласта в современном искусстве, неоднократно отмечал трудности в объяснении устойчивости мифологической схемы там, где непосредственная связь с мифом заведомо оборвана. В самом деле, если античные или библейские мифы дошли до нас в записях и толкованиях, то славянская мифология до А.Н. Афанасьева никем научно не систематизировалась. Откуда писатель мог черпать сведения о ней? Получается, что писатель обращается к мифу бессознательно, но сам этот миф знает по записи. Русская художественная словесность (устная и письменная) не сохранила мифов в традиционном смысле слова, как повествований о начале и конце мира, о богах, об их отношениях с людьми, хотя, несомненно, они существовали. Думается, что анализ и реконструкция мифа в литературном произведении должна быть опосредована каким-то промежуточным материалом. Это может быть язык, этнография или, в нашем случае, фольклор.
Современная фольклористика склоняется к тому, что фольклор — это вся традиционная культура, ее художественные и нехудожественные формы, вербальные и невербальные (акциональные, предметно-материальные, ментальные и др.) способы выражения. Нетрудно заметить, что мифологические представления народа естественным образом включаются в это определение.
Думается, следует выстраивать ряд «миф — фольклор — литература»: «фольклор... формировался в недрах мифологии, вырастал из нее, питался ею и на всем пути своей истории не мог расстаться с этим наследием»6. Именно в фольклоре миф приобретает художественную форму и эстетическую ценность (особенно в обрядовой поэзии и в сказке — самых древних «отмифологических» явлениях). Осмысление мифа в русской науке XIX—XX вв. никогда не было изолировано от исследований отечественного фольклора. А.А. Потебня еще в прошлом столетии особо отметил эту взаимозависимость, указав на роль «собирателей сказок и других подобных произведений» в «настойчивом систематическом изучении» мифологии»7. Е.М. Мелетинский тоже заметил, что литература генетически связана с мифологией через фольклор: «повествовательная литература... — через сказку и героический эпос... Соответственно драма и отчасти лирика первоначально воспринимали элементы мифа непосредственно через ритуалы, народные празднества, религиозные мистерии»8. Именно такую перспективу исследования предлагал еще А.Н. Веселовский в «Исторической поэтике»9. Поэтому при анализе мифопоэтических пространственных моделей в пьесах А.П. Чехова мы учитываем опыт мифа и трансформацию его в фольклоре.
В литературе фольклорно-мифологический комплекс присутствует в виде традиционных культурных представлений и в виде готовых словесных, жанровых, стилистических и др. форм, то есть художественного языка, которым, трансформируя его, пользуется литература. Один и тот же мифологический субстрат, попадая в фольклор или литературу, получает специфические свойства, но частично сохраняет исходную структуру и семантику. Возможно, он и есть та «единица измерения», на установлении которой настаивал Л.И. Емельянов и которая характеризует «литературно-фольклорные связи, по возможности более сложные и органичные, нежели простой фольклоризм»10.
Вопрос о взаимоотношениях мифа, фольклора и литературы поднимался неоднократно, но актуальности своей он не утратил. Ряд современных исследователей утверждает, что структура фольклорных и литературных произведений определяется общими идейно-художественными принципами11. Д.Н. Медриш высказывает мысль, что фольклор и литература являются двумя подсистемами, составными частями одной метасистемы — русской художественной словесности12. Традиционная культура является фольклорно-мифологическим «кодом» литературы, и читатель «переходит на «код» этой системы, и в сознании его возникают... неупомянутые части этой модели»13. В аспекте нашего подхода важно установить факт наличия фольклорно-мифологических моделей, компонентов, образов в литературном тексте, показать их преобразование и структурно-семантическую роль в произведении.
Многие писатели «практически не используют в своем творчестве ни устойчивой фольклорной атрибутики, ни тех специфических фольклористических приемов», которые свидетельствовали бы об их «фольклоризме»14. В этом ряду находится и А.П. Чехов. Между тем, «внутренний мир произведения соотносится не только с биографическим и социальным контекстами, но и с той воплощенной в словесном творчестве смысловой средой, которая сложилась к моменту возникновения данного текста»15. Эта смысловая среда есть мифопоэтический контекст творчества. Автор не всегда сознательно апеллирует к традиционной культуре, так как «практически все основные принципы конструирования художественного образа: структура метафоры, принцип метонимизации, символ и т. п., принципиальная схема сюжета и т. д.»16 сформировались еще в коллективном творчестве.
Уже современники писателя отмечали символический подтекст в чеховских пьесах, его особую природу и ненавязчивую, своеобразную форму воплощения. В связи с этим интересным и важным становится рассмотрение мифопоэтической стороны его произведений, в частности его пьес. Особая эстетическая роль в драматургии А.П. Чехова отводится художественному пространству. Этот вопрос фундаментально рассматривался в работах Б. Зингермана (1988), М.О. Горячевой (1992), Н.Е. Разумовой (2001) и др. Однако мифопоэтика пространственных образов чеховских пьес остается до сегодняшнего дня малоизученной.
На протяжении нескольких десятилетий в решении вопроса об отношении Чехова к народной культуре разрабатывалась точка зрения, связанная с прямым использованием фольклорных сюжетов, образов, выразительных средств17. Глубинные фольклорно-мифологические пласты в творчестве Чехова стали объектом пристального внимания лишь в последние десятилетия. Начало этому было положено в работе Д.Н. Медриша. Ученый справедливо отметил, что «фольклоризм Чехова, если понимать под этим термином прямое использование фольклора или явные отклики на него, прослеживается почти исключительно на раннем этапе его творчества»18. Зрелый писатель выстраивает иные отношения с традиционной культурой, и исследование его поэтики «будет иметь своим предметом не столько случаи прямого взаимодействия между определенными произведениями фольклора и литературы, сколько механизм воздействия на литературу черт, свойств и способов выражения и изображения. Эти поэтические импульсы, существуя в фольклоре... воспринимаются писателем не в их непосредственно фольклорном виде, а как органическая часть эстетического народного сознания, подчас художественно не оформленного, но нередко и воплощенного в виде живой и развивающейся литературной традиции»19.
В последние годы в чеховедении наметился интерес исследователей к мифопоэтике чеховского творчества. К изучению фольклорно-мифологического уровня произведений Чехова обращается И.Н. Сухих в статье ««Смерть героя» в мире Чехова». Исследователь говорит об архетипах «чрезвычайно существенных для понимания мира любого писателя»20. Для нас важен вывод, к которому приходит Е. Фарыно, что за чеховскими мотивами стоят «скорее мифологемы народной культуры, чем просто реалистические детали бытового уровня»21. Ю.В. Доманский исследует мотивную структуру рассказа А.П. Чехова «Гусев» и приходит к выводу, что «в основе художественного пространства «Гусева» лежит одна из основных мифологических оппозиций — противопоставление «верха» и «низа»»22. На основе выявленного мифологического принципа исследователь интерпретирует «модель бытия чеховского рассказа как архетипическую картину мира»23. М.М. Одесская в статье ««Три сестры»: Символико-мифологический подтекст» выделяет два повествовательных уровня: «предметно-событийный и символический, связанный с миром метафизических идей»24. Символический пласт пьесы «Три сестры» М.М. Одесская рассматривает как «апокалиптический дискурс»25. В работе выявляются образы, связанные с обрядово-ритуальными традициями, такие, как стол, дом, сад. Исследователь убедительно доказывает, что они включены в «символический образный ряд пьесы», который «постепенно ведет читателя к осознанию эсхатологического круговорота, двуприродной сущности бытия, вечного цикла, в основе которого лежит антитеза рождение-смерть»26. Н.И. Ищук-Фадеева обнаруживает в пьесе «Чайка» мотивы, имеющие фольклорно-мифологический подтекст. Мифологемы дерева, луны, озера, птицы, образы театра и занавеса рассматриваются в контексте обрядовой традиции. Выявляя первоначальные, традиционные смыслы этих образов, исследователь показывает, что они органично вписываются в архаическую структуру обряда. Однако собственно обряд в определенный момент пьесы начинает профанироваться, искажаться. Он не состоялся, «ибо был прерван профанами в изначальном значении слова, т. е. непосвященными»27. Это позволяет автору статьи подойти к ответу на вопрос о природе жанра «Чайки».
Системный подход к мифопоэтике произведения А.П. Чехова (мифу и фольклору) был представлен в работе М.Ч. Ларионовой «Миф, сказка и обряд в русской литературе XIX века». Автор выявляет «исторические корни» чеховских образов, мотивов и сюжетов. Большое внимание уделено жанровым традициям сказки. Так, кумулятивная структура ранних рассказов Чехова связывается с древнейшей формой народной сказки. Однако мифологические и сказочные сюжеты в творчестве Чехова переосмысляются, «обращаются» (термин В.Я. Проппа). Примером такого «обращения» являются рассказы «Налим», «Кухарка женится» и особенно «На пути». Исследователь делает вывод, что «в рассказах Чехова отражена живая почва национального сознания, символизирующая стойкость народной жизненной модели. Но воспринимается она писателем не в своем непосредственно фольклорном виде, а как органическая часть культуры и эстетики нового времени, где социально-исторический план дополняет традиционный. Поэтому вместо явного фольклоризма мы наблюдаем литературную игру: Чехов обращается к народно-поэтической стихии, но стремится растворить ее художественные принципы в своем повествовании»28. В повести «Степь» М.Ч. Ларионова обнаруживает следы обрядов инициации, рассматривает степь как пространство перехода, временной смерти, подчеркивая хтонический характер пространственных компонентов степи. В пьесе «Три сестры» выявляется фольклорно-мифологический контекст некоторых пространственных образов.
Результаты упомянутых работ подчеркивают правомерность мифопоэтического подхода к исследованию художественного пространства в драматургии А.П. Чехова. В нашей книге образы пространства рассматриваются сквозь призму культурной традиции, мифологических образов и представлений, сложившихся в фольклоре и в целом национальной культуре. Работа посвящена изучению мифопоэтики пространства в чеховских пьесах: пространственных структур и пространственных образов, значимых для фольклорно-мифологического сознания.
Пространственные образы в пьесах А.П. Чехова помимо прямого значения имеют традиционную семантику и символический смысл, закрепленные в мифологии и фольклоре. Пространство в пьесах А.П. Чехова организуется по принципу расширяющихся кругов: дом, усадебное пространство (пространство, находящееся за пределами дома, но внутри усадьбы) и внеусадебное пространство. Это полностью соответствует фольклорно-мифологическому концентрическому принципу в организации пространства, а также традиционным представлениям о «своем» и «чужом» мире. Пространственные образы в пьесах А.П. Чехова амбивалентны, воплощают одновременно идеи смерти и рождения и поэтому вписываются в авторскую циклическую модель пространства и времени, восходящую к мифологической модели. Подтекст чеховских пьес во многом формируется мифопоэтическими образами и приемами. Этот подтекстный смысл не «проговаривается», а складывается в сознании читателя и зрителя на основе «готовых» символических значений предметов и явлений, уже существующих в культуре. Таким образом, восприятие чеховских пьес подразумевает прямое, событийное впечатление и переносное, символическое. Создается диалог между тем, что предлагает писатель, и той культурной матрицей, которая есть в сознании зрителя или читателя.
Примечания
1. Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974; Азадовский М.К. Источники сказок Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1936. С. 134—163; Акимова Т.М. О фольклоризме русских писателей. Саратов, 2001; Власов А.Н. Устная память традиции в контексте письменной культуры // Первый Всероссийский конгресс фольклористов: сб. докладов. Т. II. М., 2006. С. 228—243; Выходцев П.С. Русская советская поэзия и народное творчество. М.; Л., 1963; Емельянов Л.Н. Методологические вопросы фольклористики. Л., 1978; Иванова Т.В. Фольклор в творчестве А.К. Толстого. Петрозаводск, 2004; Медриш Д.Н. Путешествие в Лукоморье. Сказки Пушкина и народная культура. Волгоград, 1992; Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976; Чистов К.В. Фольклор в русской литературе XVIII века // Русская литература. 1993. № 1. С. 149—154 и др.
2. Барт Р. Критика и истина // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX вв. М., 1987. С. 349—422; Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М.: Изд. группа «Прогресс», 2000. С. 196—238; Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994; Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991; Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1995; Макуренкова С.А. Онтология слова: апология поэта. Обретение Атлантиды. М., 2004; Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. Саратов, 1980; Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1995; Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995; Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978; Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1983; Элиаде М. Священные тексты народов мира. М., 1998; Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001; Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991 и др.
3. Емельянов Л.Н. Методологические вопросы фольклористики. С. 173.
4. Осипова Н.О. Мифопоэтика лирики М. Цветаевой. Киров, 1995. С. 4.
5. Топорков А.Л. Теория мифа в русской филологической науке XIX века. М., 1997. С. 12.
6. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam. СПб., 2003. С. 71—72.
7. Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 249.
8. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. С. 277.
9. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989.
10. Емельянов Л.Н. Методологические вопросы фольклористики. С. 173.
11. Артеменко Е.Б. Традиция в мифологической и фольклорной репрезентации // Первый Всероссийский конгресс фольклористов: сб. докладов. Т. II. М., 2006. С. 6—23; Толстая С.М. Фольклор и этнолингвистика // Первый Всероссийский конгресс фольклористов: сб. докл. Т. 1. М., 2005. С. 118—132.
12. Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. С. 11.
13. Жукас С. О соотношении фольклора и литературы // Фольклор: Поэтика и традиция. М., 1982. С. 12.
14. Налепин А.Л. Возвращенное литературное наследие XX века: фольклористические аспекты // Первый Всероссийский конгресс фольклористов: сб. докладов. Т. II. М., 2006. С. 261—262.
15. Смирнов И.П. Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1978. С. 187.
16. Жукас С. О соотношении фольклора и литературы. С. 14.
17. Навроцкий Б.А. Фольклорные мотивы в творчестве А.П. Чехова // А.П. Чехов и наш край. Ростов н/Д, 1935. С. 90—114; Баранов С.Ф. Фольклорно-этнографические мотивы в творчестве А.П. Чехова // Вопросы фольклора. Томск, 1965. С. 70—82; Роговская М.Е. Чехов и фольклор («В овраге») // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 329—335; Тумилевич О.Ф. Чехов и фольклор // Творчество А.П. Чехова: Сб. ст.: Вып. III. Ростов н/Д, 1978. С. 102—108; Семанова М.Л. Рассказ о человеке гаршинской закваски // Чехов и его время. М., 1977. С. 62—84; Семанова М.Л. Современное и вечное (Легендарные сюжеты и образы в произведениях Чехова) // Чеховиана: Статьи, публикации, эссе. М., 1990. С. 109—123; Грачева И.В. Фольклорные элементы в творчестве А.П. Чехова // Литература и фольклор: Вопросы поэтики. Волгоград, 1990. С. 105—114; Мартыненко Л.Б. Формы обращения А.П. Чехова к фольклору // Литература и фольклор: Вопросы поэтики. Волгоград, 1990. С. 95—104; Терехова Е.А. Творчество А.П. Чехова и народная культура: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 2002; Воробьева Г.М. Художественные функции народной песни в творчестве А.П. Чехова // Междисциплинарные связи при изучении литературы. Саратов, 2003. С. 97—102 и др.
18. Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. С. 280.
19. Там же. С. 210.
20. Сухих И.Н. «Смерть героя» в мире Чехова // Чеховиана: Статьи, публикации, эссе. М., 1990. С. 65.
21. Фарыно Е. К невостребованной мифологемике «Лошадиной фамилии» Чехова // Literatura rosyjska przełomu XIX i XX wieku. Gdańsk, 1999. С. 33.
22. Доманский Ю.В. Верх/низ в рассказе «Гусев» // Доманский Ю.В. Статьи о Чехове. Тверь, 2001. С. 7.
23. Там же. С. 14.
24. Одесская М.М. «Три сестры»: символико-мифологический подтекст // Чеховиана. «Три сестры» — 100 лет. М., 2002. С. 150.
25. Там же. С. 152.
26. Там же. С. 153.
27. Ищук-Фадеева Н.И. «Чайка» А.П. Чехова: миф, обряд, жанр // Чеховиана. Полет «Чайки». М., 2001. С. 227.
28. Ларионова М.Ч. Миф, сказка и обряд в русской литературе XIX века. Ростов н/Д, 2006. С. 189.
| К оглавлению | Следующая страница |