XXII. Ялтинская жизнь

Как относился Антон Павлович к Ялте?

Некоторые авторы, пишущие о Чехове, ссылаясь на письма Антона Павловича и воспоминания современников, утверждают, что Чехов не любил Ялты и южного берега Крыма. Это не совсем так. Отношение Антона Павловича к Ялте нужно рассматривать с двух точек зрения одной стороны, отрицательным было отношение его к Ялте провинциальной, мещанской, обывательской, к Ялте — курорту для богачей, титулованной знати, к Ялте, где Антон Павлович жил в одиночестве, вдали от друзей, от редакций, от театров, от Москвы, по которой он постоянно скучал («...скучно и без москвичей, и без московских газет, и без московского звона, который я так любил», — писал он). Но, с другой стороны, Антон Павлович считал Ялту великолепным морским климатическим курортом, с его неповторимыми красотами, с его изумительной южной природой.

Еще в первое знакомство с Ялтой Антон Павлович в письме ко мне так описывал ее: «Коробкообразные гостиницы, в которых чахнут несчастные чахоточные... эти рожи бездельников-богачей с жаждой грошовых приключений, парфюмерный запах вместо запаха кедров и моря, жалкая, грязная пристань, грустные огни вдали на море, болтовня барышень и кавалеров, понаехавших сюда наслаждаться природой, в которой они ничего не понимают...» Но вместе с тем брат находил, что Ялта значительно лучше и чище Ниццы. Как врач, он считал, что климат Ялты целителен для туберкулезных больных и говорил, что знал многих, которые выздоровели оттого, что жили в Ялте. «Из всех русских теплых мест самое лучшее пока — южный берег Крыма, это несомненно, что бы там ни говорили про кавказскую природу. Я недавно был в Гурзуфе около Пушкинской скалы и залюбовался видом, несмотря на дождь», — писал однажды Антон Павлович в одном из писем Соболевскому. А в другом письме ему же писал, что «Ялта растет с каждым днем все шире и шире. Здесь водопровод, канализация, электрическое освещение in spe (в надежде), пройдет железная дорога, одним словом чудеса культуры, но скучно, и без газет можно было бы впасть в мрачную меланхолию и даже жениться». Ему нравилась крымская природа, и он посадил в своем саду много различных деревьев, растущих только в южных широтах, особенно из хвойных пород. Но, страстно любя природу среднерусской полосы, он стремился также сажать и лиственные деревья с опадающей на зиму листвой. Он как-то говорил, что жесткие блестящие листья вечнозеленых деревьев похожи на сделанные из жести. Брат посадил, например, в саду даже северную березку, которые в Крыму не росли, и долго заботливо ухаживал за ней, пока она все же не погибла.

Однажды в одной телеграмме Антон Павлович назвал Ялту «Чертовым островом». Иногда ссылаются на это как на свидетельство нелюбви Чехова к Ялте. Но ведь нужно учесть, как и в связи с чем это было сказано. 17 декабря 1898 года в Московском Художественном театре шла премьера «Чайки» впервые после петербургского провала. Каждый может понять, как волновался, что переживал Антон Павлович в этот вечер в своем ялтинском одиночестве! И вот к нему стали поступать поздравительные телеграммы, сообщавшие о триумфальном успехе спектакля. Все радовались, поздравляли, жалели, что он не в Москве... Мне думается, что должно быть понятно то настроение, в котором Антон Павлович, отвечая Вл.И. Немировичу-Данченко, сравнил свое вынужденное пребывание в Ялте с положением Дрейфуса, сосланного на остров Диавола.

В общем, у брата было недовольство не столько Крымом, сколько своим одиночеством в Крыму, своей оторванностью от Москвы, от близкого ему общества, отсутствием активной деятельности.

* * *

В конце 1899 года Антон Павлович занялся организацией в Ялте общедоступного санатория для туберкулезных больных. С первых дней своей жизни в Ялте он столкнулся с тяжелым положением туберкулезных больных-бедняков, приезжавших лечиться в Крым со всех концов России, но не имевших средств жить в дорогих частных лечебницах и пансионатах. Многие из них обращались к Антону Павловичу за помощью, и он помогал, чем мог. Но одному человеку не под силу было сделать в этом направлении что-либо существенное. Антон Павлович решил начать сбор средств на организацию в Ялте такого санатория-пансионата, в котором за небольшую, доступную плату мог бы жить и лечиться простой трудовой народ.

От имени ялтинского благотворительного общества «Попечительство о приезжих больных» Антон Павлович написал воззвание, в котором, обрисовав тяжелое положение больных, приезжающих в Крым с весьма ограниченными средствами, обращался ко всем «истинно добрым русским людям, где бы они ни проживали», с просьбой о пожертвовании в пользу неимущих больных. «Всякое малейшее пожертвование, хотя бы и в копейках, будет принято с глубокой благодарностью», подчеркивалось в этом воззвании.

Воззвание было напечатано в ряде газет, а также отдельным оттиском, экземпляры которого Антон Павлович разослал своим друзьям и знакомым. Многие из них были его уполномоченными, имели квитанционные книжки и принимали по ним пожертвования. Другие собирали просто, без книжек, и собранные средства присылали в Ялту в адрес Антона Павловича, и он сейчас же высылал им квитанцию в приеме денег.

Поручил брат и мне собирать пожертвования в Москве. Там мне, в свою очередь, помогали Ольга Леонардовна, Александра Александровна Хотяинцева, муж моей старой приятельницы Дуни Эфрос Ефим Зиновьевич Коновицер и др. На это гуманное дело давали охотно, особенно когда узнавали, что организатором его являлся писатель Чехов. Я отсылала и привозила брату немало денег, собранных мною и моими друзьями в Москве.

В результате на пожертвованные средства ялтинское благотворительное общество, состоявшее преимущественно из ялтинских врачей-общественников, организовало в Ялте, в Аутке, где была и наша дача, пансионат, названный «Яузларом». В нем было 20 мест, которые предоставлялись за минимальную плату беднякам, болевшим туберкулезом. Известность этого пансионата была настолько велика, что всегда имелась очередь желающих попасть в него.

Позднее стало ясно, что такого маленького пансионата для Ялты совершенно недостаточно. Антон Павлович написал новое воззвание, в котором говорил уже об организации настоящего санатория на сорок — пятьдесят больных. И вновь на это дело средства были собраны. На окраине города, на горе, где был прекрасный воздух и откуда открывался великолепный вид на море, появился санаторий, также названный «Яузларом». Это был в то время один из первых в Ялте общедоступных санаториев для неимущих туберкулезных больных. Он существует в Ялте и поныне и носит имя Антона Павловича, так много сделавшего для его создания.

* * *

В день своего сорокалетия, 17 января 1900 года, Антон Павлович получил неожиданное для него известие об избрании его в почетные академики Российской Академии наук по только что организованному тогда разряду изящной словесности. Вместе с ним в академики были избраны Л.Н. Толстой, В.Г. Короленко, А.Ф. Кони, А.М. Жемчужников и др.

Признание Антона Павловича Академией наук выдающимся писателем было, конечно, для него приятным событием, но все-таки брат серьезно академиком себя не считал и относился к своему званию большей частью иронически. «Действительных академиков из писателей не будет, — писал он в письме к Суворину. — Писателей-художников будут делать почетными академиками, обер-академиками, архиакадемиками, но просто академиками — никогда или нескоро. Они никогда не введут в свой ковчег людей, которых они не знают и которым не верят».

Жившая у нас на покое наша старая кухарка Марья Дормидонтовна иногда объясняла приходившим гостям, что Антон Павлович теперь стал «енералом», над чем брат весело смеялся. А однажды в письме ко мне сообщил о таком курьезе: «Вчера у нас был важный человек, швейцар из Ливадии¹, дядя Марфуши², приходивший ко мне лечиться. Он по крайней мере раз сто назвал меня вашим превосходительством, так как бабушка его предупредила, что я теперь «енерал», то есть академик».

Еще в одном из писем, говоря, что званию академика вообще рад, Антон Павлович вместе с тем писал: «Но еще более буду рад, когда утеряю это звание после какого-нибудь недоразумения. А недоразумение произойдет непременно, так как ученые академики очень боятся, что мы будем их шокировать». Его предсказание точно исполнилось: ровно через два года «недоразумение» произошло — в 1902 году в почетные академики был избран Максим Горький, а затем эти выборы по указанию царя аннулировали, ввиду «политической неблагонадежности» Горького. Как я упоминала уже раньше, Антон Павлович вместе с В.Г. Короленко в знак протеста против творящегося в Академии наук произвола вышел из состава академиков. Кстати, в мае 1902 года Короленко приезжал к Антону Павловичу в Ялту специально для того, чтобы договориться о совместных действиях по выходу из Академии.

Так около двух с половиной лет Антон Павлович пробыл «академикусом», как он шутливо подписывался в некоторых своих письмах.

В январе 1900 года я получила от Антона Павловича письмо, в котором прочитала неожиданную для меня новость: «Я купил кусочек берега с купаньем и с Пушкинской скалой около пристани и парка в Гурзуфе. Принадлежит нам теперь целая бухточка, в которой может стоять лодка или катер. Дом паршивенький, но крытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево — шелковица». Когда я потом познакомилась с этой нашей новой гурзуфской дачкой, она мне очень понравилась, и что особенно там было привлекательно — это наш собственный прекрасный пляж. Небольшой домик был самой обыкновенной деревенской хатой с низким потолком, но там было удивительно уютно и спокойно. Антон Павлович посадил на участке несколько новых деревьев. Мы рассчитывали, что летом, когда в Ялте наступает жара и появляется пыль, мы будем уезжать в Гурзуф, как на дачу.

Теперь мы оказались владельцами трех усадеб, из которых Кучукой представлял для нас лишь некоторый экзотический интерес, так как жить мы в нем не собирались, особенно теперь, после покупки домика в Гурзуфе. Поэтому Кучукой было решено продать. В начале 1901 года через комиссионную контору Виноградова в Москве Кучукой был продан. Купила его некая Перфильева, без осмотра, несмотря на то что я этого требовала, Позднее, в конце этого же года, когда Перфильева познакомилась с Кучукоем, он ей не понравился и она написала Антону Павловичу письмо с выражением недовольства. Брат переслал мне это письмо и попросил немедленно вернуть Перфильевой деньги «без объяснений и без разговоров о чем бы то ни было». Мною все это было выполнено, и Кучукой опять стал наш. Больше мы не пытались продавать его.

После смерти Антона Павловича, зная его расположение к брату Ивану Павловичу и заботы о нем, Кучукой отдали ему. Но Иван Павлович там тоже не жил. После революции этим имением никто из нас не интересовался. После смерти брата я там ни разу не бывала.

* * *

Много народа перебывало у нас в Ялте при жизни Антона Павловича — писатели, артисты, художники, музыканты, общественные деятели, академики. Приезжали и наши старые московские и мелиховские друзья, но большинство из ялтинского окружения Антона Павловича было уже из числа новых знакомых, сблизившихся с братом в ялтинский период его жизни.

Еще в первый год пребывания Антона Павловича в Ялте, пока наш дом только строился, к брату приезжал познакомиться входивший тогда в большую славу писатель Максим Горький — Алексей Максимович Пешков. Это было в марте 1899 года. Они часто встречались в те дни, говорили о литературе, о творчестве и произвели хорошее впечатление друг на друга. После этого между ними установились дружеские отношения и началась интересная и содержательная переписка.

Антон Павлович считал Горького талантливым человеком, из которого выйдет «большущий писателище». По просьбе самого Алексея Максимовича он давал ему много литературных советов, помогал критическими указаниями. В своих письмах Горький искренно благодарил Антона Павловича и потом посвятил ему свою повесть «Фома Гордеев».

Я встретилась впервые с А.М. Горьким, когда он приезжал в Ялту во время гастролей Художественного театра весной 1900 года. Его имя тогда было очень популярно. С удивлением и любопытством я присматривалась к нему. Удивлял он меня тем, что ходил всегда в длинных русских рубахах-косоворотках (летом в белых, зимой в черных), в сапогах с заложенными в голенища брюками, — вообще производил вид не столько писателя, сколько какого-нибудь мастерового. Но когда он начинал что-нибудь рассказывать, а рассказывал он большей частью о своей жизни, о своих скитаниях по России, то нельзя было не восхищаться красочными описаниями, интересными образными сравнениями и вообще мастерством изложения. На всех актеров Художественного театра он произвел тогда такое же сильное впечатление, и те всегда окружали его и без конца слушали увлекательные рассказы. У Горького было природное дарование великолепного и интереснейшего рассказчика.

Приезжая в Крым, Горький всегда встречался с Антоном Павловичем и в дальнейшем стал в нашем доме своим человеком. Однажды, в 1901 году, он даже жил у нас несколько дней перед тем, как переехать в Олеиз. Он в то время находился под полицейским надзором за революционную деятельность. Ему было разрешено по состоянию здоровья прожить зиму 1901/02 года в Крыму, но за исключением Ялты, где он не имел права останавливаться. Но так как наш дом был не в городе, а в деревне Аутке, то Антон Павлович и прописал Горького у себя. Правда, полицейский пристав почти ежедневно справлялся у брата, у него ли находится Горький... В эту зиму писатели много встречались или в Ялте, или у Горького на даче «Нюра» в Олеизе. Иногда они ездили вместе к Льву Николаевичу Толстому, тоже проживавшему в тот год на южном берегу Крыма, в Гаспре, в имении Паниной.

Бывал Алексей Максимович у нас в Ялте и вместе с женой Екатериной Павловной и детишками — мальчиком Максимкой и девочкой Катей. Как сейчас помню две маленькие фигурки, бегавшие в высокой траве нашего сада и оживлявшие его тишину своими детскими голосами. У Антона Павловича и Горького была своя излюбленная скамеечка в нашем саду, куда они обычно уединялись для разговоров, чтобы никто им не мешал. Я уже всегда знала, что если их в доме нигде нет, то, значит, они там, и, когда нужно было садиться за стол к обеду или чаю, я выходила на балкон своей комнаты и кричала через весь сад:

— Антоша, Алексей Максимович, идите обедать...

Эта скамеечка сохранилась в саду до сих пор и носит теперь название «горьковской».

Однажды Горький предложил мне пойти вместе с ним на конспиративное собрание одного революционного кружка. Я знала, что в России есть революционные кружки, есть люди, которые посвятили всю свою деятельность и всю свою жизнь делу революции, но сама я стояла далеко от политической жизни. Возможно, Горькому захотелось возбудить во мне интерес к политическим вопросам, а может быть, даже и привлечь меня к революционной работе.

— Я познакомлю вас с хорошими людьми... Очень хорошими, — сказал он, сильно «окая» в слове «хорошими».

Не имея понятия о конспирации, я пригласила пойти вместе с нами отдыхавшего тогда в Ялте писателя И.А. Бунина. Горький не возражал против этого.

Помню, как темным вечером шли мы втроем по улицам Ялты. Дошли до Лаврового переулка и зашли в дом, принадлежавший неким Серебряковым. Поднялись на второй этаж. Там в довольно большой, сильно накуренной комнате происходило собрание. Несколько незнакомых мне очень просто одетых людей о чем-то спорили. Что они говорили, я плохо понимала. К тому же и Бунин, считая, очевидно, своим долгом развлекать меня, мешал мне слушать своими разговорами.

Я не помню теперь, выступал ли тогда на этом собрании А.М. Горький. У меня сохранилась в памяти только внешняя сторона этого эпизода, характерного для всего облика Алексея Максимовича того времени. Насколько я могу судить теперь, попытка его сблизить меня с революционными кружками не была успешной.

Встречалась я с Алексеем Максимовичем и в Москве. Он не раз приходил ко мне в гости.

А.М. Горький очень любил Антона Павловича и высоко ценил его как писателя. Об этом говорят его воспоминания о Чехове, письма и статьи.

* * *

С И.А. Буниным Антон Павлович познакомился еще в 1895 году, но начал встречаться с ним уже тогда, когда жил в Ялте. Бунин был на десять лет моложе Антона Павловича. Происходил он из обедневшей дворянской семьи и жил только на средства, получаемые от литературного труда.

Я познакомилась с Буниным, так же как и с Горьким, в Ялте во время гастролей Художественного театра в апреле 1900 года. Иван Алексеевич, воспитанный, остроумный, живой, веселый человек, произвел на меня очень приятное впечатление. В литературе он выступал тогда как поэт и как беллетрист. Он был большим мастером стихотворных экспромтов.

Антон Павлович чувствовал большое расположение к Ивану Алексеевичу, был очень ласков с ним и всегда просил, когда тот бывал в Ялте, каждый день, и пораньше, приезжать к нему. Целые дни они проводили вместе в беседах. Оба они любили тонкий юмор, шутку, часто придумывали вместе подробности, эпизоды какого-нибудь смешного рассказа, и порой из кабинета брата слышались взрывы громкого смеха. Бунин великолепно читал ранние юмористические произведения Антона Павловича. Обычно брат сначала старался слушать Бунина серьезно, но, сколько ни крепился, все-таки не мог удержаться от смеха, слушая свои собственные старые рассказы. Антон Павлович называл Ивана Алексеевича придуманным им прозвищем «Букишон», иногда добавлял к этому: «Господин французский депутат Букишон».

Однажды, в конце декабря 1900 года, Бунин приехал в Ялту и остановился по приглашению брата в нашем доме. Поселился в одной из комнат нижнего цокольного этажа. Я обычно во время рождественских каникул жила тоже в Ялте. Антона Павловича дома тогда не было, он уезжал в Ниццу. Нам с матерью тоскливо было проводить праздники без Антона Павловича, и приезд И.А. Бунина был очень кстати. Он вносил большое оживление в нашу жизнь, скрасив наше одиночество.

Одно из своих писем брату в Ниццу (от 28 декабря 1900 года) я начала таким бунинским шутливым экспромтом:

«Позабывши снег и вьюгу,
Я помчалась прямо к югу,
Здесь ужасно холодно.
Целый день мы топим печки,
Глядим с Буниным в окно
И гуляем, как овечки.

По-моему, последняя строчка глупа, но Бунин, который сочинил мне сейчас эти стихи, находит, что эта строчка самая лучшая! Напиши свое мнение. Бунин приехал и остановился у нас внизу...»

На встрече Нового года Иван Алексеевич написал мне такой экспромт:

Гуляй, гуляй, Маша,
— Пока воля наша, —
Когда замуж отдадут,
Такой воли не дадут!

За те дни, что Иван Алексеевич прожил у нас, я с ним очень подружилась. Он стал меня шутливо звать «Амаранта», а себя «Дон Зинзага», заимствуя эти имена из рассказа Антона Павловича «Жены артистов», когда-то опубликованного в первом сборнике его рассказов под названием «Сказки Мельпомены». Иногда он звал меня, копируя покойного Левитана, и Мафой.

После весело проведенных каникул я уехала в Москву, а Бунин продолжал жить в нашем доме, за что я была ему очень признательна, иначе наша мать осталась бы совсем одна. Мы думали, что если Антон Павлович не задержится за границей, то Бунин дождется его в Ялте.

Иван Алексеевич стал писать мне в Москву, и с этого времени началась наша дружеская с ним переписка, продолжавшаяся более десяти лет. Я приведу здесь те письма ко мне Ивана Алексеевича, в которых упоминается имя Антона Павловича или раскрывается отношение Бунина к Антону Павловичу, которого он любил тогда искренно, глубоко, нежно.

Вот эти письма И.А. Бунина в отрывках:

«Ялта, 22 января 1901

Очень виноват перед Вами, милая и хорошая Амаранта, но, право, я не вижу дней. Они мелькают так, что их за хвост не поймаешь, благодаря моему трудолюбивому и аскетическому образу жизни. Читаю, думаю, мечтаю, иногда кое-что запишу, кушаю на доброе здоровьице, беседую за столом с милой и кроткой Евгенией Яковлевной, бегаю на почту... Евгения Яковлевна здорова, — немного было распухло у нее горло, теперь прошло. Удивляемся, что значит, что Антон Павлович не пишет Вам. Он опять повторяет, что скоро, очень скоро приедет...

Если бы Вы были здесь, я бы рассказал Вам много трогательного и красивого, что придумал и видел за последнее время. А сколько экспромтов пропало задаром!..

Опишите представление «Трех сестер», поклонитесь Книпперам. Прощайте, Амаранта.

Ваш Дон Зинзага».

«Ялта, 18 февраля 1901 г.

Дорогая Марья Павловна! 13-го февраля, во вторник, я выбыл из Аутки на пароход, но на набережной увидел чрезвычайное волнение моря и поэтому, дабы не докучать своей возней Евгении Яковлевне, отправился в гостиницу «Ялта», где живу и до сего времени. Во вторник же Варвара Константиновна³ получила телеграмму из Одессы от Антона Павловича, что он едет. Значит, сложилось все чудесно, мы беспокоились только, что Антона Павловича будет качать.

В четверг ночью он приехал, а в пятницу утром позвонил мне в телефон и позвал к себе. Был у него и в пятницу, и в субботу, и сегодня — по целым дням; конечно, по его желанию, а не вследствие нахальства, присущего мне. Был он со мной очень ласков, а мне было очень приятно быть с ним. Он задержал меня здесь — этим и объясняется то, что я еще здесь. Но в Аутку не переезжаю, ибо я все-таки на отлете.

Антон Павлович имел сперва немного утомленный вид, но сегодня был хорош, дай ему бог тысячу лет здоровья! Милая Евгения Яковлевна счастлива и здорова. Что Вы, милая Мафа?

Многое поручил мне Антон Павлович написать Вам, но потом решил написать сам. Ну, пока до свиданья, милая Амаранта.

Ваш Ив. Бунин.

Поклон Книпперчику... Впрочем, она в Петербурге?»

«Одесса, 3 марта 1901 г.

Дорогая Марья Павловна, пожалуйста, не сердитесь за молчание. Мне самому очень неприятно, что я так долго не писал Вам...

Уезжая из Ялты или, кажется, с парохода писал Вам, как мил и сравнительно здоров и весел был дорогой Антон Павлович. Теперь больше ничего не могу сказать. Писем от него не получал. Успех Художественного театра меня искренно радует...

Ваш Зинзага.

Антон Павлович все называл меня «Букишоном». Правда, хорошо?»

«Одесса, <середина марта> 1901 г.

Милая и дорогая Амаранта, очень крепко целую Ваши ручки за ласку и приглашение, но не знаю, приеду ли я в Ялту. Пора на покой, домой, а то что ж это — опять «вагоны, буфеты, отбивные котлеты», коридорные... Работать, конечно, в Ялте нельзя будет... то есть очень мало шансов на это. И, главное, долго ли Вы пробудете в Ялте? Не скрою, ей-богу, страшно хочется видеть Вас, видеть Ялту, Антона Павловича... Потом плыть с Вами по морю и держать путь в Россию уже по нежной весне. Очень хорошо! Но... ей-богу, не знаю... Одним словом, подумаю.

Относительно Антона Павловича Вы напрасно беспокоитесь. Я ничего не скрыл от Вас и сказал «сравнительно» просто потому, что ведь никогда же Антон Павлович не производит впечатления крепчайшего здоровья.

Олечку очень жалею⁴. Остальных нечего, вероятно, жалеть. Да и в общем ведь все-таки успех огромный.

Жду от Вас еще письма — как и что. А я подумаю. Только, пожалуйста, не думайте, милая, что у меня просто нет желания ехать⁵.

Мальчик мой болен немного. Да и вообще много грустного⁶. Жену мельком как-то видел.

Ваш Ив. Бунин».

«Лукьяново, Тульск. губ., 28 апр. 1901 г.

Дорогая Амаранта, не припишите мое долгое молчание тому, что я не думал о Вас это время, — просто я жил в беспорядке. В Ялте Вы все что-то были не в духе, и, по правде сказать, мне жаль чего-то... эти полторы недели могли пройти лучше. Все же я опять с большой любовью вспоминаю Ялту и Вас, и Книпшиц, и «Антошу», и всё и вся⁷.

Как здоровье Антона Павловича, и где он, и сколько он пробудет в Москве, если он уже в Москве. Я в родном гнезде чувствую себя недурно... Пишу много стихов — иногда хороших...

Ваш душой Ив. Бунин».

«Ефремово, 28 мая 1901 г.

Дорогая Амаранта, о которой я часто вспоминаю с большим удовольствием! Очень тружусь и потому долго не писал Вам. Вы мне прислали чудесное письмо — письма Вы пишете не хуже брата. Собираюсь в Москву и надеюсь увидеть там Олечку и Антона Павловича. Он мне писал, но письмо начал так: «Милый, душеспасительный Иван Алексеевич, господин Букишон!..» За «душеспасительного» я чуть не обиделся...⁸ Напишите мне в Москву. Друзья меня любят — поеду в Москву, заверну на дачу к Телешову, а потом пишите так: Москва, Чистые пруды, дом Терехова, Н.Д. Телешову, для меня.

...кланяюсь Евгении Яковлевне и всем обитающим в милой и благородной Белой Даче.

Весь Ваш Ив. Бунин.

Видите ли Купришу?⁹ Ему мои поцелуи».

«Москва, <начало июня> 1901 г.

Дорогая Марья Павловна! Что Вы замолчали? Каково Ваше настроение? Приехавши в Москву, получил совершенно неожиданное известие об Антоне Павловиче¹⁰. Был у Анны Ивановны¹¹, она говорит, что он поехал очень веселый. Мое желание Вы знаете — от всей души желаю, чтобы для всех вас это было и вышло хорошо во всех отношениях. Напишите мне о себе хоть что-нибудь и поклонитесь милой и уважаемой Евгении Яковлевне.

Ив. Бунин».

«Лукьяново, 7 июля 1901 г.

Дорогая Марья Павловна, давно не писал Вам, но опять-таки вследствие скудости внешней моей жизни. Сижу у родителей, по утрам купаюсь, после обеда сплю в кленовой аллее, читаю много... остальное время беседую с музой. Хочется мне Толстого за пояс заткнуть, да и только!

Вас, милая и хорошая Амаранта, от всего сердца жалел, прочтя Ваше грустное письмо¹². Искал Вам жениха — ничего подходящего, — лето! Подождем зимы, которую я буду почти всю проводить в Москве. Ваш милый, знаменитый брат прислал мне письмо, по обыкновению ничего не пишет о здоровье. Что сделал кумыс? Напишите, пожалуйста, — я вас всех очень люблю. И побольше напишите о себе, как проводите ялтинские дни? Конечно, самый низкий поклон молодым, уважаемой Евгении Яковлевне, всему вашему дому и знакомым.

Ваш душой Ив. Бунин».

«2 июня 1902 г.

Дорогой друг, простите, что не писал. Сидел в деревне у своих и «творил». Теперь еду под Москву... Напишите, как живете, где Антон Павлович с женой. Пожалуйста, напишите, мне очень хочется о Вас знать хоть что-нибудь...

Ваш Ив. Бунин».

«Севастополь, 2 августа 1902 г.

Сижу на приморском бульваре, в Севастополе, на скамейке у самой воды, которая шумит и полощется, прямо против солнца, опускающегося к морю, против нестерпимо блестящей полосы по морю, в желтоватом вечернем освещении, обвеваемый ласковым ветром с моря.

Второй день, то есть с самого отъезда из Гурзуфа, до физической боли тоскую. Опять я в пути, в своем бесконечном пути, и так, как и вчера и сегодня, нет поблизости ни одного более или менее родного человека. Хочется плакать от одиночества. Впрочем, этих близких людей у меня на всем свете не более десяти. Вы одна из них, и вчера я даже хотел снова проехать к Вам в Гурзуф провести вечер, так как было страшно одиноко, а мне так грустно за последнее время...

Ваш Ив. Бунин».

«Лукьяново, 5 июля 1904 г.

Дорогая и милая Амаранта, напишите мне, пожалуйста, как здоровье Антона Павловича и где он? Я слышал, что он нездоров, и мне это очень, очень грустно...¹³

Преданный Вам Ив. Бунин».

«Лукьяново, 9 июля 1904 г.

Дорогой, горячо любимый друг, я буквально как громом поражен. А тут еще горе — у матери крупозное воспаление легких, а ей под семьдесят лет. Не мог и не могу поэтому приехать в Москву, прошу Вас только помнить, что все Ваши страдания в эти дни я переживаю с Вами с невыразимой болью...

Преданный Вам всей душой Ив. Бунин».

Позднее И.А. Бунин писал в своих воспоминаниях о том, как он узнал о смерти Антона Павловича: «Я поехал верхом в село на почту, забрал там газеты, письма и завернул к кузнецу перековать лошади ногу. Был жаркий и сонный степной день с тусклым блеском неба, с горячим южным ветром. Я развернул газету, сидя на пороге Кузнецовой избы, — и вдруг точно ледяная бритва полоснула мне по сердцу...»

Спустя несколько лет после смерти Антона Павловича, когда я стала издавать письма брата, я просила И.А. Бунина написать предисловие. Он дал согласие. Дальнейшее объяснит его письмо мне от 25 сентября 1911 года:

«...Письма Антона Павловича брал у Сытина и, мгновенно перечитав, снова возвратил ему для набора. Письма восхитительны и могли бы дать материала на целую огромную статью. Но тем более берет меня сомнение: нужно ли мне писать вступление к ним? Крепко подумавши, прихожу к заключению, что не нужно. Ибо что я могу сказать во вступлении? Похвалить их? Но они не нуждаются в этом. Они — драгоценный материал для биографии, для характеристики Антона Павловича, для создания портрета его. Но уж если создавать портрет, так надо использовать не один том их, а все, да многое почерпнуть и из других источников. А какой смысл во вступительной заметке?

Пожалуйста, напишите мне Ваше мнение. Думаю, что Вы согласитесь со мной, тем более что ведь и выпускать письма надо поскорее.

Кланяюсь Евгении Яковлевне.

Искренно преданный Вам Ив. Бунин».

Я согласилась с Иваном Алексеевичем, и вместо вступительной статьи моим братом Михаилом Павловичем были написаны биографические очерки к каждому тому писем.

В последующие годы мы уже реже видались с И.А. Буниным. Он женился вторично и стал мало бывать в Крыму. Переписка тоже заглохла. А после революции мы и совсем расстались. Бунин не был ни капиталистом, ни помещиком, хотя у него и было небольшое старинное родительское имение в одной из деревень Тульской губернии. Жил он только своим литературным трудом и всегда был стеснен в деньгах. И тем не менее И.А. Бунин не мог понять Великую Октябрьскую социалистическую революцию и эмигрировал за границу. Там он прожил остаток своей жизни. Печально закончились дни этого талантливого человека, любившего свою родину, но не сумевшего отказаться от некоторых своих взглядов. Он умер за границей в 1953 году восьмидесяти трех лет от роду.

В заключение воспоминаний об Иване Алексеевиче могу добавить, что в июльской книжке журнала «Русская мысль» за 1902 год был опубликован рассказ Бунина «Свидание», посвященный мне.

* * *

Бывал у нас в ялтинском доме еще один талантливый писатель, к которому Антон Павлович тоже тепло относился и произведения которого хвалил, — Александр Иванович Куприн. Так же как и Бунин, он был на десять лет моложе Антона Павловича. Он прожил трудную жизнь: был офицером, актером, землемером...

Куприн бывал у нас с 1900 года. Он относился к Антону Павловичу с большой любовью и уважением. Он был уже довольно известным писателем, когда в 1901 году подарил Антону Павловичу свою книжку «Миниатюры» с такой надписью: «Глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову с чувством большой робости. Автор».

Как-то весной Александр Иванович жил в Ялте, но не в самом городе (у него тогда были плохи денежные дела), а в деревне Аутке, недалеко от нашего дома. В шумной квартире, где он снимал комнату, ему было трудно писать, и Антон Павлович предложил ему работать у нас. Александр Иванович работал в столовой первого этажа, под кабинетом брата. Кстати, известный рассказ «В цирке» Куприн написал в этой комнате.

Куприн и Бунин были дружны между собой, вместе бывали в Ялте, и я иногда в шутку называла их «двумя Аяксами». У меня с Куприным, так же как и с Буниным, сложились дружеские отношения.

Вот, например, одно из писем Куприна ко мне:

«Вы помните, Бодлер как-то сказал:

«...каждый раз, когда я встречал чистую изящную женщину с нежной душой, мне хотелось носить ее на руках и плакать от умиления».

...нечто подобное я всегда испытывал к Вам. Я думаю о Вас часто, часто... Рад, что Вы позволяете мне это».

Бунин и Куприн в письмах ко мне подтрунивали друг над другом. Бунин писал: «Слышал с неудовольствием про Ваш флирт с Куприным. Надеюсь, этот демон уже уехал?» Куприн же писал: «Скажите Ваничке Бунину, что всякого другого на его месте я возненавидел бы, но ему великодушно прощаю...»

Я помню А.И. Куприна на похоронах Антона Павловича, когда слезы неудержимо текли по его лицу. Он искренно и глубоко любил Антона Павловича. Его воспоминания о моем брате исполнены большой душевной теплоты. Позднее он помогал мне доставать письма Антона Павловича у петербургских адресатов, когда я подготовляла издание эпистолярного наследия брата.

А.И. Куприн после революции тоже эмигрировал за границу. Но, тяжело переживая свою оторванность от родины и народа, он обратился к Советскому правительству с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Он вернулся уже постаревшим, больным и вскоре, в 1938 году, умер в Москве.

Я с ним после революции не виделась ни разу.

* * *

Я упоминала выше, что наш старый друг дядя Гиляй бывал у нас в Ялте. Как-то в одно из посещений В.А. Гиляровский написал на косяке двери, выходившей из галерейки во двор, такой стихотворный экспромт:

Кран, друзья, у вас премилый,
Наслаждайся и гуляй:
Шарик, Тузик косорылый¹⁴
И какой-то Бабакай...¹⁵

Антон Павлович искренно смеялся и шутил, что это — лучшее стихотворение того времени.

Я очень сожалела позднее, что не досмотрела, как во время очередной покраски галерейки это стихотворение Владимира Алексеевича было закрашено.

* * *

В конце 1899 года, во время рождественских праздников, к нам приезжал наш старый, дорогой друг И.И. Левитан. Он тогда был уже тяжело больным. Эта его встреча с Антоном Павловичем, в сущности, оказалась последней (если не считать кратковременного посещения Антоном Павловичем больного Левитана в мае 1900 года в Москве).

В эти последние дни 1899 года в нашем доме появилась еще одна картина Левитана — написанный маслом этюд «Стоги сена в лунную ночь». Появлению этого этюда предшествовал разговор Антона Павловича с Левитаном о русской природе. Левитан сидел в кабинете брата в кресле перед камином, а Антон Павлович, медленно прохаживаясь по комнате, говорил о том, что он соскучился по родному среднерусскому пейзажу, что крымская южная природа хотя и красивая, но холодная. Я сидела тут же в комнате. Вдруг Левитан обращается ко мне:

— Мафа, принесите мне, пожалуйста, картону.

Я принесла. Исаак Ильич вырезал кусок по размеру ниши камина, вставил его туда, взял краски и начал писать. В каких-нибудь полчаса этюд был готов. На нем были изображены копны сена в поле во время сенокоса в лунную ночь, вдали лес. В нижнем правом углу он надписал: «И. Левитан — А. Чехову». Так этот подарок друга навсегда и остался в нише камина.

В кабинете брата были еще две картины Левитана: «Река Истра», написанная в 1885 году в Бабкине, когда мы жили там вместе с Левитаном, и «Дуб и березка». Обе эти картины Левитаном были подарены Антону Павловичу и всегда висели в его кабинете, где бы мы ни жили — в Москве, Мелихове, Ялте. Несколько левитановских картин и этюдов, подаренных им мне, находились в моей комнате.

* * *

Бывал у нас в Ялте Федор Иванович Шаляпин. Он любил Антона Павловича и очень высоко ценил его произведения. Обычно после просмотра в Художественном театра новой пьесы Антона Павловича Шаляпин посылал ему телеграмму с выражением восхищения и благодарности.

Брат любил слушать Шаляпина, и тот всегда много для него пел. Федор Иванович приходил к нам в Ялте запросто, аккомпаниатора для него у нас в доме не было, поэтому он сам садился за рояль и, аккомпанируя себе, пел русские народные песни. Они у него получались великолепно — и лирически-задушевные, и задорно-залихватские, и шуточно-комические. И было в его пении столько обаяния, красоты, столько эмоционального воздействия, что его можно было часами слушать и слушать... Антон Павлович любил неповторимый шаляпинский голос.

Из артистов бывали еще П.Н. Орленев, все просивший Антона Павловича написать для него пьесу, которую он исполнял бы во время гастролей за границей, первая исполнительница роли Нины в «Чайке» Комиссаржевская, бывший певец Московского Большого театра В.С. Миролюбов (по сцене Миров), издававший «Журнал для всех», в котором Антоном Павловичем были напечатаны рассказы «Архиерей» и «Невеста».

Изредка приезжали в Ялту и всегда к нам заходили писатели, с которыми Антон Павлович был знаком еще раньше и к которым относился с большой теплотой, — Д.Н. Мамин-Сибиряк, Н.Д. Телешов, писатель-академик и прогрессивный судебный деятель А.Ф. Кони, а также и те писатели, с которыми брат познакомился уже в ялтинский период своей жизни: Л.Н. Андреев. В.В. Вересаев, С.Г. Скиталец, Н.Н. Чириков, поэт К.Д. Бальмонт, драматург С.А. Найденов, пьесы которого Антон Павлович очень хвалил.

Бывал у Антона Павловича симпатичный человек и писатель Н.Г. Гарин-Михайловский. Он был видным инженером-путейцем и в те времена проектировал строительство железной дороги по южному берегу Крыма в Ялту. Брат ценил произведения Гарина-Михайловского и считал его талантливым писателем. Бывали и такие литераторы, как Б.А. Лазаревский, которые утомляли Антона Павловича своими длинными разговорами, но которым он никогда не давал этого понять из-за своей щепетильной деликатности. Лишь после их ухода он жаловался нам, что у него разболелась голова, что ему не дали работать. К сожалению, таких посетителей и посетительниц было немало, и нам, домашним, трудно было уберечь Антона Павловича от них.

Я уже упоминала о том, что в осенне-зимний сезон 1901/02 года на южном берегу Крыма жил Лев Николаевич Толстой. Жил он в имении графини Паниной в Гаспре, верстах в двенадцати от Ялты¹⁶. Антон Павлович много раз виделся с Толстым в Гаспре. У нас в ялтинском доме Лев Николаевич не бывал.

Толстой в Гаспре тяжело заболел. Брат часто его навещал и сокрушался, что, сам больной, он не может принять участия в дежурстве у постели Толстого в качестве врача. Он очень любил Льва Николаевича. В дни тяжелой болезни Толстого Антон Павлович служил для Москвы источником правдивых сведений о положении больного, так как царское правительство скрывало тогда от народа правду о Толстом.

Постоянно посещал нас писатель и врач Сергей Яковлевич Елпатьевский, тоже построивший себе в Ялте дом. Вместе с ним Антон Павлович трудился по оказанию помощи приезжавшим без средств туберкулезным больным и созданию для них общедоступного санатория.

Антон Павлович в Ялте по состоянию здоровья практической медицинской работой уже не занимался. Но к нему часто обращались больные из Аутки, а также приезжие студенты, и он никому не отказывал в бесплатной врачебной помощи. На его письменном столе всегда лежали медицинская трубочка, плессиметр и молоточек. Бывали и такие курьезные случаи. Пришел к нему однажды незнакомый человек и попросил принять его как пациента. Брат объяснил ему, что не занимается врачебной практикой, но тот просил, настаивал. Тогда Антон Павлович согласился, осмотрел его, выслушал. После этого посетитель положил на стол четыре золотых десятирублевых монеты. Брат с возмущением повторил ему, что он не практикует, и если согласился осмотреть его, то только в виде исключения, и что эти сорок рублей для него равносильны нанесенной ему обиде... Но потом передумал и, убедившись, что посетитель вполне обеспеченный человек, сказал:

— А впрочем, подождите...

Он вынул свою квитанционную книжку, по которой принимал пожертвования в пользу неимущих больных, и выписал квитанцию в получении от этого посетителя сорока рублей в фонд помощи нуждающимся больным. Тот сначала отказался взять квитанцию, но потом тоже сказал:

— А впрочем, это — автограф, — и взял.

* * *

В годы жизни Антона Павловича в Ялте популярность его как писателя была необычайно велика. На Волге, например, плавал пароход под названием «Антон Чехов». Издавались открытки с портретом Антона Павловича. Одесские газеты сообщали о приезде писателя Чехова, хотя в то время он никуда не выезжал. Где-то на каком-то пароходе неизвестный, назвавшись писателем Чеховым, просил взаймы денег, и ему дали не задумываясь. Какой-то субъект ухаживал за девушкой, назвавшись писателем Чеховым, и потом Антон Павлович получил от ее родителей письмо: они упрекали его в том, что он кружит голову молоденьким девушкам... Одним словом, предприимчивые люди пользовались именем Чехова, потому что имя это вызывало у читателей симпатии...

В Ялте популярность Антона Павловича в те времена была особенно велика. Когда он прогуливался по набережной, за ним в некотором отдалении следовала целая толпа поклонников или, точнее сказать, поклонниц. Их в Ялте было очень много, и в нашей семье они получили специальное название: «антоновки». Эти «антоновки» были бесхитростными «обожательницами» Антона Павловича. Им хотелось увидеть писателя Чехова, перемолвиться с ним парой слов, помочь ему донести что-нибудь из города или проводить его и, наконец, просто подежурить у ограды дома и посмотреть на Чехова, прогуливающегося в своем саду. В иные дни можно было видеть по нескольку «антоновок», часами стоявших у белой фигурной ограды, окружавшей нашу усадьбу. Они ждали, не пойдет ли Чехов гулять в город, не выйдет ли в сад... Все это очень стесняло Антона Павловича, он старался ходить на прогулку в город в обществе кого-либо из друзей или близких знакомых.

Однажды произошел такой случай. В те времена на львиной террасе Воронцовского дворца в Алупке иногда устраивались концерты. Как-то летом мы поехали туда втроем: Антон Павлович, Ольга Леонардовна и я. В ожидании начала мы сидели за столиком и пили чай. Народу было много. Вдруг из-за одного столика поднимается кто-то, неизвестный, и громко произносит высокопарное слово по поводу «присутствующего среди нас» писателя Чехова и т. п. Все повернулись в нашу сторону. Антон Павлович страшно покраснел, встал и вышел. Не дождавшись, мы пошли разыскивать его и нашли его в парке. Он был очень расстроен, отказался идти слушать концерт, и мы уехали домой, не послушав концерта.

Попутно расскажу еще о таком эпизоде. Едем мы как-то с Антоном Павловичем вместе в поезде, не помню уж куда. С нами в купе едут двое мужчин. Сначала шел общий разговор о том и о сем. Коснулись литературной темы, и вдруг наши попутчики заговорили о писателе Чехове. Как раз перед этим на какой-то станции один из них купил журнал, в котором был опубликован рассказ Антона Павловича (теперь не помню какой).

— Читали ли вы что-нибудь из произведений Чехова? Вот хороший писатель, рекомендую почитать! — обратился один из них к Антону Павловичу.

Второй пассажир поддержал его. Я была не в состоянии сдержать улыбки и исподтишка взглянула на брата. Он был невозмутим, и только прищуренные уголки его глаз говорили о том, что он сдерживает смех.

— Гм... да?.. Когда-то... — неопределенно отвечал Антон Павлович.

— Ну, и как находите? Это один из лучших современных писателей!

— Гм... Не знаю... Не разбираюсь... — опять отвечал Антон Павлович.

Те продолжали убеждать и рассказывать брату о достоинствах литературных произведений Чехова. Антон Павлович сидел, слушал и, покашливая, невнятно мычал: «Гм... гм...»

Меня страшно подмывало открыть им правду.

— Антоша, — шепчу я ему тихо, — ну, скажи им, кто ты...

— Гм... — ответил он и покачал головой.

— Ну, Антоша!.. — приставала я к брату.

Но он как будто не слышал меня. Я замолчала, но время от времени, слушая рассуждения попутчиков о творчестве Чехова, я легонько толкала брата в бок.

— Ну-у...

Скоро уже должно было кончиться наше совместное путешествие. Я сказала брату:

— Ну, позволь мне сказать им, что ты Чехов!

Он опять посмотрел на меня смеющимися глазами и отрицательно покачал головой. Я не посмела ослушаться. Мы расстались с нашими попутчиками. Они так и не узнали, что тогда в вагоне они пытались убедить самого Чехова в том, что в русской литературе есть хороший и интересный писатель А.П. Чехов, произведения которого ему стоит почитать!

Этот эпизод, видимо, развеселил Антона Павловича и не был ему неприятен, — он понимал, что собеседники говорят о нем просто и искренно, без всяких пышных слов.

* * *

В общем, все как будто шло хорошо. Жили мы всей семьей дружно, спокойно. Антон Павлович в литературе и драматургии давно уже был признан выдающимся художником. Каждое новое произведение, выхолившее из-под его пера, воспринималось в литературном мире как событие. Так было с повестью «В овраге», рассказами «Дама с собачкой», «Невеста», пьесой «Вишневый сад».

Все было бы хорошо, если бы не здоровье Антона Павловича, которое становилось с каждым годом все хуже и хуже. Правда, нам, близким родным, это не так было заметно, как людям со стороны — нашим друзьям и знакомым, встречавшим Антона Павловича время от времени. Мы как-то даже несколько свыклись с тем, что Антон Павлович частенько прихварывал, потом снова поправлялся и чувствовал себя хорошо. Но все же, конечно, постоянной заботой у нас в семье всегда оставалось здоровье Антона Павловича. В последние годы болезнь стала распространяться и задела кишечник, брату не все можно было есть, и я по совету врачей составляла ему специальное меню, расписанное по дням. Я варила, например, ему особый бульон в бутылке, погруженной в кастрюлю с кипящей водой, и брату он нравился. Каждый из нас, и я, и наша мать, и Ольга Леонардовна, старались делать все, чтобы поддержать здоровье Антона Павловича.

Примечания

1. Ливадия была царской резиденцией.

2. Наша горничная.

3. Варвара Константиновна Харкеевич — начальница ялтинской женской гимназии.

4. Художественный театр в то время был на гастролях в Петербурге. В своих рецензиях петербургские газеты ругали спектакли театра; на Ольгу Леонардовну это действовало тяжело.

5. Антон Павлович тоже писал в это время Бунину: «Непременно, обязательно приезжайте».

6. У Бунина в это время были семейные неприятности. Он разводился с женой. Сын оставался с матерью. Иван Алексеевич приходил повидаться с ним через день.

7. И.А. Бунин в начале апреля все-таки в Ялту приезжал и прожил полторы недели. В эти же дни у нас гостила и Ольга Леонардовна. Мы все вместе весело проводили время, гуляли. Однажды мы ездили в Гурзуф, завтракали там в ресторане. После этой прогулки, на просьбу Ивана Алексеевича сказать, какая часть расхода приходится на его долю, Антон Павлович «выписал» ему такой шутливый счет:

«Счет господину Букишону (французскому депутату и маркизу) Израсходовано на Вас:

С почтением Антон и Марья Чеховы, домовладельцы».

14 апреля мы втроем выехали из Ялты: я и Ольга Леонардовна в Москву, Бунин — в Одессу.

8. Упоминаемое Буниным письмо к нему Антона Павловича неизвестно, в полное собрание писем А.П. Чехова оно не попало. Видимо, Бунин мне его в свое время не дал для публикации.

9. «Куприша» — А.И. Куприн.

10. Венчание Антона Павловича и Ольги Леонардовны в Москве 25 мая.

11. Анна Ивановна Книппер — мать Ольги Леонардовны.

12. Письмо мое было написано в период душевного смятения после первого известия о женитьбе брата.

13. Когда писалось это письмо, Антона Павловича уже не было в живых.

14. Дело в том, что у нас в Ялте, так же как и в Мелихове, всегда жило по нескольку собак. Некоторых мы сами заводили, другие просто приходили и приживались. Были у нас симпатичные собачки Каштан, Тузик, Шарик, потом был Шнап, которого я звала по-своему Фомой. Когда Антон Павлович выходил в сад, они всегда окружали его. Собаки удивительно чувствуют отношение к ним человека и на ласку отвечают своей трогательной собачьей лаской. Вот так наши дворовые собаки всегда ласкались и к Антону Павловичу.

15. Бабакай Осипович Кальфа, подрядчик, производивший у нас строительные работы.

16. Ныне санаторий «Ясная Поляна».