Я жила еще в Москве, когда Антон Павлович 3 мая 1904 года приехал из Ялты. Он был совсем болен и сразу же слег в постель. Вообще он в эту весну много хворал. Здоровье его заметно ухудшалось.
Около десяти дней мы прожили в Москве вместе, а 14 мая, после роспуска гимназии на летние каникулы, я выехала в Ялту. Вид у Антона Павловича был очень плохой, и мне тяжело было оставлять его в таком состоянии. Но ехать нужно было, брат и так говорил уже мне:
— Почему ты не едешь? Мать одна в Ялте...
Все же у меня и в мыслях не было, что в этот день я в последний раз вижусь с братом и мое прощанье с ним будет последним. Я думала, как это часто бывало в последние годы, что он полежит, полечится, снова поправится, и все пойдет по-прежнему. К тому же он собирался по совету лечившего его в Москве врача Таубе ехать опять на курорт за границу.
Но на этот раз болезнь брата затянулась, и он все продолжал лежать. Его письма из Москвы, где он сообщал, что ни разу не одевался и не выходил из дома, очень огорчали нас с матерью, тем более что в этот год в Крыму стояла чудная весна. Посаженный братом сад разросся, стал тенист, все цвело в нем, благоухало. Деревья уже начали плодоносить, и я в ту весну наварила много варенья из собственной вишни и черешни. Мне было досадно, что брат всего этого не видел. В своих письмах я советовала ему скорее поправляться и возвращаться из-за границы домой в Ялту.
Только 31 мая Антон Павлович в первый раз вышел в Москве на улицу, а 3 июня он вместе с Ольгой Леонардовной выехал из Москвы в Германию. Там они поселились в южном городке-курорте Баденвейлере, в Шварцвальде, на границе со Швейцарией.
Вскоре к нам в Ялту приехал брат Иван Павлович и рассказал, в каком ужасном виде, похудевшим, слабым, поехал за границу Антон Павлович. Я очень страдала, тяжело переживая все это.
Письма брата из-за границы были тем не менее самыми оптимистическими. Он писал, что поправляется, что «здоровье входит в него не золотниками, а пудами», жаловался лишь на скучную, монотонную жизнь в Баденвейлере: «Уж очень много здесь немецкой тишины и порядка». В общем, в положении Антона Павловича, судя по его письмам, ничего угрожающего не было.
Иван Павлович, видя мое тревожное состояние, предложил мне, чтобы рассеять и развлечь меня, проехаться пароходом на Кавказ до Батума и обратно. В Ялте в пароходстве в то время служил наш двоюродный брат Георгий Митрофанович Чехов, который устраивал мне скидку пятидесяти процентов стоимости пароходного билета. Предполагалось, что на эту поездку нам потребуется дней десять, в течение которых Георгий Митрофанович будет сообщать нам о здоровье Антона Павловича, пересылая поступающие из-за границы сведения.
29 июня я выехала с Иваном Павловичем пароходом на Кавказ. Поездка проходила хорошо, хотя я не переставала нервничать. Добрались мы до Батума. Оттуда поездом уехали в Боржом, сообщив об этом в Ялту двоюродному брату. Переночевав в гостинице, утром мы пошли осматривать город, но меня все время тянуло зайти прежде на почту, узнать, нет ли известий из Ялты. И вот там я получила эту ужасную телеграмму, которая для меня была таким ударом, какого я еще никогда в жизни не испытывала: «Антоша скончался».
Я не помню, как мы добрались до Батума. Мы спешили не опоздать на тот пароход, которым приехали и который должен был уходить обратно. Мы еще из Боржома дали телеграмму капитану с просьбой подождать нас. Но мы не знали, сможет ли он это сделать. Помню, как я соскочила с извозчика, привезшего нас с батумского вокзала в порт, и бегом, сколько было сил, побежала по пристани к пароходу. Еще издали, подъезжая, я видела, что пароход стоит. Капитан, увидев нас, закричал с парохода:
— Не торопитесь, не торопитесь, мы вас ждем!
Сразу же, как только я и Иван Павлович поднялись на борт, пароход отошел.
В Ялте без нас первым узнал о смерти Антона Павловича Георгий Митрофанович, узнал как раз в тот день, когда к нам должен был приехать погостить брат Михаил Павлович. Он и ему сообщил эту тяжелую новость. Нам с Иваном Павловичем была послана срочная телеграмма, матери же нашей не говорилось ни слова.
После нашего возвращения в Ялту мы получили телеграмму от Ольги Леонардовны, в которой говорилось, что она везет тело Антона Павловича в Москву через Петербург. Мы немедленно стали собираться в Москву. Нужно было наконец сказать нашей матери правду... Нет слов, чтобы описать горе матери, потерявшей самого любимого сына.
Мы поехали в Москву на похороны.
* * *
Как все это произошло? Почему так неожиданно случилась эта катастрофа?
Ведь за три дня до своей смерти, 28 июня, Антон Павлович написал мне письмо (которое я читала в Ялте, когда его уже не было в живых). В этом письме брат писал о своих планах возвращения в Ялту, о том, что ему не хочется ехать по железной дороге, так как в вагонах жарко, душно, да и «приедешь домой скорей, чем нужно, а я еще не нагулялся». Он хотел плыть в Одессу морем из Триеста и просил сообщить ему расписание пароходов и удобны ли они. Писал, что Ольга Леонардовна в этот день поехала в Фрейбург заказывать ему летний фланелевый костюм. Словом, письмо было полно самых радужных надежд и конкретных планов человека, отнюдь не думающего о своих последних днях.
Правда, в этом письме были и такие строки: «Питаюсь я очень вкусно, но неважно, то и дело расстраиваю желудок. Масла здешнего есть мне нельзя. Очевидно, желудок мой испорчен безнадежно, поправить его едва ли возможно чем-нибудь, кроме поста, то есть не есть ничего — и баста. А от одышки единственное лекарство — это не двигаться...
Ну, будь здорова и весела, поклон мамаше, Ване, Жоржу, бабушке и всем прочим. Пиши. Целую тебя, жму руку. Твой А.».
Так заканчивалось последнее письмо брата ко мне.
Как уже стало известно позднее, именно после отправления этого письма у Антона Павловича наступило неожиданное ослабление сердечной деятельности, ночами стали происходить припадки. Потом они проходили. Но в ночь на 2/15 июля у Антона Павловича вновь стало плохо с дыханием. Был вызван лечивший его немецкий врач Шверер. Теперь Антон Павлович, видимо, знал уже истинное положение...
По свидетельству самого врача, он сказал ему спокойно: «Скоро, доктор, умру...» Ольга Леонардовна тоже потом рассказывала, что Антон Павлович встретил врача словами, сказанными по-немецки: «Ich sterbe...»1 Он выпил предложенного ему врачом шампанского, «тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда...»
Антон Павлович любил, чтобы в жизни и в литературном творчестве все было просто и понятно. Спокойной и простой была его смерть...
* * *
Наш поезд пришел в Москву утром 9 июля. Встретивший нас на Курском вокзале редактор «Журнала для всех» В.С. Миролюбов сказал, что гроб с телом Антона Павловича прибыл еще раньше на Николаевский вокзал и траурная процессия сейчас приближается уже к центру Москвы, направляясь на кладбище Новодевичьего монастыря. Мы поехали на извозчике в редакцию журнала «Русская мысль», помещавшуюся в Ваганьковском переулке, чтобы там встретиться с процессией.
Но ждать не хватило сил, и мы пошли навстречу. Нашим глазам предстали огромные толпы народа, провожавшие в последний путь Антона Павловича. Вот когда я увидела поистине народную любовь к моему брату-писателю. При таком огромном стечении народа царил полнейший порядок. Движение транспорта, в том числе и трамваев, по улицам, где проходила процессия, было прекращено, боковые улицы были перекрыты канатами. Но что было особенно трогательно — это то, как студенчество поддерживало порядок. Взявшись за руки и составив огромную цепь, студенты и молодежь Москвы охраняли траурную процессию и не давали любопытным протискиваться поближе к гробу и создавать беспорядок. Нас тоже не хотели пропускать к гробу и не слушали наших уверений, что мы родные. Я, не помня себя, рвалась со слезами вперед:
— Пустите, пустите меня к брату...
Наконец нас узнали и пропустили. Подошли мать и братья. Тяжелые это были минуты... Процессия остановилась.
Снова двинулись вперед. Весь путь от вокзала до монастыря гроб с телом брата несли на руках. У здания редакции «Русской мысли», в которой в последнее время много работал брат, остановились и отслужили литию. Дальше процессия шла по Знаменке, Волхонке, Пречистенке. Еще одна остановка с литией была у клиники около памятника Пирогову. В этой клинике брат лежал, когда у него открылось кровохарканье в 1897 году.
У Новодевичьего монастыря тоже стояла толпа народа, ожидавшая процессию. Там были многие театральные деятели, писатели, драматурги, профессора и врачи, среди них обогнавшие шествие А.М. Горький и Ф.И. Шаляпин, а также приехавшие из Петербурга на похороны директор императорских казенных театров В.А. Теляковский, издатель «Петербургской газеты» С.Н. Худеков и др.
На самом кладбище монастыря порядок удержать уже было невозможно, так как вся огромная толпа хотела присутствовать при погребении Чехова. В результате на кладбище потом оказались сломанные кресты, памятники, ограды могил.
Мне не забыть, как при опускании гроба в могилу тысячная толпа запела: «Вечная память!..»
Более ста венков было принесено на могилу Антона Павловича при похоронах. Венки были от редакций газет, журналов, театров, от общественных организаций, друзей и почитателей Антона Павловича. Надписи на венках говорили о трогательной любви к Антону Павловичу во всех слоях русского народа. Вот несколько надписей:
«Антону Павловичу Чехову, лучшему другу русских народных учителей от Общества попечения об улучшении быта учащих в начальных школах г. Москвы».
«Дорогому Антону Павловичу Чехову, славному врачу-писателю, от нижегородского отдела Общества охранения народного здоровья».
«Нежной скорбной памяти вдохновенного учителя и друга. Московский Художественный театр в беспредельном горе».
«Дорогому, незабвенному Антону Павловичу Чехову. С великой скорбью Шаляпин».
«Горячо любимому, отзывчивому А.П. Чехову. Благодарный начинающий писатель».
«Антону Павловичу Чехову. Гордости родной литературы. «Одесские новости».
«Дорогому Антону Павловичу Чехову. От крестьян Серпуховского уезда».
* * *
Так кончился жизненный путь русского писателя Антона Павловича Чехова, любимого моего брата и Друга.
Примечания
1. Я умираю.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |