XXIV. Спустя полвека

В середине июля после похорон Антона Павловича вся наша осиротевшая семья приехала в Ялту. Как тяжело было входить в дом.

Через несколько дней после приезда собрались мы всей семьей в столовой: мать, Ольга Леонардовна, братья — Александр, Иван, Михаил — и я. Стали говорить о том, как быть и что делать дальше: оставаться ли нам с матерью в Ялте, переезжать ли в Москву, как поступить с ялтинским домом и т. д.

Я обратилась к Ольге Леонардовне:

— Оля, а Антоша ничего тебе не оставлял, никаких распоряжений?

— Да, правда, Маша, есть какое-то письмо, которое он давно еще передал мне для тебя. Сейчас.

Она пошла, разыскала это письмо и отдала мне. Письмо оказалось завещательным распоряжением, которым брат назначал меня своей душеприказчицей. Письмо было написано еще 3 августа 1901 года, за три года до смерти. Вот это письмо:

«Марии Павловне Чеховой.

Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне — дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи, Ивану — пять тысяч и Михаилу — три тысячи, Алексею Долженко — одну тысячу и Елене Чеховой (Леле), если она не выйдет замуж, — одну тысячу рублей. После твоей смерти и смерти матери все, что окажется, кроме дохода с пьес, поступает в распоряжение Таганрогского городского управления на нужды народного образования, доход же с пьес — брату Ивану, а после его, Ивана, смерти — Таганрогскому городскому управлению на те же нужды по народному образованию. Я обещал крестьянам села Мелихово сто рублей — на уплату за шоссе; обещал также Гавриилу Алексеевичу Харченко (Харьков, Москалевка, свой дом) платить за его старшую дочь в гимназию до тех пор, пока ее не освободят от платы за учение¹. Помогай бедным. Береги мать.

Антон Чехов».

Я в точности выполнила все распоряжения брата.

С первых же дней после возвращения из Москвы я стала сохранять все комнаты в доме в таком виде, в каком они были при жизни Антона Павловича. Я решила оставить их в неприкосновенности и на все будущее время. Каждый предмет на письменном столе, фотографии на стенах, обстановка в спальне и столовой — все заботливо оберегалось мною; я сама вытирала пыль, производила уборку, следила, чтобы каждая вещь находилась там, где была при жизни брата. Все это я делала для того, чтобы всегда чувствовалось присутствие брата в доме. Мною руководило чувство глубокой любви к брату, желание сохранить для себя дом, как память о брате.

Шло время. Ко мне часто приходили знакомые и малознакомые люди и просили разрешения осмотреть комнаты Антона Павловича. Потом стали обращаться и совсем незнакомые приезжие врачи, учителя, студенты, артисты и т. д. Они просили показать им дом и рассказать что-нибудь о жизни брата. Особенную настойчивость в этом отношении проявляла учащаяся молодежь.

Постепенно я стала понимать, что народ хорошо знает произведения Антона Павловича, любит писателя, стремится узнать его биографию, и отсюда такой повышенный интерес к дому, где прошли последние годы его жизни. У меня стала появляться мысль, что все это, что я берегу для себя как свою реликвию, я должна сберечь для всего народа как его достояние.

Так родилась мысль — сделать дом Антона Павловича музеем. Мне трудно определить дату: с каких пор он стал официально Домом-музеем. Но я не ошибусь, если скажу, что фактически — со дня смерти Антона Павловича, поскольку сохранять я его стала сразу же.

Нелегко было содержать Дом-музей на свои средства в дореволюционное время. Особенно много трудов и денег отнимал ремонт здания. У меня одно время являлось желание привлечь для сохранения дома ряд редакций газет и журналов. Я вела переговоры с «Русской мыслью», «Русским словом» и даже с Академией наук о том, чтобы они взяли себе в доме по комнате и устроили бы в них отдых своих сотрудников, причем кабинет и спальня должны были оставаться неприкосновенными. Но из этого дела так ничего и не вышло.

В то же время я занималась разборкой архива брата, публиковала в сборниках отдельные материалы и неизданные произведения. Затем занялась собранием и обработкой писем Антона Павловича для издания эпистолярного наследия писателя. В результате в 1912—1916 годах мною был издан известный шеститомник писем Антона Павловича. Это дало средства не только на содержание Дома-музея, но даже на постройку в Мисхоре недорогой дачки. Мисхор в ту пору был одним из самых живописных мест на южном берегу Крыма, и я очень любила его. Моя небольшая дачка была расположена над самым морем на высоком берегу. Кругом стоял чудесный сосновый лес. Сзади высилась отвесная громада Ай-Петри с четко рисовавшимися зубцами.

Когда-то, при постройке ялтинской дачи, я предлагала Антону Павловичу назвать ее «Чайкой», но брат воздержался от этого. И вот свою дачу в Мисхоре я назвала «Чайкой». По соседству со мной построила себе тоже небольшую дачку моя старая приятельница Александра Александровна Хотяинцева. Там же была дача художника Браиловского, и у нас составилась целая компания художников. Мы вместе проводили время, ездили на прогулки, писали этюды.

В Мисхоре на даче я жила обычно летом, там был свой пляж и прекрасное купанье. Когда в Ялте становилось жарко, я забирала мать и уезжала в Мисхор. Несмотря на то, что дачка была маленькой, у меня там иногда гостили Ольга Леонардовна, мои братья.

Тяжело мне пришлось в годы гражданской войны. Великая Октябрьская социалистическая революция в Крыму завершилась значительно позднее, чем в центре России. В Крыму некоторое время хозяйничали различные белые правительства и интервенты. Крым был отрезан от Москвы. Поддержки и материальной помощи получить было неоткуда. У меня не стало средств не только на содержание музея, но и на мое существование с матерью, которая тогда уже была слабой и больной. Я вынуждена была взяться, как когда-то в детстве, за иглу; шила белье, платье и тем добывала деньги на жизнь.

С установлением в Крыму советской власти Дом-музей брата стал государственным культурно-просветительным учреждением, со своим штатом, а я назначена хранителем и директором музея.

В первые же годы существования молодого Советского государства я решила создать чеховский мемориальный уголок и в Москве. Дело в том, что в моей московской квартире тоже сохранились кое-какие предметы, вещи, обстановка, связанные с памятью об Антоне Павловиче и, в частности, о московском периоде его жизни. Кое-что было и у братьев Ивана и Михаила. Я повидалась с Анатолием Васильевичем Луначарским, который был тогда наркомом просвещения, и рассказала ему о своем желании. Он сразу же горячо поддержал меня, и мы уговорились в один из ближайших дней вместе осмотреть ряд помещений, пригодных для организации музея Чехова.

И вот помню, как в летний день мы ходили с Анатолием Васильевичем пешком по центру Москвы и осматривали помещения, которые у него были в записочке. В Москве в ту пору была какая-то эпидемия лузганья семечек. Грызли подсолнухи, бросая шелуху тут же на тротуары и мостовые, буквально все. И вот мы идем с ним по засыпанным шелухой улицам Москвы, оживленно обсуждаем план создания музея. Анатолий Васильевич был без шляпы, очень просто держался, и никто на улице не обращал на нас никакого внимания. Я же с большим интересом слушала Луначарского, который великолепно говорил о литературе, о Толстом, о Чехове и других писателях.

Я предлагала тогда Луначарскому организовать музей в бывшем доме Корнеева по Садовой Кудринской улице, и он отнесся к этому положительно. Но тогда этого сделать не удалось, так как дом был заселен жильцами. Позднее Чеховский музей был создан при публичной библиотеке Румянцевского музея (Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина). В этот музей я передала все, что у меня сохранилось в Москве. Музей Чехова существовал несколько лет. Постепенно он стал пополняться мемориальными и литературными экспонатами других писателей, и в результате из Чеховского музея вырос общий литературный музей, существующий в Москве и поныне — Государственный литературный музей.

* * *

Когда-то Антон Павлович говорил И.А. Бунину, что его будут читать только лет семь, а потом забудут... Как глубоко ошибался он! Его произведения продолжали читать и через семь лет, и через пятнадцать, продолжают читать и через пятьдесят!

Антону Павловичу не суждено было дожить до тех дней, когда его назвали не только великим русским писателем, но писателем мировым, произведения которого не умирают и читаются во всем мире.

В 1954 году, когда отмечалось пятидесятилетие со дня смерти Антона Павловича, мне посчастливилось быть свидетельницей торжественного признания его творчества народами всех стран. Это было самым волнующим событием в моей долгой жизни, посвященной брату.

А жизнь моя действительно долгая. Я много видела, много пережила. К слову сказать, я пережила царствование трех русских царей, три русских революции, три больших войны. Я родилась через два года после отмены крепостного права и застала еще явные его следы. Я дожила до великих перемен, совершенно изменивших лицо старой России.

* * *

Кто долго прожил, тот должен много и сделать. Не мне судить, много ли я сделала. Но на девяносто третьем году моей жизни я могу сказать: «Посвятив мою жизнь писателю Чехову, я выполнила то, что хотела. При жизни Антона Павловича я старалась помогать ему всем, чем только можно, старалась, чтобы он мог спокойно работать. После его смерти я стремилась сохранить в народе память о нем. Я искренно радуюсь, когда вижу сейчас, через пятьдесят лет, как велика любовь народа к Антону Павловичу. Радуюсь и с чувством удовлетворения думаю, — есть и моя маленькая доля в том, что творения Антона Павловича Чехова, его жизнь и творчество стали близки и дороги нашему народу».

Ялта, 1956 г.

Примечания

1. Харченко Г.А. в 70-х годах служил мальчиком в лавке отца в Таганроге.