Портрет Чехова, написанный Иосифом Бразом, хранится теперь в запасниках Третьяковской галереи. Выставляют его лишь изредка, в дни чеховских юбилеев и торжеств.
Портрет был заказан П.М. Третьяковым. Браз — тогда совсем еще молодой, начинающий живописец, только что окончивший Петербургскую академию художеств по классу Репина, — работал над ним более двух лет. Первый вариант (1897) он забраковал сам. Второй, проданный Третьякову, не нравился Чехову: «Мне противен бразовский портрет...»1; «Ведь это плохой, это ужасный портрет...»2; «Кажется, трудно написать менее интересный портрет. Не повезло со мной Бразу»3.
Художник придал своей модели изящную, слегка манерную позу. Чехов тонет в старинном кресле с высокой бархатной спинкой. Худое, тонкое лицо склонено на бескровную руку; за стеклами пенсне — сухие, печальные глаза. Полотно выдержано в голубовато-мглистых тонах. Краски так холодны, как будто портрет внесли сюда прямо с мороза и он в этом теплом и людном зале сразу заиндевел. Только пятна лессировки у щек тлеют бледным румянцем болезни.
Элегантный портрет.
«...Портрет мне не кажется интересным. Что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего»4.
Браз — живописец fin du siècle — понял Чехова как человека своего круга. Он писал обобщенный тип российского интеллигента конца века.
«Мы увидим все небо в алмазах... мы отдохнем...» Портрет Чехова, написанный одним из его персонажей.
«Если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой»5.
Он остался единственным: никто из крупных русских художников так и не взялся за кисть, чтобы написать Чехова.
Размноженный в бесконечных копиях, портрет из Третьяковки стал обязательным, как документ. К нему привыкли, и сила этой привычки столь велика, что реальные свидетельства о Чехове удивляют, воспринимаются как не вполне достоверные. Например, в отпускном билете, выданном в 1879 году Таганрогской мещанской управой, обозначен рост Чехова: 2 аршина 9 вершков (выше 180 сантиметров). А все кажется, что Чехов — это невысокий хрупкий человек, со слабой грудью, с негромким, хрипловатым от тяжелой легочной болезни голосом.
Голос у него был «низкий бас с густым металлом; дикция настоящая русская, с оттенком чисто великорусского наречия; интонации гибкие, даже переливающиеся в какой-то легкий распев, однако без малейшей сентиментальности и, уж конечно, без тени искусственности»6.
В воспоминаниях К.А. Коровина сказано: «Он был красавец. ...Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие...»7
Репину при первом знакомстве (это было в 1887 году) вспомнился тургеневский Базаров, бросились в глаза здоровье, трезвость, физическая сила Чехова: «Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренних увлечений... он казался несокрушимым силачом по складу тела и души»8.
Представляя себе Чехова в жизни, веришь глазу и слуху людей, способных профессионально судить о человеческой внешности — художникам, людям театра или же наблюдательным, недоверчивым людям, как И.А. Бунин: «В Москве, в девяносто пятом году, я увидел человека средних лет, в пенсне, одетого просто и приятно, довольно высокого, очень стройного и очень легкого в движениях»9. Бунин часто бывал в доме Чеховых, среди немногих, кто был принят там по-домашнему: «Никогда не видал его в халате, всегда он был одет аккуратно и чисто. У него была педантическая любовь к порядку — наследственная, как настойчивость...»10
Иные суждения о Чехове остаются единственными в своем роде, неповторимыми, как неповторим Лев Толстой:
«Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед ему, говоря вполголоса:
— Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто — чудесный!»11
Как это ни трудно, но нужно понять, какое настроение владело Толстым, старым, чутким к слову и не столь уж щедрым на слова. Правда, «отношение его к Чехову было отношением нежной влюбленности»12, но все же меньше всего Чехов похож был на барышню. Другие не находили в нем этой скромности, «миловидности». «Если бы Вы были менее суровы на вид и напоминали бы хоть слегка романтика, я бы рассказал Вам о дубовых лесах, о соловьях курских и о двух голубых звездах», — писал ему в августе 1891 года Ф.А. Червинский, драматург и поэт13.
С появлением воспоминаний Горького облик Чехова был словно бы затушеван сплошной скромностью — не осталось других черт, не было, например, места для той запомнившейся В.И. Немировичу-Данченко небрежности, с какой он здоровался со знакомыми литераторами или актерами. Любопытно, что избыток скромности в облике Чехова почувствовал Т. Манн, судивший о нем прежде всего «по Горькому»: «Творчество Чехова очень полюбилось мне. Его ироническое отношение к славе, его сомнение в ценности и смысле своего труда, неверие в свое величие уже сами по себе полны... величия. «Недовольство собой, — говорил он, — основа всякого подлинного таланта». Здесь скромность все же оборачивается самоутверждением. Это означает — будь доволен своим недовольством; тем самым ты докажешь, что ты выше самодовольных и, быть может, даже велик»14.
И.А. Бунин, далеко не сентиментальный, хорошо знавший закулисную сторону литературной жизни и тончайшие оттенки писательских отношений, не считал Чехова «скромным» в обыденном смысле этого слова: Чехов знал себе цену.
Общее отношение к нему полнее других выразил, вероятно, Ф.И. Шаляпин.
«Помню, например, как горячо хотел он познакомиться с Чеховым, сколько раз говорил мне об этом, — писал Бунин в воспоминаниях о нем. — Я наконец спросил:
— Да за чем же дело стало?
— За тем, — отвечал он, — что Чехов нигде не показывается, все нет случая представиться ему.
— Помилуй, какой для этого нужен случай! Возьми извозчика и поезжай.
— Но я вовсе не желаю показаться ему нахалом! А кроме того, я знаю, что я так оробею перед ним, что покажусь еще и совершенным дураком. Вот если бы ты свез меня к нему...
Я не замедлил сделать это и убедился, что все была правда: войдя к Чехову, он покраснел до ушей, стал что-то бормотать... А вышел от него в полном восторге:
— Ты не поверишь, как я счастлив, что наконец узнал его, и как очарован им! Вот это человек! Вот это писатель!..»15
Чтобы понять эту сцену вполне, нужно представить себе Шаляпина в расцвете славы, совсем еще молодого, ироничного, избалованного успехом; какие люди искали его дружбы или хотя бы знакомства с ним, как мало стеснял он себя — и в жизни, и в отношениях с миром, как не привык робеть, побаиваться, искать случая для знакомства...
Одна помета в бунинской книге о Чехове кажется особенно примечательной. Бунин бывал в Ялте после 1904 года, разделяя с родными боль и горе утраты:
«Я спрашивал Евгению Яковлевну (мать Чехова) и Марью Павловну:
— Скажите, Антон Павлович плакал когда-нибудь?
— Никогда в жизни, — твердо отвечали обе.
Замечательно»16.
Примечания
1. О.Л. Книппер, 23 января 1902 г.
2. М.А. Членову, 13 февраля 1902 г.
3. В.М. Соболевскому, 21 октября 1898 г.
4. М.П. Чеховой, 28 марта 1898 г.
5. М.А. Членову, 13 февраля 1902 г.
6. Немирович-Данченко В.И. Чехов // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 423.
7. Коровин К.А. Из моих встреч с А.П. Чеховым // Лит. наследство. Т. 68. С. 550.
8. Репин И.Е. О встречах с А.П. Чеховым // Чехов в воспоминаниях современников. С. 150.
9. Бунин И.А. О Чехове // Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 182.
10. Там же. С. 197.
11. Цит. по: М. Горький и А. Чехов: Сборник материалов. М., 1951. С. 166.
12. Бунин И.А. О Чехове // Собр. соч. Т. 9. С. 247.
13. Ф.А. Червинский — Чехову, август 1891 г. (Архив А.П. Чехова, ГБЛ).
14. Манн Т. Собр. соч. М., 1961. Т. 10. С. 589—590.
15. Бунин И.А. Шаляпин // Бунин И.А. Собр. соч. Т. 9. С. 383—384.
16. Бунин И.А. О Чехове // Там же. С. 170.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |