Введение

Актуальность темы данной работы — «Концепция личности в прозе А.П. Чехова 1889—1890-х годов» — определяется все возрастающим в настоящее время интересом к проблеме личности. Двухтысячелетний рубеж, который преодолела история современной цивилизации, сообщает новый импульс поискам решения вопроса о человеке — о его сущности и предназначении, о его будущем. Именно поэтому гуманитарные науки — философия, психология, социология — видят свою основную задачу в создании современной концепции личности, которая учитывала бы всевозможные нюансы человеческой психологии и физиологии. Различные аспекты изучения человека диктуют характер и своеобразие подхода к этой проблеме, однако очевидно, что для формулирования каких-либо тезисов и выводов необходимо прежде всего обобщение и осмысление предшествующего опыта, воплощенного, в том числе, и в литературных произведениях.

Научные дискуссии, многочисленные статьи и монографии последних лет по проблемам русской литературы конца XIX — начала XX веков показывают, что взгляды писателя на природу человека и его место в социуме в общем русле рассуждений находятся среди приоритетных направлений исследования творчества того или иного автора. Обращаясь непосредственно к теме нашей научной работы, среди подобных исследований следует назвать монографию И. Сухих, посвященную поэтике произведений А.П. Чехова [171], книги В.И. Камянова [74], Л.В. Колобаевой [82], Г.П. Бердникова [15], В.Б. Катаева [77], В.М. Родионовой [148], М.П. Громова [46], в которых концепция личности рассматривается либо как фактор, обуславливающий проблематику творчества, либо как самоценный объект исследования. Кроме того, актуальность разработки темы данной диссертации определяется необходимостью несколько переосмыслить место Чехова в ряду русских писателей XIX—XX веков: традиционно считающийся одним из последних классиков XIX века, Чехов, согласно сложившемуся в современном литературоведении мнению, гораздо больше принадлежит веку XX, что, безусловно, наложило отпечаток как на поэтику творчества писателя в целом, так и на понимание личности, воплощенное в его произведениях. Такая точка зрения получает все большее распространение и высказывается, в частности, в упомянутых нами работах И.Н. Сухих, В.И. Камянова, А.С. Собенникова. Оценивая Чехова как писателя, предвосхитившего в своем творчестве духовные проблемы грядущего столетия, автор данной работы стремился подчеркнуть актуальность и универсальность чеховских представлений о человеке, о его природе и возможностях.

Выбор хронологических рамок нашего исследования обусловлен, в первую очередь, спецификой творчества Чехова в период с 1889 по 1898 годы. Именно в это время жизненный материал, являющийся предметом осмысления в произведениях писателя, пополняется сахалинскими впечатлениями. В письмах и личных беседах Чехов неоднократно указывал на значительность роли, которую сыграла в его жизни поездка на Сахалин. Произошедшая в писателе перемена была вызвана погружением в мир человеческих страданий и побудила его к переосмыслению явлений современной действительности и литературы. Объективные условия — общественное оживление конца века, широкое распространение идеологии марксизма, стимулирующей рост рабочего движения России, — также способствовали обострению интересов Чехова к социальным проблемам. Таким образом, проблематику рассказов 90-х годов отличает особенное внимание автора к социальному статусу своих героев, причем социальность понимается Чеховым не в узкоклассовом смысле, а как место человека среди людей, его связи и отношения с внешним миром. Концепция личности, формировавшаяся на протяжении всего творческого пути Чехова, в 90-е годы обогащается наблюдениями и выводами, сделанными писателем среди людей, жизнь которых, с одной стороны, асоциальна, с другой — драматическим образом отражает и усугубляет пороки общества, существующего по общепринятым законам. Осознанная Чеховым глубокая, принципиальная неразумность существующих общественных институтов привносит в его концепцию элемент некоего отчуждения, присущего человеческому существованию в подобных условиях.

Таким образом, актуальность темы нашей диссертации определяется:

во-первых, растущим в обществе и научных кругах интересом к проблемам личности;

во-вторых, упомянутой ранее необходимостью переосмыслить творчество Чехова именно как писателя начала XX века, расставив акценты на тех мотивах и проблемах, которые имеют продолжение, развитие в литературе и искусстве XX столетия;

в-третьих, современностью звучания самой концепции личности у А.П. Чехова.

Обращение к произведениям 90-х годов обусловлено творческой и личностной зрелостью, которой достигает Чехов в этот период, что позволяет говорить о рассказах указанного этапа творчества как о вершинных произведениях писателя.

Степень изученности данного вопроса в отечественном чеховедении достаточно велика. Чеховское понимание проблемы личности анализируют в своих работах М.В. Кузнецова [90], В.Я. Линков [108], В.Б. Катаев [77], Г.П. Бердников [15], И.В. Сухих [171] и другие исследователи. Однако в монографиях перечисленных авторов концепция личности понимается прежде всего как один из элементов композиции и рассматривается в контексте исследований особенностей поэтики, стиля, эволюции героя и творчества в целом. Так, в работе М.В. Кузнецовой на большом текстуальном материале рассматривается сложная эволюция прозы А.П. Чехова: характер изменения его юмора и позитивных поисков, его героев, сюжетов, композиции, способов типизации. Одна из глав книги посвящена исследованию специфики героев разных периодов творчества писателя. Определяя принцип выбора героев в рассказах Чехова, М.В. Кузнецова обращается к мнению Г.Н. Поспелова и разделяет его заключение о том, что чеховская проза отличается отсутствием изображения «антагонистических сил русского общества того времени: с одной стороны, дворянства и чиновничества... с другой стороны, народных, крестьянских масс» [90, с. 123]. Подобную индифферентность писателя к классовому разграничению общества Г.Н. Поспелов объясняет «беспартийным демократическим просветительством» Чехова. М.В. Кузнецова дополняет этот вывод наблюдениями над биографическим материалом писателя: «В детстве Чехов общался с городским мещанством, мелкими торгашами и чиновниками. Позднее он наблюдал жизнь врачей и учителей... Естественно поэтому, что «средние слои русского общества в ранний период творчества... представляли собой основных героев его произведений...» [90, с. 123]. Произведения же о крестьянах появляются в более поздний, зрелый период творчества, когда Чехов, живя в имении, начинает общаться с крестьянством.

Акцентируя внимание на социально-классовом составе персонажей Чехова, М.В. Кузнецова говорит также о характере героя, изменяющемся на протяжении творческого пути писателя: если в комических рассказах Антоши Чехонте фигурируют вызывающие улыбку своей глупостью и пошлостью «эскулапы», горе-учителя и ограниченные чиновники («Хирургия», «Сельские эскулапы», «Клевета», «Орден»), то в зрелый период творчества юмористическое начало чеховских рассказов оказывается приглушено более серьезными, «масштабными» персонажами. Определяя это явление как «укрупнение» героев, М. Кузнецова объясняет его тем, что «Чехов научился видеть (и изображать!) явления разносторонне, глубже разбираться в их связях и обусловленностях» [90, с. 124].

С целью рассмотрения эволюции чеховских героев из множества социальных и профессиональных категорий М.В. Кузнецова выделяет образ, характерный для разных периодов творческого развития писателя — образ героя-рассказчика. Значение этого образа исследователь видит прежде всего в том, что введение его в десятки произведений А.П. Чехова связано с одной из ведущих особенностей стиля писателя — стремлением к максимальной объективности изображения и умалению собственной роли в произведении. Определяя язык как один из основных компонентов характеристики, М.В. Кузнецова останавливается именно на его роли в создании образа героя-рассказчика. Анализируя рассказы 1880-х годов, она делает выводы о примитивности и пошлости сознания этого персонажа, опираясь прежде всего на его речь. Герой-рассказчик ранних рассказов Чехова — обыватель, зачастую имеющий склонность к различным «искусствам». Речь подобного персонажа комична не только за счет обнажаемого ею умственного убожества, но и благодаря приверженности ее носителя к напыщенным, ложно поэтическим оборотам. Язык рассказчиков-чиновников, достаточно часто встречающихся в рассказах 1880-х годов, — это холуйский язык, изобилующий подобострастными, почтительными словами, обращенными к всевозможным «сиятельствам». Речь таких героев бедна и изуродована канцеляризмами.

Говоря о героях более поздних произведений, начиная с конца 80-х годов, М.В. Кузнецова обращает внимание на особую категорию произведений, в которых язык героя-рассказчика значительно сближен с языком автора. «Мысли, высказанные рассказчиком, — отмечает исследователь, — иногда так близки мыслям Чехова..., что незаметно речь героя-рассказчика как бы подменяется авторской речью, временно исчезают ее индивидуальные особенности» [90, с. 130]. Близость языка героя рассказчика к языку самого автора выражается также «в богатстве и разнообразии лексики рассказчика, иногда даже в самой манере характеризовать людей и события» [90, с. 130]. К числу таких произведений М.В. Кузнецова относит повести «Скучная история», «Рассказ неизвестного человека», «Дом с мезонином», «Моя жизнь», в которых рассказчики — люди высокой культуры, способные глубоко и тонко чувствовать. Анализируя образы героев-рассказчиков, М.В. Кузнецова исследует прежде всего их социальную природу: классовую принадлежность, мировоззрение, профессионально-интеллектуальные запросы; нравственные проблемы героя, считает автор монографии, обусловлены его общественной позицией. Рассматривая чеховского героя с этой точки зрения, М. Кузнецова вместе с тем полагает, что «...в литературе о Чехове... еще не раскрыт вопрос о том общем социальном факторе, который тонко уловил и с которым невольно считался писатель, изображая внутреннюю жизнь своих героев» [90, с. 167].

Путем анализа ряда рассказов писателя М.В. Кузнецова выделяет этот «общий социальный фактор» и определяет его как «тлетворную, эпохально-обусловленную психологию привилегированного меньшинства» [90, с. 183]. Именно этот момент, по мнению исследователя, является определяющим для характеристики героя. Исходя из того, каким образом герои Чехова ощущают на себе вышеупомянутый «общий социальный фактор», М.В. Кузнецова подразделяет их на соответствующие группы. К первой категории автор монографии относит героев, полностью проникшихся паразитической психологией привилегированных («княгиня» из одноименного рассказа); вторую группу составляют герои, которые, не будучи затронутыми ее тлетворным влиянием в силу тех или иных особенностей своей судьбы, жили по законам собственной совести, ни на что не претендуя и ничего не пытаясь изменить (доктор Самойленко из «Дуэли»); третьи испытывали мучительную раздвоенность и освобождались от психологии тунеядства и безответственности в результате упорной и длительной борьбы (герой повести «Дуэль» Лаевский); четвертую группу, выделенную М.В. Кузнецовой, составляют персонажи, внутренне чуждые господствующей психологии, но подчиняющиеся ее проявлениям по причине собственной пассивности (профессор из «Скучной истории»); наконец, убеждения пятой категории чеховских героев определили их особую психологию, резко противоречащую господствующей и толкающую их на поступки, как пишет М.В. Кузнецова, предосудительные и опасные с точки зрения господствующей морали (Михаил Полознев из «Моей жизни»).

Таким образом, книга М.В. Кузнецовой интересна глубоким подробным анализом социального фактора и его значения в художественном мире А.П. Чехова. Среди несомненных достоинств монографии — привлечение большого количества текстуального материала и осуществленная попытка осмыслить чеховского героя в ряду героев произведений русских классиков XIX века — А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, М.Е. Салтыкова-Щедрина. Отметим, что труд М.В. Кузнецовой не имеет своей целью проанализировать концепцию личности, воплощенную в рассказах А.П. Чехова: автор говорит о социальной, либо классово-социальной стороне существования героев, ставя перед собой задачу определения некоего социального фактора, в полной мере обуславливающего внутренний мир героя и модели его поведения.

Подход В.Б. Катаева к проблеме личности в произведениях А.П. Чехова интересен прежде всего пониманием чеховского героя, которому присуща внутренняя динамика. Если в работе М.В. Кузнецовой шла речь об «упорной и длительной борьбе» героя с проявлениями паразитической психологии, то В.Б. Катаев говорит о диалектике убеждения, присущей героям рассказов Чехова, в частности 90-х годов. Автор выводит следующую схему, согласно которой осуществляется перемена во внутреннем мире героя, причем перемена эта происходит буквально в течение нескольких часов, либо дней. Итак, «кто-либо из героев (чаще всего из тех, кто представляет для автора главный интерес в данном произведении) высказывает по определенному поводу свою мысль, оформленную как абсолютное утверждение. Затем на смену тем обстоятельствам, при которых высказывалась эта мысль, приходят другие. В свете новых обстоятельств происходит «отчуждение» мнения от человека, его высказавшего. Этот последний воспринимает свое утверждение в новом свете, оно приобретает для него относительное значение» [77, с. 145]. Таким образом, В.Б. Катаев отмечает характерную особенность чеховской концепции героя и понимания жизни в целом: для писателя важно не то, насколько хороша высказанная персонажем мысль, а то, насколько изменится его существование после провозглашения этой мысли. Утверждая в каждом своем произведении необходимость «общей идеи», Чехов, тем не менее, хочет показать, что человек, сказавший «Так жить нельзя», сделал тем самым еще очень немного. Размышляя об особенностях художественного мира Чехова, В.Б. Катаев в своей книге замечает распространенную ошибку, допускаемую исследователями: зачастую мысль чеховского героя извлекается из контекста и выдается за утверждение автора, что существенно упрощает и искажает идейно-художественный замысел произведения. Необходимо иметь ввиду, утверждает В.Б. Катаев, что жизнеутверждающие прогрессивные идеи (например, Анна Акимовна Глаголева из рассказа «Бабье царство» восторженно объявляет: «Так жить нельзя, нет надобности жить дурно, если можно жить прекрасно.») герои Чехова произносят, как правило, пребывая в состоянии некоего «подъема духа», «особого веселья». Поэтому нецелесообразно придавать подобным идеям значение авторской позиции. Определяя такие идеи как предметно-ограниченные, «специальные», В.Б. Катаев делает вывод о том, что их истинный смысл становится очевиден лишь в общей структуре произведения, с учетом схемы развития отношения к этим идеям героев. Подтверждая свои соображения, В.Б. Катаев анализирует трансформацию восприятия «возвышенных принципов» героиней «Бабьего царства». Анна Акимовна Глаголева, капиталистка и миллионерша, чувствует себя неуютно среди доставшихся ей по наследству власти и богатства. За обедом она говорит адвокату Лысевичу — человеку циничному и пошлому — о том грузе страшной ответственности за судьбы слепнущих и глохнущих рабочих, который возлагает на ее плечи положение владелицы фабрики. Ударив сгоряча кулаком по столу, Анна Акимовна искренне и темпераментно говорит о преступности своего образа жизни и невозможности дальнейшего его продолжения. Отмечая полную убежденность чеховской героини в произнесенных словах, В.Б. Катаев развивает далее свою мысль: «...она формулирует определенную идею, а именно: если капиталист нравственно чуток, если его мучат угрызения совести за страдания эксплуатируемых рабочих, он не должен продолжать жить по заведенному для его класса порядку, он должен пойти наперекор требованиям и традициям своего класса» [77, с. 145]. Идея, выведенная в монологе Анны Акимовны, чрезвычайно органична для демократического сознания, но В. Катаев предостерегает читателя от соблазна увидеть в ней позицию автора. Иными словами, идея, высказанная героиней, не есть авторская идея.

Размышляя над идейным смыслом рассказа «Бабье царство», В.Б. Катаев определяет особенность художественного мышления Чехова: «Писателю важно не просто высказать в рассказе то или иное мнение, но показать относительность, обусловленность мнения, его зависимость от обстановки, то есть «индивидуализировать» его» [77, с. 146]. Обоснование этой относительности составляет, по мнению В. Катаева, главный интерес писателя. Для доказательства своего вывода исследователь продолжает анализ внутренних переживаний Анны Акимовны: по мере прохождения времени, в течение которого она беседует с Лысевичем о романе Мопассана, вечером разговаривает с родственниками, приживалками о замужестве, Анна Акимовна начинает чувствовать себя одиноко, затем высказанная ею идея, такая, казалось бы, выстраданная и глубинная, вдруг предстает перед ней как нечто стороннее, отчужденное. Наступает трезвость относительности. И, наконец. В.Б. Катаев констатирует последний этап «жизни» гуманной и возвышенной идеи: «...она поняла ясно, что все то, что она думала и говорила... — вздор, глупость и самодурство... стыд за свои мысли и поступки, и страх, что она, быть может, сказала сегодня что-нибудь лишнее, и отвращение к своему малодушию смутили ее чрезвычайно» [77, с. 146].

Авторская же позиция — «идея», несомненно, присутствует в рассказе. Выражается она в полуироническом тоне некоторых ремарок, а также в «объективном изображении постепенного отчуждения человека от собственных слов, перехода от их абсолютизации к относительности придаваемого им значения» [77, с. 148]. Таким образом, работа В.Б. Катаева интересна как обращением к проблемам поэтики Чехова в целом, так и вниманием к роли надличностного фактора в чеховской трактовке. В своей монографии исследователь отмечает неоднозначность функции идеи в формировании духовного облика героя: понимая присутствие ее в жизни человека как необходимое условие гармоничного существования зрелой личности, Чехов показывает, что сама по себе констатация какой бы то ни было высокой идеи не означает осознания ее героем и не гарантирует, что он изменит свою жизнь к лучшему для себя и других. Напротив, писатель демонстрирует несостоятельность «прозрения», происходящего с человеком в состоянии необычайной экзальтации, «особого веселья» и т. п. Подлинная, глубокая, перемена, считает Чехов, готовится исподволь, «в тишине души» и, если и выглядит внешне как внезапная, на самом деле внутренне мотивирована и «выношена» героем в течение более или менее длительного времени. Примером тому могут служить судьбы Гурова из рассказа «Дама с собачкой» и Никитина из «Учителя словесности».

Проблема концепции личности в произведениях Чехова затрагивается в работе В.И. Тюпы «Художественность чеховского рассказа» [182]. Именно концепцию личности исследователь считает эпицентром художественного содержания рассказов писателя зрелого периода. Говоря о ней как о непременной составляющей любого произведения подлинного искусства, В. Тюпа определяет особенность чеховского подхода к вопросу о личности: «...для Чехова концепция личности — это не один из компонентов идейного содержания, а его принципиальная основа, не «атрибут», а способ существования, «модус» художественности его рассказов. Самим строем этой художественности писатель отстаивает «остро переживаемое личностное «чувство жизни», понимание повышенной ценности личности, не имеющей права отказываться от себя, от долга самореализации» [182, с. 36].

Размышляя о месте личности в композиции чеховских рассказов, В. Тюпа разделяет понятия характера и личности и понимает личность как внутреннюю сторону характера, а характер как внешнюю сторону личности. «Личностность» человека, с одной стороны, суть его единичность, с другой — всеобщность, т. к. быть личностью — естественный человеческий способ существования. «Характерным» является нечто, присущее определенной категории людей, а не каждому. «Характерное, — считает В. Тюпа, — в равной степени противостоит как универсальному, так и уникальному, объединяющимся в личностном. На этой всеобщности единичного человеческого бытия и основывается, по-видимому, чеховский метод типизации» [182, с. 33].

Соотношение «личностного» и «характерного» в героях Чехова В. Тюпа рассматривает на материале рассказов «Дом с мезонином» и «Дама с собачкой». В «Доме с мезонином», исследователь отмечает чеховское противопоставление «праздного» художника старшей из сестер Волчаниновых, Лидии, которую отмечает чрезвычайная социальная активность и озабоченность народными судьбами. В. Тюпа отмечает, что волевой, деятельный характер героини очерчен столь жестко, что создается ощущение его неорганичности. Упоенно живущая своей внешней активностью, Лидия усматривает в человеке прежде всего его ролевую характерность, его социальное лицо, профессиональную принадлежность. Тем самым, поясняет В. Тюпа авторскую позицию, обособленное своим характером человеческое «я» теряет связь с другими на личностном уровне. Таким образом, в глазах Чехова, считает исследователь, даже общественная активность способна оказаться «футляром» личности: не случайна манера Лидии разговаривать, не глядя на собеседника.

Художник же противостоит Лидии именно своей личностной открытостью, эмоциональностью. Его взгляды не отличаются прогрессивностью и даже просто разумностью. Бялый, безвольный характер героя не выдерживает сравнения с деятельной, кипучей натурой Лидии Волчаниновой. Если Лидия, вполне осознавая собственные силы и возможности, стремится воплотить в жизнь «теорию малых дел», то художник в споре с ней демонстрирует отсутствие гражданской позиции и чувства ответственности за социальные катаклизмы, свидетелем которых он становится. Он не просто равнодушен к «школам», «больничкам» и «аптечкам», которые организуют земство и Лидия, но высказывается об их несомненном вреде, так как, по мысли художника, зло — социальное и экзистенциальное — настолько велико и масштабно, что какими-то мелкими, «штучными» решениями проблему разрешить невозможно. Отмечая правоту художника в некоем утопическом, всемирно-историческом смысле, В. Тюпа, следуя чеховской идее, показывает относительность этой правоты — практический итог рассуждении героя совершенно неудовлетворителен: «Ничего не нужно, пусть земля провалится в тартарары!»; «человечество выродится, и от гения не останется следа» и т. п. Однако и Лидия, позиция которой, хотя и уязвима, но достаточно сильна, права относительно. Чехов изначально изображает героиню активную, волевую, вызывающую, может быть, уважение читателя и несомненное благоговение матери и сестры, но несимпатичную эстетически чуткому читателю. Причину этого феномена В. Тюпа видит в том, что «праздность, утопизм художника и Мисюсь личностны, а деловитость, серьезность, непоколебимая «правильность» Лиды резко характерны, но лишены в глазах автора личностности» [182, с. 37]. «Бесхарактерный» же художник личностен — он связан с внешним миром многими нитями: своими переживаниями, ощущениями, любовью к Мисюсь. Все душевные переживания героя, считает В. Тюпа, не демонстрируются явно (в отличие от Лидиной деловитости и озабоченности) и представляют собой внутренние «жесты» самоактуализации личности художника. Самоактуализация составляет и духовное содержание чувства любви, которое он испытывает к Мисюсь. Именно личностность героев, пишет В. Тюпа, становится основой особенной внутренней связи, возникающей между ними. Исследователь определяет ее как диалогически-личностную встречу с другим и ценит не общественного деятеля, а личность. Сама же героиня не испытывает интереса к внутренней жизни других: умершая Анна, о которой Лидия упоминает как о примере из народной жизни, воспринимается ею в качестве статистической единицы, доказательства истинности ее социальной позиции. Отношение Лидии к матери и сестре также дискредитирует героиню в глазах читателя и автора: «...обладательница сильного характера, — пишет В. Тюпа, — столь легко одерживает практическую победу, удаляя покоряющуюся ей Мисюсь. Но именно поэтому же она терпит моральное поражение...: в ее поступке обнаруживается ущербность земской деятельницы как человека, ее личностная неполноценность» [182, с. 38].

Далее в своей монографии В. Тюпа рассматривает проблему гуманистического «персонализма» в качестве фундамента чеховской художественности и анализирует с этой позиции повесть «Дама с собачкой». В разговоре о произведении исследователь особое внимание уделяет понятию подлинности/неподлинности человеческих отношений, которые определяются соотношением в человеке личностного и характерного. Скорлупа характера, воздвигающего стену уединенности человеческого «я», скрывает от Гурова и Анны Сергеевны личностную самобытность каждого из них. И моментом истины, моментом подлинной близости для них становится открытие уникальности жизни другого, озарение, в свете которого внутреннему, «сердечному» знанию героев становится доступно понимание всей важности и исключительности духовного бытия человека.

В. Тюпа прослеживает эпопею отношений Гурова и Анна Сергеевны, условно разделяя композицию произведения на четыре части, соответствующие четырем главам повести, каждая из которых посвящена: сближению героев — их близости — новому сближению — новой близости. Эволюция взаимоотношений персонажей, входящая в контекст концепции личности, рассматривается автором в русле проблемы художественности рассказа Чехова. Говоря об этапах развития отношений между Гуровым и Анной Сергеевной, В. Тюпа акцентирует внимание на средствах художественного выражения позиции автора: притчевости повествования, мастерстве детали, параллельности пейзажей, деталей в разных главах, отражающих различную степень близости героев.

В рамках темы нашей работы содержание монографии В. Тюпы интересно обращением автора к концепции личности в рассказах Чехова. Исследователь освещает ее социальный аспект, разделяя личностное и характерное в человеке.

Значительный интерес в русле заявленной в диссертации темы представляет книга Л.А. Колобаевой «Концепция личности в русской литературе рубежа XIX—XX веков» [82]. В своем труде автор рассматривает концепции личности круга писателей, творчество которых может быть объединено не только хронологическими рамками, но и подлинно гуманистическим пафосом, присущим русской классической литературе. В главе «Общегуманистическая трактовка личности в творчестве реалистов» Л.А. Колобаева анализирует постановку проблемы личности в произведениях А.П. Чехова, И.А. Бунина, А.И. Куприна и Л. Андреева. Проблема личности в рассказах Чехова рассматривается ею сквозь призму определения «факторов, формирующих и деформирующих личность в художественном мире писателя» (именно так называется глава, посвященная Чехову).

Особенность чеховского художественного мира исследователь видит прежде всего в огромном множестве индивидуально и социально типических судеб; кроме того, Л.А. Колобаева подчеркивает широту исторической полосы, являющейся фоном повествований Чехова — от первых пореформенных лет до начала XX века. Соответственно, характеры героев воплощают движение времени, их диапазон достаточно велик: от образов «хмурых людей» до «невест», символов ожидания перемен к лучшему. Это сказывается в том, что чеховским героям 90-х — начала 900 годов становится присуще некое томление жизнью, смутное беспокойство, ощущение какого-то порока в самих основах бытия. Это «грызущее душу беспокойство», комментирует Л.А. Колобаева, знак времени. И приводит дублирующие ее мысли слова симпатичного Чехову героя рассказа «Случай из практики».

Определяя особенность мира, в котором совершается действие произведений Чехова, Л.А. Колобаева обращается к выводу Н.Я. Берковского, который заключает, что оно «совершается в мире, который отменен: в его ценности, его идеи уже не верят» [82, с. 34]. Автор дополняет это заключение, углубляя понимание эволюции чеховской личности: как более важное Л.А. Колобаева отмечает, что у писателя есть персонажи, пытающиеся верой и правдой служить своему делу, богу, цели, но это ничего не меняет. «Действительность в представлении чеховских персонажей, — пишет она, — оказывается бессвязной, рвущейся на «клочки», герои, безуспешно пытающиеся найти какую-то целостность, связь «между всеми»..., тщетно стараются приобщиться к «общей жизни» [82, с. 34]. Констатируя чрезвычайную сложность условий, в которых проявляется личность героев Чехова, Л.А. Колобаева выделяет основные признаки ее зарождения: самостоятельность мышления героя, свидетельствующая о становлении личности и обусловленная ею самостоятельность поступка, действования, которая является решающим критерием. Таким образом, фактором формирования личности в мире Чехова является духовный труд, осмысление своей жизни, освобождение от иллюзий. Среди явлений действительности, деформирующих личность, Л.А. Колобаева отмечает статичность, ритуализованность бытия, внешняя правильность и упорядоченность которого для Чехова всегда служит признаком внутреннего неблагополучия и омертвления.

Чеховскую специфику показа пробуждения и становления личности исследовательница обусловливает жанром, в котором написано большинство произведений писателя, а также его художественным видением исторической ситуации.

Особенность и ценность позиции, отраженной в монографии Л.А. Колобаевой, заключаются в попытке осмыслить концепцию Чехова в контексте идейно-философского фона эпохи, в самой постановке проблемы, требующей серьезного проникновения в художественный мир писателя, понимание его собственных, личных убеждений и жанрового своеобразия творчества.

Исходя из приведенного обзора критики поставленной проблемы целью диссертации является осмысление на материале рассказов Чехова 1890-х годов и определение основных черт концепции личности, воплощенной в творчестве писателя. С этой целью ставятся следующие задачи:

1. Определить место и роль природного фактора в концепции личности А.П. Чехова;

2. Определить место и роль нравственно-психологического фактора в концепции личности А.П. Чехова;

3. Определить место и роль духовно-религиозного фактора в концепции личности А.П. Чехова;

4. Выявить своеобразие чеховской концепции личности с помощью обращений к литературно-философскому фону эпохи.

Объектом исследования в нашей работе являются следующие рассказы и повести А.П. Чехова, написанные в 1889 и 1890-х годах: «Скучная история» (1889), «Гусев» (1890), «Дуэль» (1891), «Палата № 6» (1892), «В ссылке» (1892), «Попрыгунья» (1892), «Страх» (1892), «Володя большой и Володя маленький» (1893), «Студент» (1894), «Супруга» (1895), «Три года» (1895), «Печенег» (1897). Контекст литературно-философской мысли, а так же публицистики 1890-х годов привлечен в диссертацию для определения своеобразия чеховской концепции личности. Автор данного исследования не ставил своей целью проанализировать общие направления взаимодействия литературы и философии в России XIX века. Обращение к философской атмосфере эпохи, представленной именами В. Соловьева, М. Бакунина, Н. Федорова, З. Фрейда, С. Кьеркегора, служит в данной работе средством выявления особенностей позиции Чехова. Известно, что Чехов не участвовал в философских дискуссиях, поэтому выводы о том, что концепция писателя совпадает или противоположна идеям того или иного философа, не следует понимать как утверждение автора диссертации о принадлежности Чехова к какой-либо философской школе.

Кроме того, чеховская концепция личности соотносится с пониманием этой проблемы современниками писателя: Д.С. Мережковским, Л.Н. Толстым, З.Н. Гиппиус, А. Белым. Литературный контекст эпохи способствует уяснению своеобразия концепции Чехова.

Предметом исследования в нашей работе являются чеховская концепция личности, воплощенная в вышеуказанных произведениях.

Теоретическую и методологическую основу нашей диссертации составляют труды ведущих ученых по методологии литературоведения, теории и истории литературы: М.М. Бахтина [8], Ю.М. Лотмана [110], А.С. Собенникова [162], В.Л. Лакшина [101]; труды В.П. Тюпы [181], Г.П. Бердникова [14], И.В. Сухих [171], В. Линкова [108], В.М. Родионовой [148], Ю.И. Сохрякова [165] и др. В работе применяются сравнительно-исторический метод анализа литературных явлений, формы психологического, философского анализа. Приемы анализа, обусловленные задачами работы, опираются на традицию комплексного изучения литературы.

Научная новизна нашей работы состоит, во-первых, в самом предмете исследования: концепция личности в диссертации является главной темой, а не просто одним из элементов поэтики. Такая постановка проблемы диктует определенный подбор произведений для анализа: мы выбирали те из них, которые наиболее полно воплощают в себе тот или иной аспект чеховской концепции личности.

Во-вторых, в работе мы стремились осуществить нетрадиционный подход к произведениям, восприятие которых зачастую стереотипно: так, рассказ «Палата № 6», считающийся одним из наиболее социальных произведений писателя, используется нами для иллюстрации природной составляющей чеховской концепции личности. Роль и значение духовно-религиозного фактора рассматривается на материале повести «Три года», в которой нравственно-психологический элемент также достаточно выражен.

Кроме того, для реализации заявленной темы в диссертации используется различный по степени изученности материал: автор обращается к произведениям как «традиционным», «классическим» — «Палата № 6», «Попрыгунья», «Скучная история», так и менее популярным, сравнительно редко упоминаемым в научной литературе: «В ссылке», «Володя большой и Володя маленький», «Гусев».

Таким образом, научная новизна диссертации заключается как в выборе предмета исследования, так и в подходе к материалу, на основе которого это исследование проводится.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее основные положения и выводы могут быть использованы при исследовании творчества А.П. Чехова в общих и специальных курсах русской литературы, в школьной и вузовской практике.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Каждая из глав делится соответственно на 5, 4 и 3 параграфа. К введению и каждой из глав прилагаются сноски. В работу входит также список использованной литературы, включающий 211 наименований.

Апробация исследования. Основные положения диссертации докладывались на заседаниях кафедры русской и зарубежной литературы Якутского Государственного университета на научных конференциях. Кроме того, материал данной работы был использован автором при разработке лекционного материала для студентов Арктического государственного института культуры и педагогического колледжа по курсу русской литературы XIX века, а также при подготовке к циклу занятий по разделу «А.П. Чехов» в X классе Гуманитарного лицея.