В классической литературе XIX века произведения А.П. Чехова выделяются своей неослабевающей воспитательной силой. Это объясняется тем, что художественный и научный элементы чеховского реализма связаны воедино материалистической основой его творчества.
«Жизненные идеалы писателя-гуманиста не только созвучны во многом идеалам нашего современника, но и воспринимаются им как нравственные, этические нормы поведения... Вместе с Пушкиным и Горьким, Чайковским, Чернышевским, Маяковским он участвует в воспитании и формировании характера нового человека, человека близкого коммунистического будущего»1.
Чехов был далек от мировоззрения рабочего класса, но его творчество, — указывает В. Ермилов, — становилось с каждым новым произведением все более глубоким выражением общественного подъема в преддверии первой русской революции. На развитии мировоззрения Чехова не могли не отразиться такие явления эпохи, как труды Дарвина, Менделеева, Тимирязева и других классиков естествознания.
В своих письмах и высказываниях Чехов неоднократно выдвигал мысль, что писатель, знающий естественные науки, имеет ряд преимуществ перед тем писателем, для которого эта отрасль человеческих знаний закрыта.
Материалистическое мышление писателя и естественно-исторический подход к действительности позволяли Чехову относиться критически к различным вопросам биологических наук, психологии и медицины.
С.Н. Булгаков, которого В.И. Ленин назвал «энциклопедией либерального ренегатства»2, приписывал Чехову религиозную веру в «сверхчеловеческое Добро». Однако атеистические взгляды, чуждые какого-либо «богоискательства», были присущи Чехову с самого раннего периода его творчества. Естественно-исторический материализм и атеизм Чехова характеризуют несомненную прогрессивность его мировоззрения.
Естествознание в эпоху Чехова зашло в тупик и одной из важнейших причин этого было неумение естествоиспытателей философски осмыслить новейшие достижения науки.
В.И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» доказал, что преодолеть кризис естествознания можно было лишь путем перехода от старого метафизического, естественно-научного материализма к материализму сознательному, диалектическому.
Несомненное влияние на естественно-научный метод Чехова имело его знакомство с эволюционным учением Чарльза Дарвина. Именно с этим учением связаны темы самых ранних произведений писателя. Так, в «Письме к ученому соседу», первом печатном произведении Чехова, российский обыватель пишет: «Вы изволили сочинить, что человек произошел от обезьянских племен мартышек, орангуташек и т. п... Если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны, то у него был бы хвост и дикий голос».
Еще в студенческий период Чехову были близки художественные и научные веяния эпохи. В этом отношении он далеко ушел от своих гимназических товарищей, изучавших вместе с ним медицину. Об одном из них (Зембулатове) он с сожалением говорил, «что тот незнаком с Дарвином»3.
На IV курсе Чехов написал юмореску, в которой острие его сатиры было направлено против лжеученых, не признававших теории Дарвина.
В юмореске Чехов выступает от имени репортера, дающего отчет о «Съезде естествоиспытателей в Филадельфии». Репортер сообщает: «Первым читался реферат «О происхождении человека», посвященный памяти Дарвина... Почтенный референт заявил, что он вполне соглашается с Дарвином. Виновата во всем обезьяна. Он сказал, что, не будь обезьяны, не было бы людей, а где нет людей, там нет и преступников. Съезд единогласно порешил: выразить обезьяне свое неудовольствие и довести обо всем до сведения г. прокурора (!)...
Французский делегат, вполне соглашаясь с мнением съезда, не находит, однако, способов уяснить себе возможность происхождения от обезьяны таких редких типов, как торжествующая свинья и плачущий крокодил...
Германский делегат, он же иностранный корреспондент газеты «Русь», склонен... думать, что человек произошел от обезьяны и попугая, от обоих вместе».
Для того, чтобы сочетать «научные» элементы юморески с ее явно щедринской сатирой («торжествующая свинья», «германский делегат, он же... корреспондент газеты «Русь»), нужно было знать учение Дарвина.
Чехов внимательно прочитал книгу ученого «Происхождение человека и подбор по отношению к полу». Эволюционная теория произвела на него большое впечатление. Этим и следует объяснить, что Чехов, студент 4 курса, задумал научную работу «История полового авторитета». Он пытался, применив эволюционный метод Дарвина, разобрать вопрос о взаимоотношениях полов у различных видов животного мира — начиная от простейших организмов и кончая человеком. Однако в подходе к этому вопросу сказалось непонимание Чеховым-студентом того, что перенесение положений дарвинизма в социологию является ошибочным. Этим, например, объясняются его мысли о женщине: «Женщина — везде пассивна... нигде и никогда она не выше мужчины в смысле политики и социологии...» и т. д. Для работы над темой Чехов решил изучить зоологию. «После зоологии, — писал он, — займемся антропологией... За сим займемся историей вообще и историей знаний...»4
В этот же период студент Чехов увлекался Спенсером: «Отличная статья Спенсера», — писал он.
Философ-позитивист Спенсер считал, что всякая попытка выйти за пределы субъективного человеческого опыта является «метафизикой». Задача исследователя, полагал Спенсер, заключается в чисто внешнем, позитивном описании явлений, а не в изменении природы силой человека Спенсер был одним из основателей «органической теории общества», по которой человеческое общество уподоблялось животному организму. Увлекаясь Спенсером, Чехов повторял за ним: «не следует мешать природе — это неразумно, ибо все то глупо, что бессильно»5.
Мысли Чехова, изложенные в цитируемом письме, свидетельствуют о том, что писатель в тот период еще не разобрался в философских вопросах; но в то же время он представлял себе методику научного исследования. «К самой идее, — писал молодой Чехов, — пришел я дедуктивным путем, его держаться буду и при решении. Не отниму должного и у индукции. Создам лестницу и начну с нижней ступеньки, следовательно, я не отступлю от научного метода6, буду и индуктивен».
Научный метод Чехова постоянно совершенствовался под влиянием материалистических идей И.М. Сеченова, К.А. Тимирязева, И.И. Мечникова и ряда других ученых материалистов, великих современников писателя.
Чехов продолжал изучать Дарвина и после окончания медицинского факультета. Так, в письме В.В. Билибину от 11 марта 1886 года он пишет: «Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю».
Однако учение Дарвина не было свободно от ошибок и основным промахом ученого было то, что он ввел в свою теорию эволюции, наряду с материалистическим началом, реакционные мальтузианские идеи, т. е. идеи перенаселения с якобы вытекающей отсюда внутривидовой борьбой.
Чехов был, несомненно, знаком с теорией Мальтуса. В юмореске «Перед свадьбой» отец невесты говорится ошибся, душенька. Чем меньше детей, тем лучше. Это я вчера читал в одной журналистике. Какой-то Мальтус сочинил».
Очевидно, чужды были Чехову идеи антропосоциологии, следствием которых явилось увлечение всякого рода измерениями человеческих черепов, челюстей. Ученые чеховского периода, смешивая биологические и социальные закономерности, создавали теории, которыми пытались объяснить отклонения от нормы в человеческом поведении и обществе.
Глеб Успенский очень резко отзывался об ученых, которые находили, что у проституток челюсть на несколько миллиметров длиннее, чем у добродетельных женщин.
Высмеивал ученых-сухарей и Чехов. Представляет интерес подпись Чехова к рисунку «Ученый ловелас». На рисунке изображены два беседующих ученых старика. Один из них говорит:
«Хе-хе-хе... Я ее зазвал... угостил ужином и шампанским... Браслетку ей пообещал купить... А когда она опьянела и склонилась ко мне на грудь, я взял да и измерил ее череп! Прекрасный галльский тип! Вы знаете, чему равен заднепередний диаметр ее черепа? Вы не поверите!».
Чехов был на стороне В.О. Ковалевского, И.И. Мечникова, И.М. Сеченова, К.А. Тимирязева, которые отстаивали и правильно развивали истинно научные принципы естествознания.
Чехов ценил Тимирязева не только как сторонника Дарвина и авторитетнейшего учителя — «главаря ботаников» (как он его называл), но и как блестящего популяризатора науки. Уже незадолго до смерти Чехов писал: «Тимирязев, человек, которого... я очень уважаю и люблю» (письмо к О.Л. Книппер от 2 февраля 1902 г.).
Каждое выступление К.А. Тимирязева было для ученого мира своего рода событием. В 1891 году К.А. Тимирязев, еще молодой профессор, издал брошюру «Пародия науки». В брошюре он выступил против профанации идеи опытной ботанической станции. Он считал, что так называемая «фито-биологическая станция», открытая в московском зоологическом саду, является пародией науки. Он возмущался превращением «серьезного и важного дела в орудие дешевой рекламы, неприличной по отношению к науке, вредной по отношению к обществу... Популяризатор, — писал он, — имеет право выступать пред публикой во всеоружии настоящей7 науки, показывая этой публике завоевания науки, добытые талантом и трудом в тиши настоящих лабораторий и кабинетов, а выходить на улицу публично производить пародию научных исследований в каких-то пародиях лабораторий... значит сознательно подрывать значение науки».
Острие статьи было направлено против профессора А.П. Богданова, известного зоолога и антрополога, который был директором зоологического сада Московского университета. С этой брошюрой А.П. Чехова познакомил зоолог-дарвинист В.А. Вагнер. Чехов, относившийся к освещению фактов в печати со скрупулезной точностью, поехал в Москву, в зоологический сад, и лично убедился в антинаучной постановке дела. Тогда он совместно с В.А. Вагнером в дополнение к брошюре Тимирязева написал фельетон «Фокусники». Однако В.А. Вагнер, зависевший от А.П. Богданова и боявшийся ученого и его влиятельного кружка, настоял на том, чтобы не только было скрыто его, Вагнера, соавторство, но и на том, чтобы Чехов не ставил под фельетоном и свою подпись. Он опасался, что Богданов узнает о его приятельских отношениях с Чеховым и поймет, откуда писателю стала известной борьба ученых. Поэтому фельетон был подписан буквой Ц.
В письме к Суворину от 28 августа 1891 года Чехов писал: «...посылаю Вам злобу дня, брошюрку нашего московского профессора Тимирязева, наделавшую много шуму... Как добавление к брошюре посылаю заметку. Тимирязев воюет с шарлатанской ботаникой, а я хочу сказать, что и зоология стоит ботаники. Вы прочтите заметку до конца; не надо быть ботаником или зоологом, чтобы понять, как низко стоит у нас то, что мы, по неведению, считаем высоким. Если заметка годится, то напечатайте ее; если она неудобна, то, разумеется, к черту. Заметка покажется Вам резкою, но я в ней ничего не преувеличил и не солгал ни на иоту, ибо пользовался документальными данными».
«Очевидно, — писали в заметке А.П. Чехов и В.А. Вагнер, — что вновь открытая ботаническая станция... есть родная дочь зоологической лаборатории, что, строго говоря, оба эти учреждения отличаются только названиями... Оба служат образчиками прискорбного неуважения к науке и публике. Лаборатория так же, как и теперешняя станция, не была нужна ни для ученых, ни для учащихся, ни тем паче для публики. Наконец, самое возникновение ее, очевидно, имеет тот же мотив, что и у ботанической станции, т. е. мотив рекламы.
Статьи «Фокусники» Чехова и «Пародия науки» Тимирязева пронизаны одной идеей — борьбы за подлинную науку. Напечатанные статьи не остались, однако, для К.»А. Тимирязева без последствий. Интересные и новые данные из истории взаимоотношений А.П. Чехова и К.А. Тимирязева отражены И.В. Федоровым.
«Многоуважаемая Мария Павловна, — писал К.А. Тимирязев М.П. Чеховой. — Приношу Вам глубокую благодарность за присланную мне крайне интересную статью Вашего незабвенного брата (речь идет о сборнике «Слово», в котором была напечатана статья «Фокусники». — Е.М.). Статья эта была для меня долгие годы загадкой, пока Антон Павлович не разрешил ее мне лично при встрече в редакции «Русской мысли». Но даже после его смерти я все же не считал себя вправе разглашать кому-либо подкладку, так как разговор был без свидетелей. Теперь печать с этой истории снята, и я как-нибудь расскажу ее в подробностях и в печати... Скажу только мимоходом, что последним результатом научной деятельности проф. Богданова было то, что я был выгнан из Петровской Академии, да и ее прикрыли.
Вот Вам страничка из интимной истории нашего русского просвещения...»8
Об этой «страничке» сообщил также сын К.А. Тимирязева — Аркадий Климентьевич Тимирязев. На обеде, устроенном редакцией «Русской мысли», Антон Павлович подошел к Тимирязеву и сказал:
— А ведь мы с вами вместе в поход ходили.
И подробно рассказал Клименту Аркадьевичу, какое впечатление произвела на него «Пародия науки», причем признался, что по началу даже не поверил тому, что там было сказано. На следующий же день Антон Павлович, по его словам, направился в зоологический сад и принялся за изучение того, что там было, а в результате появились «Фокусники»... Так ученый и писатель объединились в совместном походе за науку.
Писатель всю жизнь выступал против тех, кто вольно или невольно принижал науку. В этих случаях он, как в истории с А.П. Богдановым, не смотрел ни на чины, ни на ранги.
Представляет интерес история отношений А.П. Чехова с его соавтором по фельетону «Фокусники» В.А. Вагнером. В пору знакомства с этим ученым зоологом Чехов писал свою повесть «Дуэль» и приводил в порядок материалы о Сахалине.
М.П. Чехов писал о частых дебатах своего брата с Вагнером на темы о модном тогда вырождении, о праве сильного, о подборе и т. д., легшие потом в основу философии фон-Корена в «Дуэли» Антон Павлович, — вспоминал его брат, — во время таких разговоров держался того мнения, что сила духа в человеке всегда может победить в нем недостатки, полученные в наследственность» (М.П. Чехов, «Вокруг Чехова»).
Фон-Корен в «Дуэли» рассуждал так: «Зверь сокрушает только слабых, неискусных, неосторожных, одним словом, имеющих недостатки, которые природа не находит нужным передавать в потомство Остаются в живых только более ловкие, осторожные, сильные и развитые...» Свою концепцию он высказывал симпатичному, но слабохарактерному военному врачу Самойленко, который всегда всех прощал и боялся сказать правду, чтобы не обидеть человека.
Фон-Корен презирал истерически настроенного Лаевского, с которым у него и была дуэль. Он считал этого героя ненужным в современном обществе. Два крота, встретившись под землей, рассуждал фон-Корен, точно сговорившись, начинают рыть площадку и, сделав ее, вступают в бой. Дерутся они до тех пор, пока не падает слабейший. Убей слабого — это закон капиталистического общества. Фон-Корен не верил в «идеалистически нравственный» закон. Он спорил с выведенным в повести идеалистом-дьяконом, искренним проповедником этого закона.
«Вообразите, — говорил он дьякону, — что вам удалось внушить пчелам гуманные идеи в их неразработанной, рудиментарной форме. Что произойдет от этого? Трутни, которых нужно убивать, останутся в живых, будут съедать мед, развращать и душить пчел — в результате преобладание слабых над сильными и вырождение последних».
Идеи, высказанные фон-Кореном, это идеи дарвинизма, перенесенные в социологию. Марксистская философия всегда осуждала такого рода попытки, и с этой точки зрения позиции фон-Корена порочны. В повести «Дуэль» осуждается реакционная биологическая теория о фатальной наследственности, о вырождении, об улучшении «человеческой породы» путём насильственного уничтожения слабых и хилых.
Однако зоолог фон-Корен — один из наиболее сложных чеховских образов. В его высказываниях есть немало рационального.
Расхлябанный Лаевский нуждается в деньгах. Врач Самойленко, у которого средств нет, хочет занять деньги у фон-Корена. Последний знает, что деньги не помогут Лаевскому устроить свою жизнь, и не склонен давать ему взаймы.
— Пойми же, — говорит он доктору Самойленко, — что это не доброта, не любовь, а малодушие, распущенность, яд! Что делает разум, то разрушают ваши дряблые, никуда не годные сердца! Когда я гимназистом был болен брюшным тифом, моя тетушка из сострадания обкормила меня маринованными грибами, и я чуть не умер. Пойми ты вместе с тетушкой, что любовь к человеку должна находиться не в сердце, не под ложечкой, а вот здесь!
Фон-Корен хлопнул себя по лбу.
Он утверждает далее: «Человеческая культура ослабила и стремится свести к нулю борьбу за существование... отсюда быстрое размножение слабых и преобладание их над сильными...»
В пылу спора зоолог высказывает то, во что сам не верит. Он говорит об уничтожении золотушных, сумасшедших, безнравственных. Это — мальтузианская, ницшеанская точка зрения. Ему ведь ясно, что первых надо лечить, а вторых перевоспитывать. В этом отличие социальной среды от животной... но трутней действительно не отучишь съедать чужой мёд и душить пчёл, так же, как и фабрикантов не отучишь эксплуатировать рабочих, а купцов зарабатывать на рубле четвертак.
«...Значит, у нас чего-то недостает, — заявляет фон-Корен, — и это «что-то» мы должны восстановить у себя...»
Фон-Корен в споре с дьяконом со свойственной ему резкостью возражает против семинарской, т. е. спиритуалистической, философии священнослужителя. Он очень далек от Маркса, но в то же время он убеждает дьякона «не лезть» за объяснениями жизненных загадок к Канту или Гегелю.
«...Мы кричим, — издевается он над дьяконом, — что война — это разбой, варварство, ужас, братоубийство, но стоит только французам или немцам оскорбить нас, как мы тотчас же почувствуем подъем духа, самым искренним образом закричим «ура» и бросимся на врага, вы будете призывать на наше оружие благословение божие...»
Повестью «Дуэль» Чехов показал, что его естественно-исторический материализм, его дарвинизм далек от всякого рода ложных течений в биологии. Материализм Чехова в этот период был близок к сознательному философскому материализму. Ведь формула материализма — «вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины» — была высказана им в 1889 году, а во время работы над «Дуэлью» Чехов, давая отзыв о французском писателе Rod'е, писал: «этот Rod кается, что он был раньше натуралистом, и радуется, что спиритуализм последних новобранцев литературы успел сменить материализм. Мальчишеское хвастовство и притом грубое, аляповатое»9.
Известен следующий эпизоде В.А. Вагнером — прототипом фон-Корена. А.С. Суворин предполагал издавать естественно-научный журнал при «Новом времени». А.П. Чехов предложил издателю пригласить главным редактором журнала В.А. Вагнера, но Суворина испугали материалистические идеи последнего, и он отказался от помощи ученого.
«Вас пугают материалистические идеи Вагнера? — спрашивает писатель Суворина. — Тоже, нашли материалиста! Это баба, кисель, и уж если говорить об его направлении, то скорее всего он ярый спиритуалист и толстовец даже. Я в миллион раз больше материалист, чем он».
Эти слова подтверждают установившееся материалистическое направление Чехова. Выражение же Чехова в письме — «это баба, кисель...» очевидно связано с тем, что Вагнер в споре Тимирязева с Богдановым побоялся раскрыть свое инкогнито. Этот эпизод и некоторые черты характера В.А. Вагнера позволили Чехову в личном письме к Суворину назвать Вагнера «бабой и киселем». Что же касается чеховского указания на спиритуализм и толстовство Вагнера, то нельзя ли предположить, что в цитированном письме Чехов умышленно дал такую характеристику зоологу? Очевидно, он все же хотел видеть ученого в роли редактора журнала, и, как ясно из его писем, ему было неловко перед Вагнером за грубый отказ Суворина. Трудно думать, что Чехов, которому было дорого создание естественно-научного журнала, мог предложить в качестве его редактора действительно спиритуалиста и толстовца.
В.А. Вагнер, чье 100-летие со дня рождения советские биологи и естествоиспытатели отмечали в 1949 году, был выдающимся биологом-дарвинистом, одним из основоположников научной сравнительной психологии. Ученый на протяжении 60 лет написал свыше 150 книг и статей по различным вопросам биологии, психологии, педагогики и истории науки.
В советскую эпоху Владимир Александрович Вагнер был профессором Ленинградского университета, основателем Музея эволюции нервной системы и психики при институте мозга и являлся горячим защитником внедрения естественно-научного образования в массы. Правда, Вагнер не во всех вопросах стоял на павловских позициях. Так, в лаборатории И.П. Павлова был поставлен ряд опытов, которыми доказывалось положение об изменчивости инстинкта. Против выводов о возможности управления инстинктами животных выступал В.А. Вагнер. Он считал неправильным отождествление инстинкта с безусловными рефлексами и в споре с павловской школой в этом вопросе придерживался другой точки зрения. Однако это не мешает советской биологической общественности считать В.А. Вагнера выдающимся биологом-дарвинистом.
Для нас ценно утверждение А.П. Чехова, что он «в миллион раз больше материалист», чем Вагнер, но ценно и то, что, рекомендуя его Суворину в качестве редактора естественно-научного журнала, писатель не ошибся в ученом.
В.Т. Романенко в своих работах о научно-философских воззрениях Чехова отождествляет А.П. Богданова10 и В.А. Вагнера с лжеучеными, «мракобесами» в науке. Мы считаем, что указанная точка зрения не соответствует современной оценке этих ученых и той роли, которую они сыграли в отечественной науке.
Чехов был исключительно вежливым и аккуратным корреспондентом. Его эпистолярное наследство замечательно не только по количеству писем и по особому чеховскому стилю, но и по необычной мягкости и такту в обращении с самыми молодыми и самыми неизвестными из его адресатов. Но чеховская мягкость исчезала сразу, как только писатель встречался с теми положениями в письмах своих корреспондентов, которые он принципиально отрицал. В особенности это касалось вопросов мировоззрения или отношения к людям. С этой точки зрения наиболее показательно его отношение к Льву Толстому. Чехов очень любил великого писателя: «Я боюсь смерти Толстого, — писал он. — Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Я ни одного человека не любил так, как его...» Но как только речь шла об идеологии Толстого или отношении его к науке, в особенности к естествознанию, Чехов был беспощаден: «Толстой трактует о том, Чего он не знает и чего из упрямства не хочет понять. Так, его суждения о сифилисе, воспитательных домах... и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами...» (Письмо к А.Н. Плещееву от 15 февраля 1890 г.). Чехов пишет об этом же в другом письме: «В электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса... Толстой уже уплыл, его в душе моей нет и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя. Рассуждения всякие мне надоели...» Так смело порвал прогрессивный писатель с реакционной идеологией великого старца.
С чеховскими мыслями перекликаются высказывания И.И. Мечникова. «Толстой не дал себе труда ознакомиться со многими научными вопросами, относительно которых он часто высказывает очень резкие и совершенно неверные суждения (например, о дарвинизме, о бесполезности исследований, о протоплазме и о многом другом)»11. К.А. Тимирязев считал правильным это выступление Мечникова.
Чехов верил, что русские люди опять, как в эпоху Добролюбова, Белинского, Сеченова, переживут увлечение естественными науками и опять материалистическое движение станет сильным. Естественные науки, которых не знал и не любил Толстой, делают теперь чудеса, радовался писатель, и «они могут двинуться, как Мамай, на публику и покорить её своею массою, грандиозностью».
В 1897 году Чехов с легочным кровотечением лежал в клинике Остроумова. Здесь его навестил Лев Толстой. Для Чехова, еще сравнительно молодого писателя, посещение великого классика, столь сильно любимого им, несомненно было ярким эпизодом в жизни. Однако, рассказывая в письмах об этом посещении, Чехов больше пишет не о самом Толстом, а о его философско-религиозной идеологии: «Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие... полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цель которого для нас составляет тайну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы, мое я — моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой, — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его»12.
Чехов ценил в Толстом великого художника и начисто отвергал его как философа и проповедника «нового евангелия». Решать все текстом из евангелия, — говорил он о «Воскресении», — это совершенно произвольно: «Почему текст из евангелия, а не из корана? — спрашивал Чехов. — Надо сначала заставить уверовать в евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать всё текстом»13.
Чехов непримиримо относился ко всякой фальши, в том числе, если эта фальшь касалась прогрессивного материалистического мировоззрения. Обращаясь к писательнице Е.М. Шавровой, Чехов в иронической форме говорит об отношении к «богу и высшей нравственности». «Ваш писатель, — пишет он корреспондентке, — проповедует безнравственные идеи. Он говорит: «Помните, что богу всякие люди нужны». По существующим понятиям, бог есть выражение высшей нравственности. Ему могут быть нужны только совершенные люди. Если химик и биолог говорят, что в природе нет ничего нечистого и всё существующее необходимо, то это понятно, тут точка зрения естественника, а не моралиста...»14
* * *
Представляет интерес отношение Чехова к критику-дилетанту Островскому — сводному брату великого драматурга. «Важно, — писал Чехов, — не то, что у него (П.Н. Островского) есть определенные взгляды, убеждения, мировоззрение — всё это в данную минуту есть у каждого человека, — но важно, что он обладает методом; для аналитика, будь он учёный или критик, метод составляет половину таланта» (Письмо к А.Н. Плещееву от 6 марта: 1888 г.). Чехов, как мы увидим, ошибся в П.Н. Островском, но для нас в данном случае не это важно. Важна мысль Чехова о методе: для аналитика, будь он ученый или критик, писатель или художник, метод составляет половину таланта.
Взгляды П.Н. Островского «на нравственность, на политику и проч., — писал он позже А.Н. Плещееву, — это какая-то перепутанная проволока; ничего не разберешь. Поглядишь на него справа — материалист, зайдешь слева — франк-масон. Такую путаницу приходится чаще всего наблюдать у людей, много думающих, но мало образованных, не привыкших к точным определениям и к тем приемам, которые учат людей уяснять себе то, о чем думаешь и говоришь»15.
Чехов отрицательно относился к людям, которые судят о чем бы то ни было без глубокого знания того вопроса, о котором они берутся судить.
Чехов изучал поведение человека, психику его для того, чтобы бороться за чистоту человеческого мышления, за чистоту искусства в различных его видах. Отклонением от нормы в искусстве Чехов считал уход в сторону от единственно правильного реалистического пути изображения жизни. Особенно чуждым писателю было декадентское, религиозно-мистическое направление в искусстве.
Представителем такого направления в чеховский период был поэт Д.С. Мережковский. В 1888 году он выступил с длинной статьей, посвященной Чехову («Старый вопрос по поводу нового таланта»). В статье трактовалось о «физических законах» творчества, о «клеточках» или «центрах» этого творчества и о тому подобной идеалистической чепухе. Резкую отповедь Мережковскому позже дали В.И. Ленин, Г.В. Плеханов и М. Горький. Чехов уже в тот ранний период творчества Мережковского почувствовал ложность идей, которые проповедовал поэт-мистик. Чехов возражал Мережковскому. Он понял, что Мережковский не обладает научным методом и не образован, хотя он «чуть ли не естественник». Тот же, «кто усвоил себе мудрость научного метода, — подчеркивал писатель, — и кто поэтому умеет мыслить научно, тот переживает немало очаровательных искушений»16.
В природе, очевидно, существуют какие-то скрытые от нас законы творчества, но нужно ли их столь примитивно искать, спрашивает Чехов, как это делает Мережковский? «Кто владеет научным методом, тот чует душой, что у музыкальной пьесы и у дерева есть нечто общее, что та и другое создаются по одинаково правильным, простым законам. Отсюда вопрос: какие же это законы? Отсюда искушение — написать физиологию творчества (Боборыкин), а у более молодых и робких — ссылаться на науку и на законы природы (Мережковский)».
Поиски каких-то центров творчества, как доказано позже И.П. Павловым, являются лишенными всяких научных оснований. Чехов еще в 1888 году писал, что «научно мыслить везде хорошо, но беда в том, что научное мышление о творчестве в конце концов волей-неволей будет сведено к погоне за «клеточками», или «центрами», заведующими творческой способностью, а потом какой-нибудь тупой немец откроет эти клеточки где-нибудь в височной доле мозга...»17
Далее Чехов высказывает новое для того времени положение: если уж искать законы творчества (можно понять его мысль) то следует искать законы философские, а не физиологические. Нужно искать общее, что есть во всех науках, то есть тот научный метод, который в материалистической философии назван диалектическим: «Для тех, кого томит научный метод, кому бог дал редкий талант научно мыслить, по моему мнению, есть единственный выход — философия творчества. Можно собрать в кучу все лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обусловливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть. Значит, это общее необходимо и составляет conditio sine qua non всякого произведения, претендующего на бессмертие»18.
Гениальный автор приведенных строк обладал редким талантом глубоко и научно мыслить, и если ему не удалось найти единственно правильную общую идею, т. е. марксистское мировоззрение с его основой — историческим материализмом, то он нашел для себя единственно правильный научный метод, метод диалектический.
То, что Чехов обладал диалектическим методом, подтверждается также следующим его высказыванием. Критикуя Боборыкина, который ставил Гоголя особняком в историческом развитии русской литературы, Чехов писал: «Коли уж становиться на точку зрения естественного развития, то не только Гоголя, но даже собачий лай нельзя ставить вне русла, ибо все в природе влияет одно на другое и даже то, что я сейчас чихнул, не останется без влияния на окружающую природу»19.
В рассуждениях Чехова чувствуется, что он понимал одну из основ диалектического метода — связь и взаимосвязь явлений в процессе не только естественного, но и исторического развития.
Мысли Чехова о научном методе перекликаются с мыслями И.П. Павлова: «Метод — самая первая основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования. Все дело в хорошем методе. При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать много. А при плохом методе и гениальный человек будет работать впустую и не получит ценных, точных данных».
Научный метод Чехова — это метод, выработанный писателем на основе тщательного изучения законов естествознания и биологии, глубокого проникновения в психику человека, тонкого изучения общества, окружающего человека, и постоянных поисков законов, управляющих жизнью общества.
Примечания
1. Пример вдохновенного служения народу. Передовая «Правды» от 29 января 1960 г.
2. В.И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 16, стр. 107.
3. И.В. Федоров. А.П. Чехов и его университетские товарищи в их взаимоотношениях и переписке. В кн.: «Антон Павлович Чехов». Статьи, исследования, публикации. Ростов-на-Дону, 1954, стр. 51.
4. Из письма А.П. Чехова к Ал.П. Чехову от 17 апреля 1883 г.
5. Из письма А.П. Чехова к Ал.П. Чехову от 17 или 18 апреля 1883 г.
6. Здесь и далее разрядкой показаны тексты, выделенные нами (Е.М.).
7. Здесь и далее курсивом показаны тексты, выделенные А.П. Чеховым и другими авторами, цитируемыми в книге.
8. И.В. Федоров. А.П. Чехов и К.А. Тимирязев (к истории их взаимоотношений. Совместный поход за науку). «Наука и жизнь», 1944 № 9, стр. 21—22.
9. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 24 июля 1891 г.
10. Об А.П. Богданове как о выдающемся ученом см. в кн.: Б.Е. Райков. Русские биологи-эволюционисты до Дарвина. М.—Л., 1959, стр. 204—467.
11. «Вестник Европы» 1891 г., кн. 9, стр. 228.
12. Из письма А.П. Чехова к М.О. Меньшикову от 16 апреля 1897 г.
13. Из письма А.П. Чехова к М.О. Меньшикову от 28 января 1900 г.
14. Из письма А.П. Чехова к Е.М. Шавровой от 6 апреля 1892 г.
15. Из письма А.П. Чехова к А.Н. Плещееву от 14 сентября 1889 г.
16. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 3 ноября 1888 г.
17. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 3 ноября 1883 г.
18. Из того же письма.
19. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 30 ноября 1891 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |