Среди писателей всего мира Чехов, пожалуй, является одним из наиболее глубоких психологов. С этой точки зрения представляет интерес характеристика, которую он дает французскому писателю Полю Бурже. «Бурже талантливый, очень умный и образованный человек. Он так полно знаком с методом естественных наук и так его прочувствовал, как будто хорошо учился на естественном или медицинском факультете, — иронизирует Чехов. — Он не чужой в той области, где берется хозяйничать, — заслуга, которой не знают русские писатели ни новые, ни старые. Что же касается книжной, ученой психологии, то он ее так же плохо знает, как лучшие из психологов. Знать ее все равно, что не знать, так как она не наука, а фикция, нечто вроде алхимии, которую пора уже сдать в архив»1.
Такое утверждение Чехова, на первый взгляд, кажется странным. Однако близкое ознакомление с вопросом показывает несомненную справедливость этого утверждения. Дело в том, что в описываемый период материалистическая психология еще только зарождалась. Идеалистическая же, ассоциативная психология не являлась объективной наукой. Отцом русской физиологии и создателем научной психологии был Иван Михайлович Сеченов. Этот великий ученый привлекал к себе не только естественников и физиологов. Его лекции в Петербурге посещались И.С. Тургеневым. К его трудам обращался драматург А.Н. Островский. Его труды были известны А.П. Чехову.
Работа Сеченова «Рефлексы головного мозга», появившаяся в 1863 году, заложила основы психологии как точной науки, построенной на прогрессивной материалистической философии. Основная мысль И.М. Сеченова следующая: все исходные формы, из которых вырастает психическая жизнь, представляют акты, совершающиеся по типу рефлексов; природа процессов сохраняется та же самая и во все последующие фазы психического развития, какой бы сложности и разнообразия оно ни достигало. В заключение своего трактата Сеченов сам ясно определил цель и задачи своего труда. Признавая свое недостаточное знакомство с психологией (т. е. с той психологией, которую Чехов назвал не наукой, а фикцией), Сеченов говорил: «Специалисты, т. е. психологи по профессии, вероятно, укажут мне вытекающие отсюда недостатки моего труда. Я же имел задачей показать им возможность приложения физиологических знаний к явлениям психической жизни и думаю, что моя цель хотя отчасти достигнута».
И.М. Сеченов выдержал длительную борьбу против психологов-идеалистов, рассматривавших «душевную» (психическую) и «телесную» (физическую) деятельность человека обособленно. Он впервые в мире выступил против дуализма в психологии и доказал, что психическая и физическая сфера человека едины.
А.П. Чехов знал концепции Сеченова и был в курсе его борьбы против представителей «ученой» идеалистической психологии, «которую пора уже сдать в архив». В своих письмах и произведениях он называл имена разных представителей ассоциативной субъективно-идеалистической психологии. Он не принимал эклектический характер их толкований, а потусторонние и спиритуалистические искания «бессмертной души» были чужды писателю.
Продолжателем учения Сеченова был Иван Петрович Павлов. Чехов знал о трудах И.П. Павлова. Об этих трудах упоминал в письмах к писателю его брат Ал.П. Чехов, который жил в Петербурге и, как корреспондент «Нового времени», бывал на докладах ученого. Свой основной труд об условных рефлексах, ставший основой материалистической психологии, И.П. Павлов опубликовал только в 1903 году, т. е. за год до смерти Чехова. После Павлова психологию перестали питать виталистические, идеалистические идеи. Предположение, что «психическое» представляет собой особую субстанцию, не зависящую от материи и определяющую развитие материи, было окончательно отвергнуто.
И.П. Павлов искал правильный метод в науке так же, как А.П. Чехов в искусстве. Свою речь на Международном медицинском конгрессе в Мадриде (апрель 1903 г.) он закончил так: «Для натуралиста всё — в методе, в шансах добыть непоколебимую, прочную истину, и с этой только, обязательной для него, точки зрения душа, как натуралистический принцип, не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глубину его анализа».
Чехов за десятилетие до этого предвидел могучий поход физиологии и естественных наук, он радовался этому и верил в точность законов естествознания. Его мысли перекликаются с мыслями великого Павлова. «Власть науки над жизненными явлениями, — писал Павлов, — так же постоянно увеличивается, как растет на глазах всех могущество естествознания над мёртвой природой».
На Павлова за игнорирование современной ему психологии обрушились психологи как за рубежом, так и в России. Отвечая своим противникам, Павлов писал: «Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас, — указывал он на XII съезде естествоиспытателей и врачей в Москве, — я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественно-научной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!»2.
Характерно, что великий физиолог и великий писатель в разное время и независимо друг от друга высказывали одни и те же мысли. Признавая важность естественно-научного подхода к изучению человеческого поведения, Чехов отрицал идеалистические опыты психологов как в науке, так и в литературе.
И.П. Павлов еще до революции сделал в Петроградском биологическом обществе доклад, названный им «Рефлекс свободы». Этот рефлекс, считал он, является инстинктивным, свойственным не только людям, но и высшим животным. Но, очевидно, считал ученый, что вместе с рефлексом свободы существует также рефлекс рабской покорности... Как часто и многообразно, с горечью писал Павлов, рефлекс рабства проявляется на русской почве.
В одном из писем к Суворину Чехов поделился сокровенными мыслями о самом себе: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный... — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба...»3.
В 1888 году Д.В. Григорович посоветовал Чехову описать молодого человека, который покончил самоубийством. «Вся его обстановка, все доводы, которые могли довести его до самоубийства, гораздо важнее и глубже причин, заставивших Вертера наложить на себя руки», — писал Григорович Чехову.
«Самоубийство Вашего русского юноши, — отвечал Чехов, — есть явление специфическое, Европе незнакомое. Вся энергия художника должна быть обращена на две силы: человек и природа. С одной стороны, физическая слабость, нервность, ранняя половая зрелость, страстная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности, беспокойный анализ, бедность знаний рядом с широким полетом мысли; с другой — необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц... Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня»4.
Приведенные мысли А.П. Чехова и И.П. Павлова имели очень много общего. Это происходило потому, что Чехов изучал поведение человека как художник, знакомый с научным методом, а Павлов был ученым, исследовавшим «человека по его поведению».
Чехов не мог признавать современную ему психологию как науку, потому что она стала наукой позже, — лишь тогда, когда теоретической основой ее явилась ленинская теория отражения, а ее естественно-научным фундаментом — павловское учение о высшей нервной деятельности.
Представляет интерес отношение А.П. Чехова к «психологическим» концепциям Поля Бурже.
Сюжет наиболее известного и самого нашумевшего романа П. Бурже «Ученик»5 вкратце таков: философ Андриан Сикст, которому автор придал много черт философа-позитивиста Ипполита Тэна, проповедует идеи полного отрицания всего и во всем, в том числе бога и потустороннего мира. У Сикста в романе Поля Бурже был ученик и последователь — Робер. Этот «ученик» применил учение своего наставника на практике. Он довел до логического конца безверие своего учителя. В романе описана история Робера, который познакомился с молодой женщиной, обманом овладел ею, а овладев, способствовал ее самоубийству. Из тюрьмы он послал своему учителю исповедь, в которой он с «философских позиций» пытался оправдать свое поведение. Присяжные заседатели на суде признали невиновным Робера, но его, по идее Бурже, постигла «божья кара». Он был застрелен братом покойной.
Философ-учитель, Андриан Сикст, который всегда считал, что его идея безверия самая последовательная и самая правильная из всех существующих идей, оставшись одиноким, обращается к богу. Бурже заставил своего Сикста читать «Отче наш» и полагал, что он разделался с материализмом, восстановив основы буржуазной семьи и религии.
Леонид Гроссман в своем очерке, посвященном творчеству А.П. Чехова, правильно подчеркивает, что в Чехове, как и в Гете, рядом с писателем прекрасно уживался естественник. Однако он впадает в ошибку, говоря о положительном отношении Чехова к Полю Бурже. «Он (Чехов — Е.М.) хвалил и, может быть, даже свыше меры Поля Бурже за то, что тот так полно знаком с методом естественных наук...»6
В одном из писем к Суворину Чехов объяснил, почему Бурже увлекателен для русского читателя. Писатели — современники Чехова — «восьмидесятники» Баранцевичи, Щегловы, Альбовы жили, по словам Чехова, «в водосточной трубе», не знали ни истории, ни географии, ни естественных наук, а Бурже был знаком с естествознанием. «Понятно, почему Бурже должен нравиться, — пишет Чехов, — но из этого все-таки не следует, что Сикст прав, когда... он читает «Отче наш» или, что он правдив в это время». Основным же и главным недостатком романа, — утверждал Чехов, — является «претенциозный поход против материалистического направления».
«Прежде всего, — пишет Чехов реакционно настроенному Суворину, — материалистическое направление — не школа и не направление в узко газетном смысле; оно не есть нечто случайное, преходящее; оно необходимо и неизбежно и не во власти человека. Все, что живет на земле, материалистично по необходимости... Люди, — продолжает логически свою мысль писатель, — материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать ее больше им негде... Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины»7.
Сеченов и Павлов были учеными, доказавшими, что основой психической деятельности человека и животного является деятельность физиологическая, а следовательно, объективно существующая. Эти ученые в физиологии, а великий Ленин в философии доказали, что сознание — продукт сложной материи, которая называется мозгом человека. Чехов в конце 80-х годов, т. е. в самый разгар борьбы материалистов с идеалистами, писал, что психические явления поразительно похожи на физические... что не разберешь, где начинаются первые и где кончаются вторые. «Я думаю, — пишет он Суворину, — что когда вскрываешь труп, даже у самого заядлого спиритуалиста необходимо явится вопрос: где тут душа?»
Чехов, не являясь ученым физиологом, говорил именно то, что Павлов доказал, основываясь на точных данных физиологического эксперимента несколько лет позже.
«Если знаешь, как велико сходство между телесными и душевными болезнями, и когда знаешь, что те и другие... лечатся одними и теми же лекарствами, поневоле захочешь не отделять душу от тела».
«Говорить о вреде и опасности материалистического направления, — пишет Чехов в том же письме, — а тем паче воевать против него, по меньшей мере, преждевременно. У нас нет достаточно данных для состава обвинения. Теорий и предположений много, но фактов нет, и вся наша антипатия не идет дальше фантастического жупела...»
Вся реакционная философия Бурже и Суворина чужда и непонятна Чехову: «Поход Бурже мне непонятен. Если бы Бурже, идучи в поход, одновременно потрудился указать материалистам на бесплотного бога в небе и указать так, чтобы его увидели, тогда бы, другое дело я, понял бы его экскурсию»8.
На слова Суворина «пускай наука о материи идет своим чередом, но пусть также остается что-нибудь такое, где можно укрыться от этой сплошной материи», Чехов в письме от 15 мая 1889 г. отвечает: «Наука о материи идет своим чередом, и те места, где можно укрыться от сплошной материи, тоже существуют своим чередом, и, кажется, никто не посягает на них. Если кому и достается, то только естественным наукам, но не святым местам, куда прячутся от этих наук. В моем письме вопрос поставлен правильнее... чем в Вашем... Вы говорите о праве тех или других знаний на существование, я же говорю не о праве, а о мире. Я хочу, чтобы люди не видели войны там, где ее нет. Знания всегда пребывали в мире. И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага — черта, и воевать им положительно не из-за чего. Борьбы за существование у них нет. Если человек знает учение о кровообращении, то он богат; если к тому же выучивает еще историю религии и романс «Я помню чудное мгновенье», то становится не беднее, а богаче...»
«Воюют же не знания, — утверждал Чехов, — не поэзия с анатомией, а заблуждения, т. е. люди. Когда человек не понимает, то чувствует в себе разлад; причин этого разлада он ищет не в себе самом, как бы нужно было, а вне себя, отсюда и война с тем, чего он не понимает...»
Через полгода после начала этой полемики с Сувориным Чехов пишет письмо, имеющее исключительное значение для тех, кто знакомится с мировоззрением писателя, с его отношением к науке и научному методу. Чехов тогда написал: «...лучшие современные писатели, которых я люблю, служат злу...» Здесь, как это видно из контекста, он подразумевает Льва Толстого и его философию. «Другие же... — говорит он о Бурже, — пресыщенные духом, изощряют свою фантазию до зеленых чертиков и изобретают несуществующего полубога Сикста и «психологические» опыты... которые убивают сразу сто зайцев: компрометируют в глазах толпы науку, которая подобно жене Цезаря не должна быть подозреваема, и третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что все это, что сдерживает в ней зверя и отличает ее от собаки и что добыто путем вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано «опытами», если не теперь, то в будущем»9.
Последователей Поля Бурже, причем, пожалуй, еще более реакционных, чем Бурже, в современной французской и всей буржуазной литературе более чем достаточно. К ним и обращены слова, произнесенные Чеховым 70 лет тому назад: «Неужели подобные авторы «заставляют искать лучшего, заставляют думать и признавать, что скверное действительно скверно?» Неужели они заставляют «обновляться?» Нет, — говорит Чехов, — они заставляют Францию вырождаться...
Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливость во всей своей форме»10.
Объективный научный метод Чехова заставлял его изображать лишь то, что он охватывал своим писательским взглядом. Лучше всего он знал русскую интеллигенцию и больше всего он писал о ней. Эта интеллигенция, — писал он о худшей части ее, — помогает «дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция... которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать; которая не женится и отказывается воспитывать детей и т. д. Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях — и все это в силу того, что жизнь не имеет смысла... и что деньги — зло...»
Когда Чехов писал эти строки, перед ним был не русский трудовой интеллигент, перед ним была унылая фигура отрицавшего все студента из рассказа «Огни». К нему и его собратьям по общественному кругу обращал писатель свои гневные слова: «Общество, которое не верует в бога, но боится примет и черта, которое отрицает всех врачей и в то же время лицемерно оплакивает Боткина и поклоняется Захарьину, не смеет и заикаться о том, что оно знакомо со справедливостью»11.
Примечания
1. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 7 мая 1889 г.
2. И.П. Павлов. «Двадцатилетний опыт». М., 1951 г., стр. 79.
3. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 7 января 1889 г.
4. Из письма А.П. Чехова к Д.В. Григоровичу от 5 февраля 1888 г.
5. В основу сюжета романа положено действительное преступление некоего Шамбижа — парижского декадента. Об этом писал профессор-психиатр Н.Н. Баженов.
6. Леонид Гроссман. От Пушкина до Блока. Этюды и портреты. Кн-во «Современные проблемы». М., 1926, стр. 286.
7. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 7 мая 1889 г.
8. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 7 мая 1889 г.
9. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 27 декабря 1889 г.
10. Из письма А.П. Чехова к А.С. Суворину от 27 декабря 1889 г.
11. Из того же письма.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |