«...красота душевная — это Чеховы»
М.П. Максакова
* * *
В конце 1981 года в серии литературных мемуаров вышла книга Е.М. Чеховой «Воспоминания». Редакция объединила в одном переплете мемуары М.П. Чехова («Вокруг Чехова») и его дочери. Они оказались состыкованы и хронологически: текст Михаила Павловича обрывается на скорбной ноте — «Антоша умер!», с этого же момента начинается повествование Евгении Михайловны о судьбах чеховской семьи в «послечеховское» время. Стиль воспоминаний, простота и изысканность речи выдавали в авторе определенную литературную опытность. На деле же, кроме нескольких очерков в журнале «Наука и жизнь», Евгения Чехова не писала. Значит, гены? В этой семье, очевидно, принято появляться на свет с прирожденным талантом слова: писал сам Антон, его отец и братья, его сестра и племянники. ...Жаль, у Антона Павловича не было детей.
Особый вес и шарм книге придавало предисловие Олега Николаевича Ефремова, при котором во МХАТе возродилась традиция употребления на сцене настоящего «чеховского пирога». Когда-то, еще до революции, Мария Павловна пекла капустный пирог специально для спектакля «Три сестры». Его торжественно съедали актеры в сцене именин Ирины. Эстафету печения пирогов подхватила Евгения Михайловна, и в театре ее восприняли с трепетом. Ефремов назвал мемуары «Летописью» с большой буквы, и я был счастлив получить книгу с дарственной надписью автора: «На память милому Геннадию Александровичу с пожеланием найти синюю птицу в Чеховском саду.
Е. Чехова. Январь 1982».
* * *
Передо мной, тогда начинающим директором Дома-музея А.П. Чехова, стоял вопрос: делать жизнь с кого? На кого равняться, с кого брать пример? «Воспоминания» Евгении Михайловны повернули меня к личности Марии Павловны Чеховой, которая, находясь в тени великого брата, была недооценена прежде всего как организатор и практик музейного дела. Да и в семье после смерти брата она стала главным носителем особого «чеховского начала».
Книга Евгении Михайловны начиналась как раз с лирического портрета «тети Маши», которая из простой учительницы вдруг превратилась в видного деятеля культуры. Конечно, ею пытались помыкать, навязывать свою волю — особенно это заметно в истории издания шеститомника писем Антона Павловича. Нашлась масса людей, захотевших составить нравственный и денежный капитал на публикации писем, которых, как известно, Чехов рассылал в бессчетном количестве. Свои услуги пытался навязать и небезызвестный П. Сергеенко, толстовец; именно он выступал посредником при заключении кабального договора писателя Чехова с издателем Марксом. Чтобы «отшить» навязчивого ходатая, Мария Павловна выписала ему чек на крупную сумму. Тот в ответ прислал на Белую дачу роскошный букет цветов. Узнав, от кого цветы, Мария Павловна распорядилась выкинуть их на помойку...
В семье Мария Павловна получила прозвище — «Строитель Сольнес». Белая дача требовала постоянного внимания. В «Воспоминаниях» об этом написано с любовью: «Каждый камень, каждую стенку знала она. Каждая трещина волновала ее, как волнует любящую мать болезнь любимого ребенка. По утрам ежедневно обходила она свои владения: не повредила ли чего-нибудь ночная буря, не сломаны ли деревья в саду, не пора ли покрасить крышу. Отдавала распоряжения садовнику. Оползни причиняли ей большие неприятности... Словом, оберегала любимый дом, как живое существо». А вот выдержка из письма М.П. Чехова про то, как Мария Павловна спасала сад от обрушения северной подпорной стены: «Стену выпучило, улица осела, наш гениальный «строитель Сольнес» Маша принялась за дело, появились мастера, и живо дело закипело. Сейчас уже возведены три могучих контрфорса и идет починка самой стены... Маша ходит без задних ног, но, по-видимому, это ее сфера!».
Ничего, решительно ничего не изменилось за полвека! Те же оползни, те же трещины... Те же ураганы и сломанные деревья, те же подпорные стены! Я подумал, что постоянные заботы наложили, должно быть, особенный отпечаток на ее поведение, на ее натуру. И хотя Евгения Михайловна все время твердила об особом изяществе, вкусе, даже дамском кокетстве Марии Павловны, я больше соглашался с ее отцом, который откровенно, по-родственному писал о преобладании мужского начала в ее натуре: «...у тебя — настоящий мужской ум. <...> Я жалею, что ты — не мужчина... При твоей общественности, деловитости, смелости — из тебя вышел бы отличный деятель...».
* * *
Впервые мы оказались в Ялте вместе с Евгенией Михайловной Чеховой в апреле 1981 года. Открывали Белую дачу после многолетней реставрации. Приехали артисты Художественного театра, ведущие чеховеды и музейные работники. Была торжественно открыта скульптурная площадка напротив музея — с бюстом Чехова, фигурами его персонажей. Среди гостей была и она — невысокая плотная старушка в светлом плаще и белоснежными волосами на крупной голове: она выступала на открытии бюста, читала на конференции интересное сообщение о «Черном монахе». Евгения Михайловна остановилась в гостинице «Украина» на Боткинской улице. Было в ней нечто, что можно определить как запас нерастраченной материнской заботы. Своих детей у ней не было, и природную заботливость она выплескивала на молодежь. По рассказам Майи Владимировны Водовозовой, Чехова бесконечно нянчилась с консерваторскими ребятами. Для своих любимчиков — будущего известного инструментального дуэта Адриана Егорова и Ксении Югановой — она даже готовила обеды, привозила их к ним на квартиру... Шила костюмы... Бесконечную нежность к Евгении Михайловне испытывал и я — увы, не всегда это удавалось высказать и выразить: мужчины в этом смысле часто бестолковы.
Следующая памятная встреча также состоялась в Ялте. Племянница Чехова прилетела в Симферополь на аэробусе 16 сентября 1982 года вместе с М.В. Водовозовой — аккомпаниатором И.С. Козловского. 19 сентября состоялось ее выступление в музее. Большой зал литературной экспозиции находился в ремонте, устроились на площадке перед зданием. Собралось более 100 человек. Тогда вообще посещаемость чеховского музея была ошеломляющей. Публика притащила стулья, лавки, банкетки. Встреча с живым членом чеховской семьи — такое бывает не каждый день! Старые сотрудники рассказывали, что во времена Марии Павловны «смотреть на Чехову» стало ритуалом для ялтинских школяров: детей специально приводили целыми классами, фотографировались на память. И вот традиция воскресает...
С утра в Ялте было яркое солнце, какое обыкновенно стоит во второй половине сентября. Евгения Михайловна — в ореоле белоснежных волос, в окружении восторженных поклонников благостно улыбалась. Одета она была в синее платье с мелким белым горошком — шила она на себя только сама. На шее — нитка крупного жемчуга. Но вдруг поднялся ветер, слабый голосок Евгении Михайловны был совсем не слышен, пришлось ей перебраться в вестибюль. Я представил Евгению Михайловну. Она читала главы своей книги воспоминаний — о двоюродном брате Михаиле Чехове, о его женитьбе на Ольге Чеховой, племяннице знаменитой актрисы. Материал интереснейший! Тогда об Ольге Чеховой, про которую глухо поговаривали, что она была советской разведчицей, вообще мало кто знал. Евгения Михайловна на вопросы отвечала с юмором.
— Есть ли еще Чеховы?
— Последний чеховский экспонат.
Вопросов было много: о ее жизни, об Ольге Чеховой, об отце и т. п. Ее рисовали, фотографировали. Она благосклонно улыбалась и раздавала автографы. Потом экскурсоводы накрыли стол с виноградом и сухим вином. Евгения Михайловна вручала в качестве сувениров сложенные из картона фигурки собак — она вообще была мастерица на подобные вещи. Сейчас эта японская забава снова вошла в моду — называется она «оригами».
21 сентября Евгения Михайловна работала в фондах. Главный хранитель Ю.Н. Скобелев просил помочь определить, кто изображен на старых, еще не атрибутированных фотографиях. Евгения Михайловна поднялась наверх, в кабинет Антона Павловича. Я спросил, все ли так, не изменилось ли чего. Она окинула взором стены, задержалась на кресле в стиле «жакоб», как бы размышляя, не присесть ли в него. В нем любил читать газеты Антон Павлович, да и сейчас многие посетители, особенно дамы, почему-то норовили устроиться на сидении... Принимая особых гостей, мы обычно предлагаем посидеть на широком и низком подоконнике венецианского окна. Тут и сам Чехов любил посидеть с Буниным...
Все хорошо.
Поднялись наверх в комнату Марии Павловны. Едва войдя и вдохнув особый воздух комнаты, где посетители бывают редко и где до сих пор, кажется, пахнет кофейком, которым любила побаловаться Мария Павловна, Евгения Михайловна чуть не заплакала. Поразительное дело! В 1944 году, когда Ялту только-только освободили от фашистов, Мария Павловна угощала натуральным кофе военкора Дмитрия Холендро! Много воспоминаний связано с этой светелкой и у племянницы «хозяйки чеховского дома». Приезжая в Ялту, Женечка (так звали ее в семье) подолгу сидела здесь с МаПа. «Вот моя вышивка, — взволнованно говорит гостья, — вот Мишка, — тоже мой подарок. Салфетка с вышитым китайцем... Видите, несет на палке корзины! — тоже моя работа. В 50-х годах мы увлекались всем китайским».
Евгения Михайловна остро чувствует, что, вероятнее всего, она последний раз в комнате своей незабвенной тети... Восемь десятков лет — не шутка... Впрочем, Мария Павловна прожила 91 год! Скобелев разложил альбомы с фотографиями, принес лупу. Старушка постоянно надевает очки, склоняется над лупой. Много вспоминала о даче Марии Павловны «Чайка» в Мисхоре, где собиралась хорошая компания: соседи Браиловские и другие. Кстати, вот на стенке висит живописная работа Браиловского, архитектора, автора надгробия на чеховских могилах на старом Ялтинском кладбище. Римма, его жена, бывало, ходила в холщовом мешке с прорезями для рук и головы. Такую манеру одеваться изобрел в Коктебеле Макс Волошин.
Я спрашиваю о ее биографии. В ее рассказе было много такого, чего потом я не обнаружил в ее книге «Воспоминаний». До революции Евгения нигде не работала, была молода. По окончании Института благородных девиц (1914) училась в частной музыкальной школе. После революции пошла — ради продовольственных карточек — в канцелярию Главного морского штаба, писала и подшивала бумаги. В начале 20-х годов уехала с семьей на более сытую Украину — муж Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник устроил это спасение от голода. Прожили там три года, отец работал на сахарном заводе. С 1923 года Михаил Павлович — в Ялте, куда переехал по просьбе Марии Павловны для помощи в создании музея, а семья жила в Москве на Пятницкой улице. Петербургская квартира пропала, пропал и архив Михаила Павловича, его библиотека и прочие вещи. До революции он был в Петербурге присяжным поверенным, служил в частной адвокатской конторе у мужа Т.Л. Щепкиной-Куперник. Дружили семьями. Татьяна Львовна подарила Михаилу Павловичу расписную солонку в виде стульчика — эту вещь Евгения Михайловна передала нашему музею.
В беседах в гостинице «Украина», куда я обычно провожал Евгению Михайловну, за чашкой чая она вспоминала свои девичьи годы. Как любила танцевать на балах в Юнкерском училище, в Артиллерийском и др. Составлялось целое расписание — где и когда танцы. На балы привозили свежие цветы из Ниццы и дарили девицам. Уставали до одури. Ставили ноги в ванну с холодной водой, а потом задирали ноги на спинку кровати.
22 сентября состоялась наша поездка в Форос. Культорганизатор санатория Ирина Меньшикова пригласила Евгению Михайловну выступить перед отдыхающими. Пришла черная «Волга», и мы помчались по чудесной дороге мимо отвесных утесов, внушающих сладкий ужас, мимо выразительного профиля горы Кошки, через брюхо дракона и далее к Байдарам, где на скале прилипла живописная церковка, построенная в честь чудесного спасения царя Александра III. В 1910-х годах в Форосе отдыхали Горький и Шаляпин, который был свояком последнего владельца имения К. Ушкова. Писали книгу шаляпинских воспоминаний. В советские годы здание стало корпусом № 1 — тут библиотека, традиционная в те времена «ленинская комната», бильярд и прочее. Дом восхитителен — всюду свет, свет, свет... Отделка — дорогое дерево. В холлах второго этажа на стенах большие живописные полотна художника Клевера, холст приклеен прямо на штукатурку. Среднерусские весенние, летние, осенние и зимние пейзажи, непременно с восходом или заходом солнца, отчего пейзажи обыкновенно отсвечивают всеми оттенками красного цвета. Картины в хорошем состоянии.
Всплыла фамилия Константина Ушкова, того самого, который приглашал Чехова на рыбалку и подарил ему керамические кувшины, до сих пор украшающие чеховский сад. Ушков был сказочно богат, планировал превратить Форос в город-сад с миллионом кустов роз... Федору Шаляпину он приходился свояком: их жены были родными сестрами. По капризу своей взбалмошной Терезы Валентиновны Ушков строил дворцы то в Крыму, то в Финляндии. В 1910-х годах Михаил Павлович Чехов каждое лето снимал для семьи дачу близ Гельсингфорса, по-нынешнему — Хельсинки. Называлась она «Сюверанта», она тоже была построена Ушковым. Дача Терезе быстро надоела, муж выстроил ей новую в Швейцарии, а Сюверанту сдавали отдыхающим. На даче часто отдыхал и работал Оскар, сын Клевера, тоже художник, — там было полно его картин, они валялись даже на чердаке. Евгения Чехова дружила с Оскаром, намечался даже роман, у нее сохранились его письма и папка с иллюстрациями к сказкам Андерсена — около 30 больших листов.
По извилистой дорожке поехали в Тессели, где в 30-х годах после возвращения из-за границы жил Максим Горький. Место сказочное. С севера нависает отвес полукилометровых скал, с юга — вогнутая чаша синего моря. Вокруг — прекрасный можжевеловый парк, в котором Алексей Максимович по утрам дробил щебенку и мостил дорожки. Дом одноэтажный, двойные окна в венецианском стиле обрамлены резными каменными наличниками. Сохранилась прекрасная гостиная с роялем, на котором играл знаменитый пианист Гольденвейзер. Бережно сохраняются кресло, диван, на которых сиживал Горький. Есть тут и фотография Чехова с лихо закрученными усами и дарственной надписью Алексею Максимовичу от 1899 года — у нас в экспозиции такой нет.
В «ленинской комнате» собралась публика. Я представил Евгению Михайловну, рассказал о талантливой чеховской семье, вышедшей из самой гущи народной: дед Антона Павловича был крепостным... Три поколения Чеховых — писатели, художники, артисты, музыканты — трудились для русской культуры. Евгения Михайловна прочитала из книги о приезде семьи в Ялту, где в июле 1904 года услышали известие о смерти дяди Антона... Одна дама после чтения подошла к Евгении Михайловне и сказала: «Вас очень приятно слушать и видеть».
Чеховой эта фраза запала в душу.
23 сентября Чехова выступает в Чеховской школе № 5. Выступление назначили на третьем этаже, но Евгения Михайловна забастовала, и срочно перебазировались на первый этаж, в библиотеку. Дети младших классов спели ей пару песенок: «Вместе весело шагать» и «Чему учат в школе». Евгения Михайловна подпевала, хотя потом сказала, что это «не мой репертуар». Ее репертуар сложился в годы работы в Московской консерватории, где Евгения Михайловна служила певицей-иллюстратором. Студенты консерватории по программе должны были освоить искусство аккомпанемента — Евгения Михайловна со своим правильным, но несильным голосом помогала им осваивать профессию. Репертуар ее был безграничен: русские народные песни, романсы, русская и зарубежная классика.
Реакция профессиональной певицы на детское пение была категоричной: «Всех в Большой театр!»
Дети спросили, что у нее за брошь на груди? Брошь с изображением чайки подарили ей артисты МХАТа в день ее 80-летия.
— А в каком году вы родились?
— Вы арифметику знаете? — вопросом на вопрос ответила Евгения Михайловна. — Если в год смерти Антона Павловича мне было шесть лет, то когда я родилась?
Ребятишки озадачились, потому что вряд ли помнили дату. Но кто-то знал и вычислил:
— 1898 год!
На прощание Чеховой подарили много цветов.
24 сентября Евгения Михайловна вместе с М.В. Водовозовой и К.В. Жуковой побывали на кладбище, навестили чеховские могилы. Водовозова рассказывала про свои крымские корни. Ее тетка Мария Ивановна Водовозова из семейства Токмаковых была издательницей, приглашала к сотрудничеству в журнале «Жизнь» Антона Павловича. Токмаковы жили на даче «Нюра» в Олеизе, которая вошла в историю культуры как место, где живал М. Горький, бывали Шаляпин и Бунин, Чехов и Куприн. Семья была связана родственными узами с декабристами. В торговых караванах Токмаковых (они возили из Китая чай) доставляли в Россию запрещенные издания Герцена.
— Почему дачу назвали «Нюра»? — спросил я.
— Хозяина звали Иван Федорович, домашнее прозвище было — Ванюра. От прозвища и пошло сокращенное — «Нюра».
Заехали на Белую дачу. Когда Чехова сходила со ступенек флигеля, стояла группа экскурсантов. Они почтительно приветствовали ее. Евгения Михайловна сказала Майе Владимировне, которая придерживала ее: «Я сама умею ходить!» — и прошествовала до калитки без помощи. За калиткой сразу оперлась на руку Майи... Да, и в восемьдесят с лишним не хочется выглядеть развалиной... хочется производить впечатление, внушать уважение, а не жалость. «Вас приятно слышать и видеть». Эта фраза сидит в голове Евгении Михайловны, помогает преодолеть и немощь, и одиночество. Как, должно быть, ей приятно, что она нужна людям. Лучший эликсир!
Потом сидели на «горьковской скамейке» в саду. Сотрудницы музея, влюбленные в милую и такую домашнюю чеховскую «реликвию», устроили настоящий конвейер: поочередно подсаживались к гостье и делали фотоснимки. Лариса Лысова успела отпечатать фотографии ее творческий встречи в музее, и все получили снимок Евгении Михайловны с ее автографом. Евгения Михайловна вспомнила, как маленькой девочкой заглядывала за ограду чеховского сада. Там находилось татарское кладбище, стояли памятники с красными фесками наверху. А с крыши сарая во дворике любила бросать через дорогу маслины. Там их подбирали и пускали в дело. В 1981 году, когда Евгения Михайловна приезжала на «Чеховские чтения», к ней подошел седой старичок и сказал, что он тот самый мальчик, в которого она бросала маслины...
27 сентября днем были в гостях у Ксении Васильевны Жуковой, старейшей сотрудницы музея, давней знакомой Евгении Михайловны. 17-летняя Ксюша попала в Чеховский дом в 1940 году после окончания средней школы, пережила с Марией Павловной все ужасы оккупации. Я принес с собой местную газету с заметкой З. Заграевской о пребывании Е.М. Чеховой в Ялте. Сидя на диванчике, я принялся читать газету вслух, фантазируя на ходу. О Михаиле Павловиче, биографе писателя, я с серьезным видом рассказал, что он написал книгу «Чехов в Африке», что он сам охотился на слонов и тигров... Евгения Михайловна прямо испугалась: «Господи! Неужели так и написано?»
— Конечно! — делаю я серьезное лицо.
Я напомнил, что Антон Павлович действительно собирался в Африку — было это в 1898 году, — и только болезнь его компаньона помешала пройтись по следам знаменитого путешественника лейтенанта Камерона... Кроме того — неужто забыли? — ваш отец любил розыгрыши в подобном вкусе. Женечке было всего четыре года, а Михаил Павлович уже сочинял от ее имени письма бабушке с рассказами о том, как она лазает по заборам...
Потом долго смеялась.
Чехова подарила музею альбом с семейными фотографиями 20—30-х годов. Много снимков из ялтинской жизни Михаила Павловича Чехова. Между прочим, сказала, что есть фотографии знаменитого писателя Михаила Булгакова на водопаде Учан-Су, куда ездил в середине 20-х годов вместе с членами чеховской семьи. Возможно, предполагал даже написать совместно с Михаилом Павловичем пьесу о колонизаторах... Ох, как интересно! Через месяц в музей пришла из Москвы бандероль: в ней были книги с дарственными надписями для Чеховской школы и фотография Булгакова. Сидит на камне у водопада...
Булгаковская тема заинтриговала меня, я опубликовал очерк в «Литературной России», а потом стал соавтором книги «Мих. Булгаков в Крыму», вышедшей в свет в симферопольском издательстве «Таврия». Так благодаря рассказам и документам племянницы Чеховой я приобщился к писательству. Символическое благословление от Евгении Михайловны я получил и во сне — уже после ее смерти. Приснилось, что последняя Чехова завещала мне свой серебряный перстень, и Майя Владимировна ведет меня к покойнице, чтобы снять перстень с руки...
9 сентября 1982 года Евгения Михайловна в сопровождении Майи Водовозовой улетела в Москву. Это была ее последняя встреча с Крымом.
* * *
Дружба с Евгенией Михайловной давала мне возможности порадеть о фондах ялтинского музея... Не секрет, что после смерти «Хозяйки чеховского дома» очень многие личные вещи по завещанию перешли во владение племянников. Да и жила Евгения Чехова в квартире отца, уставленной мебелью Марии Павловны из конфискованной большевиками ее московской квартиры. Посуда являлась частью того самого немецкого фарфорового сервиза, которым пользовался и Антон Павлович. Сервиз был приобретен в магазине Мюра и Мерилиза возле Малого театра — там сейчас знаменитый универмаг ЦУМ. Чеховы постоянно пользовались услугами Мюра и Мерилиза, и известно, что по мере выбывания (выбивания) посуды утраченные тарелки и прочие предметы докупались там же. После смерти Марии Павловны сервиз разделили — часть осталась на Белой даче, часть досталась наследникам. От них посуда попала в Московский и Мелиховский музеи писателя, просто друзьям и знакомым.
Я по мере сил старался вернуть вещи в Ялту. Как-то вечером, сидя вдвоем, мы рассматривали старинные фотографии. Евгения Михайловна достала холщовый бумажник, солонку-стульчик и пасьянсные карты Михаила Павловича — все это в подарок музею. О расписном стульчике я уже был начитан: в «Воспоминаниях» Евгения Михайловна рассказывала, как Татьяна Львовна Щепкина-Куперник преподнесла изящный сувенир Михаилу Павловичу в день именин. Помнится, в книге был процитирован и стихотворный экспромт, на которые Татьяна Львовна была мастерица.
Вот он:
Наш драгоценный Миша Чехов!
Чего вам пожелать в стихах?
Здоровья, радости, успехов,
Все остальное в жизни — прах.
Люблю вас, Миша с малолетства;
Пусть будет счастье Вам дано!
Пусть Ваше «Золотое детство»
Вам будет золотое дно.
— Стоп-стоп: «Золотое детство» — это журнал?
— Да. Детский журнал издавал отец, а мы с братом придумывали шарады и ребусы. Может быть, для музея это интересно?
— Еще как интересно!
Так фонды пополнились интереснейшим экспонатом. Вечером, лежа в постели, я осторожно перелистывал желтые страницы двух годовых подшивок журнала за 1915—16 годы. Чувствовалось, что издание недорогое, но сделано опытными руками и с учетом детского восприятия. Во-первых, много гравированных рисунков — детские мордашки, забавные животные. Все крупным планом, с расчетом на то, что ребенку захочется раскрасить картинку карандашами. Прозу для журнала писал сам Михаил Павлович. Он перелагал для детского чтения сказки и мифы — к примеру, про Минотавра, — сопровождал текст рисунком лабиринта, из которого читателю предстояло выбраться самому. Из номера в номер печаталась серия рассказов о животных — от имени самих обитателей зоопарка: кенгуру, попугая, слона и так далее. Тут Михаил Чехов явно развивал опыт старшего брата — создателя бессмертной «Каштанки». Подписывался Михаил Павлович то фамилией персонажа пьесы «Три сестры» — «Вершинин», то «К.Тр...» — Должно быть, Константин Треплев из «Чайки»? Еще псевдоним: «Мих. Богемский». Откуда такая вычурность? Какое отношение Чеховы имели к богеме?
— Не к «богеме», а к Богемии, — сказала наутро Евгения Михайловна. — Богемия — часть Чехии. Чеховскую семью частенько так и называли — «милая Чехия». Не мог же он напрямую подписываться — «Чехов». Дядя Саша — Александр Павлович Чехов — печатался под псевдонимом «А. Седой».
Меня заинтересовала повесть «Маленькая Лиза», и я пролистал ее от начала до конца. Боже, каких тут только приключений не было! И путешествие в Крым с больной матерью, и самостоятельная поездка шестилетней девочки к заболевшему отцу в Петербург, и таинственная бабушка-графиня, и неожиданно обретенный брат, и счастливый конец в красивом имении, в кругу воссоединенной семьи... Слезы умиления текли по моим щекам... Стиль повести легок, много диалогов, иногда проскальзывают стилизации под Антошу Чехонте («Повесьте уши ваши на гвоздь внимания»). А как просто выписан пейзаж, какие точные детали! Вот зарисовка Ялты той поры, когда Чеховы только еще начали осваивать Южный берег, причем именно Миша Чехов оказался здесь пионером.
«В шесть часов вечера мы начали подплывать к Ялте. Тогда это было еще маленький городок с одной только церковью и вовсе без пристани. Пароход остановился вдали от берега и нас высаживали в лодку, а затем на лодке везли до города. У самого берега шумел прибой и не давал возможности пристать. Я помню, как один татарин взвалил к себе на плечи меня, а другой маму — и оба они вынесли нас на берег вброд.
Вечерело. Обступившие Ялту горы хмурились и утопали в темно-лиловой дымке. Море было спокойно, как зеркало; вдалеке где-то играл оркестр. Кричали какие-то насекомые, пахло какими-то духами. В воздухе было тепло и влажно. Темные кипарисы стояли аллеями, как часовые на страже, и было так хорошо, так хорошо, что я не сумела бы выразить этого словами».
Любопытные детали! Антона Чехова, когда он приехал в Ялту летом 1889 года, тоже доставляли на берег лодкой. Писателя так укачало, что он говорил новым ялтинским знакомым: все сюжеты в голове сболтались...
* * *
5 мая 1984 года я приехал в Москву и остановился у Евгении Михайловны. Здоровье ее, как кажется, намного лучше, но нравственное состояние ужасно. Обнажилось это вдруг. Мы договорились с ней, что она продаст музею тома Русского энциклопедического словаря. На книгах стоит штамп владельца: «Чеховъ Иван Павлович». Словарь издавался с 1896 года, и нельзя отрицать, что при посещении квартиры брата Антон не пользовался книгами. Сам я полистал словарь и обнаружил статью о литераторе Владимире Шуфе, которая оказалась весьма кстати в моих изысканиях по истории культуры Крыма. Я на всякий случай позвонил Майе Владимировне Водовозовой, которая вместе с Натальей Львовной Огневой является душеприказчицей Чеховой. Водовозова, узнав о предполагаемой цене (10 рублей за том), высказалась в том смысле, что нужно уточнить современную стоимость книг, поскольку все ужасно дорожает, чтобы не ущемить материальных интересов хозяйки. Но вообще не советовала спешить: все равно потом достанется музею.
Слушая разговор, Евгения Михайловна ужасно разволновалась:
— Зачем вы ей сказали! Теперь все пропало!
Она в сильном волнении металась по комнате — если слово «металась» хоть как-то подходит к грузной старушке с отекшими ногами. Сказать «ковыляла» — совсем нехорошо... На лице выражение ужаса, голос срывался, она чуть не плакала. Она не могла успокоиться несколько часов, и соседке пришлось доставать из холодильника лекарство.
Постепенно выяснилась подоплека волнения. Евгения Михайловна оказалась в незавидном положении (о, поздняя осень жизни!): полная зависимость от Майи Владимировны. Водовозова сама решала, что нужно старушке, а что не нужно. Незаметно она перешла на грубый тон общения с подопечной, резко и жестко регламентировала ее как несмышленого ребенка. Для Евгении Михайловны эта метаморфоза была неприятна, тем более, что, побывав в сталинские времена в Бутырках, Майя Владимировна разучилась стесняться в выражениях. «Это ужасно!» — говорила Чехова.
История с книгами привела меня в угнетенное состояние. Помню, ушел из чеховской квартиры с тяжелой головой, поднялось давление. Нехорошие предчувствия овладели душой. Виделись глаза Евгении Михайловны, полные то безысходного отчаяния, то закаменелого смирения с судьбой, пославшей эти обременительные и полные одиночества годы. Еще зимой, когда у нее был кризис, она сказала: «Жаль, что не умерла — это было бы так легко...».
* * *
В сентябре 1984 года в Мелихове состоялся Чеховский праздник, после которого я отправился на Пятницкую к Евгении Михайловне. В понедельник вечером я позвонил в дверь. В руках были цветы и большая дыня. У Евгении Михайловны была гостья, Анна Шишко, с которой мы знакомы еще по Ялте: она была директором телефильма «Путешествие к Чехову». Анна, чуть располневшая улыбчивая блондинка с добрым веселым сердцем, с которой легко общаться. Вспоминали курьезные случаи на съемках — мне особенно забавно было наблюдать, как Юрию Яковлеву протаскивали провод микрофона через брюки — снизу до самого воротника рубашки. Ему приходилось с таким поводком расхаживать по чеховскому саду. Мы прекрасно провели время, под душистую дыню выпили по рюмочке вишневой наливки, которую традиционно готовили у Чеховых. Существовало даже особое чеховское словечко для обозначения процесса опрокидывания стаканчика: «чекалдыкнуть». Чекалдыкивали тут многие... Правда, когда мхатовскому предводителю О.Н. Ефремову было «нельзя», для него готовили клюквенный морс. Назывался напиток — «пойло Ефремова»... Однажды я сочинил целую поэму про мхатовский спектакль «Чайка» под названием «Сон Попова». Тут обыгрывалась фамилия замечательного актера — исполнителя роли Сорина и участие в сценическом действии лошади, взятой напрокат в Большом театре. «Сон Попова», как известно, название поэмы А.К. Толстого, где герой в сновидении остался без штанов. Я придумал, что «поповские штаны» (Сорина играл замечательный актер Попов) надевают на лошадь, которая становится полноправным участником сюжета.
Когда я собрался уходить, Евгения Михайловна впала в меланхолию и велела остаться ночевать. Пришлось остаться. За ночь Евгения Михайловна четыре раза будила меня: ей было страшно. Я садился у постели, гладил ей руку и волосы, успокаивал, как мог. Какое несчастье доживать век одной! Нога ее совсем отказала. Передвижение от дивана к креслу у стола — целая военная операция, в которой задействованы и клюшка, и стулья, специально расставленные по маршруту. Когда мне было нужно отлучиться в соседнюю комнату позвонить, Евгения Михайловна протяжно кричала: «Не оставляйте меня одну! Не оставляйте меня одну!».
В минуты успокоения ее посещали странные воспоминания. Она рассказывала мне о том, как к ней сватался... Самуил Маршак, который с младых лет был поклонником Ялты и дружил с Марией Павловной. Якобы хотели «скрестить» чеховскую кровь с маршаковской... Евгения Михайловна отмечала три фактора, которые притягивали к ней мужчин: чеховская фамилия, квартира в центре Москвы и ее высокие заработки (много шила). Самуилу было отказано...
Я же вспоминал события минувшего лета — это было первое лето, когда Евгения Михайловна по болезни не смогла поехать в Ялту... А хотелось, и очень! Кончилось тем, что Евгения Михайловна по телефону заказала билет до Симферополя, билет был доставлен ей на дом. И вот однажды ночью у меня в Ялте раздается телефонный звонок. «Слушаю!» — спросонок пробурчал я, и вдруг сон как рукой сняло. Голос Евгении Михайловны сказал:
— Геннадий Александрович! Почему вы так со мной поступаете?
— Господи помилуй! О чем вы?
— Вы привезли меня в Ялту и бросили!
Никогда в жизни я не ощущал такого состояния. Кожа на голове захолодела, волосы, начиная от загривка, стали подниматься дыбом...
— Евгения Михайловна, милая! Вы не в Ялте, вы у себя дома. Посмотрите — вот буфет Марии Павловны. Вот ваше кресло. Гляньте — вот на стене портрет вашего батюшки, Михаила Павловича... Рамочка блестит...
— Нет, я ничего не узнаю... Приезжайте немедленно...
Три раза за ночь раздавался звонок из Москвы, разбитый, дребезжащий голос молил, укорял, требовал... Я совсем потерял голову. Наутро созвонился с Майей Владимировной и срывающимся голосом умолял что-то сделать: Чеховой совсем плохо...
* * *
Живую Чехову увидеть больше не удалось. Черная весть пришла 2 ноября 1984 года. Около четырех часов пополудни, выходя из комнаты фондов, я столкнулся с высокой девушкой-почтальоном. «С какими новостями — плохими, хорошими?». — «Плохими», — ответила девушка и достала телеграмму. «Срочная... Директору... Сегодня утром скончалась Евгения Михайловна Чехова похороны предполагаем понедельник = Водовозова».
Я сел за стол. Не скажу, что кровь бросилась в голову — голова уже три дня гудела от давления. Тяжелее стало и холоднее. Смотрел я в окно стоячими глазами и думал, что уже не поругает меня Евгения Михайловна, не скажет полушепотом про мою жену: «Танечку люблю», и не погладить больше ее белых волос... И рука ее не прижмет с благодарностью мою руку, когда я утешал ее в тяжелую минуту... Вспомнилось вдруг, как тянулась она к обыкновенной ласке: руку пожать, волосы погладить, поправить одеяло, подушку положить поудобнее... Бывало, она говаривала, что помнит все обиды с пяти лет и не прощает... Но была в ней и великая материнская сила: кого-то постоянно вытягивала, поддерживала, опекала... Так, наверное, притянула она и Майю Водовозову, когда выпустили ее из Бутырок... Хотелось ей и ответного тепла...
Вот, больше нет чеховской кровинки... В феврале 1985 года ей было бы 87 лет. Теперь только в этом дневнике и останется след от ее страстного желания хоть краем глаза еще раз взглянуть на Ялту... Чехов умер давно, а живые чеховские гены пульсировали до сегодняшнего утра... Пройдет время, из живой клетки научатся возрождать целый организм, а может, даже и личность. Какая утрата: нет больше гениальных чеховских хромосом... Написал это — и стало странно: со всего мира собирают семена злаков, генетический фонд пищевых продуктов. Их хранят, проращивают, репродуцируют... Но умирают гениальные семена человеческой культуры, и пустую оболочку везут на погост. Кроме книг и картин, мостов и записных книжек — ничего не остается от гения. Кстати, по глупости, по недомыслию забыли записать на фонограф голос писателя. В Художественном театре при постановке «Вишневого сада» специально записали на валик лай собаки — в исполнении актера Стаховича. А Чехова записать не удосужились... В сущности, глупая случайность помешала чеховским генам перейти в новое живое существо — у Ольги Леонардовны случился выкидыш. Чехов заранее с любовью говорит: «немчик»... Увы: чеховские гены утрачены насовсем.
На девятый день собрались помянуть Евгению Михайловну в ее квартире на Пятницкой. Пришли В.Я. Чехова (вдова С.М. Чехова), чеховеды Е.М. Сахарова, Э.А. Полоцкая... Ялту представляли мы с Ксенией Жуковой, которая работала в музее с 1941 года и была близко знакома с «Женечкой Чеховой». Говорили по очереди, вспоминали, кто и как познакомился с покойной. Припомнили удивительный эпизод, как однажды по радио прозвучала передача с участием Евгении Михайловны, а наутро к ней явился некий человек и сказал: «У меня в поезде украли деньги, я не знал, что делать, а тут услышал Ваш голос. Если вы не дадите мне 25 рублей, моя вера в справедливость будет утрачена». И что же? Чехова выдала ему деньги...
Из Москвы в Ялту я привез вещи, доставшиеся музею Чехова «по наследству». Это два кресла и комод из петербургской квартиры Михаила Павловича, часы, а также два стульчика и шахматный столик от Майи Водовозовой. Вещи упаковали в картонную тару от холодильника. Машину для доставки вещей на вокзал выделил директор оборонного предприятия, большой поклонник Чехова. Большое ему спасибо.
Антон Павлович и Мария Павловна Чеховы на крыльце Белой дачи
Евгения Михайловна Чехова с сотрудниками Дома-музея в Ялте
| К оглавлению | Следующая страница |