В. Егиазаров

Там

Десант медуз с утра парит в воде,
Их парашюты жгутся, лишь задень,
Глубины не пугают на гряде
Подводной, где охочусь я весь день.

К зениту солнце медленно плывет,
Нас любит время, время и простор;
Кто не владеет глазомером, тот
Промажет в рыбу, я не вру, в упор.

Я ритм постиг дыхания воды,
Уже привык подводный мир ко мне,
Кефали огибают край гряды
И к берегу плывут среди камней.

Ныряю, и скольжу наперерез,
Выныриваю, чтоб вдохнуть разок,
И белый теплоход «Морис Торез»
Дает предупредительный гудок.

На мыс Мартьян упала тучи тень,
Десант медуз сместился в глубину.
Я рыбы настрелял за целый день,
Закончу, вот возьму еще одну.
А у палатки уж горит костер,
Там ждут уже жарехи и ухи,
И Гарик (молодой совсем) Остер
Читает свои новые стихи.

Я тоже сочиняю всякий бред,
Вся наша жизнь в стихах отражена,
И Светка говорит, что я поэт —
Еще мне ни невеста, ни жена.

Я подплыву, на гальку выйду я,
Оставят ласты странные следы,
И бриза первобытная струя
Покроет рябью зеркало воды...

Размазан мыса в сумерках изгиб,
Девчонки тащат воду из ручья,
Я брошу им кукан с десятком рыб,
И Ленка с Ольгой взвизгнут, хохоча.

Ян Васерман уже открыл вино,
Соль не найдет, грозится «въехать в глаз»...
Да, это было, бабоньки, давно,
А как сейчас все вижу, как сейчас.

Мы пасынками не были у муз,
Еще нас не кидала жизнь, и там
Мерцает и парит десант медуз,
И рифмы льнут, как девушки, к устам...

Наши дни

В бухте Чехова прозрачная вода,
Словно лучшие рассказы его книг;
Были дни, они тянулись, как года,
Наши дни мелькнули быстро, словно миг.
Скалы строгие над бухтой рвутся ввысь,
С этих скал в прозрачных водах видно дно;
Мы характерами вовсе не сошлись,
Все же души наши были заодно.

Цвел айлант, инжир давал большую тень,
Чайки висли в небе — ангелам сродни.
Я с тобой навек запомнил каждый день,
Потому и дал им имя — наши дни.
Наши дни, как оправданье жизни всей,
Счастье в руки к нам само шло — суть его,
Хоть ты в памяти всю жизнь сейчас просей,
Лучше наших дней в ней нету ничего.

Там с рассветом приплывал дельфин к тебе
И в глазах его была сама любовь,
А когда мы расставались в сентябре,
Я не верил, что не встретимся мы вновь.
Я не верил, что у счастья малый срок,
Шторм несильный белопенно в скалы бил;
Все, что с нами приключилось, между строк
Прочитать сумеет каждый, кто любил.

И где б ни был я, со мною навсегда
Эти дни, что промелькнули, словно миг;
В бухте Чехова про-зра-чна-я вода,
Словно лучшие рассказы его книг.

* * *

Все врут календари.

Шелковиц генуэзских чернильные сочны плоды,
Мы, ватага мальчишек, шныряли в них скрытно, как урки...
Ах, в Аутке при Чехове были такие сады —
В кронах грецких орехов играли созвездия в жмурки.
Да и Чеховский сад рос как чудо на трудной земле,
Виноградников чад был на радость «счастливому детству»,
И еврейского кладбища плиты мерцали во мгле,
И мерцали кресты православные с ним по соседству.
Речка бодро журчала, гремел водопад Учан-Су,
Облака кучевые с яйлы проплывали над нами.
Хорошо мне на сердце, с собою я не унесу
Это все в неизвестность, о нем я поведал стихами...

Я сегодня порой по Аутке гуляю, как встарь,
Я из ранга мальчишек шагнул незаметно в ранг дедов,
Уже жизни моей тонок дней отрывной календарь
И совсем он не врет, как шутил Александр Грибоедов.
Я смотрю, как сейчас реставрируют Чеховский сад,
Розы буйно цветут: Чехов их обожал возле Дома.
Я люблю побродить по знакомым местам наугад
И всегда поражаюсь, как стали они незнакомы.

Снова греческой церкви сияют вблизи купола, —
То спортзалом была, то была она складом. И что же —
Эра злых атеистов прошла, словно и не была,
И всех истовей крестятся те атеисты, о Боже.
Рубят всюду деревья, чтоб виллу воткнуть иль гараж,
В заповедных лесах «раздается топор дровосеков».
Как бы Чехов сейчас описал этот дьявольский раж?
Впрочем, тут я не прав, уж давно описал его Чехов.

Бухта Чехова

С Генуэзской скалы смотрит в море чета кипарисов,
Тень смоковницы старой несет и покой и уют;
Из Москвы приезжала к писателю в гости актриса,
Отдыхала над бухтой, что Чеховской нынче зовут.

Пушкинистов семья проживала в домишке неброском.
Ветер все говорит о харизме Гурзуфа, как гид.
Там, где Пушкинский грот, сам Шаляпин дымил папироской;
Гениальных людей Крым тянул к себе, словно магнит.

И с мольбертом Коровин сюда же спешил на рассвете.
Как айланты средь скал живописно разбросаны тут!..
Мы купаемся в бухте, дурачась, как малые дети,
И над нами не птицы, а музы на ветках поют.

Вдохновенья ионами воздух здесь мощно пропитан,
Я вдохнул полной грудью их сладкий возвышенный яд;
Если ангелы в небе берутся за звездное сито,
Метеорные ливни с шипеньем над морем летят.

И тогда мне мерещится отблеск пенсне в гуще сада,
И задумчивый профиль над морем — совсем небольшой,
И видение это спугнуть, я прошу вас, не надо,
Надо просто забыться и слиться с тем веком душой...

Старый город

Ялте

Старый город я всегда в душе ношу,
Он сейчас, как бы в тени, не на виду:
Я стихи пишу, так, словно по ножу
Все хожу, конечно страшно, но иду...

Кипарисы рядом с пальмами стоят,
Охраняют тайны проходных дворов.
В этом городе любви я принял яд
Во спасение и, видите, здоров.

В этом городе художник Левитан
Был в Марию очень Чехову влюблен,
Еще помнит это вековой платан,
Он тогда уже высок был и силен.

Чистой публике был рад в Саду курзал,
У фонтанов смех носился детворы.
(Но потери Старый город тоже знал —
Ни гостиниц, ни купален той поры.).

С Белой дачи шли друзья пешочком в порт,
Блеск песне известен был округе всей,
Поджидал их говорливый, словно черт,
Караим Синани — он любил друзей.

В его лавке собирался литбомонд,
А когда плыла вечерняя заря,
Мимо шли законодательницы мод,
Знаменитостей вниманием даря.

На скамье сидел то Горький, то Куприн,
Мял сигару сам Шаляпин. Даль близка.
Но зимою подступал английский сплин
И по-русски назывался он — тоска.

О, в Москву! В Москву! — сей клич и мне знаком.
Но чтоб как-то ободрить или помочь,
Реет чайка в синеве над маяком,
Как на занавесе МХАТа, ну точь-в-точь.

Старый город эрой Чехова пропах,
Он хранит интеллигентность тех высот:
В городском саду гулял вчера я, — ах! —
Дамы с песиком не встретил, век не тот.

Старый город я всегда ношу в душе,
Как я счастлив, что знаком с ним не из книг.
Есть кварталы супермодные уже,
Да еще пока магизма нету в них.

Этот город ну ни в чем не нарочит
И вовек таким останется пускай!
Эта речка водопадная журчит,
Как при Чехове журчала,
Вот в чем кайф...

* * *

Развалился Союз, не союз двух сердец, а республик.
Перессорились из-за добра — попрожорливей чаек.
Доказали, что тот, кто схватить домогается бублик,
Только дырку от бублика чаще всего получает.
Проморгала Россия свой Крым, чертыхается сдуру,
Крым Украине, что закусь, под стопку с сальцом бутерброды.
Мой сосед, Ван Иваныч, глотает с утра политуру
Да «тройной деколон» еще пьет он — «За дружбу народов!».
Ну да ладно о грустном! На море сегодня спокойно.
Солнце выжгло мне волосы так, — стали цвета соломы.
Мы с тобою по Ялте гуляем с утра, и на кой нам,
Что политики там затевают опять, дурболомы.
Пальмы веерной крона в зеркальной витрине маячит.
Маяки под охраной. Платанов качаются ветви.
Как в броске баскетбольном, луны сногсшибательный мячик
Залетает в корзину зубцов знаменитой Ай-Петри.
А на утро рассвет занимает полнеба с востока.
Ты уедешь в Москву в сентябре. Море вывернет качка.
Я-то знаю, как будет зимой мне опять одиноко,
Что-то Чехов такое описывал в «Даме с собачкой».
А пока у нас есть в Ореанде беседка над морем
И магнолии в парках, и счастлив с любимою здесь я,
А цикады вовсю заливаются в бешеном хоре
И ночами сверчки по кустам подпевают созвездьям.
По тропе таракташской тебя на плато поведу я.
Водопад Учан-Су. Где-то лают в Иссарах собаки.
Ароматом цветущей яйлы бриз, над городом дуя,
В сны цветные навеет, что встретимся, вещие знаки...

К причалам

В лакированных листьях магнолий веселые блестки
Солнце щедро рассыпало, воздух на плитах упруг.
Ночью стелу раскрасили свастикой вновь отморозки
И как будто бы нечистью в сквере запахло вокруг.

И мамаши уже с малышнею уходят из сквера,
Да и я не в себе, что за сволочи, думаю, но
Проплывает над бухтою облако, словно триера,
И Ясон поправляет рукой Золотое руно.

Здесь каких только мифов не связано с гордой Тавридой!
Здесь скала Ифигения прячет с античности клад.
Ни Сенека, ни Сартр невозможны без драм Еврипида
И пример верной дружбы навечно — Орест и Пилад.

И я верю, что здесь отморозкам не будет пощады,
Потому что в Крыму не всегда была светлой заря,
Потому что в грозу многим слышится рев канонады, —
Севастополь и Керчь города ведь герои не зря.

Я к причалам пойду, мне в порту и легко и уютно,
Я всегда с неохотой иду от причалов домой;
Разбегаются блики от катера с шустростью ртутной,
И опять собираются, ртутно блестя, за кормой.

И, скрываясь за молом, летят длинной цепью бакланы,
Тлеет в небе закат, воздух в парках прохладен и мглист;
В ресторане портовом все молит певец неустанно,
Чтоб на рану ему соль не сыпал какой-то садист.

Я пойду не спеша переулками старым кварталом,
Здесь сильнее всего с этим городом чувствую связь,
Здесь когда-то к Синани шел Чехов походкой усталой
И тревожная Чайка на занавес МХАТа неслась...

* * *

Холм Поликуровский смотрит на Ялту с востока,
Ночью из космоса пялится лунное око,
Звезды гуляют, журчит по долине река,
Старость маячит, но я еще молод пока.

Я прохожу по Бассейной, где Надсона домик
Напоминает стихов его серенький томик,
И по Нагорной спускаюсь, задумавшись грустно,
К храму идя Иоанна, в молве — Златоуста.

Я здесь когда-то встречался с любимой и жил здесь.
Холм Поликуровский, ты изменился совсем весь,
В тесных дворах не найти шелковиц генуэзских,
Вместо их виллы и замки красуются веско.

Что же поделать, настало стяжателей время,
Аборигенов теснит нуворишское племя;
Строят хоромы, заборы, гранитные стены —
После дремоты воспрянули хищные гены.

Прямо по-Чехову, сад вырубают вишневый,
Город становится то ли чужой, то ли новый:
С кладбища тянут оградки, кресты из металла,
Все на продажу, поскольку свобода настала.

Сносится парк, чтоб настроить гостиниц каскадно,
Чувствует сердце, что в Ялте и в мире неладно.
Бомж у контейнера с мусором — джинсы и китель,
Я присмотрелся, а это мой бывший учитель.

Что же поделать, жизнь движется, как ни жестоко,
Пялится ночью из космоса лунное око,
Звезды гуляют, журчит по долине река,
Старость маячит, но я еще молод пока...

* * *

Бормотание речки, полынный настой, лопухи,
Стадо бурых коров не спеша переходят дорогу,
Ненароком стрекозы в мои залетают стихи
И не знают, как вылететь, или, вернее, не могут.

Городской суеты в мире этом не знает никто
И, наверное, здесь не бывает «нелетной погоды»,
Даже, виды видавший, поддатый мужчина и то
Гармоничен настолько, что кажется частью природы.

На погосте кресты покосились, могилы травой
Заросли, и такою здесь веет старинной тоскою,
Что в домишке обшарпанном стонет всю ночь домовой,
Потому что нет двери и ставни забиты доскою.

Я хотел тишины, я ее получил на все сто
(нет не гривен — процентов). А сини небесной здесь! Сини!
В паутине обширной застыли паук и листок,
А капустница белая бьется пока в паутине.

Я в «маршрутку» зайду, я вернусь в свой родимый бедлам —
(было вроде легко, да вот чувствую в сердце занозы).
Я стихи эти сразу, конечно, в печать не отдам,
Пусть еще поживут в них, не ведая горя, стрекозы.

А когда отупею от шума, от бед, толкотни,
От вранья и обид, от себя, вот в такую минуту
Пусть сверканием крыльев опять мне напомнят они
Бормотание речки, полынный настой и тоску ту...