Раннее утро выкатило на небо большой оранжевый шар, и он плыл вверх, задевая по дороге редкие розовые облачка. Я сидел на заборе и болтал ногами.
До конца школьных каникул оставались считанные дни, но чувство беспечной свободы и весёлой независимости не покидало меня ни на минуту. Я слышал, как в нашем дворе начинала возиться соседская детвора, которую родители перед уходом на работу приводили под опеку старших ребят. Старшие ребята — это, собственно, Лорка, Люська и я, — по воле случая родившиеся в одном дворе лет двенадцать назад. Наш двор был большим и зелёным, кусты дикой сирени окружали его со всех сторон, десятка два фруктовых деревьев — частная собственность трёх семей — создавали впечатление настоящего дачного уюта. А ещё в нашем дворе росла шелковица. Это было ничейное дерево, плодами которого пользовались дети всей улицы. Ствол у шелковицы был толстый и низкий, по нему можно было легко взобраться, цепляясь за наросты, которые, как мускулы, выпирали из него. Наша Лорка, сладкоежка и красавица, обладала удивительной способностью торчать на этом дереве с утра до позднего вечера. Вот и теперь я слышал, как ребятишки канючили у Лорки: «Потруси хоть разок!...»
Мне лень было слезать с забора, хотя я знал, что вся компания, собравшаяся во дворе, ожидает меня с нетерпением. Особенно Люська — бойкая и некрасивая девочка верный мой товарищ во всех играх, которые мы заводили. Я учился с ней в одном классе, и некоторое время мы даже сидели за одной партой, пока нас не рассадили. Учительница говорила, что Люська больше смотрит не на доску, а на меня. А ещё у Люськи были великолепные шахматы, которыми я располагал, как своими собственными. Ко всему следует добавить, что в нашем дворе я был первым заводилой и рассказчиком. Начитавшись рыцарских романов, которые доставал невесть где, по вечерам я собирал мальчишек и пересказывал им прочитанное, добавляя такие факты, которые могли породить не средневековые авторы, а только моя буйная фантазия...
Улица была пустынной, и я уже было приготовился слезть с забора, когда скрипнула соседская калитка и из неё вышли двое. Ещё совсем недавно мальчишки, трусливо прячась где-нибудь за углом, кричали им в след: «Жених и невеста замесили тесто...». Но несколько дней назад на нашей улице была пышная свадьба, и вот теперь я впервые увидел их в новой роли жены и мужа. Они были ещё совсем молоды, вчерашние десятиклассники. Он важно шел со своей женой, которая была в праздничном белом платье и в модных туфельках со шнурочками. Она мне казалась сущей красавицей, даже красивее Лорки. Как раз напротив того места, на котором восседал я, они остановились. Я надёжно был прикрыт ветками сирени.
«Лёсик, — сказала она с жалобным отчаянием, — опять шнурок развязался!» Он некоторое время молча рассматривал её туфельку, потом присел над нею, почти касаясь одним коленом земли. Мне почему-то стало жаль его. Соседа я запросто называл Лёнькой и был с ним в самых дружеских отношениях. Конечно, наша дружба носила чисто эпизодический характер. Когда-то Лёнька научил меня играть в шахматы. По вечерам, когда я, окруженный постоянными слушателями, давал волю своей фантазии, Лёнька иногда заходил в наш двор. Его присутствие меня ничуть не смущало. Наоборот, я ещё больше распалялся, рисовал такие ситуации, от которых меня самого бросало в дрожь. Надо отдать ему должное: слушал он внимательно и с интересом. А при встречах, дружески похлопывая меня по плечу, спрашивал: «Ну, Дюма-внук, что новенького придумал?» И вот теперь, скрытый густыми кустами разросшейся сирени, я с ленивым любопытством наблюдал, как он корпел над туфелькой своей супруги. Что-то у него там не получалось. Супруга держала свою ножку так, словно это было нечто бесценное, выставив из-под платья круглое и розовое, как яблоко, колено. «Ну, скорей же, скорей!» — сказала она, и я удивился, что у неё может быть такой капризный, как у четырёхлетней девочки, голос. Наконец процедура завязывания шнурка окончилась. Она подхватила его под руку, и они бодро зашагали вдоль улицы, склонив головы друг к другу, о чём-то беседуя. Я услышал её грудной негромкий смех...
Почувствовав необыкновенный прилив энергии, я слез с забора. Конечно же, эта энергия должна была вылиться в одну из самых бурных игр, которые часто случались в нашем дворе. Я сорвал под забором большой лопух и двинулся к шелковице.
«Где ты был? А мы хотели...» — начала было тараторить встретившая меня Люська. Но тут я сунул в её руку лопух. «Это опахало», — сказал я многозначительно, и Люська согласно кивнула головой. Нужно было спешно придумать какую-нибудь игру. Какую — я ещё толком не знал, но это обязательно должна быть интрижка со шпагами, бегством и погоней. Кто-то из малышей принёс несколько очищенных от листвы веток, которые уже не раз заменяли нам средневековые шпаги. «Лорка, слезь!» — крикнул я повелительно, и она послушно сползла с дерева. Затем я подошел к ней вплотную и, смерив её испытывающим взглядом, добавил: «Будешь принцессой». Талант импровизатора заработал во мне в полную силу. Как всегда, первая роль отдавалась Лорке. «Мадмуазель, — начал я с где-то вычитанной фразы, — вы прекрасны!» Потом я опустил глаза вниз, на её коленку. Несмотря на раннее утро, к нему уже успел пристать плотный слой пыли, а посередине красовалась свежая, с капельками ещё незасохшей крови, царапина.
— Я не мадмуазель, а пионерка! — слегка обиделась Лорка. И тут я нагнулся и, как положено настоящему рыцарю, поцеловал её руку, измазанную от кончиков пальцев до самого запястья густым лиловым соком шелковицы. Когда я поднял голову, то увидел, что Люська смотрит на меня уничтожающе-яростно, и красные пятна ходят у неё на бледных щеках.
— Подумаешь! — сказала она. — Подумаешь! — сказала она ещё громче и швырнула лопух-опахало к моим ногам.
— Ты что, Люська? — грозно спросил я. Но она уже успела отодвинуться к своим дверям, сжала маленькие кулачки, и глаза её сузились до предела.
— Тоже мне... тоже мне, — в голосе её звенели слёзы, — нашел с кем цацкаться! — и с грохотом захлопнула за собой двери. Всё произошло так неожиданно, что я и Лорка растерялись, а малыши даже разинули рты от удивления. Через секунду окно Люськиной кухни, выходившее во двор, распахнулось.
— Сопливая любовь, ха-ха! — гнусно и зло прокричала нам Люська. Это был уже настоящий скандал. Я погрозил кулаком в окно, и мы, молча всем скопом, двинулись в другой конец двора... К вечеру меня охватило беспокойство. Я думал, что Люська не выйдет во двор и мы останемся без шахмат, которым, по сложившейся традиции, посвящалось предвечернее время. Но Люська всё-таки вышла, нарядная, как новая кукла. На ногах у неё были парусиновые туфли, начищенные зубным порошком, а на голове красовался пышный голубой бант.
Утренняя ссора была забыта, я разложил шахматы прямо на траве, а Люська примостилась рядом, как всегда «болея» за меня. Я чувствовал её тёплое плечо, слышал её то ровное, то вдруг прерывистое дыхание, которым она сопровождала каждый мой удачный или неудачный ход. Когда стало совсем темно, зажгли принесённые с собой спички и весело дурачились, пока родительские окрики не развели нас по домам.
...Ночью мне приснился удивительный сон. Я стоял на одном колене посредине улицы и пытался завязать шнурки на чьих-то туфельках. Почему-то мне обязательно нужно было завязать эти шнурки. Странное чувство, не похожее ни на какое испытанное ранее, владело при этом мной. И стыд, и страх, и ощущение близкой победы, только вот непонятно над чем и над кем, — всё смешалось воедино. Я боялся поднять голову. Я боялся взглянуть в лицо той, чьи шнурки я приговорен был завязать в узел. Потому что это была не Лорка. И не Люська. Это были они разом, в одном лице! Руки мои словно одеревенели, из слабых пальцев, как живые, выскальзывали шнурки, а над ними качалось круглое и розовое, как спелое яблоко, колено. Как могло случиться, мучился я вопросом, что Люська и Лорка вдруг смешались в одно лицо? И почему мне от этого так жутко и сладко, совсем не так, если бы они стояли здесь порознь? И ещё снилось, что такой звонкий серебряный свет лился вокруг меня, словно кто-то швырял перед моими глазами монеты, горсть за горстью, и они рассыпались, превращались в праздничные блики сиявшего где-то высоко солнца.
А потом пришел другой свет и разомкнул мне веки. Я лежал в своей постели и смотрел в начинающее розоветь окно. Явь, сменившая сон, окончательно отъединила Люську от Лорки, и я стал размышлять о них с каким-то новым, исполненным тайны и значимости чувством.
«И надо же, — удивился я, — чтобы они приснились мне одним человеком!»
Смысл этой метаморфозы я пойму много-много позже. Так в счастливый и теперь уже далёкий день августа большое и прекрасное чувство постучалось в моё мальчишеское сердце. Чтобы навсегда поселиться в нём. Но прежде, чем я пойму, тысячью школьных звонков отзвенит положенное на то человеку время и не один раз просыпет старая шелковица сочные плоды на землю моего детства.
А пока я лежу в своей постели, и раннее утро, как молодая и румяная женщина, улыбаясь, заглядывает в моё окно, словно знает наверняка, что сегодня во двор выбежит не босоногий мальчишка, а почти мужчина, умудрённый первым опытом самого прекрасного в мире чувства.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |