В.Ф. Егиазаров. Приморский парк

Туманен день... На веерные пальмы
спустился иней и, искрясь, заснул.
Подолгу напряженно смотрим в даль мы,
где, как мираж, мерещится Стамбул.
И Чехов, ногу на ногу закинув,
сидит и тоже смотрит в эту даль.
Здесь все сейчас располагает к сплину —
и тишь аллей, и волн литая сталь,
и теннисные корты без спортсменов,
и тир закрытый, и в плюще стена,
алеппская сосна с опасным креном,
чья крона вся на юг наклонена.
Зачем сейчас печально так и странно
вдруг вспомнилось средь зимней маеты,
как полыхали здесь на клумбах канны
и как смеялась беззаботно ты?

От дней счастливых только и осталась
вот эта грустная и скромная краса.
И Чехов вдруг вздохнул, —
иль показалось? —
полуприкрыв усталые глаза.
У колоннады белой, где ступеньки,
гоняет ветер листья вдоль стены,
как будто обесцененные деньги
и продталоны рухнувшей страны.
Ах, ветер, для чего, ответь, изъял ты
валюту эту? И шумишь при том?..
Выходит в море теплоход из Ялты,
взбираясь на волну за маяком.
И долго за кормою теплохода
несутся чайки из последних сил.
Зима — это инфляция природы,
в которой кризис года наступил.
С вершин далеких,
как в неверной призме,
ползет, сгущаясь, предвечерний свет.
Наверно, Чехов знает что-то в жизни,
на что еще я не нашел ответ.
Иначе для чего брожу, тоскуя,
опять я здесь почти на склоне дня,
и ветками качает тихо туя,
как будто упрекает в чем меня?..

Не знаю, только горько мне и сладко
смотреть через поникшие кусты
на летнюю пустую танцплощадку
и зимние невзрачные цветы.
Продрогших лип так жалко кипарисам!
Но что, увы, поделать?
Как прожить?
Приморский парк норд-остами пронизан
за ласку летних бризов, может быть.
Ливанский кедр — величественный, броский,
ни с чем не спутать контуров его!
И все-таки не зря растут березки
от Чехова в двух-трех шагах всего.
Здесь, не смотря на южные экзоты,
на грецкие орехи и миндаль,
не отпускают русские заботы
и русская щемящая печаль.
Не отпускают...
Хоть скрываем смехом
мы часто наши чувства от других...
Наверно, Чехов потому и Чехов,
что, как никто, мог рассказать о них...

Ах, сплин, зачем, непрошеный, прилип ты
и лезешь в душу тайно, точно вор?
Когда-то здесь шумели эвкалипты —
сгубили их мороз и ветры с гор...
Почти не встретишь в день такой прохожих.
Курзал закрыт. Давно стоит пустой.
Наверно, Чехов понимает тоже,
как одиноко на душе зимой.
И даже тихой музыки обрывки
странны сейчас. Изодран бара тент.

Срывает ветер с волн бегущих гривки
и, как поземку, сносит их в момент...
Так сильно здесь волнует неизвестность
грядущих бед, потерь, свершений, слов!
Я знаю, Чехов любит эту местность
и чувствует взаимную любовь.
Иначе чем вы сами объясните
его присутствие и взгляд прямой,
исполненный печали и открытий
и как бы наблюдающий за мной?..