В Угличе

1894—1895 гг.

В начале октября 1893 года Михаил Павлович поехал в Углич «на разведку». Из Мелихова нужно было проехать восемьдесят с лишним верст лошадьми и поездом до Москвы, затем поездом до Ростова Великого свыше двухсот верст и, наконец, до Углича сто верст на лошадях. Всего получалось четыреста верст, а в оба конца — восемьсот. Но молодого податного инспектора это пока не страшило.

Внешне Углич ему понравился. Красивый городок Ярославской губернии, известный еще с XII века, раскинулся по обоим берегам Волги, достигавшей здесь ширины 100 саженей. Основная масса строений находилась на правом берегу. Здесь было множество памятников гражданской и церковной архитектуры XVII—XVIII веков, многие из них сохранились и поныне. Город, насчитывавший 10 000 жителей и около 1400 строений, из которых 400 каменных, был окружен с трех сторон густым хвойным лесом. В заволжской части виднелись только писчебумажная фабрика, «Супоневская» усадьба XVIII века, да 100—150 деревянных домиков.

Жители города промышляли, в основном, шитьем мешков для муки, вязанием грубошерстных чулок, постройкой лодок и мелких судов и выделыванием знаменитой «угличской» колбасы. В городе было 30 с лишним маленьких фабричек и заводиков, обслуживаемых 150-ю рабочими, и одна крупная «Компания угличской писчебумажной фабрики» на левом берегу Волги, в которой было занято 400 рабочих. Торговля была незначительной. Две ярмарки в году да три базара в неделю оживляли застойную жизнь.

Гимназий в городе не было ни одной, да и в округе на двести верст их тоже не было. Духовное училище, женская прогимназия — вот и все неполные средние учебные заведения. Низших училищ и школ всего только десять.

Здравоохранение было представлено тремя больницами на 71 место, которые обслуживались 6 врачами да 7 акушерками.

Михаил Павлович понимал, что жизнь в этом захолустье, в отрыве от семьи, будет невеселой, но выбора у него не было.

Он договорился с Корниловым о деталях перевода. Затем он осмотрел достопримечательности города, памятники архитектуры, тронную палату, где была развернута экспозиция недавно организованного на общественных началах музея древностей. Михаил Павлович решил тоже принести что-нибудь в дар музею. Вернувшись в Мелихово, он уговорил Марию Павловну послать в Углич бабушкин окованный железом дубовый сундучок XVII века.

Летом 1965 года была обнаружена в музейной инвентарной книге следующая запись: «Теремок-сундук XVII столетия, дубовый, квадратной формы, обит железными полосами и украшениями резными. Дар Марии Павловны Чеховой, 1893, октябрь, 15 дня»¹.

Теперь в чеховской семье почти ежедневно обсуждался вопрос, кто же будет управлять полевым хозяйством. Михаил Павлович уверял, что будет часто приезжать, но никто, да и он сам, не верил этому и каждый предполагал, что полевое хозяйство придется ликвидировать, либо поручить неопытной в этом деле Марии Павловне.

В конце декабря 1893 года Михаил Павлович закончил, наконец, свой словарь для сельских хозяев и дал ему название «Закром». В книге приведены самые разнообразные сведения: о бодяге, и о болезнях лошадей, о годовой влажности и перелоге, о хозяйственной всхожести семян и многом-многом другом. Теперь автору нужно было начинать хлопоты об издании этой книги. На этих-то хлопотах и закончился для Михаила Павловича 1893 год.

Новый, 1894 год он встретил в Мелихове, в семейной обстановке. После крещения, то есть после 7 января, он поехал в Углич.

В феврале 1894 года в шнуровую книгу Московской казенной палаты была занесена следующая запись:

«Департамент окладных Сборов 31 января 1894 года... уведомил Г(осподина) управляющего Палатою, — что Г(осподин) министр финансов 26 того же января изволил переместить... податного инспектора Серпуховского уезда — губернского секретаря Чехова — исправляющим должность податного инспектора Угличского уезда Ярославской губернии»².

Это было то самое решение, которого Михаил Павлович ждал уже третий месяц. По существу, он сам себя гнал в ссылку, чему, конечно, сослуживцы его, как московские, так и серпуховские, были чрезвычайно рады: с их пути уходил беспокойный человек, не разделявший интересов своих товарищей-чиновников, иногда высказывавший какие-то особые, странные для них мнения.

На семейном совете было еще раз подтверждено, что Михаил Павлович остается «главноуправляющим», но все понимали, что проехать на лошадях и поездом четыреста верст в один конец и столько же обратно — не шутка.

Антон и Михаил просили Марию Павловну понемногу начинать присматривать за полевым хозяйством. Ей нравилось, что ей поручали чисто мужскую работу. Теперь, в отсутствии Михаила Павловича, она становилась главной не только в садовом, но и в полевом хозяйстве. Она уставала, но внутренне была довольна.

В феврале 1894 года Михаил Павлович поехал официально представляться своему новому начальству — управляющему Ярославской казенной палатой Александру Алексеевичу Саблину. В дальнейшем этот день он считал началом своей службы в Угличе.

Не доживший еще до пятидесяти, но выглядевший уже стариком, Саблин в воспоминаниях Михаила Павловича оставил самый светлый след. Высокообразованный, культурный человек, он не был похож на чиновников того времени. Дослужившись до чина коллежского советника, он сохранил подлинный облик человека, не огрубив его казенщиной, бездушием и формализмом. С первого же знакомства начальник и подчиненный почувствовали взаимную симпатию и сохранили ее неизменной до дня кончины старика.

Бывая проездом в Москве, Михаил Павлович продолжал хлопоты о своем детище «Закром». Сначала он отнес рукопись в издательство «Посредник», где работал знакомый чеховской семьи толстовец И.И. Горбунов-Посадов. Но рукопись пролежала в редакции порядочно времени и была возвращена. Тогда Михаил Павлович просил Антона сосватать словарь в журнал «Русская мысль», что Антон Павлович выполнил. «Закром» нашел себе издателей.

Перед отъездом в Углич Михаил Павлович продолжал заниматься в Мелихове самыми насущными и неотложными хозяйственными делами, которые нужно было завершить до отъезда на новую службу. В ту пору возили лед, сено, кирпич, белый камень для ремонта.

«Миша уехал в Ярославль и Углич», — отметил Павел Егорович в дневнике 15 февраля, а на другой день Антон Павлович писал Суворину: «Миша выхлопотал себе перевод в Углич. Не сидится ему. Службу свою ненавидит».

В этой короткой, лаконичной фразе, как в зеркале, отразилось все душевное состояние Михаила Павловича.

22 февраля Михаил Павлович опять был в Мелихове. Процесс отрыва от этого клочка земли и родных шел медленно и болезненно.

В эти дни в Мелихово опять понаехало много гостей: журналист Гольцев, издатель Лавров с женою, писатель Ладыженский, педагог Тихомиров и другие. Было весело, непринужденно, интересно. Но время текло неумолимо, подошел и срок пребывания Михаила Павловича в семье. 28 февраля Павел Егорович записал в дневнике: «Миша уехал в Углич на должность инспектора». Характер этой записи как будто говорит, что все предыдущие поездки Михаила Павловича в Углич были не настоящие, а теперь он поехал всерьез, надолго, «на должность». И, в самом деле, он не появлялся в Мелихове около месяца. Правда, в это время Антон Павлович жил в Ялте, и, следовательно, младший брат не мог его видеть.

Углич в те времена был связан с внешним миром лишь большими проезжими трактами да Волгой. Дорога на Ярославль, в губернию, шла мимо пожарной каланчи, дорога на Москву — по Ново-Московской улице (ныне улица Ленина). Постоялых дворов было два — купца Дикарева на Ново-Московской улице и Погудаловой-Фроловой на Спасской улице (ныне улица Маркса, д. 2) против гостиницы. Фролова держала земскую ямщицу, то есть обязана была предоставлять чиновникам и другим казенным людям транспорт безотказно, по первому требованию. На оплату проезда была установлена такса: для экипажей 5 копеек с версты, для саней — 4 копейки с версты. Весною и осенью, в распутицу, всякое движение прекращалось. Зимой ездили по замерзшей Волге.

Во все приезды в Углич Михаил Павлович останавливался в гостинице Постного на Спасской улице, пока не нашел себе квартиру. А с квартирой ему повезло. Он поселился в доме № 5 по Ново-Московской улице, вблизи от центра. Это был двухэтажный кирпичный дом Е.А. Палкиной-Башиловой, жены нотариуса Башилова. Одну из квартир этого дома снимали купец-мануфактурист Г.М. Калашников и его жена. У них-то Михаил Павлович и снял себе две комнаты. Вход к нему был со двора, налево, на второй этаж. Ворота железные, фигурные, с калиткою. В глубине участка — фруктовый сад и огород. На улице у ворот постоянно дежурил дворник. Место службы Михаила Павловича, казначейство, было недалеко, на Каменной улице у ручья³.

Присматриваясь к окружавшей обстановке, знакомясь с людьми, Михаил Павлович на первых порах был поражен скудостью интеллектуальной жизни города. Интересы большинства горожан сосредотачивались на рассуждениях о еде, жилище и о том, кто сколько проиграл в карты. Процветало пьянство. Отцами города были, в основном, местные толстосумы. В состав гласных городской думы входили 20 купцов, два купеческих сына, двое мещан и только три чиновника с образованием. Состоятельные слои населения больше всего заботились о благолепии храмов. Оторванный от жизненных артерий, город служил местом ссылки. Почта приходила только два раза в неделю, а в ледоход и распутицу не приходила вовсе. Улицы утопали в грязи, каждый жил только своим маленьким мирком за своим забором. По ночам на базарную площадь забегали волки и глодали сыромятные кожи, сложенные штабелями для продажи. За четыре месяца в городе и уезде было 64 пожара.

Из угличских памятников архитектуры Михаилу Павловичу больше всего нравилась трехшатровая Дивная церковь. Ему нравились также постройки в стиле классики и ампира, такие здания, как дом купца Переяславцева, который, как говорили, «перея́л славу» у англичан, узнав их секреты бумажного производства, за что и получил такую фамилию. Среди более древних гражданских построек Михаил Павлович отмечал дом Калашниковых, украшенный изразцами.

На кресте одной из церквей Углича подолгу сиживал старый дряхлый ворон. Этого ворона и тогдашний угличский пейзаж Михаил Павлович впоследствии описал в одном из своих рассказов. Вот несколько строк:

«Павел Федорович поднял палец и указал им на верхний ярус Филипповской колокольни.

— Этот ворон, Михаил, — обратился он ко мне, — живет у нас в Угличе уже более двухсот лет. Мне сейчас пятьдесят шестой год, а мне еще отец и дед говорили об этой птице. Да при этом еще по старинному обычаю говорили не «птица», а «мтица»...

Мы прошли через управский мост, обошли два раза уже поредевший садик, разбитый на месте древнего кремля, и мимо церкви Царевича и дворца с его кедровым крыльцом, направились в сторону Золоторучья. По Волге ползло сало, по ту сторону ее уныло глядела Супоневская усадьба, справа, точно мертвецы, смотрели пустыми оконными впадинами заброшенные дома, и было грустно, грустно...

...Проходя уже один мимо Филипповской церкви, я ясно услышал в далекой темноте... сгустившегося вечера старческий, дряхлый вороний крик:

— Крааа!..»⁴

Таков был Углич. Но в ведении Михаила Павловича был и весь Угличский уезд. Податному инспектору не раз приходилось ездить по уезду в тарантасе или в санях, невзирая ни на какую погоду.

Территория Угличского уезда составляла больше 3000 квадратных верст, из которых только четыре были расположены на левом берегу Волги.

Особенность уезда — обилие рек, речек и речушек. При этом условии естественно, что в половодье всякое движение по уезду прекращалось. Многие речки сохранили свои древние названия: Юхоть, Укма, Мокза.

Дремучие некогда леса к концу XIX века были хищнически истреблены кулаками-лесопромышленниками.

Население уезда составляло 94 000 человек. Сельских общин числилось 117, крестьянских дворов 7488. Надельной пахотной земли было мало, она предоставлялась только на душу наличного мужского населения. Женщины и дети в счет не шли, кроме определенных случаев. Земля суглинистая, урожай ничтожный. Отсюда исключительная бедность. Кустарные промыслы были развиты слабо. На каждую волость приходилось меньше 40 кустарей. Они изготовляли косули, сохи и бороны, выкармливали телят.

Различных маленьких фабрик и заводов по уезду насчитывалось 330 с 1033 рабочими, то есть, в среднем, по трое рабочих. Общий процент рабочих по уезду составлял ничтожную цифру — 1,12%.

Крайняя нужда приводила к необходимости бросать свой дом, семью и идти в отхожие промыслы. Каждый пятый уходил, причем, в большинстве случаев, в столицы и на круглый год.

Весь уезд обслуживали всего только 3 врача, 5 фельдшеров и 2 повивальные бабки. Однако начальных школ было почти 100.

Первое апреля 1894 года было не совсем обычным днем для жителей Углича. В газете «Ярославские губернские ведомости» они прочли сообщение о том, что министр народного просвещения Делянов утвердил наконец устав Угличского музея древностей, который они организовали и открыли еще два года назад, 3 июля 1892 года.

Начался приток пожертвований. Через два года музей насчитывал уже свыше 700 экспонатов — старинных икон, мебели, посуды, шитья.

Главным из инициаторов создания музея был почетный гражданин города Леонид Федорович Соловьев, по происхождению из купцов, человек образованный, историк, краевед, автор книги «Краткая история города Углича». Всю свою жизнь он посвятил родному городу. В продолжение четырех лет он вел переписку о возвращении в Углич опального колокола, в который 15 мая 1591 года звонили, возвещая об убийстве царевича Димитрия. Вместе с опальными горожанами колокол этот, по указу царя Бориса Годунова, был сослан в Тобольск, где находился триста лет. На нем была вычеканена надпись: «Сей колокол, в который били в набат при убийстве благоверного царевича Димитрия, 1593 прислан из гор. Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск...» Он вернулся в Углич 21 мая 1892 года, а на другой день состоялось решение городской думы об открытии музея.

Вот как Соловьев рисует в своей книге Углич того времени: «Культура и промышленность находится в полном затишье, вследствие конкуренции смежных с Угличем сел. Чтобы воскресить древний Углич, необходимо усовершенствовать пути, устроить мост через Волгу, замостить улицы и увеличить освещение».

Дальше Соловьев сообщает, что каждую весну за городом устраивались гулянья — «Русавы». Летом молодежь участвовала в поуличных гуляньях; никто не мог идти гулять в «чужую» улицу. Во время свадебных обрядов совершались заклинания для предупреждения «молодых» от порчи. В Угличе и уезде занимались шарлатанством колдуны, знахари и гадалки. Они утверждали, что приворотным зельем могли «обратить сердце неверного мужа к жене и заставить любить ее всей страстью, всем существом». Пользовались они большой популярностью, в особенности при розыске краденых вещей.

Так Соловьев описывал Углич. А вот легенды и поверья, бытовавшие в ту пору.

По дороге к селу Дивная Гора, на окраине Углича, близ стоявшей здесь церкви Никола-Петухи, лежал огромный Петухов камень, площадью 11 квадратных метров. По народному преданию, на нем в полночь иногда появлялся петух, предвещая какое-либо несчастье. Говорили, что петух пел накануне убиения царевича Димитрия, перед ссылкой угличан в Сибирь, перед нашествием поляков. На камне был высечен знак в виде петушиной лапы длиною в 40 сантиметров. Ученые считают, что это был либо культовый камень, либо межевой знак живших здесь древних племен. В наши дни камень был раздроблен и пошел на стройку.

На берегу Волги близ селения Иерусалимская слобода лежал Кувалдин камень. Под самым камнем был водоворот, который засасывал неосторожных пловцов. Суеверы говорили, что пловцов увлекали русалки.

Деревенские жители Ярославской губернии были, как и везде в те времена, очень суеверны. Газета «Ярославские губернские ведомости» посвятила этому вопросу большую статью С. Соколова «Поверья и предрассудки крестьянского населения». В статье подробно рассказывалось об особенностях и отношении к людям мнимых леших, водяных, русалок, домовых, кикимор, летающих ужей, о заговорах, порче и дурном глазе, о множестве примет и даже об опахивании деревень во время эпидемий. Опахивание должно было совершаться в полночь. Девушки в длинных белых рубахах по очереди впрягались в соху, и круговая борозда, которую они проводили по земле, по убеждению крестьян, имела магическую силу⁵.

У Михаила Павловича Чехова сразу же установились товарищеские отношения с Соловьевым, который в то время как раз работал над книгой об Угличе. Причастность обоих к литературе, конечно, порождала общие интересы.

В числе новых знакомых Михаила Павловича был купец Николай Дмитриевич Евреинов — один из организаторов музея. Он не чуждался передовых идей, тянулся к культуре, среди купцов единственный ходил всегда во фраке. Был меценатом, жертвователем в музей. Он построил на площади в центре города двухэтажный каменный дом со шпилем и зрительным залом на 150 человек⁶, где заезжие актеры и местный драматический кружок давали спектакли. Был попечителем городского училища, поднял вопрос в городской думе об открытии Народной бесплатной городской библиотеки, писал корреспонденции в газету.

Михаил Павлович часто бывал в его доме, в особенности в связи с деятельностью драматического кружка. Их отношения всегда отличались взаимным уважением и корректностью.

Сын Н.Д. Евреинова, Константин Николаевич, был хранителем музея, краеведом, а позже археологом и членом Ярославской архивной комиссии. Его корреспонденции печатались в ярославском «Северном крае» и петербургском «Свете».

В организации музея участвовал и Петр Андреевич Критский — учитель, историк, писатель, краевед. Он преподавал в городском училище и в методах преподавания был новатором. «Новое в содержании уроков П.А. Критского, сотрудничество в местных и центральных газетах, участие в организации городской библиотеки, разносторонняя просветительная деятельность навлекли на него подозрение начальства, — писала угличская газета «Авангард». — Недруги П.А. Критского оказались... сильнее, и в 1899 году он уезжает в Ярославль»⁷. Там он составил сборник «Наш край», который, выйдя в свет в 1907 году, явился лучшей краеведческой книгой, посвященной Ярославской губернии. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что П.А. Критский был одним из наиболее культурных людей в Угличе. Там до сих пор помнят об этом человеке.

Между П.А. Критским и Михаилом Павловичем установились самые хорошие отношения.

Л.Ф. Соловьев, Н.Д. Евреинов, К.Н. Евреинов и П.А. Критский дружно взялись за организацию культурно-просветительного кружка, целью которого была народная грамотность, народное просвещение.

Как только Михаил Павлович обосновался в новом для него городе, он тотчас же включился в работу этого кружка и вскоре стал одним из самых активных его членов. Деятельно участвовали в работе кружка также инспектор городского училища Иванеев, врач А. Протопопов с женою, лесничий С. Урусбиев, учитель Д. Розин и другие.

По инициативе Н.Д. Евреинова кружок поставил первой своей конкретной задачей организовать в Угличе бесплатную народную библиотеку. Стали собирать у горожан книги, принимали пожертвования. В этом деле на первых порах им повезло. В Угличе жила богатая старая помещица Леонтьева, у которой была хорошая библиотека. Она была одинока и все свое состояние, в том числе и библиотеку, завещала... своей собачке. Узнав об этом, члены культурно — просветительного кружка, среди которых был и Михаил Павлович, явились к ней и сумели убедить ее пожертвовать свои книги открывающейся народной библиотеке.

Н.Д. Евреинов, избранный председателем культурно-просветительного кружка, обратился к драматическому кружку с просьбой дать несколько спектаклей в пользу библиотеки. Согласие было получено, но дело не двигалось. Городская библиотека была официально открыта лишь 14 мая 1896 года, когда Михаила Павловича в Угличе уже не было.

При разборе книг Михаилу Павловичу случайно попался том «Три мушкетера» Дюма. Какой-то благодарный читатель на первой странице запечатлел следующий свой отзыв об этой книге: «Сию книгу читал я, Углицкий мещанин, Иван Дмитриевич Моховой, и нахожу ее из всех читанных мною книг самою наилудшею, в чем и приношу мою признательность Михаилу Ивановичу Жукову, как владельцу оной бесценной книги. Января дня 18». Михаил Павлович списал эту надпись и передал Антону Павловичу, который года два спустя использовал ее в рассказе «Убийство»⁸.

В своей книге «Антон Чехов и его сюжеты» Михаил Павлович упоминает угличского городского голову, не сообщая, однако, его фамилии, а ставя лишь инициал Ж⁹. Сейчас этот инициал разгадан. С него начинается фамилия купца первой гильдии Михаила Александровича Жаренова, под покровительством которого возник угличский музей. Свое миллионное состояние он нажил оптовой хлебной торговлей. На Волге и Каме он держал «хлебные пристани», а в Петербурге и Риге — конторы по сбыту хлеба за границу. Много лет Жаренов был гласным городской думы и несколько раз переизбирался городским головою. На его оптовом лабазе, помещавшемся в центре Углича, висела вывеска: «Входить только по делу». В лабазе он сидел в кресле, в бобровой шубе и шапке, опершись на палку.

Михаил Павлович по долгу службы был знаком с ним и отдельные его выражения записывал для Антона Павловича. Так, он сообщил брату фразу из выступления Жаренова в городской думе: «Городским головой был и старостой лет, может, двадцать, и много добра сделал; Ново-Московскую улицу всю покрыл гравилием, выкрасил собор и колонны расписал под малафтит».

Здесь речь шла о колоннах в зимнем Спасо-Преображенском соборе. Эту фразу Антон Павлович использовал также в рассказе «Убийство».

На заседании Думы 22 мая 1892 года по поводу открытия музея Жаренов в своей речи сказал так:

— Колись топеряча мы у себя открыли музею, так нам топеряча надо старину беречь¹⁰.

В 1894 году весна была ранняя, и угличане постарались побыстрее привести город в порядок. На всех улицах выброшенные за зиму дырявые кастрюли, старые калоши и сломанные табуретки, по предписанию полиции, были убраны, и улицы подметены.

Волга освободилась ото льда. На пристани повесили объявление о том, что обе пароходные компании будут теперь взимать плату за проезд по одному и тому же тарифу «во избежание неудобств от конкуренции».

Весна, как всегда, радовала Михаила Павловича. Он разъезжал по уезду, ходил в казначейство, но при всякой возможности стремился умчаться из Углича в Мелихово, куда его тянуло неудержимо. На этот раз ему удалось съездить к семье на пасху, которая в том году приходилась на 17 апреля. В меру возможного, он помог Марии Павловне в полевых работах и дал советы на будущее. Но было уже совершенно очевидно, что сельское хозяйство в Мелихове пошло на ущерб. Стали меньше пахать, стали меньше засевать.

5 мая Михаил Павлович вновь приезжал к семье. На этот раз он привез две пары породистых голубей на завод. Позже эти голуби вошли в литературу. Вот что писала о них Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

«В Мелихове бродили... голуби кофейного цвета с белым, так называемые египетские, и совершенно такой же расцветки кошка. А.П. уверил меня, что эти голуби произошли от скрещения этой кошки с обыкновенным серым голубем... Не поверить такому авторитету, как А.П., я не решалась и, возвратясь в Москву, рассказала... о замечательных чеховских голубях... Долго я стыдилась своего невежества»¹¹.

С семьей Чеховых Татьяна Львовна познакомилась в 1893 году. Она часто приезжала в Мелихово. Это была 20-летняя девушка, очень маленького роста, веселая, жизнерадостная. Поэтесса, драматург, переводчица, она быстро сошлась с хозяевами Мелихова, а с Антоном Павловичем даже покумилась. Они крестили дочку мелиховского соседа князя С.И. Шаховского. С Михаилом Павловичем у нее были неизменно хорошие отношения. Он ценил одаренность девушки, образованность, высокую интеллигентность.

В Угличе в этом году, 15 мая, горожане отмечали память «Царевича Димитрия убиенного». В церквах служились молебствия, шли крестные ходы, весь центральный район города был иллюминирован, обыватели фланировали по бульвару, набережной и прилегающим улицам. В городском саду играл оркестр еврея Смычковича, состоящий из него самого и девяти его сыновей и дочерей, владевших разными инструментами. В кремле играл другой оркестр, под управлением Рафаила Фейгина. Все мужское население было пьяно.

В «клубе» купцов Ивана и Германа Дурдиных, что близ кремля, с утра под дикие звуки оркестриона толпились завсегдатаи — любители пропустить первую рюмочку под черную икорку, а вторую под хрустящие грузди, которыми славилось это заведение. Хорошо выпив и закусив, посетители садились за ломберные столы и резались в карты весь день до темноты и даже за полночь.

Торжество продолжалось и назавтра, праздник следовал за праздником. Все это было внове Михаилу Павловичу, и он с большим интересом рассказывал потом в лицах Антону о своих впечатлениях.

Но вот в Угличе произошли события, которые Михаил Павлович позже описал в своем рассказе «Интрига»¹². Название города в рассказе не упоминается, и все действующие лица зашифрованы вымышленными фамилиями, однако теперь все это раскрыто. Вот краткое изложение этих событий.

После того как губернатор Фриде упрекнул городского голову Жаренова в бездействии, стало известно, что губернатор едет в Углич с ревизией. Весна была страшно холодной. Отцы города, уездные власти и чиновники, встречавшие пароход, промерзли до костей. Все они были в шитых золотом мундирах, кафтанах, треуголках или фуражках с кокардами. Некоторые чиновники почему-то сбрили себе усы.

Когда услышали, что пароход сел на мель, встречавшие пошли греться в ресторан Дурдина. Купец же Евреинов с помощью своего махального узнал, когда пароход снялся с мели, и встретил приехавшего губернатора хлебом-солью один. Привезя удивленного губернатора к себе в дом, Евреинов усадил его за стол, накрытый для всех встречавших. Сконфуженно явились они из ресторана по зову Евреинова.

При ревизии у городского головы Жаренова все оказалось в порядке, но позже, когда городским головой выбрали опять Жаренова, губернатор не признал выборы. О дальнейших событиях рассказывают архивные материалы.

«20 сего мая, утвержден в должности Угличского Городского Головы угличский 2-й гильдии купец Игнатий Мозжухин», — сообщили «Ярославские губернские ведомости» 24 мая 1894 года.

Назначение Мозжухина городским головой вызвало всеобщее удивление действиями губернатора. Все знали, что выборы Жаренова были произведены без каких-либо нарушений. С другой стороны, Мозжухин был купцом второй гильдии, а не первой и иметь его городским головою было зазорно. Вскоре состоялось чрезвычайное заседание городской думы под председательством Мозжухина. Протокола этого заседания в архиве нет. На заседании произошло что-то такое, что вновь вызвало гнев губернатора. Из Ярославля в Углич была отправлена бумага следующего содержания:

«Сим поставляю Городскую Управу в известность, что на основании статьи 83 Городового положения 1892 г. я останавливаю исполнение всех постановлений Чрезвычайного заседания Угличской Городской Думы 28 истекшего мая.

Губернатор, Генерального Штаба Генерал-Майор Фриде»¹³.

Видимо, грех, совершенный угличской думой, был настолько велик, что о нем было признано неловким даже публиковать в «Ярославских губернских ведомостях». Официальная газета, выходившая под редакцией вице-губернатора, сочла нужным тщательно замолчать всю эту историю. Спустя месяц, 5 июля 1894 г. опять состоялось заседание городской думы под председательством И.И. Мозжухина. Собрались в желтом «управском» доме, что при входе на территорию кремля, направо. Среди тридцати с лишним вопросов повестки дня был следующий: «О причинах неявки господ гласных в бывшее 28 мая заседание Городской Думы». Речь шла о том самом собрании, которое вынесло решения, возмутившие губернатора настолько, что он их «остановил». Следствие продолжалось, выяснялось, кто и почему на том собрании отсутствовал, кого карать, а кого миловать.

На этом же и на ближайших заседаниях думы рассматривались многочисленные заявления купцов и мещан, просивших о разрешении открыть и держать трактиры с крепкими напитками. Трактир Карамышева на Спасской улице уже не удовлетворял спроса.

22 мая Михаил Павлович опять приехал в Мелихово.

Как и раньше, Антон и Михаил много беседовали. В наши дни, конечно, невозможно точно установить даты и темы этих бесед. То, что сохранила память Михаила Павловича и рассказано им, записано и частично включено в эту книгу. Так, есть записи о серьезном семейном совете, состоявшемся в этот приезд Михаила Павловича в Мелихово. Дело в том, что Марии Павловне оказалось не под силу руководство сельскохозяйственными и в особенности полевыми работами в полном объеме. Пришлось выносить неизбежное решение. В дневнике Павла Егоровича появилась запись за 25 мая: «Все дело дали Роману в распоряжение». Эти слова означали, что Чеховы сами не справились с хозяйством и сдали все работы дворнику.

В этот приезд Михаил Павлович встретился в Мелихове со старым другом чеховской семьи, флейтистом Александром Игнатьевичем Иваненко, которому поручил провести инвентаризацию. Этот добрый, кроткий человек, привязавшийся к Чеховым, как к родным, был неудачником. Он долгие годы не мог найти себе постоянную работу по специальности и перебивался от случая к случаю. Был он и волостным писарем, и сотрудником юмористических журналов, где печатался под псевдонимом Юс Малый. В месяцы длительной его безработицы сердобольная Евгения Яковлевна предоставляла ему полный приют, и он жил у Чеховых, работал в саду и в огороде, выполняя различные поручения.

Он всегда имел счастливый вид, лицо было озарено несходящей улыбкой. Однажды, купаясь в мелиховском поросшем тиной пруду, он, скрестив руки на груди, воскликнул, обращаясь к Михаилу Павловичу:

— Миша, как жизнь хороша!

Вот этому-то Иваненке Михаил Павлович и поручил дело, благодаря которому флейтист вошел в литературу об А.П. Чехове. Иваненко, конечно, согласился и составил рукопись в юмористических тонах, дающую точное представление о хозяйственном состоянии усадьбы Антона Павловича на тот год, об обитателях ее. Рукопись /синяя тетрадка/ хранится в Гос. музее-заповеднике А.П. Чехова в Мелихове и публикуется впервые (с сокращениями).

В рукописи упомянуты два тарантаса, беговые дрожки, шарабан, выездные сани, предметы упряжи, плуги, вилы, катки и даже молотилка зубчатая и веялка Бутеноковская.

О лошадях, носивших любопытные клички, в рукописи сказано так:

«По мелиховским дорогам на 1 июня состязались:

Киргиз 8 лет. Перегнал курьерский поезд 100 раз и сбросил владельца столько же раз...

Мальчик 5 лет. Дрессированная лошадь, изящно танцует в запряжке.

Анна Петровна 98 лет. По старости бесплодна, но подает надежды каждый год...

Казачка 10 лет... Не выносит удилов...

Кубарь 7 лет. Смирен и вынослив».

Дальше идет описание крупного и мелкого рогатого скота, свиней, уток, кур и собак. При этом две таксы, подаренные Антону Павловичу Н.А. Лейкиным, выделены отдельно:

«Хина Марковна, отличается неподвижностью и тучностью /ленива и ехидна/.

Бром Исаич. Отличается резвостью и ненавистью к Белолобому. Благороден и искренен».

Затем упомянуты две пары породистых голубей с хохолками, недавно привезенных Михаилом Павловичем в подарок брату Антону.

О прислугах сказано так:

«Марьюшка, вдова неопределенных лет, отличная кухарка.

Катерина. Коровница...

Анюта — горничная — непосредственная натура 16 лет. Любит смеяться и великолепно танцует. /Страдает, по уверению Марьюшки, нутреною болезнью/.

Машутка — подручная Марьюшки с веснушками — 16 лет. Любит яркие цвета.

Работник Роман. Проявил аккуратность и деятельность, вежлив. Отвечает кратко, — /так тошно, и никак нет/. Служил. Знаков отличия не имеет».

В заключение рукописи сказано о хозяевах:

«Павел Егорович Чехов и его супруга Евгения Яковлевна Чехова. Счастливейшие из смертных в законном супружестве состоят 42 года /Ура!/.

Дети их:

Антон Павлович Чехов законный владелец Мелиховского царства, 2-го участка, Сазонихи, Стружкина¹⁴, Царь Мидийский и пр. и пр. Он же писатель и доктор.

Мария Павловна Чехова: добра, умна, изящна, красива, грациозна, вспыльчива и отходчива, строга, но справедлива. Любит конфеты и духи, хорошую книжку, хороших умных людей. Не влюбчива... /Всего 1700 раз была влюблена/. Избегает красивых молодых людей... Всем друзьям рекомендует теорию: «Наплевать». Замечательная хозяйка: огородница, цветочница и т. д. до + ∞».

Рукопись завершается упоминанием об отсутствующих детях Александре и Иване. О Михаиле Павловиче сказано: «Податной инспектор, живет в Угличе. Составил сельскохозяйственный календарь...»

Посмеявшись остроумию Иваненки, Михаил Павлович передал эту рукопись Марии Павловне, в архиве которой она хранилась более полувека.

18-го июня 1894 года в Угличе состоялось празднество, носившее просветительный характер. Это было «торжество по случаю исполнившегося десятилетия существования церковно-приходских школ на правилах, изданных 13 июня 1884 г.». Михаил Павлович, конечно, принял участие в праздновании юбилея. Он всегда, в меру возможности, помогал школьному делу. В конце жизни он рассказывал, как покупал для школ учебники, а неимущим ученикам дарил валенки, курточки, пальтишки. При этом он не терпел каких-либо похвал и благодарностей.

26 июня угличане были сильно порадованы. В доме Евреинова Товариществом русских драматических артистов были показаны пьесы «Лебединая песня» А.П. Чехова и «Несчастье особого рода», в переработке с немецкого В.С. Пенькова. Подобные представления заезжих гастролирующих артистов в Угличе в те времена были редкостью; угличане остались довольны. Публика особенно была взволнована пьесой Антона Павловича. Михаила Павловича как брата автора пьесы буквально засыпали расспросами и рукопожатиями. Тут же раздавались голоса о том, что существующий угличский драматический кружок лишь прозябает, но не живет, что надо поставить у руководства человека энергичного, живого.

Все взоры устремились на Михаила Павловича. Ему предложили руководство, и он принял его. Как только разнесся слух, что драмкружком теперь руководит Чехов, сразу же выросла и труппа актеров. Все это были любители. Н.К. Евреинов с распростертыми объятиями принял новую труппу и предоставил ей свой зрительный зал.

И началась работа: читка пьесы, распределение и разучивание ролей, репетиции. На первых порах дело шло медленно.

Михаил Павлович, как столичный человек, молодые годы проведший в среде актеров и в известной степени компетентный в вопросах театрального искусства, взял на себя режиссерские обязанности. Обладая некоторыми актерскими данными, он играл в пьесах характерные роли.

Еще в детстве он был непременным участником домашних представлений Антона. Об этих представлениях он писал в 1912 году в биографическом очерке к шеститомнику писем А.П. Чехова: «Одной из любимых... импровизаций (Антона. — С.Ч.) была сцена, в которой градоначальник приезжал в собор... и становился посреди храма на коврике в сонме иностранных консулов... В гимназическом мундирчике, с дедовской старой шашкой через плечо, он удивительно метко схватывал черты градоначальника и затем производил смотр... казакам»¹⁵. Роли иностранных консулов и казаков исполняли братья Чеховы, в том числе и маленький Миша.

Еще живя в Мелихове, Михаил Павлович написал пьесу-шутку «За двадцать минут до звонка». В этом первом его водевиле, конечно, сказывается влияние Антона Павловича.

Антон Павлович одобрил работу брата и направил его в редакцию журнала «Театральная библиотека», где водевиль и был опубликован в № 41 за октябрь 1894 года, под псевдонимом М. Богемский. Шутка имела успех на любительской сцене. В Угличе она была сыграна, по-видимому, в конце лета¹⁶.

Любительская театральная деятельность Михаила Павловича была небольшой. Но все же она давала ему душевные силы для жизни в захолустье. Если же в работе драмкружка случались перебои, он всей душой стремился в Мелихово. В середине лета он писал своей семье: «Вспомнил я про вашу молотилку, господа Чеховы. С нею нужно поступить так: послать колесо (Маша знает какое) в Тулу на завод Красильниковой... с просьбой заменить беззубое колесо полнозубовым... Или: съездить вместе с колесом в Серпухов на завод Бердоносовой и проделать все то же...»

Дальше в этом письме Михаил Павлович описывает красоту угличской природы и приглашает Евгению Яковлевну к себе:

«Волга у нас так наполнилась, что чуть не выходит из берегов. Ах, полупочтенные, какая живописная речка протекает в 2-х верстах от Углича¹⁷.

Какие на ней берега, какие острова, какие мостки перекинутые через оную. По берегам цветут липы. Я часто катаюсь по ней на лодке, воображаю себя на Псле¹⁸, а когда доплываю до громадной паровой мельницы, вылезаю на берег, и ручной журавль начинает выделывать выкрутасы. Есть и еще удовольствие: поплывешь на лодке по Волге против течения, заплывешь подальше, а потом сложишь весла и спускаешься по течению: берега все изменяются, ползут, ползут; а если при этом небо окрашено в апельсиновый цвет, да еще с берега из сада доносится музыка, так и вовсе хорошо.

А ведь вы, господа, свиньи! До сих пор не написали мне ни одной строчки с 6-го февраля. Ведь могу ж я интересоваться, что у вас делается.

Дичи здесь пропасть. Вчера купил тетерева за 20 коп., и то говорят, что дорого: по новости. Утки дикие чуть через город не летают»¹⁹.

Это письмо подействовало. «Евгения Яковлевна уехала в Углич», — записал Павел Егорович 15 июля 1894 года.

Пока Евгения Яковлевна гостила в Угличе, в Мелихове плотники закончили постройку флигеля. Этот маленький домик был выстроен Антоном Павловичем потому, что в, большом доме всегда было шумно, ему же для творческой работы необходимо было одиночество. В этом флигеле не раз ночевал Михаил Павлович. На ступеньках его наружной лестницы он сфотографирован с Антоном Павловичем. Павел Егорович называл флигель «скитом». Он сохранился до наших дней в подлинном виде.

Вернувшись в Мелихово, Евгения Яковлевна писала младшему сыну: «Миша, что это значит, что ты не едешь к нам. Два раза посылали на станцию, а тебя нет. Грех забывать родных. С своей компанией наживешься зимой. Мне хочется, чтобы ты застал у нас цветы. Приезжай скорей, пожалуйста. Антоша и Потапенко 2-го числа уехали по Волге в Нижний, а оттуда в Саратов, так они сказали. Семь пятниц на одной неделе».

3 августа 1894 года А.П. Чехов и И.Н. Потапенко сели в Ярославле на пароход, шедший в Нижний Новгород. Это было второе посещение А.П. Чеховым Ярославля. Антон Павлович писал Суворину об этом путешествии: «Наша поездка на Волгу в конце концов оказалась довольно странной. Я и Потапенко поехали в Ярославль, чтобы оттуда плыть до Царицына, потом в Калач, отсюда по Дону в Таганрог. Путь от Ярославля до Нижнего красив, но я раньше уже видел его. К тому же в каюте было очень жарко, а на палубе по физиономии хлестал ветер. Публика неинтеллигентная, раздражающая своим присутствием. В Нижнем нас встретил Сергеенко, друг Льва Толстого. От жары, сухого ветра, ярмарочного шума и от разговоров Сергеенко мне вдруг стало душно и тошно, я взял свой чемодан и позорно бежал... на вокзал. За мной Потапенко. Поехали обратно в Москву, но было стыдно возвращаться не солоно хлебавши, и мы решили ехать куда-нибудь, хоть в Лапландию»²⁰.

«Антоша 12-го будет домой, — писала Евгения Яковлевна, — а потом у нас будет на Успенье.

Сейчас Роман везет колесо в Серпухов для машины. Рожь свезли. Ржи оказалось мало».

На этом письме приписка Павла Егоровича:

«23 копны только. Миша, что к нам не приезжаешь. Мы тебя ждали к 2-му августа. Поздравляем тебя с яблочным праздником. Сейчас еду к обедне яблоки святить. П. Чехов»²¹.

В письме родителей к Михаилу Павловичу примечательны слова о ничтожности урожая. Они говорят сами за себя. Роман, которому передали дело, чувствовал себя лицом подчиненным и действовал не инициативно. Становилось все более очевидным, что Чеховы не могут осилить целое именье, что им нужна только усадьба, а пашни, луга, леса — это для них лишь обуза. В дневнике Павла Егоровича все чаще стали появляться такие записи: «Земля осталась незасеянной» (13 августа), «Овес лежит 17 дней под дождем» (23 августа), «Молотят на чужой машине» (26 августа) и так далее.

Не успели старики родители послать Романа на станцию с письмом к младшему сыну, как он сам явился в Мелихово. Это было 6 августа. На этот раз Михаил Павлович приехал в семью после более чем двухмесячного перерыва. Антона Павловича младший Чехов в Мелихове не застал.

Такого еще не бывало, чтобы братья не встречались так долго. Пробыв в Мелихове всего лишь три дня, Михаил Павлович отправился обратно в Углич. По пути он в Москве зашел в редакцию журнала «Русская мысль», где узнал, что словарь «Закром» скоро пойдет в печать. Это обрадовало его. И действительно, вскоре он получил из «Русской мысли» следующее письмо: «Книга «Закром» окончена печатанием. Теперь только необходимо назначить цену; редакция думает, что самая подходящая цена будет один рубль»²².

1 августа 1894 года в Угличе состоялось особо торжественное празднование с молебнами, крестными ходами, иллюминацией и гулянием по случаю того, что холера обошла Углич в оба предыдущие лета и, оказывается, благополучно обходит его и в этом году²³. Все радовались. Угличскими властями было установлено, чтобы и впредь праздновать каждого 1-го августа избавление от холеры.

И будто в насмешку вскоре же после празднования разразилась холера. Люди падали и в судорогах умирали, умерших на улицах убирали арестанты из местной тюрьмы. Муж хозяйки Михаила Павловича — Г.М. Калашников умер по пути из Нижнего Новгорода в Углич. Вымирали семьями. Среди обывателей началась паника. Власти и ярославская газета преуменьшали действительные размеры эпидемии. Обстановка была тревожной до самой зимы, когда морозы победили эпидемию.

Уже в глубокой старости Михаил Павлович вспоминал, как однажды, разъезжая по Угличскому уезду по служебным надобностям, он заехал в какое-то имение. У владельца были миловидные дочери. Сам он ходил с длинными волосами. Он был необыкновенно разговорчив и, когда Михаил Павлович заезжал к нему в следующие разы, допекал его непрекращающимися рассуждениями о белой и черной кости, о том, что чумазый и кухаркин сын не могут дать человечеству ни искусства, ни литературы.

Михаил Павлович, всегда сообщавший брату Антону все виденное и слышанное, рассказал и об этом его новом знакомстве. В августе 1894 года вышел в свет рассказ Антона Павловича «В усадьбе». В нем можно узнать и помещика, и его двух дочерей, и самого Михаила Павловича, который любил сидеть, поджав под себя одну ногу. Только герой рассказа не податной инспектор, а судебный следователь и «умеренно полный», а не худой, как Михаил Павлович.

Сохранился рассказ о встрече Михаила Павловича еще с одним помещиком. Сын академика живописи Н.А. Киселева в своих воспоминаниях пишет: «Запомнился мне одни его (Михаила Павловича. — С.Ч.) рассказ. Как-то в конце делового разговора с помещиком и его женой, к которым он заехал, объезжая участок, помещик поинтересовался, является ли служба податного инспектора государственной или общественной. На это Михаил Павлович ответил, что его служба коронная. Простившись и уходя, он услышал, как за его спиной помещица спросила мужа: «Что-то я не пойму, какая же это служба — макаронная?»²⁴

31 августа угличский драматический кружок, возглавлявшийся Михаилом Павловичем, показал угличанам плоды своих трудов. Перед лицом всей местной интеллигенции и именитого купечества труппа дала спектакль. Были показаны водевили: «Ворона в павлиньих перьях» М. Куликова (Крестовского) и «Женское любопытство» Л. Яковлева.

Успех был исключительным. В «Ярославских губернских ведомостях» 4 сентября появилась информация и о многолюдном гулянии, и о спектакле. Члены кружка были окрылены надеждой.

Наступил сентябрь. Осенью у податного инспектора работы было всегда больше, чем в остальное время года. Служба требовала побывать во многих местах своего участка, а каким был участок, мы уже говорили. Бедность, бездорожье, бескультурье, забитость, болезни. А отсюда страх, ложь, обман, всегда коробившие Михаила Павловича.

Михаил Павлович в его податном участке должен был знакомиться с условиями хозяйственной деятельности налогоплательщиков и размерами получаемых ими доходов. Ему нужно было периодически посылать рапорты в казенную палату, а иногда и непосредственно в департамент, о состоянии хлебов, о видах на урожай будущего года, о густоте озимых всходов, о характере залегания снега, о ценах на хлеб, сено, картофель... Кроме того, в его обязанности входило следить за большей равномерностью обложения, наблюдать за правильностью торговли, определять причины недоимок, председательствовать в уездных податных присутствиях, производить в казначействе «внезапные свидетельства», то есть ревизии. Также он должен был удостоверять неплатежеспособность пострадавших и степень урона от стихийных бедствий — пожаров, градобития, засухи, падежа скота, наводнений.

Вся тяжесть налогов ложилась тогда на так называемое «податное» население — крестьян, ремесленников, кустарей, торговцев, промышленников.

Крестьяне уплачивали три прямых налога: государственный поземельный налог, выкупные платежи, то есть рассроченную на 49 лет плату за ту землю, которую они получили от помещиков по реформе Александра II, и земские сборы. Все вместе эти налоги назывались окладными сборами.

Огромную сумму окладных сборов правительство разверстывало по губерниям, губернии по уездам, уезды по волостям, волости по сельским общинам, сельские общины по отдельным домохозяевам. В подавляющем большинстве случаев в сельских общинах господствовала круговая порука. Сумму окладного сбора сельский (мирской) сход раскладывал на отдельных домохозяев по принятому сходом основанию, то есть принципу раскладки. При определении размера оклада или пая каждого домохозяина учитывалось абсолютно все: количество душ, работников — членов семьи, десятин надельной земли, скота и проч. Раскладочный приговор сельский староста надлежащим образом фиксировал. Податной же инспектор должен был следить за правильностью составления приговора.

Оплата окладного сбора производилась в два срока. Если домохозяин оказывался неплатежеспособным, его пай, в силу круговой поруки, оплачивала по разверстке сельская община, причем использовать наличные мирские деньги, предназначенные для иных целей, воспрещалось.

Многие авторы того времени выступали против круговой поруки: «Круговая порука, — писал экономист Н. Бржеский, — в самом обществе является отличным средством для всякого рода прижимок со стороны исправных и достаточных домохозяев — беднейшей части однообщественников. Под предлогом круговой поруки менее исправные домохозяева получают нередко менее того количества земли, на которое имеют право; вдовы, с малолетками или юношами сыновьями, почти всегда обижены при разделе земли; земля лучших качеств тоже достается более зажиточным крестьянам»²⁵.

С другой стороны, круговая порука, обеспечивая казне получение окладных сборов, приводила к паразитизму лодырей и пьяниц.

Невозможность обеспечить свою семью пропитанием от своего надела и хозяйства приводила к тому, что значительная часть крестьян шла на работу к помещику.

В 1895 году у крестьянских общин Угличского уезда было 153 147 десятин надельной земли. Всех видов сборов с этой земли следовало по 1 р. 94 коп. с десятины, но собрать такую сумму не удалось, и недоплат осталось по 55 копеек с десятины.

Совсем иная картина была у дворян-помещиков. Их по уезду числилось 105, облагаемой земли у них было 48 658 десятин, и они платили не окладные сборы и денежные повинности, а сословные сборы. Эти сборы в 1895 году составляли всего лишь 2 копейки с десятины. Иными словами, мужик платил поземельных сборов почти в сто раз больше, чем барин за такое же количество земли. Недоимок за помещиками в этом году не значится, видимо, их не было²⁶.

С неисправным плательщиком, членом общины, сельский староста, как представитель власти, мог поступить очень жестоко. Он мог отобрать полевую землю, наложить арест на любые денежные суммы, принадлежащие недоимщику, мог определить к нему опекуна, без разрешения которого неплательщику «не дозволяется отчуждать что-либо из его имущества». Староста мог продать движимое имущество недоимщика с торгов, для чего имел право произвести опись и оценку его, сдать в аренду надел полевой земли неплательщика, отобрать полевые угодья и даже весь его надел, продать строения, не составляющие первой необходимости, и так далее. Законом не допускалась лишь продажа икон, знаков отличья, ежедневной одежды и совершенно необходимой домашней утвари, земледельческих или промысловых орудий, продовольствия и топлива на три месяца, последней коровы, семян для засева.

Хозяйства с подворным, наследственным владением землею, то есть порвавшие с круговой порукой, находились далеко не в лучших условиях. За недоимку у них могли продать с публичного торга весь их подворный участок²⁷. Страшным бичом, вселявшим в крестьян ужас, была пеня.

Михаил Павлович, как уже сказано, был воспитан в принципах гуманизма. Но что он мог один сделать против всей этой громады? Будучи малым винтиком огромной машины, он оправдывал себя лишь тем, что неизменно в вопросах налогообложения становился на сторону налогоплательщиков. Неимущим он предоставлял возможные льготы, содействовал в освобождении от уплаты непосильных налогов, ходатайствовал перед казенной палатой о сложении с бедноты налоговых тягот.

На склоне лет Михаил Павлович рассказывал автору этой книги, что были отдельные случаи, когда, видя безысходную нужду и горе в крестьянской избе или в лачуге ремесленника, он давал свои деньги на оплату мужицкого долга казне, соблюдая, конечно, при этом строжайшую конфиденциальность.

Приближалась осень. Вспомнив, что в Мелихове идет ремонт, Михаил Павлович писал Марии Павловне: «...ну, что, как у вас с печами? Теперь должно быть у вас разгром такой, что страсть! Я, признаться, собирался в Мелихово и случай был приехать еще в августе, да как вспомнил, что там у вас в переделках только помешаю, то и отложил попечение...

У нас дожди и холода. Овес пророс, и, вообще, гадость какая-то. Но все так зелено, точно шпинат, ни одного еще желтого листка на деревьях. Должно быть, сразу на севере они падают. Волга стала суровой, серой, неприветливой, но еще более величественной.

Холера по малости все выхватывает жертву за жертвой: умер папашин знакомый Калашников, вымерла семья Лавровых и т. д. Сначала я трепетал, а потом как-то привык.

Третьего дня были у меня гости: весь Окружной Суд с председателем во главе, с членами и с прокурором²⁸. Пришли сами, так сказать, считают однокашником меня по образованию. Это так мило с их стороны. Были и дамы и девицы. Пальца просунуть негде было. Танцы продолжались до третьего часа»²⁹.

Отвечая Михаилу Павловичу на его письмо, Мария Павловна так писала о своих невзгодах: «Ну, брат, в таком положении, — весьма неприятном, — еще никогда не была! Представь себе: вот уже третья неделя, как у нас перекладывают печи, перестилают полы, оклеивают и красят все, что только можно окрасить. Печники мешают плотникам, плотники — малярам, а папаша всем. Но дело далеко еще не окончено. В нашем распоряжении только одна мамашина комната, не считая отцовской, ибо он один там не изменяет обстановки, живет... Во флигеле еще полы не высохли, и я боюсь, чтобы Антон не приехал скоро, негде ему будет жить³⁰. Рожь и овес и ячмень удалось давно уже очень скоро и удачно собрать. В поле осталось еще не скошенным просо, чечевица и конопля, картофель почти весь сгнил, огородина не убрана — причиной всему этому непрерывный дождь при 3° тепла. Грязь невылазная, а постоянно приходится посылать то за песком, то за лесом, то на станцию... На все дела я одна! Измучилась страшно, не сплю ночи, глаза горят и сил положительно нет. О себе некогда думать... Не успеваешь перебегать от одних рабочих к другим. Ведь шесть специальностей у нас в настоящую пору... кроме домашних и полевых работ. Я переутомилась совсем. Боюсь еще и Антон доволен не будет. Никогда мне еще так не хотелось уехать и бросить все, чтобы не возвращаться больше!

Если бы все шло хорошо — без препятствий, я бы не роптала...

Наплюй на холеру. Она у нас уже в Тарусе»³¹.

В тот же день, когда Мария Павловна писала это письмо младшему брату, Павел Егорович так отзывался о ней сыну Александру: «Маша в хозяйстве неоцененная по полевым работам. Распоряжение Ея весьма замечательное умное и спокойное. Слава Богу, она всякого мужчину за пояс заткнет. Антоша перед ней благоговеет. А мы только удивляемся ее уму и распорядительности»³².

К сожалению, мелиховское хозяйство, вызвавшее теперь похвалы старика, не удержалось на этом уровне и в ближайшее же время стало все больше хиреть.

В сентябрьские дни 1894 года Чеховых посетило горе. «Милый мой Миша! — писал Павел Егорович младшему сыну — Дядя твой Митрофан Георгиевич скончался 8 сентября, после трехмесячной болезни. Оплакиваем его смерть...»³³

Это была тяжелая утрата. Михаил Павлович очень любил своего таганрогского дядю за доброту к каждому, с кем бы он ни встречался. Не было людей, обиженных им. Не было людей, хоть за что-нибудь рассердившихся на него. Митрофан Егорович умер от истощения. Он наложил на себя такой пост, какого его уже подорванный постами организм не выдержал.

В сентябре же Михаил Павлович узнал о прибавлении семейства у брата Ивана. Он послал ему письмо: «Поздравляю тебя, Ванюха, с сыном. Дарю ему на зубок рубль серебряный, а роженице — червончик. Дай Бог ему процветать. Теперь значит, тебе есть кого за уши драть! Экий ведь счастливец!

Твое длинное, прекрасное письмо, скажу откровенно, наполнило мою душу таким славным чувством, так хорошо стало, что и сказать не умею. Чувство виновности, брат, преследует всех отцов в мире: это своего рода дань, которую при появлении нового человека в свет каждый отец приносит в противовес мучениям матери. Я бы не удивился, если бы ты в одних подштанниках побежал бы по Басманной и орал во все горло: у меня сын!.. Я бы орал. А за Соню³⁴ ты не бойся... Гораздо важнее для меня строчки: «Мальчишка крепкий, сильный с громадными ручищами». А по сему — ура! С вашей милости бутылочку шампанеи, — и свинья ты будешь, если не напоишь меня пьяным.

Об Мелихове я знаю меньше твоего: никто даже строчкой не обмолвился³⁵. Я же не езжу по двум причинам: во-первых, каждая поездка стоит дороже дорогого, а во-вторых — тоска мне в Мелихове. Правда, не сладко мне иной раз одинокому и здесь, и даже кое-когда положительно становится страшно одному спать... Ничего умнее я не мог сделать, как купивши рояль. Сижу себе поигрываю... Пописываю. Книжка моя в свет уже вышла³⁶.

Жениться не думаю, и по всей вероятности никогда, брат, не женюсь. Не испытаю я, значит, всей поэзии страданий и радостей, которые испытал ты. На мой взгляд — это единственные разумные страдания и радости, ибо все прочее — тлен и суета. Для меня, для которого нет идеала ни в деньгах, ни в известном общественном положении, — одним словом ни в чем, что составляет идеал для других, — все идеалы, вся поэзия жизни сводится именно к семье. С самых ранних лет, точно институтка, я уже составил себе идеал жены, сына, дочерей — вот почему до сих пор я холостой. Ты не задавался вероятно такими вопросами, ты поступал так, как приказывало тебе сердце, — и у тебя вышло все просто и хорошо. И вот почему не удивил ты меня описанием своих мучений и страданий. За них я отдал бы все, всю жизнь. Эти страдания и мучения зато и оплачиваются хорошо, оплачиваются так, что от радости кружится голова: у тебя есть сын.

Прощай, милый. Будь здоров и ты, и жена, и твой новый, маленький сынок. Мишель»³⁷.

В этом письме привлекает внимание фраза Михаила Павловича: «Тоска мне в Мелихове». Подобная нотка впервые появляется в его настроении. По-видимому, это настроение было вызвано в первую очередь тем, что в Мелихове он не застал Антона Павловича, уехавшего на полтора месяца в Крым и за границу, о чем Михаил Павлович перед отъездом из Углича не знал. Из Мелихова подолгу не было писем, и это усугубляло невеселое состояние Михаила Павловича. Но у него был выход — литературная работа и музыка. Известно, что различные его юморески, изречений и всякие мелочи печатались в журнале «Стрекоза». По-видимому, он изредка печатался и в «Ярославских губернских ведомостях». Известно также, что в этот период он печатал свои статьи в газете «Новое время».

Тою же осенью в России произошло крупнейшее событие. Умер царь Александр III. Все передовые люди облегченно вздохнули: появилась надежда на лучшее будущее, на то, что Россия станет культурной европейской страной. Многие ожидали политических реформ, а люди, причастные к литературе, мечтали, в первую очередь, об отмене свирепствовавшей цензуры. Но, как известно, этим чаяниям тогда не суждено было осуществиться.

Одним из первых распоряжений нового царя Николая II был указ, носивший название «Порядок ношения траура». Указ этот со всею скрупулезностью перечислял, какие черные платья и где должны были носить придворные и непридворные дамы, с какими знаками траура должны были появляться в общественных местах сановники и чиновники от министра до последнего писца. Как получивший высшее образование, Михаил Павлович на государственной службе пользовался привилегиями особ VI класса. Про них было сказано так:

«Чинам пятого, шестого и седьмого классов дозволяется употреблять для лакеев черную ливрею».

В ближайший же свой приезд в Мелихово Михаил Павлович с братом Антоном потешались, изображая, как Михаил Павлович в своем мундире шестого класса едет по угличской грязи в тарантасе, на запятках которого стоит его воображаемый лакей в черной ливрее.

При восшествии на престол царя Николая II был объявлен манифест, который давал различные льготы как осужденным преступникам, так и по линии имущественной и, в особенности, по налогообложению.

Длинный перечень статей, которыми прощались недоимки и прочее, вызвал у Михаила Павловича усиленную работу по службе. Ему много пришлось изъездить по Угличскому уезду в эту осень 1894 года.

В те же осенние дни Михаил Павлович был в Угличе вовлечен в круговорот земских выборов, бывших тогда ареной интриг, сведения личных счетов и делания карьеры. Позже он обрисовал эти выборы в повести «Судьба»³⁸ во всей их неприглядности, которой он был свидетелем.

Герой рассказа Касьянов, то есть сам Михаил Павлович, и предводитель дворянства Веребьин, метивший в председатели земской управы, приехали к исправнику. Они застали массу гостей. Земские деятели сошлись здесь для предварительных совещаний.

— Поздравляю Вас, поздравляю, — сказал исправник Веребьину, — все решено, вам поднесут все белые шары.

Вечером земский начальник сказал Касьянову:

— Вы думаете, что мы сегодня пили шампанское не на веребьинские деньги? Такие выборы для Веребьина позорны, а для господ выборщиков неприличны.

Само собою разумеется, Михаил Павлович с нетерпением ждал случая, чтобы поделиться этими своими впечатлениями с братом, вернувшимся в Мелихово из заграницы 19 октября. Но пока он так и не смог выбраться из Углича.

Его ждали 8 ноября на день именин, да так и не дождались. Вот каким письмом Павел Егорович приветствовал младшего сына: «Милый Миша! Сего дня день твоего ангела. Мы в присутствии нашей семьи вспомнили о тебе, что тебя с нами нет за столом, на котором лежал душистый пирог, мы разделили его, и прежде всего выпили за твое здоровье по единой с большим удовольствием, желая тебе от Бога всего хорошего и полнейшего здравия. Письмо мамаша от тебя получила...³⁹ Очень желает, чтобы тебя перевели в Ярославль, потому что сообщение будет с нами лучше и удобнее...⁴⁰

Антоша приехал из заграницы, пишет теперь в отдельном доме⁴¹ при горящем камине. Посетителей теперь никого нет, дорога скверная, ни возом, ни саньми, снегу нет, ехать мучительно плохо, но все таки Маша каждую неделю ездит в Москву, а к воскресенью возвращается...⁴² У нас теперь открылась школа, учатся читать грамоте домашняя прислуга Анютка и Машутка. Преподают им педагоги: Маша и Антоша»...⁴³

Время шло, а съездить в Мелихово Михаилу Павловичу все не удавалось. Сейчас, во второй половине ноября, он должен был собрать по уезду материал и послать в Казенную Палату сводку об уровне цен и общем экономическом состоянии его участка.

Эта сводка сохранилась, и мы приводим ее полностью. Она написана на бланковой бумаге и датирована 17 ноября 1894 г.:

«Его Превосходительству Господину Управляющему Ярославской Казенной Палатою.

Имею честь сообщить Вашему Превосходительству об условиях существования в г. Угличе:

Цена пуда муки ржаной — 50—60 к.

Цена пуда муки крупчатки — 2 р.

Цена пуда говядины — 3 р. — 3—50 к.

Цена сажени дров — 3 р. 40 к.

Цена пуда керосина — 1 р. 30 к.

Цена за квартиру в 4 комнаты
наиболее дешевая — 24 р. в год,
наиболее дорогая — 180 руб. в год.

Дороговизны не наблюдается. Перемежающейся лихорадки нет.

Относительно каких-либо изменений в делопроизводстве Податных инспекторов и в их сношениях с лицами и учреждениями — ничего нового сообщить Вашему Превосходительству не имею. —

И. д. Податного Инспектора М. Чехов»⁴⁴.

Лишь 23 ноября 1894 года Михаил Павлович смог приехать к семье на шесть дней. Это была мучительная езда по замерзшей, кочковатой, бесснежной дороге. Зато свидание братьев было, как прежде, интересным. Антон рассказывал о загранице, о красавице Аббации, о Миланском соборе, о Генуе, Ницце, Париже. Михаил посвящал Антона в жизнь захолустья. По-видимому, Михаил Павлович в этот свой приезд подарил брату Антону экземпляр вышедшего в свет словаря «Закром». Он сделал на книге такую дарственную надпись: «Антоша, прими сей бедный плод усердного моего труда, как дань глубочайшего почтения к твоим личным качествам и к твоему высокому таланту. Преуспевай и добродетелью украшайся! Скромный автор»⁴⁵. Ныне этот экземпляр хранится в библиотеке имени А.П. Чехова в Таганроге.

Распродажа словаря «Закром» шла чрезвычайно туго. Михаилу Павловичу удалось разослать по заявкам только несколько десятков экземпляров. «Русская мысль» почему-то долго не рекламировала книгу. Автор решил прибегнуть к помощи своего старшего брата Александра, жившего в Петербурге. Ал.П. Чехов поместил в газете «Новое время» рецензию о словаре. 3 января 1895 года он так писал брату Михаилу в Углич:

«Чиновный Миша! Вставь в рамку за стекло и повесь на ворота в назидание всему Угличу для Нового Года. Пусть знают обыватели, какой у них податной инспектор!..»

К письму приклеена вырезка из газеты с рецензией, в которой Александр Чехов рассказывает о содержании книги.

Объявление подействовало, но не очень. «Закром» продавался слабо. Все же за несколько лет весь тираж разошелся, и в 1907 году Михаил Павлович уже в Петербурге выпустил второе издание книги под названием «Полная чаша».

Михаил Павлович возвратился из Мелихова в Углич 30 ноября. Вновь потянулась длинная вереница дней, похожих один на другой.

В конце декабря Михаил Павлович получил письмо из Рязани от владельца писчебумажного магазина И.Ф. Жиркова, в котором тот извещает, что изданный им в 1890 году тиражом в 10 000 экземпляров рассказ Михаила Павловича «На берегу моря» наполовину разошелся.

«Я с удовольствием, — писал Жирков, — издал бы еще что-нибудь подходящее из Ваших произведений. Не будете ли Вы любезны — рекомендовать мне что-нибудь»⁴⁶.

Ответ Михаила Павловича остается неизвестным.

Однажды к молодому податному инспектору пришел живший в Угличе на покое бывший попечитель Туркестанского учебного округа тайный советник И.А. Забелин. Старик принес кипу английских и французских журналов, которые он, как тайный советник, получал без цензуры.

— И Вы можете еще, — воскликнул он, пожимая руку, — спокойно жить при таком возмутительном режиме, как у нас?.. И Вы можете еще мириться с таким подлым правительством? Вот, прочтите-ка, что пишут здесь про наших сатрапов, да про Ивана Кронштадского! Ведь это Азия! Народная истерия!..⁴⁷

Генерал Забелин, давший возможность Михаилу Павловичу познакомиться с западной, демократической прессой, расширившей политический кругозор молодого человека, оставил у него по себе самые светлые воспоминания.

В те времена в Угличе жило еще несколько человек, получивших высшее образование, но об отношениях Михаила Павловича с ними какие-либо сведения отсутствуют. Зато известно, что ему довелось встречаться в Угличе с другими интересными людьми.

В 1863—1864 годах в Польше вспыхнуло восстание, жестоко подавленное русскими войсками и полицией. В расправе над повстанцами особо отличился Виленский генерал-губернатор Муравьев, получивший за это прозвище «Вешателя» и графский титул. Многие поляки из числа восставших были судимы и сосланы в глухие уголки России, в том числе и в Углич. С одним из сосланных Михаил Павлович и сдружился. Старик с тоской рассказывал ему о днях своей молодости, о красавице невесте, о том, как прекрасна его милая Польша.

Старый поляк был часовщиком, но любил пофилософствовать и всегда радовался, когда Михаил Павлович заходил к нему. Рассказывая об этом поляке Антону Павловичу, Михаил Павлович, умевший хорошо имитировать, так подражал его польскому говору: «Та́ки ча́сы з маенцни́ком, хо́дзе, хо́дзе...»

Был у Михаила Павловича в Угличе и другой знакомый — балкарец Сафар Измаилович Урусбиев. Это был несчастный человек, оторванный властями от своих любимых кавказских гор, от семьи и сосланный в Углич навсегда, пожизненно. Семь лет спустя Михаил Павлович описал Сафара Урусбиева в своем рассказе «Преступник»⁴⁸.

Иногда Сафар Урусбиев навзрыд рыдал от тоски по родине. Он служил угличским лесничим. Михаил Павлович близко сдружился с ним, это был интереснейший собеседник.

Антон Павлович с живым участием слушал повесть брата Михаила об этом балкарце и о его неудавшейся жизни. Это он, Антон Павлович, посоветовал брату написать рассказ.

В другой раз Михаил Павлович писал о Сафаре Урусбиеве в своей статье «Непочатый угол»⁴⁹, где касался вопроса о рациональном использовании казенных лесов и о хищническом истреблении лесов кулаками и браконьерами.

Когда Михаил Павлович по делам службы заезжал в Ярославль в казенную палату, он встречался там со своим начальником — А.А. Саблиным. В минуту откровенности Саблин посвятил молодого податного инспектора в свою семейную драму. Михаил пересказал ее Антону Павловичу. Он вспоминает об этом в одной из своих книг: «...это я привез ему из провинции сюжет его рассказа «Супруга». В нем выведена почти в подробностях несчастная семейная жизнь бывшего управляющего Ярославской казенной палатой Ал.Ал. Саблина. ...Этот рассказ почти биография покойного Саблина»⁵⁰.

Михаил Павлович был очевидцем довольно интересных зрелищ. Это выставки невест, которые устраивались два раза в год, на церковные праздники крещения — 6 января — и преполовения, после пасхи. Зимние выставки происходили на торговой площади, весенние — в городском саду. Михаил Павлович любил присутствовать на этих традиционных гуляниях, ему нравились веселье, шум, красочность и, одновременно, наивность таких своеобразных смотрин.

Крестьянское население уезда съезжалось почти все поголовно в город. Взрослые девушки — «невесты» одевались в лучшие свои наряды. Основной целью было — одеться побогаче. Не редки были случаи, когда «невеста» должна была терпеть холод в кисейном платье, в соломенной шляпе и с зонтиком от солнца.

«Невесты» становились в ряды, а молодцы — «женихи» — гурьбой ходили мимо них. После двухчасовой «стоянки» выставка оканчивалась, и крестьянская молодежь начинала кататься.

Некоторые родители, что побогаче, вывозили напоказ с невестой и ее приданое, которое сваливали около.

Выставки невест носили название «столбы», вероятно, от того, что «невесты» должны были стоять без движения в течение двух часов. После каждой выставки в деревнях игралось несколько свадеб. Михаилу Павловичу, разъезжавшему по уезду, нередко приходилось наблюдать свадьбу, где невестою была девушка, показывавшая себя на «столбах».

Зимняя выставка невест этого, 1895 года, прошла шумно, весело. Через неделю наступил Татьянин день. 12 января Михаил Павлович писал Марии Павловне из Углича: «Сейчас, Машета, ты, должно быть, с именинницей Танькой⁵¹ справляешь нашу общую именинницу Татьяну университетскую. А я сижу дома. Здесь есть наши москвичи, да неинтересные, а интересные люди, с кем бы можно праздновать, — все из других университетов, следовательно — сиди Дема дома.

Великое тебе спасибо за письмо. Только ты одна и пишешь... У меня просьба: 22-го я думаю побывать на Лопасне. Вышли какую-нибудь Личарду⁵² к утреннему поезду... Приеду с злостным намерением, чтобы ты взяла меня назад в Москву и поводила меня по театрам и тому подобным заведениям, а то я уже шерстью оброс и душа моя жаждет изящных наслаждений. О моем приезде дедушке⁵³ ничего не говори, а то мой Саблин, кажется, обижается, что я у него не спрашиваюсь, хотя и ничего не имеет против моих поездок домой. Это не сукин сын Потемкин⁵⁴. И еще просьба; колоссальная. Помни, что ты женщина, а женщина все может. Дело вот в чем: Ярославский податной, кажется, скоро уйдет; его место было раньше обещано мне, а теперь вдруг стали ходить слухи, что Ярославль отдадут Ростовскому податному, а меня посадят на княжение в Ростов. Все зависит от Саблина. Говорю прямо: в Ростов не пойду, довольно я в Алексине нагоревался, а Ростов как Алексин. Влияй, душа моя, в этом смысле на дедушку. Ну, что толку в железной дороге (в Ростове. — С.Ч.), если не с кем слова сказать!

Хвастаюсь... у меня в Угличе уже 12-й день ежедневная почта ходит, и мы каждый день газеты читаем. А была только два раза в неделю. Гы-и!

Я теперь хлопочу о волшебном фонаре, да о яслях для тайных плодов любви несчастной. Люлек на 10, на 12 что-нибудь сообразим... Твой Мишель-вермишель.

Если увидишь Лаврова, поспытай у него всю правду о Словаре, как он идет, а то ведь Антон никогда не скажет».

Почта, о которой упоминает Михаил Павлович, стоит того, чтобы привести здесь отрывок из его статьи «Ежедневная почта»⁵⁵.

«После неизбежной переписки, — сообщает Михаил Павлович, — оказалось, что мы, граждане (города Углича. — С.Ч.), за удовольствие иметь ежедневную почту должны внести в казну единовременно 464 рубля из своих денег. По поручению предводителя дворянства эти деньги собирал по подписному листу я, и не скажу, чтобы это было приятно. Таким образом, из-за каких-нибудь четырехсот рублей город в 10 000 жителей десятки лет оставался без ежедневной почты...»

Упомянутая Михаилом Павловичем в письме к сестре Татьяна Львовна Щепкина-Куперник в начале 1895 года сыграла значительную роль в семье Чеховых. Как известно, И.И. Левитан поссорился с А.П. Чеховым из-за рассказа «Попрыгунья», в котором Чехов вывел женщину, несколько напоминающую приятельницу Левитана С.П. Кувшинникову. В лице художника Рябовского он в какой-то мере изобразил Левитана. Оскорбившись, Левитан хотел вызвать Чехова на дуэль. Чехов отрицал свою вину. Ссора продолжалась почти три года и была ликвидирована Татьяной Львовной, которая на второй день нового, 1895 года привезла Левитана в Мелихово мириться. Художник и писатель протянули друг другу руки, и мировая была закреплена уже в Москве шампанским. Едучи 22 января из Углича в Мелихово, Михаил Павлович в Москве прихватил с собою Левитана, чтобы окончательно, начисто изгнать следы ссоры.

27 января Антон Павлович повез младшего брата в столицу. Надо полагать, они в Москве не скучали, но и не забывали своих дел. Остановившись в № 8 Большой Московской гостиницы, Антон Павлович послал Марии Павловне записку: «Побывай у меня во вторник, надо поговорить насчет постройки. У меня есть план». Речь здесь идет о составленных Михаилом Павловичем планах бани и каретника, которые предполагалось строить.

Вернувшись после этой увеселительной поездки в Углич, Михаил Павлович опять взялся за свои служебные дела.

Прошел уже год со дня переезда его на постоянное жительство в Углич. Естественно, круг его знакомых за это время расширился. Он познакомился с местным помощником исправника Павлом Александровичем Строевым, с его женою Верой Аполлосовной и двумя их взрослыми дочерьми Леночкой и Оленькой, очень красивыми девушками. Михаил Павлович любил бывать у них.

П.А. Строев был порядочным человеком. Про него рассказывали, что он спас почтового чиновника Сергея Эдуардовича Папендика. Во время обыска у Папендика Строев незаметно положил себе в карман запрещенную книжку, которая, если бы попала в руки сыщиков, стала бы неоспоримой уликой.

П.А. Строев был большим любителем старины, принимал участие в создании угличского музея. В поздние годы был неоднократно избираем в члены музейного комитета.

Наступала весна. 5 марта 1895 года Антон Павлович писал Марии Павловне из Мелихова в Москву: «Миша прислал письмо: едет в Мелихово».

На этот раз Михаил Павлович ехал в Мелихово потому, что там строились баня и каретник по его чертежам. Мария Павловна принимала энергичное участие в этой постройке, вся организационная сторона лежала на ней. Выражаясь языком современным, Михаил Павлович был проектировщиком и конструктором, а Мария Павловна — прорабом.

Антон Павлович уже давно подумывал о покупке нового тарантаса взамен двух старых, прохудившихся. Он писал по этому поводу в Москву Марии Павловне: «Если ты съездишь... и посмотришь тарантас, то это будет недурно даже в смысле гешефта, так как покупать в Москве выгоднее, чем у Бахмарина»⁵⁶.

Узнав об этом желании брата, Михаил Павлович обещал ему купить тарантас в Угличе, где славились тогда тарантасы, телеги, дуги и прочие изделия для конного транспорта.

Михаил Павлович пробыл в Мелихове, вероятно, меньше недели. Он проверил работу плотников, кровельщиков и печников. Баня была закончена уже после его отъезда в Углич, в середине марта, а несколько позднее закончили и каретник.

В 1895 году пасха приходилась на 2 апреля, на самую распутицу. Угличские ямщики перестали возить в Ростов к поезду, и Михаил Павлович оказался в «плену». 29 марта он отправил следующее письмо в Мелихово: «Поздравляю вас, господа, с праздником. Вот осада, так осада! Делать нечего, сижу сложа руки, стремлюсь в Мелихово, но ни за какие деньги не везут. Вчера путался-путался с лошадьми, — просто горе, да и только. Почта опаздывает страшно. Воображаю, что делают у вас скворцы! У нас по городу уже ездят на колесах.

Тарантас заказал за 60 руб. корзиночкой⁵⁷. Гогов будет через неделю после первого парохода, с которым из Нижнего ожидают вятские дрожины. Есть и готовые тарантасы, но если уж делать, так делать. Кузов, оси и колеса уже готовы. Остановка за дрожинами, а вставлять березовые дрожины не хочется. Лучше подождать каких-то «дужных».

Сбрую на три лошади, отличную, с тремя хомутами, седелкой и гужами самым добросовестнейшим образом берутся сделать за 80 рублей, но подлецы на рассрочку не соглашаются. Чудные сбруи показывали мне. С бляшками брать не советуют даже сами шорники. Забыл: еще при этом же 3 уздечки. Одним словом — сесть и поехать. Но как быть и что предпринять? Заказывать, или нет? А что за чудесные беговые дрожки здесь делают! Дугу подарю сам и за тарантас 10 руб. на себя принимаю, а 10 считаю за вами.

До чего скучно, до чего грустно и до чего все здесь моветоны!⁵⁸ С 1-го мая возьму отпуск на 2 месяца — готовьте помещение! И с каким же аппетитом прогощу у вас, уже не боясь, что надо ехать домой и что там что-нибудь может без меня случиться.

Ну, что конюшня? Тепла ли баня? Мишель-Вермишель.

Шевиот для матери привезу сам. Довольна ли мать шляпой?»

В эти весенние дни Антон Павлович, наблюдая сестру Марию Павловну, дал очень верную оценку ее трудам по хозяйству и самому хозяйству. Он писал Суворину: «Маша уже работает в парниках и цветнике, утомляется и постоянно сердится... Куда сбывать яблоки и капусту, если имение далеко от города, и из какой материи шить платье, если рожь вовсе не продается и у хозяйки нет ни гроша. В имении трудом рук своих и в поте лица прокормиться можно только при одном условии: если будешь работать сам, как мужик, невзирая ни на звание, ни на пол. На рабах теперь не выедешь, надо самому браться за косу и топор, а если не умеешь, то никакие сады не помогут. Успех в хозяйстве, даже маленький, в России дается ценою жестокой борьбы с природой, а для борьбы мало одного желания, нужны силы телесные и закал, нужны традиции — а есть ли все это у барышень? Советовать барышням заниматься сельским хозяйством — это все равно, что советовать им: будьте медведями и гните дуги»⁵⁹.

Как видно, Антон Павлович теперь был самым определенным образом против того, чтобы сестра занималась сельским хозяйством. Но Мария Павловна, подогреваемая щедрыми похвалами приезжавших знакомых, продолжала вести хозяйство.

Весна была в разгаре. Несмотря на отчаянную погоду, Михаилу Павловичу неизвестно как удалось все же вырваться. Прожив в Мелихове около десяти дней, Михаил Павлович, конечно, не сидел сложа руки. Он делал то, что Марии Павловне было не под силу. Антону Павловичу он горько жаловался на свое житье-бытье в Угличе. Брат посоветовал ему обратиться за содействием к Суворину. Сразу же по возвращении в Углич Михаил Павлович написал Суворину: «...уже пять лет я на службе, но самые лучшие годы моей жизни протекли в такой глуши, о которой можно только вспоминать как о кошмаре. Если бы я умел играть в карты или пить водку, быть может я и удовлетворялся бы такой жизнью, которую вижу перед собою уже шестой год. Теперь, когда мне уже 30 лет, я все чаще и чаще задаю себе вопрос, зачем я окончил курс в университете, для чего я знаю языки, для чего мне открыто кое-что и природой, и воспитанием, когда все это в той жизни, которую я веду, служа в глуши, мне не только не нужно, но даже и неудобно. Положение самое безвыходное: я чувствую, как с каждым днем меня все более и более затягивает эта жизнь»...⁶⁰

Дальше Михаил Павлович просил Суворина походатайствовать в министерстве финансов о переводе его куда-нибудь в более крупный, культурный город.

3 мая 1895 года Михаил Павлович писал сестре: «Марья Павловна. Я получу отпуск с 25 мая и только на один месяц, чтобы поспеть назад к приезду нового управляющего⁶¹. Если мы выедем 5-го июня, то, значит, проездим всего двадцать дней, хотелось бы побольше... Высчитай все тарифы по железной дороге, на пароходе и т. д. туда и обратно, приложи к этому 30 рублей на коляску по Грузинской дороге и сообщи мне, сколько все это обойдется для двоих. Мне это важно для некоторых соображений.

Получили ли тарантас? Не обломали ли в дороге крылья? Понравился ли он? Что насчет сбруй? Пока я в Угличе, обзавестись вам не мешало бы. Цена тройке 80 рублей».

25 мая Михаил Павлович получил отпуск и поехал в Мелихово.

В этот свой приезд он привез брату из Углича подарок. Вот как он описал предысторию этого подарка много лет спустя: «Я был совершенно одинок, был прислан в Углич на службу и жил в двух комнатах нахлебником у старообрядки Устиньи Никодимовны. Она обижалась на меня за то, что я ел в пост скоромное, но относилась ко мне как мать, кормила меня из посуды еще прошлого века и любила меня за то, что я ковырялся у нее на огороде. Как-то летом я копал грядку и выкопал оттуда какой-то старый, заржавленный предмет.

— Это светец! — объяснила мне Устинья Никодимовна. — В прежние времена в церковь-то ходили со своим светцом. Прибьют его молотком, свечку вставят, а потом, как домой идти, клещами назад вытянут»⁶².

Признательная за вскопанный огород хозяйка достала из своей кладовой бокал и преподнесла Михаилу Павловичу. Этот бокал екатерининских времен он привез в Мелихово и в свою очередь преподнес Антону Павловичу. Писатель очень дорожил этим бокалом. Он поставил его на свой письменный стол и держал в нем карандаши и ручки. Бокал и поныне стоит на письменном столе в кабинете А.П. Чехова в его доме в Ялте.

3 июня Павел Егорович записал в своем дневнике: «Поехали путешествовать Маша, Миша и Ваня».

Втроем они приехали в Таганрог повидаться с родными. Дальше Михаил Павлович с Марией Павловной отправились через Новороссийск в Батум, Тифлис и затем по Военно-Грузинской дороге. В сохранившемся паспорте Михаила Павловича имеется штамп прописки в Минеральных водах 20 июня 1895 г.

В конце месяца в дневнике Павла Егоровича появилась запись: «Июнь. 28. Ночью приехали с Кавказа Маша и Миша».

А Иван Павлович так извещал об этом свою жену Софью Владимировну: «Вчера приехали Миша и Маша худые, усталые, измученные, но в то же время жизнерадостные, весьма довольные своей поездкой. Жили они дольше всего в Кисловодске около подлых Ессентуков»⁶³.

По-видимому, Михаил Павлович взял себе дополнительный отпуск, потому что задержался в Мелихове еще на три недели.

С первого же дня Михаил Павлович вновь взялся за сельское хозяйство. В дневнике Павла Егоровича мы читаем такую запись от 18 июля 1895 года: «Молотилку Мишка поставил».

Но, к сожалению, старушка молотилка проработала недолго. Ей требовался капитальный ремонт. Уезжая через два дня в Углич, Михаил Павлович писал Марии Павловне из Москвы: «Я изыскал всю Москву и колеса нигде не достал.

...Страшно злюсь, что кончился отпуск и что не могу быть полезен»⁶⁴.

В эти дни в Мелихове гостили четыре девушки: Т.Л. Щепкина-Куперник, две таганрогские двоюродные сестры братьев Чеховых — Саша и Леля и подруга детства Саша Селиванова. Естественно, Михаилу Павловичу страшно не хотелось уезжать из Мелихова. Чувствуя это, Татьяна Львовна сочинила от имени всех барышень стихотворение и послала его вдогонку Михаилу Павловичу в Углич. Вот его несколько сокращенный текст:

С отчаянием взывают девы,
Забыв свой сон и аппетит:
О, Миша, Миша, где Вы, где Вы?
Без Вас нас жизнь не веселит...
Здесь все: и голуби на крыше,
И вздохи мамочки тайком,
Все, все нам говорит о Мише
Понятным сердцу языком.
Стихи в альбоме милой Маши,
Воспоминанья длинной Саши,
И на стенах рисунки Ваши, —
Напоминает все о Вас
Нам каждый миг и каждый час.
Не так нас веселит природа,
Когда в ней нету места Вам,
И ягоды из огорода
Уж кажутся не сладки нам...
Когда ж, тоску сердец утиша,
Ты, наконец, к нам прилетишь,
О, Мишенька, всем Мишам Миша,
О, лучший Мишенька из Миш!»⁶⁵

15 августа Мария Павловна отмечала день своих именин. В этот день Михаил Павлович писал ей из Углича: «Поздравляю тебя, Маша. Желаю многого и даже неисполнимого. Желаю, чтобы у тебя на пруду ходили пароходы, которые не ходят теперь по Волге, чтоб им и ей пусто было...⁶⁶ 22-го я обязательно выезжаю к Вам на лошадях и 23-го буду на Лопасне... Антону кланяйся, благодари за услугу⁶⁷. Распоряжение о выдаче тебе через дедушку⁶⁸ ежемесячного содержания по 30 рублей в месяц, считая с 1 сентября уже сделано, так что с этой точки ты можешь считать себя обеспеченной, хотя и мало. Вырасту большой, будешь получать больше...»⁶⁹

«Миша приехал ночью», — записал Павел Егорович в своем дневнике 23 августа 1895 года. Михаил Павлович застал в Мелихове приехавшую из Таганрога подругу детства Марии Павловны Сашу Селиванову. Это была необыкновенно жизнерадостная, веселая девушка, шумная, подвижная. Братья Чеховы любили, когда она приезжала, и даже немного ухаживали за нею. Михаил Павлович посвятил ей несколько своих стихотворений. Ее приезд в Мелихово сопровождался поездками по окрестным красивым местам на лошадях, купанием, собиранием грибов, игрой в крокет и многими другими развлечениями, в которых участвовали братья Чеховы и приехавшие гости. Марии же Павловне постоянно нужно было что-нибудь делать по хозяйству или же подбивать итоги приходов и расходов. Наблюдая сестру, Михаил Павлович нарисовал ее, сидящую за своим письменным столом и занимающуюся подсчетами. «Получено... уплачено... дано... получено...» — гласит подпись под рисунком⁷⁰.

В этом году урожай был гораздо лучше прошлогоднего. Павел Егорович с удовольствием записал: «Август, 31. Полевые работы закончены. Урожай зерна хорош».

Наступила осень с ее холодами и невылазной грязью. Угличские знакомые казались Михаилу Павловичу неинтересными, новые темы в беседах с ними не возникали. Многие пили и от нечего делать проводили время в домах с красными фонарями. Эту безрадостную картину Михаил Павлович семь лет спустя описал в своем рассказе «От скуки»⁷¹.

Когда листаешь номера «Ярославских губернских ведомостей» за 1894 год, то удивляешься ничтожно малому количеству корреспонденций из Углича. Их всего 29 за весь год, в то время как из Мологи, Ростова и других уездных городов Ярославской губернии корреспонденции печатались почти ежедневно. Если же мы рассмотрим самые угличские корреспонденции, то увидим, что только семь раз за год сообщалось о той или иной общественно-полезной деятельности (включая спектакли). В пяти извещениях описывались несчастные случаи и происшествия, и один раз сообщено о представлении на Филипповской площади африканского акробата Зайд-Кайсада. Наибольшее количество корреспонденций было о церковных празднествах и торжествах. Примерно такая же картина представлялась и в 1895 году.

Осенью этого года Михаил Павлович, несмотря ни на какие настроения, продолжал литературную работу, и не безуспешно. В толстом журнале «Вестник иностранной литературы» в октябре 1895 года был опубликован роман «Любовь И-Торенга к прекрасной Чун-Хианг» в переводе с французского М.П. Чехова. К этому времени, по-видимому, относится и решительный поступок Михаила Павловича, когда написанное и оставшееся непосланным в редакции показалось ему недостаточно качественным и он сжег свои рукописи⁷².

В эту осень Михаил Павлович полностью окунулся в режиссерскую и актерскую работу. Все свое свободное время он стал отдавать сцене. Вокруг него сгруппировались любители, образовавшие хороший коллектив. Михаил Павлович был не только актером и режиссером, он выполнял также функции художника-декоратора, костюмера, гримера, бутафора и даже дамского парикмахера. Вот как об этой деятельности писала угличская газета «Авангард» к дню столетия Михаила Павловича, 19 октября 1965 года: «Чехов не хотел и не мог погрязнуть в тине уездной обывательщины, стремился найти для себя нужное культурное дело. И вот угличский податной инспектор организует кружок любителей театрального искусства. Михаил Павлович становится режиссером, актером, декоратором. Он сам пишет пьесы для первых спектаклей.

В 1895 году, семьдесят лет назад, в Угличе, впервые в доме купца Евреинова была поставлена чеховской труппой артистов-любителей комедия А.Н. Островского «Бедность — не порок». Успех спектакля был полный.

Труппа росла, совершенствовала свое сценическое мастерство и пользовалась у зрителей заслуженным успехом.

В этом же 1895 году была поставлена пьеса И.С. Тургенева «Нахлебник» и водевиль М.П. Чехова «За двадцать минут до звонка»⁷³.

В то время как Михаил Павлович тяготился своей жизнью в Угличе, Суворин в Петербурге, по просьбе Антона Павловича, хлопотал о его переводе в какой-нибудь крупный город. Наконец хлопоты увенчались успехом, и Суворин телеграфировал Антону Павловичу в Мелихово: «Миша назначен исполняющим обязанности начальника второго отделения Ярославской казенной палаты...»⁷⁴

Антон Павлович тем же нарочным послал телеграмму в Углич. На другой день содержание суворинской телеграммы он повторил в письме к Михаилу Павловичу⁷⁵, а Суворину написал следующее: «Вчера получил от Вас телеграмму и тотчас же телеграфировал Мише, который будет страшно рад. И мои старики обрадовались, хотя и не понимают, что значит «начальник отделения». Одно слово начальник, больше им ничего не нужно... Большое Вам спасибо за Мишу и вообще за все»⁷⁶.

Михаил Павлович, действительно, после долгих месяцев ожидания почувствовал себя на седьмом небе: Ярославль, большой губернский город, тогда называли окраиной Москвы. Но официального приказа о переводе все не было, и Михаила Павловича начали терзать сомнения. 23 ноября 1895 года он писал сестре из Углича в Москву: «Получил от Антона телеграмму и письмо о том, что меня назначили в Ярославль, уже все готово к сдаче, я мучусь, а приказа все нет и нет. Почтмейстер телеграмму разболтал в клубе... да и я не стеснялся прыгать от радости, как козел, — и вдруг все это пуф!

Выехать из Углича нет никакой возможности, милое местечко! Снегу нет, дороги нет. Московская почта с прошлой недели лежит в Кашине за сорок пять верст отсюда и придет к нам только в субботу 25-го, пока не окрепнет на Волге лед. Собирался 21-го к вам в Мелихово, нельзя ехать — бездорожье.

Передай Татьяне Куперник, что ее «Вечность в мгновенье» идет в Угличе. Кажется такой великой вещью, что мне даже не верят, что я с нею знаком...

Если мой перевод не пуф, то в Ярославле мне придется обзаводиться всем обиходом. Придется грабить Мелихово»⁷⁷.

В конце ноября Михаил Павлович вновь писал сестре о своих сомнениях: «Приказа все нет. О назначении моем уже знают в Ярославле, вероятно... кто-нибудь написал туда из Углича, а я все жду, жду — и никаких! Во всяком случае, — может быть огромнейший скандал, если все это пуф!..

Ах, если бы ты знала, как мне надоело мое одиночество, как надоели мне все эти сплетни, пересуды, переговоры! Поскорей бы в Ярославль...

Где Антон? Дома, в Москве или в Питере? Миша»⁷⁸.

Наконец 30 ноября 1895 года, по представлению министра финансов, состоялся «высочайший» приказ о назначении Михаила Павловича Чехова в Ярославль с 7 ноября⁷⁹. Михаил Павлович вздохнул, наконец, полной грудью. Он сразу же послал Суворину следующее письмо: «Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Сегодня я получил приказ о моем переводе в Ярославль. Позвольте мне принести Вам искреннюю, глубокую и горячую благодарность. Дай Вам бог здоровья! Душевно преданный Вам М. Чехов»⁸⁰.

Через два дня, 6 декабря, в официальном разделе «Ярославских губернских ведомостей» появилось извещение: «Назначен: исполняющий должность податного инспектора Угличского уезда, Ярославской губернии, коллежский секретарь Чехов — исполняющим должность начальника отделения Ярославской казенной палаты с 7-го ноября».

Узнав о назначении Михаила Павловича, Евгения Яковлевна сразу же послала ему ласковое письмо: «Миша, голубчик, спасибо тебе за письмо, вчера получила, очень рада, что ты получил назначение в Палату. Я очень заботилась... Бог поможет тебе во всем за твою доброту. Я думала ты мне никогда не будешь писать. Приезжай на праздник к нам. Теперь буду с нетерпением ждать, когда ты переедешь в Ярославль... Тосчища одолела. Всю зиму одни дома. Антоша и Маша в Москве»⁸¹.

Итак, в ноябре 1895 года в жизни Михаила Павловича произошла решающая перемена. Тою же зимой произошло и другое важное событие: он женился.

На левом берегу Волги, против Углича, при речке Корожечне, стояла писчебумажная фабрика Варгунина, Баннистера и Гобберта. Директором фабрики был Аркадий Густавович Дальберг, живший с женой и восемью детьми зимою в доме при фабрике, а летом неподалеку в усадьбе с большим домом, построенным в XVIII веке, который называли «Дворцом Супонева». В описываемое время А.Г. Дальберг был гласным Угличской городской думы, и Михаил Павлович не раз встречался с ним в городе.

Старшим дочерям Дальберга понадобилась гувернантка. Имея в виду дать дочерям хорошее воспитание и знание французского и немецкого языков, Дальберг обратился в Петербургский Мариинский институт с просьбой направить к нему воспитательницу из числа окончивших институт девушек. Выбор директрисы остановился на двадцатичетырехлетней Ольге Германовне Владыкиной, дочери умершего морского инженера. Она окончила институт четыре года назад, получила звание домашней учительницы и уже служила в гувернантках. Девушка обрадовалась предложению: ей тяжело жилось в семье.

Поселившись у Дальбергов, Ольга Германовна далеко не сразу вошла в жизнь угличской интеллигенции. Долгое время она дичилась и, пользуясь тем, что фабрику от города отделяла Волга, отсиживалась дома, отдавая всю себя своим маленьким воспитанницам. Девочки полюбили ее. Она была веселой, подвижной, энергичной; играла на рояле, преподавала детям языки, музыку, пение. Они прозвали ее Олечкой-Гермашечкой и Гермогешей.

Однажды кто-то пригласил Ольгу Германовну в драматический кружок. Михаил Павлович предложил ей принимать участие, и она дала согласие.

По окончании одной из репетиций, Михаил Павлович пошел проводить Ольгу Германовну. Перевоз был немного выше Воскресенского монастыря. Подойдя к реке, они увидели, что она покрыта плывущими льдинами. Стоял ноябрь. Как быть? Оставаться девушке одной в городе было невозможно по мотивам нравственного порядка и тогдашних правил приличия. Переправляться в лодке — опасно.

Не колеблясь, Ольга Германовна села в лодку и уговорила перевозчика. Тот ударил веслами и врезался в гущу льда. Михаил Павлович долго смотрел вслед уходящей в темноту лодки и думал о девушке, которая в трудную минуту не струсила. Через месяц, 8 декабря 1895 года, он сделал ей предложение.

Ольга Германовна была смущена, сразу она не могла дать определенный ответ. Наутро она написала и отправила с горничной следующее письмо:

«Дорогой Михаил Павлович, Вы меня простите за вчерашнее мое поведение и за то, что я заставила мучиться Вас, не ответив сразу на Ваше предложение. Я до сих пор была так несчастлива в жизни, так много горя пережила, что Вы поймете меня, если я скажу Вам, как бы мне хотелось быть счастливой, выйдя замуж. Если Вы меня будете любить так, как теперь говорите, если я могу сделать Вас счастливым, то я согласна быть вашей женою, только прошу Вас еще раз серьезно подумать об этом, потому что после сделанного не поправишь. Завтра потолкуем хорошенько, а то в письме всего не напишешь. Может быть, Вы хотите видеть меня раньше, тогда приезжайте сегодня вечером к нам, во всяком случае ответьте мне хотя двумя строчками и передайте их нашей девушке. Ваша О. Владыкина»⁸².

Итак, согласие было дано. Но и через четыре дня Михаил Павлович в письме к сестре не обмолвился об этом ни единым словом. Таков был его характер. «Я не могу прислать тебе, Машета, денег за декабрь, — писал он сестре, — потому что по случаю переезда в Ярославль еле сам сведу концы с концами. Мне ужасно совестно перед тобою. Позволь попросить тебя о следующем: мой «Закром» должен дать мне чистого 1600 рублей. До сих пор «Русская мысль» о нем не позаботилась даже порекламировать. Успех издания целиком зависит от моего личного присутствия в Москве, но во всяком случае 30—40 экземпляров в месяц всегда можно продать, а следовательно иметь всегда 30—40 рублей в кармане. Позволь мне подарить тебе мой «Закром», т. е. эти 1600 рублей. Тебе, как женщине деятельной и главное — своему человеку у Лаврова и бог приказал похлопотать о своей же выгоде. Сейчас у Лаврова лежат 170—180 рублей за проданные уже экземпляры; думаю, что ты имеешь на них полное право. Ради бога, не отказывайся, раскаиваться будешь. Живи я в Москве, я давно бы уже выпустил 2-е издание, а ты всегда и вполне можешь заменить меня...

В субботу, 16-го мне город делает прощальный обед, а 17-го, кажется, я выезжаю в Ярославль, и Углич — аминь. Во всяком случае — 21-го я в Ярославле. Пиши так: Ярославль, Кокуевская гостиница, такому-то. В ней я проживу первое время, пока не найду квартиры и не устроюсь... М. Чехов»⁸³.

Роман Михаила Павловича и Ольги Германовны быстро развивался. Через неделю после данного ею согласия она уже так писала ему: «Ах, как хорошо, как чудно хорошо у меня на душе, дорогой мой Миша; думала ли я когда-нибудь, что буду так счастлива, как теперь. Моя жизнь сложилась так, что все дорогое, все святое было, можно сказать, силою вырвано от меня, долго я боролась, долго надеялась на лучшее, наконец, дошла до полного отчаяния и, может быть, еще бы немного и я пришла к одному концу»⁸⁴.

На другой день Ольга Германовна задавала вопрос: «...Если мы с тобой убедились в нашей взаимной любви, зачем, дорогой мой, держать это дело в секрете... Представь себе меня спросят: «Что, Вы выходите замуж за Чехова?» Что я могу ответить? Да, ты не позволяешь, нет меня скомпроментирует»⁸⁵. Что ответил Михаил Павлович, нам не известно, так как его писем к Ольге Германовне за этот месяц не сохранилось. Мы можем только сказать, что он, подобно старшему брату, не любил в серьезных вопросах никакой помпезности. Он страшился всякого рода поздравлений, рукопожатий, елейных пожеланий.

Сдав все свои служебные дела по податному участку, Михаил Павлович 17 декабря покинул Углич. Приехав в Ярославль, он тотчас же послал в Углич Елене Александровне Дальберг, которая была Ольге Германовне вместо матери, официальное письмо с извещением о сделанном предложении.

«Твое письмо Елене Александровне, — отвечала Ольга Германовна, — произвело, как на нее, так и на Аркадия Густавовича, сильное впечатление... они конечно поздравили меня. В городе пока еще никто не знает, но сегодня в клубе собрание и Аркадий Густавович хочет объявить всем и сказать, чтобы тебя поздравляли»⁸⁶.

«...В городе все, положительно, поражены известием, что ты женишься на мне, а я выхожу за тебя, никто не хочет верить, говорят: пока не услышат о свадьбе, не поверят; даже твои близкие друзья, как Сафар Измаилович»⁸⁷.

Приняв дела в Ярославской казенной палате, Михаил Павлович, как говорили тогда, «вступил в должность». Первая его подпись в журнале заседаний присутствия палаты относится к 19 декабря 1895 года. Началась его работа в новом для него городе, на новой службе.

Теперь нужно было получить родительское благословение на брак. 24 декабря он приехал в Мелихово и просил об этом Павла Егоровича и Евгению Яковлевну. Патриархальные отец и мать благословили его по всем тогдашним правилам. Через четыре дня он уехал обратно в Ярославль.

12 января в дневнике Павла Егоровича появилась следующая запись: «Миша с невестою». Из этой записи следует, что Михаил Павлович привез невесту в Мелихово. Оставив ее на попечение родителям и сестре, сам он через два дня уехал в Ярославль.

15 января Ольга Германовна писала Михаилу Павловичу из Мелихова: «...какие славные твои папаша и мамаша, Маша и все здесь вообще! Мамаша все спрашивает не скучно ли мне здесь, здорова ли я, угощает без конца, находит, что я уже похудела здесь и т. д. Папаша, кажется, очень доволен мною; сегодня пошла просить у него бумаги: он поцеловал меня, обнял, просил сесть у себя в комнате. Маша, как ты уехал, стала звать меня Лелей...

Сижу, пишу тебе, вдруг приезжает Антон, все побежали его встречать, а я осталась в кабинете. Дверь отворяется, и входит он; извиняется, что мокрая рука, и представляется: «Старший Чехов». Вот тебе мое знакомство с братом Антоном, не знаю, что будет дальше. За ним сразу приехал батюшка; папаша, по Машиной просьбе, будет говорить с ним о нашем деле.

Миша, ура! Препятствий нет, батюшка на все согласен и обвенчает нас без всяких метрических и других бумаг; взял сейчас выписку, кто ты, да кто я, и тем удовольствовался. На этой неделе сделает оглашение, и в воскресенье мы может повенчаться»⁸⁸.

Того же 15 января Павел Егорович записал: «Маша и Владыкина уехали».

Четыре дня Мария Павловна и Ольга Германовна были заняты в Москве приготовлениями к свадьбе и вернулись в Мелихово 19 января, а Михаил Павлович приехал 21 января. На другой же день Павел Егорович и Евгения Яковлевна благословили иконою своего младшего сына, а Антон Павлович и Мария Павловна, в качестве посаженых отца и матери, благословили Ольгу Германовну. Затем все поехали в нескольких санях в соседнее имение Васькино, где в церкви и было совершено венчание. Двоюродный брат Георгий Митрофанович был шафером Михаила Павловича, брат Ольги Германовны, Владимир Германович Владыкин, был ее шафером.

После венчания все вернулись в Мелихово, где был приготовлен свадебный обед. В тот же вечер молодые уехали в Ярославль.

Примечания

1. Сообщено М.Н. и Т.Н. Черемовскими.

2. Центр. гос. архив г. Москвы, ф. 51, оп. 13, ед. хр. 2288.

3. Сейчас в этом здании помещается детский сад № 90.

4. Газета «Новое время» от 25 декабря 1903 г. Рассказ «Ворон», Подп. М.Ч.

5. «Ярославские губернские ведомости» № 22—27 за 1894 г.

6. Ныне площадь Коммуны, угол Первомайской улицы.

7. «Авангард» от 11 ноября 1965 г. Статья Н. Черомовского «Учитель и краевед».

8. А.П. Чехов. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 219.

9. М.П. Чехов. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923, стр. 124.

10. Автор приносит глубокую благодарность М.Н. и Т.Н. Черемовским за сведения об угличской старине.

11. Т.Л. Щепкина-Куперник. «О Чехове». В сб. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1947, стр. 197.

12. М.П. Чехов. Очерки и рассказы. СПБ, 1905. См. там же М.П. Чехов. Свирель. «Московский рабочий», 1969.

13. Филиал Ярославского гос. архива в Угличе, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 346.

14. Отдельные угодья имения А.П. Чехова.

15. Письма А.П. Чехова. Изд. 2. Книгоиздательство писателей в Москве. Т. 1. 1913, стр. 15.

16. Воспоминания М.П. Чехова в записи автора. Рукопись. Архив автора.

17. Речка Корожечна впадает в Волгу с левого берега в двух верстах ниже Углича. Название ее происходит от слова «корежить». Весною она бывает очень бурна.

18. Три лета (1888—1890) Чеховы провели на реке Псле близ г. Сумы, в усадьбе Линтваревых «Лука».

19. Письмо от 10 июля 1894 г. Гос. музей-заповедник А.П. Чехова в Мелихове.

20. Письмо от 15 августа 1894 г.

21. Письмо от 6 августа 1894 г. Гос. биб-ка им. В.И. Ленина.

22. Письмо от 23 августа 1894 г. Архив автора.

23. «Ярославские губернские ведомости» от 12 августа 1894 г.

24. Архив автора.

25. Н. Бржеский. Недоимочность и круговая порука сельских обществ. СПБ, 1897, стр. 412.

26. Свод сведений о поступлении и взимании казенных, земских и общественных окладных сборов за 1895—1899 гг. по отчетам податных инспекторов. СПБ, 1902, стр. 69 и 313.

27. К.А. Касьянов. Памятная книжка сельского старосты при взимании окладных сборов с надельных крестьян сельских обществ по закону 23 июня 1899 г. М., 1900.

28. Это были члены выездной сессии Кашинского окружного суда.

29. Письмо от 5 сентября 1894 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

30. А.П. Чехов уехал в Таганрог и Феодосию, потом за границу, откуда вернулся только 19 октября.

31. Письмо от 7 сентября 1894 г. Архив автора.

32. Архив автора.

33. Письмо от 11 сентября 1894 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

34. Соня — жена Ивана Павловича Софья Владимировна.

35. Это письмо Михаил Павлович послал до получения письма Марии Павловны от 7 сентября 1894 г.

36. В наше время словарь упомянут в книге И.М. Кауфмана «Словари и Энциклопедии», вып. 1. М., 1937, стр. 70. Чехов Мих. Закром. Словарь для сельских хозяев, 1895.

37. Письмо от 9 сентября 1894 г. Архив автора.

38. М.П. Чехов. Свирель. Повести. СПБ, 1910.

39. Это письмо не сохранилось.

40. Предполагалось, что должность податного инспектора в Ярославле станет вакантной.

41. В новом флигеле.

42. Мария Павловна преподавала в частной женской гимназии Л.Ф. Ржевской.

43. Письмо от 8 ноября 1894 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

44. Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 1, ед. хр. 2417. Управляющий Ярославской казенной палатой А.А. Саблин состоял в чине коллежского советника, однако форма требовала обращения к нему, как к генералу.

45. Сборник «Чехов и его среда». Л., Академия, 1930, стр. 394.

46. Архив автора.

47. М.П. Чехов. Вокруг Чехова, стр. 275.

48. М.П. Чехов. Очерки и рассказы. СПБ, 1905.

49. Газета «Новое время» от 23 апреля 1902 г.

50. М.П. Чехов. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923, стр. 124.

51. Т.Л. Щепкина-Куперник.

52. Личарда — искаженное Ричард. У Чеховых часто о дворнике Романе говорили, что он — «Личарда верная слуга».

53. Дедушка — Михаил Алексеевич Саблин, член редакции журнала «Русская мысль», брат Саблина — управляющего Ярославской казенной палатой. М.П. Чехов опасался, что М.А. Саблин сообщит брату в Ярославль, если узнает, что М.П. находится в Москве.

54. Потемкин — управляющий Московской казенной палатой, под начальством которого Михаил Павлович прослужил полтора года.

55. Газета «Новое время» от 3 мая 1902 г.

56. Письмо от 2 марта 1895 г. Бахмарин — торговец каретными, железо-скобяными и шорными товарами в Лопасне.

57. Кузов тарантаса был сплетен из лозы.

58. Моветоны — дурно воспитанные люди (фр.).

59. Письмо от 30 марта 1895 г.

60. Письмо от 12 апреля 1895 г. ЦГАЛИ.

61. А.А. Саблин в апреле 1895 г. тяжело заболел и вскоре умер.

62. Рассказ «Ворон». Газета «Новое время» от 25 декабря 1903 г.

63. Письмо от 2 июля 1895 г. Архив автора.

64. Письмо от 20 июля 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

65. Архив автора.

66. Стояло летнее мелководье — межень.

67. В конце июля Суворин приезжал в Мелихово. По-видимому, А.П. Чехов вновь просил его похлопотать о переводе брата в Ярославль.

68. Т. е. через редакцию журнала «Русская мысль».

69. Письмо от 15 августа 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

70. Рисунок хранится в музее-заповеднике А.П. Чехова в Мелихове.

71. М.П. Чехов. Очерки и рассказы. СПб., 1905.

72. Сообщено М.П. Чеховым автору этой книги в 1930-х годах.

73. Статья Н. Черемовского «Две памятные даты».

74. Телеграмма от 7 ноября 1895 г. Архив автора.

75. Письмо от 10 ноября 1895 г.

76. Письмо от 10 ноября 1895 г.

77. Гос. биб-ка им. Ленина.

78. Письмо без даты. Гос. биб-ка им. Ленина.

79. Аттестат М.П. Чехова. Архив автора.

80. Письмо от 4 декабря 1895 г. ЦГАЛИ.

81. Письмо от 8 декабря 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

82. Письмо от 9 декабря 1895 г. Архив автора.

83. Письмо от 12 декабря 1895 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

84. Письмо от 15 декабря 1895 г. Архив автора.

85. Письмо от 16 декабря 1895 г. Архив автора.

86. Письмо от 20 декабря 1895 г. Архив автора.

87. Письмо от 25 декабря 1895 г. Архив автора.

88. Архив автора.