В Ярославле

1896—1901 гг.

Губернский город Ярославль в те годы насчитывал свыше семидесяти тысяч жителей. Это был крупный промышленный центр. В нем числилось 57 предприятий: Ярославская Большая мануфактура бумажной и льняной пряжи и тканей, принадлежавшая семье Карзинкиных, махорочная и спичечная фабрики, заводы: химические, лесопильный, колокольный, воскобойный, бондарный, мыловаренный, водочный и завод стеклянной, фарфоровой и фаянсовой посуды. В них было занято свыше трех тысяч рабочих.

Единственным высшим учебным заведением был Демидовский юридический лицей, основанный в 1803 году, в котором обучалось 230 студентов. Средних школ насчитывалось только восемь: одна мужская и две женские гимназии, кадетский корпус, одна духовная семинария и три духовных училища. В начальных городских и сельских школах в Ярославле и по всей губернии училось 52 100 детей, или 4,85% ко всему населению, причем девочек училось вдвое меньше, чем мальчиков. С сентября 1899 года открылась музыкальная школа П.П. Алмазова.

Работали, конечно, банки, агентства, общества взаимного кредита и другие кредитные учреждения: ведь в городе жило много богачей. Беднота широко пользовалась услугами ломбарда. Частное страховое общество освобождало своих клиентов от разнородных видов страха: огня, падежа скота, градобития.

Официальным органом печати была газета «Ярославские губернские ведомости». Кроме нее выходили «Епархиальные ведомости», «Листок объявлений», «Вестник земства» и два периодических научных издания.

Всего лить одна больница губернского земства на 240 коек с отделением на 150 душевнобольных, две лечебницы, военный лазарет и несколько небольших больниц при фабриках, 44 врача, включая дантистов, — вот вся забота о народном здравии. «Губернские ведомости» регулярно печатали сводки о количестве больных, лежавших в больницах, и характере заболеваний.

Торговля процветала: ведь город стоял на Волге и железной дорогой был связан с Москвой, Вологдой и Костромой. Три раза в неделю съезжался базар, поражавший обилием продовольствия. Один раз в год, в марте, открывалась ярмарка. О масштабах торговли говорит количество документов на право заниматься торговлей. Ежегодно их получало около 2500 человек.

В городе был краеведческий музей, шесть библиотек и народных читален и десять книжных лавок. Но главнейшим культурным учреждением был известный на всю Россию городской театр, основанный еще великим русским актером Ф.Г. Волковым в середине XVIII века.

В Ярославле в те времена насчитывалось несколько десятков обществ, от обычного общества спасения на водах до обществ любителей конского бега, садоводства, трезвости, общества пособия освобожденным от тюремного заключения, любителей драматического и музыкального искусства и другие.

В состав губернии входило 10 уездов, 11 городов. Население ее было 1 070 000 жителей. Управлял губернией царский сановник, камер-юнкер Александр Яковлевич Фриде. Губерния славилась своей бедностью. Безлошадных крестьянских дворов было больше трети (38%). Наделы земли ничтожно малы: 2—3 десятины на домохозяйство. Земля плохая. Скотоводством занимались лишь для прокорма своей семьи: корова была единственной кормилицей. Сеяли под озимь только рожь. Яровой клин засевали овсом, ячменем и очень мало пшеницей. Зато льна сеялось много. Зимою женщины ткали полотенца и тем поддерживали семью.

Лес истреблялся. Тяжелым бедствием были пожары, о которых говорят названия деревень: Выгарь, Горелики, Пожарище. За четыре последних месяца 1895 года по всей губернии сгорело 836 строений¹.

Губернатор в своей деятельности опирался на местное дворянство, земство и городское самоуправление. Большинство дворян жило в Ярославле, где занимало наиболее важные служебные должности. Многие были рантье. Дворян-помещиков по всей губернии числилось около 1000 человек. Это были «государевы очи» в глухой деревне.

Дворян возглавлял предводитель дворянства, избиравшийся тайным голосованием. Периодически созывались губернские дворянские собрания.

Крестьянскими и мещанскими землями ведало земство. Здесь было несколько больше демократизма, но руководителями земства были в большинстве случаев те же дворяне, те же помещики.

Губернское земское собрание избирало председателя земской управы, который и руководил уездными земствами, по крестьянским делам присутствиями, земскими начальниками, волостными и сельскими старостами. Вот какие вопросы решало ярославское губернское земское собрание 10 января 1899 года: раскладка поземельного налога на 1900 год по уездам, постройка в Крыму санатория для туберкулезных больных (отклонили), устройство центральной земской больницы, выдача 25 000 рублей на постройку мужской гимназии, расширение приюта на средства штрафного капитала, празднование юбилея А.С. Пушкина, и так далее.

По городовому положению 1892 года избирательные права для выбора в городские думы предоставлялись только собственникам крупной недвижимости и торгово-промышленных предприятий да интеллигентской прослойке. Городской голова и весь состав гласных и членов городской управы подлежали утверждению правительственных органов. Таким образом, структура городского самоуправления была чисто классовой. Рабочие и подавляющее большинство мещан к самоуправлению городов не допускались.

В 1896 году городским головой был купец И.Н. Соболев. Между ним и губернатором Фриде были тесные отношения, и дума, по существу, выносила такие решения, какие были угодны или нужны этой паре властителей. Оба они, конечно, смотрели на полицию, как на первейшую свою помощницу.

Полицмейстер каждое утро рапортовал начальству о положении в городе. Приводим, в порядке образца, один из его рапортов:

«В городе состоит все благополучно, дежурным по городу пристав I части Мухин. В тюремном замке 237 мужчин, 35 женщин, в том числе дворян 6»². Это значило, что на 250 жителей Ярославля приходился один заключенный.

В ведении того же полицмейстера было публиковать в газете о кражах, нахождении трупов, пожарах, несчастных случаях.

По нескольку раз в год в газете можно было прочесть, что губернатор объявляет личную благодарность уряднику такому-то «за проявленное усердие при выполнении служебных обязанностей». В большинстве случаев такие благодарности объявлялись губернатором за поимку политических.

У многих ярославцев была традиция «за спасение душ» жертвовать в тюрьму продовольствие для заключенных. Существовал даже попечительный о тюрьмах комитет, возглавлявшийся директорами Ивановым и Градусовым. Первый пожертвовал в тюрьму 3 пуда 29 фунтов мяса, второй 2 пуда 20 фунтов муки крупчатки, о чем сообщили «Губернские ведомости» 7 февраля 1896 года.

Ветеринарное ведомство регулярно печатало бюллетени о количестве забитого скота и о тех случаях, когда при вскрытии туши обнаруживали болезнь.

Близ города был расквартирован 11-й гренадерский Фанагорийский полк. Горожане имели удовольствие видеть его роты и взводы, когда их приводили в Николо-Мокринскую церковь на молитву или когда они маршировали под музыку по главным улицам города.

Мостовые были только в центре города. На прочих улицах стояла непролазная грязь. В распутицу люди увязали в жидком месиве. Полицмейстер публиковал объявления, в которых не рекомендовал из-за разводья ездить на станцию Всполье, расположенную на западной окраине города.

Ярославль в те времена был почти на три четверти деревянным. Вот в этих-то деревянных домиках, а часто лачугах и ютился ярославский рабочий люд. Каменных строений насчитывалось лишь 1100.

По происхождению больше половины жителей города составляли крестьяне (54%), около одной трети — мещане (32%). Аристократическая верхушка потомственных дворян насчитывала 1900 человек, или 2,7%. В крупной торговле и промышленности насчитывалось 1300 купцов и промышленников, или около 1,9%. Духовенство составляло 3%. Рабочие, в основном, были выходцами из крестьянской среды. Представителей интеллигенции, лиц с высшим образованием можно было насчитать едва ли больше 3000 человек.

Таким представляется Ярославль во второй половине 90-х годов XIX века.

Михаил Павлович привез молодую жену в Ярославль в уже снятую квартиру в доме купчихи Агафьи Никитичны Шигалевой, на углу Духовской и Дворянской улиц³.

Михаил Павлович обставил квартиру, взял в музыкальном магазине пианино с рассрочкой платежа на несколько лет.

Каждый вечер молодые ходили гулять на набережную, причем Михаил Павлович надевал только что приобретенный лоснящийся цилиндр. Соседом Чеховых был некий бухгалтер Гуща. Эта фамилия, сообщенная Михаилом Павловичем брату Антону, вызвала много его шуток и острот и упомянута им в письмах.

Непосредственным начальником Михаила Павловича по службе в казенной палате был управляющий Михаил Сергеевич Кропотов, действительный статский советник, кавалер нескольких орденов и многих медалей. Он был потомственным дворянином, крупным помещиком и верным царским слугою. На время отлучек губернатор оставлял его своим заместителем. Сослуживцами Михаила Павловича, с которыми он стал сближаться, были Ардалион Платонович Миславский, достигший чина статского советника и должности начальника отделения, имея образование только в пределах трех классов, молодой податной инспектор Николай Николаевич Соловьев, казначей Александр Андреевич Пеше и ровесник Михаила Павловича бухгалтер Павел Оскарович Укке — прибалтийский немец, окончивший Дерптский (ныне Тартуский) университет.

Одним из самых первых в новом, 1896 году документов Ярославской казенной палаты, имеющих подпись Михаила Павловича как начальника отделения, был журнал заседания по третьему отделению от 3 января 1896 года. В этом документе в графе «Слушали» пространно излагаются причины недоимки налогов с крестьянина Аммоса Пугачева в сумме 153 рублей. В графе «Определили» сказано: «Недоимку... как безнадежную к поступлению в казну исключить со счетов долга». У крестьянина было пятеро детей, и, чтобы заработать на хлеб, он растирал в порошок глину разных цветов и приготовлял пигменты для красок, а это оплачивалось грошами.

Юмористически звучит другое журнальное постановление, вынесенное палатой 19 января 1896 года. Длинный документ трактует, со ссылкой на соответствующие законы, о том, что следует перечислить из фондов казны в депозит Ярославского Окружного Суда... 20 копеек!

В чеховской семейной переписке сохранилось письмо Михаила Павловича к Марии Павловне, первое из писем в Мелихово после женитьбы.

«Я еще до сих пор не поблагодарил тебя, милая Машета, за те хлопоты, которые мы свалили тебе на плечи нашей свадьбой. Великое и великое тебе спасибо, дай Бог тебе всего восхитительного на свете.

Будь уверена, милая сестра, что я по прежнему буду твоим братом, каким был до женитьбы. Я надеюсь, и даже уверен, что в моей жене ты приобретешь друга и младшую сестру и что наши отношения станут еще теснее и крепче.

Я пригласил бы тебя к нам, но все равно ты не поедешь. Не надумаешь ли ты целой компанией? Поверь — обрадуешь не мало. Твой Мишель»⁴.

И Михаил Павлович не изменил своего отношения к сестре до самой своей смерти.

В следующем письме из Ярославля, посланном через неделю с лишним, Михаил Павлович уже ставил деловые вопросы: «Дорогая Машета, посылаю тебе, душа моя, 213 рублей. Сто тринадцать рублей отдай Антоше или мамаше: это те деньги, которые я брал у Антоши на венчание, чайки́ и проч. А другие сто рублей возьми себе и распредели их на четыре месяца, считая по 25 рублей в месяц: извини, что я убавил твою порцию; в будущем, когда окончатся вычеты из жалования, я постараюсь исправиться. Во всяком случае верь, что мои отношения к тебе, и душевные и моральные, пребывают все те же.

Неужели никогда не заглянешь в Ярославль? Ужасно хотелось бы принять тебя у себя.

Могу тебя поздравить: уничтожаются бумажные рублевки и трехрублевки, придется таскать серебряные рубли. Припасай карманы поповские...

Усадил Ольгу за перевод нового романа Поля Бурже, переводит отлично; вот если бы она научилась зарабатывать литературой!

Кланяйся мамаше и гони ее... к нам.

Получил от папаши нежное письмо, молодчина он. Твой Мишель».

К письму приписка Ольги Германовны:

«Дорогая Маша, приезжай, пожалуйста, как только будет возможность. Посмотришь, как мы устроились на новой квартире и как я плохо хозяйничаю. Леля»⁵.

21 февраля ярославцы прочли подробности о пожаре на Романовской льняной мануфактуре, в 60-ти верстах от Ярославля. Девять жертв, обгоревшие трупы и кости рабочих. Один труп найден на подоконнике: человек не успел выскочить. Причина пожара — отсутствие какой бы то ни было охраны труда и заботы о рабочих. Фабрика постепенно росла, пристройки прилеплялись к пристройкам, а для выхода оставлялись лишь узкие дощатые проходы. Загорелась кудель в кордной машине. Пыль, отходящая при очистке льна, десятилетиями не сметалась со стен и балок. По ней-то огонь и охватил мгновенно все здания.

Владельцы фабрики, конечно, получили страховые деньги, а рабочие надолго остались без заработка. Ярославская интеллигенция, а с нею и Михаил Павлович, негодовала. Но что они могли сделать?

В этот же день, 21 февраля, в Мелихове Павел Егорович записал в своем дневнике: «Евгения Яковлевна в Ярославль... уехали». Старушка была первой из родственников, навестившей молодоженов. Она прогостила у них две недели.

В июне 1896 года должен был состояться съезд податных инспекторов Ярославской губернии. Подготовка к нему началась в феврале.

Освоившись в Ярославле, Михаил Павлович стал печататься в газете «Ярославские губернские ведомости». В архиве ее за 1896 год были обнаружены две статьи без подписи, написанные Михаилом Павловичем. Это небольшие статьи по сельскому хозяйству, содержание которых заимствовано из его же словаря «Закром». Эта находка позволила считать 40 аналогичных статей, опубликованных в газете за 1896 год под заголовком «Практические заметки», принадлежащими перу Михаила Павловича. Самая первая из этих заметок «Средство от ревматизма» появилась в газете 10 января 1896 года.

В одном из писем Михаил Павлович сообщает, что он в Ярославле прирабатывал выступлениями в печати до 60 рублей в месяц.

Михаил Павлович печатался не только в Ярославле. Он был знаком с издателем московского журнала «Театрал» А.Ф. Куманиным и стал посылать в журнал свои корреспонденции о работе Ярославского театра. Самая ранняя из найденных корреспонденций опубликована в № 57 за февраль 1896 года. В ней говорится:

«Труппа артистов, под управлением З.А. Малиновской, закончила зимний сезон постановкою комедии «Общество поощрения скуки». В репертуар входили исключительно драмы и серьезные комедии... надо отдать справедливость дирекции за то, что можно было увидеть пьесу с лучшими исполнителями труппы и хорошим ансамблем... Обставлялись спектакли тщательно».

13 марта в «Ярославских губернских ведомостях» появилась статья Михаила Павловича «Для чего нужны золотые деньги», объемом около 130 строк и с подписью «М.Ч.». В этой статье автор популярно изложил сложный вопрос взаимосвязи между золотыми, серебряными и бумажными деньгами. В те времена в России бумажные деньги были обеспечены серебром. В конце статьи Михаил Павлович говорит о колоссальных убытках государства из-за этого и о необходимости скорее перейти на золотое обеспечение рубля.

В № 64 журнала «Театрал» за апрель 1896 года появилась корреспонденция Михаила Павловича о спектаклях заезжей оперной труппы на фабрике Ярославской Большой мануфактуры. Корреспонденция отражает демократические взгляды автора. Дав оценку хору, оркестру и постановке в целом, Михаил Павлович писал: «Однако, главный интерес спектакля невольно сосредотачивался на той публике, которая наполняла зрительную залу и с напряженным вниманием следила за представлением. Партер (около 400 мест) был занят разными служащими на фабрике, но все остальные места (около 1100) были заняты сплошь рабочими фабрики, мужчинами, женщинами, детьми. Первое оперное представление, которое им довелось слышать, произвело на них глубокое впечатление. Достаточно было вглядеться в выражение лиц рабочих, чтобы убедиться, с каким удовольствием и интересом они следят за развитием действия, пением и игрой артистов... Успех этого спектакля побудил администрацию фабрики устроить 27 марта второе оперное представление. Была поставлена «Русалка»... Отрадное впечатление производят подобные спектакли для рабочих, имеющие огромное воспитательное значение...»

В те годы существовали пасхальные каникулы, которыми пользовались не только учащиеся, но и чиновники. Михаил Павлович приехал с Ольгой Германовной в Мелихово. Как и в прежние годы, он вместе с Антоном принимал от крестьян поздравления с праздником, раздавал подарки. Женщин одаривала Мария Павловна.

«Приходили... 30 мужиков и 15 женщин. Все довольны!» — записал Павел Егорович в этот день.

Как ни хорошо было в Мелихове, но 31 марта пришлось уезжать в Ярославль. Вернувшись, Михаил Павлович вновь окунулся в свои служебные дела. Длинной чередой перед ним опять проходили циркуляры, донесения, протоколы, извещения, письма. Были тут дела и о том, какими винами, «казенными или произвольными», торгует в своем трактире крестьянин Гущин, и о том, «какими мерами производится распивочная торговля вином в постоялом дворе крестьянки Марьи Коровиной»⁶, и о нарушении устава о прямых налогах... А 7 мая Михаилу Павловичу пришлось даже наложить штраф на своего угличского знакомца, владельца гостиницы, купца Постнова за нарушение торговых правил, то есть, прямо говоря, за торговлю из-под полы.

Следующий приезд молодых супругов в Мелихово отмечен в дневнике отца рукою самого Антона Павловича. Записи сделаны в духе Павла Егоровича:

«Май 10. Приехал Миша с женой.

12. Миша и его жена приготовили к обеду сморчки».

Как уже говорилось, Антон Павлович очень любил слушать рассказы Михаила Павловича о волжских нравах и укладе жизни. Как-то Михаил Павлович сообщил брату о хитроумной проделке владельцев речных пароходов. Одна из пароходных компаний, в целях конкуренции, чтобы привлечь пассажиров, объявила, что каждому, кто купит билет, будет тут же у кассы бесплатно выдаваться мерзавчик водки. Мерзавчиком в те времена называлась сотка водки (одна сотая часть ведра, или 123 грамма). При дешевизне тогдашней водки (36 копеек бутылка) эта выдумка дала огромный эффект. Весь едущий по Волге люд устремился к пристани щедрой компании, и ее пароходы стали отходить битком набитые публикой. Видимо, привлекала и сотка водки, выданная без денег, и сознание, что каждого пассажира угостили, почтили вниманием⁷.

Но были и рассказы, полные трагизма. В один из приездов Михаил Павлович дал Антону Павловичу номер ярославской газеты за 12 марта 1896 года. В статье об общественном призрении было сказано: «Оборванные, грязные, покрытые паразитами, развращенные, нищенки-бродяжки... представляли ужасное зрелище, внушавшее жалость и содрогание. Администрации приюта выпала большая ответственная работа приручить и исправить несчастных детей...»

14 мая 1896 года в связи с предстоящей коронацией царь Николай II объявил манифест, по которому слагались всевозможные недоимки и прощались преступления. Свыше сотни параграфов и пунктов манифеста касались налоговых вопросов, однако многие из этих пунктов были показными: они тут же опровергались разнообразными примечаниями. Все же казенной палате и, в частности, Михаилу Павловичу предстояла огромная работа по применению манифеста к каждому сельскому обществу и отдельным налогоплательщикам⁸.

18 мая 1896 года Россия была потрясена известием о страшной катастрофе, происшедшей в Москве. На другой день после коронации царя Николая II были устроены народные гуляния. На Ходынском поле были установлены павильоны. В одном из них, под балдахином, царь и царица раздавали народу подарки — подстаканники и кружки. Подход к царскому павильону был ограничен двумя длинными заборами, сходившимися воронкообразно. Ямы и канавы на поле не были выровнены. Собравшаяся толпа в несколько сот тысяч человек надавила: получилась свалка. Задохнувшихся, раздавленных и затоптанных оказалось две тысячи человек!

Несмотря на катастрофу, императорская чета была на балу у московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, дяди царя. Николай II открыл танцы, идя в первой паре. А в это время родственники раздавленных людей опознавали трупы своих близких. Погибшие были похоронены на Ваганьковском кладбище. В длинную широкую траншею вплотную ставились гробы в три яруса, один на другой. Кресты, с трагическими надписями, выстроились как шеренга солдат. Не всякое сражение на войне влекло столько жертв. Антон Павлович и Суворин ездили на кладбище 1 июня, чтобы почтить память погибших.

Много позже Михаил Павлович рассказывал, что сразу же после катастрофы пошла народная молва: царю предсказывали плохой конец. Недобрую для него примету видели и в том, что, когда он, после коронования в Успенском соборе в Кремле, выезжал верхом через ворота Спасской башни на Красную площадь, его белый конь споткнулся, и царь чуть не вылетел из седла.

По случаю коронации аристократия ликовала. Каждый день устраивались балы, гулянья, поездки, банкеты. Купечество не отставало, многие мещане тоже. Никто из этих веселящихся людей, когда прошел угар, не подумал, что в рабочем районе, где Карзинкинская фабрика, за май умерло от чахотки 11 рабочих. В каждые три дня умирал один!

А жизнь шла своим чередом. 31 мая состоялось первое представление тогда еще молодого Владимира Леонидовича Дурова, знаменитого «соло-клоуна и неподражаемого дрессировщика». Он выступал в клоунаде, а его многочисленные собаки, кошки, крысы, петухи и другие животные выполняли удивительные номера. Представление происходило в саду при Казанском бульваре и повторялось не раз.

12 июня 1896 года Михаилу Павловичу пришлось ехать в Рыбинск. Вот что он писал в Мелихово накануне отъезда.

«Дорогие родственники. Я назначен в командировку в Рыбинск на целую неделю и завтра утром, в среду, уезжаю в оный град на ревизию... Еду, конечно, на казенный счет, но признаться, — с большим удовольствием поехал бы к вам в Мелихово... Если бы я был Хлестаковым или, по крайней мере, хоть одним из тех ревизоров, которых когда-то угощал папаша балыком, — воображаю, сколько вин, закусок, денег и голов сахару привез бы я с собою из Рыбинска! А уж об икре зернистой и говорить нечего...

Лодочку для прудилища искал, ищу и поищу. Такая, как говорил Антоша, окрашенная в белую краску, килевая, с рулем, маленькая, стоит 26 рублей. Если разбогатею, как-нибудь нечаянно, то куплю и презентую ее ему. Ох, уж эти вычеты! Ужас, как надоели!»⁹

29 июня был праздник Петра и Павла, день именин Павла Егоровича. Михаил Павлович с женой приехал в этот день в Мелихово. Там он провел предоставленный ему полумесячный отпуск.

Рассказы, анекдоты, истории, привозимые Антону Павловичу братом с Волги, были сколками тогдашней жизни. Вот что Михаил Павлович рассказывал о купеческой темноте и дикости:

Однажды Михаил Павлович упрекнул ярославского купца в необразованности.

— Побольше читайте, — посоветовал он ему.

— Да я, ваше высокоблагородие, уж и так, поди, пудов восемь книг прочел, да ничего в них не понимаю, — сокрушенно ответил купец¹⁰.

Михаил Павлович договорился с братом посетить Всероссийскую промышленную и художественную выставку, открывшуюся в Нижнем Новгороде 28 мая 1896 года. Антон Павлович составил такой план. Поездом он едет на станцию Максатиху навестить Суворина в его недавно купленном имении, затем поездом же едет дальше в Рыбинск, где садится на пароход. В Ярославле к нему подсаживается Михаил Павлович, и дальше они вдвоем следуют в Нижний Новгород. Этот план осуществился не полностью. Антон Павлович выехал из Мелихова 20 июля, повидался с Сувориным в его имении и отправился дальше в Ярославль. Позже он писал Суворину: «От Максатихи до Рыбинска одна сплошная скука, особенно в жару. От Рыбинска до Ярославля тоже невесело. Преобладающее впечатление — это ветер, ...и все наслаждения исчерпываются селянкой из стерляди, после которой долго хочется пить»¹¹. У Михаила Павловича как раз возникли затруднения с деньгами, и они отменили совместную поездку в Нижний Новгород. Антон Павлович сошел на берег в Ярославле, навестил брата на Духовской улице, переночевал у него, выкупался в Волге и уехал в Москву и Мелихово. Этот визит А.П. Чехова к брату в Ярославль состоялся между 22 и 25 июля 1896 года. Это было третье и последнее посещение А.П. Чеховым Ярославля.

3 июля 1896 года умер первый сановник Ярославля губернатор Фриде. На его место был назначен гофмейстер двора его императорского величества Б.В. Штюрмер, впоследствии добившийся должности премьер-министра.

Конечно, вся ярославская знать испытывала сладостный трепет при виде еще одного вельможи. В кулуарах дома графини Клейнмихель горячо обсуждались качества нового губернатора. Был запланирован еще один любительский спектакль в пользу нуждающихся: говорили, что губернатор очень любил подобные мероприятия.

Располагая относительным досугом, Михаил Павлович продолжал работу литератора, параллельно с государственной службой. В конце лета 1896 года Михаил Павлович написал второе свое драматическое произведение — шутку в одном действии «Ваза». Она подписана псевдонимом М. Богемский.

В фабуле этой шутки отдельные детали ассоциируются с рассказом А.П. Чехова «Месть». По-видимому, шутка, как и первый водевиль М.П. Чехова, написана им по совету Антона Павловича.

Рукопись «Вазы» Михаил Павлович отправил в Петербург в цензуру. Вскоре Антон Павлович писал из Мелихова Суворину, с опозданием выполняя просьбу брата: «Миша спрашивает, пойдет ли его водевиль «За двадцать минут до звонка»? Он написал еще один водевиль и хочет послать его Вам; он просит позволения написать в прошении, чтобы цензурованный экземпляр послали Вам»¹².

Водевиль был цензурою «к представлению дозволен» 5 октября, а 7 октября Антон Павлович так отвечал Михаилу на его вопросы: «Милый Мифа! Твоя пьеса разрешена не безусловно, а с «исключениями» — так написано в «Правительственном вестнике». Если зачеркнуто цензором хотя одно слово, то это уже значит — «с исключениями».

Суворин просил передать тебе:

1) Твой прежний водевиль непременно пойдет в Панаевском театре в этом сезоне; он давно бы уже пошел, если бы не крайняя медлительность режиссера.

2) Твой новый водевиль пришли ему, то есть Суворину, теперь же»¹³.

Предложение Суворина было вызвано его намерением ставить «Вазу» в своем театре. Цензурованный экземпляр он получил вскоре (ныне этот экземпляр хранится в Гос. музее-заповеднике А.П. Чехова в Мелихове). Точные даты представлений водевилей М.П. Чехова «За двадцать минут до звонка» и «Ваза» установить пока не удалось. В библиотеке Всероссийского театрального общества нет данных о драматической антрепризе в Панаевском театре за сезон 1896—1897 года. В суворинском же театре пожаром 1901 года была уничтожена значительная часть архива.

В конце августа Михаил Павлович так писал сестре: «Собирались было на выставку, помышляли даже тебя выписать, чтобы по Волге вместе проехаться, да пластырю не хватило. Бог даст увидим в Париже всемирную. Усиленно выплачиваем долги, чтобы с 1-го января вздохнуть поглубже и посвободнее. Спасибо еще, что жинка попалась такая, что долгов боится! Теперь, оглядываясь назад, я недоумеваю о многих моих бесшабашных тратах. Впрочем, все это пустяки. Стоило бы только пореже ездить в Мелихово, куда одна только дорога из Углича стоила 40 рублей! А ведь я ездил к вам аккуратно каждый месяц!..

Передай мамаше, что таких базаров, как в Ярославле, я сроду не видел... Продавайте-ка имение, да купите домишку в Ярославле, где-нибудь на краю, на берегу Волги, где еще мало городской жизни!.. Твой Мишель. Где Антон?»¹⁴

Все тогдашнее низшее и среднее чиновничество получало повышение в чине через каждые три года службы, старшие — через четыре. Осенью 1896 года исполнилось шесть лет государственной службы Михаила Павловича. Он был повышен в чине, и в его формулярном списке появилась новая запись: «Произведен в Титулярные Советники со старшинством с 20 сентября 1896 года».

Вкратце объясним, что это значит. 24 января 1722 года император Петр I установил «Табель о рангах», представлявшую собою лестницу 14-ти рангов или чинов для всех родов государственных служащих. Основной принцип «Табели о рангах» — выслуга, в противоположность феодальному началу «породы». В гражданской службе самым низшим чином, четырнадцатым, был коллежский регистратор, высшим — действительный тайный советник или канцлер.

Повышение в чине не принесло Михаилу Павловичу никаких материальных благ. Он продолжал получать те же свои 147 рублей в месяц и усиленно готовился к съезду податных инспекторов Ярославской губернии. Съезд был перенесен на этот раз на ноябрь.

Антон Павлович находился в Петербурге. Как уже говорилось, он был посаженым отцом Ольги Германовны. Между ними сразу установились дружеские отношения. В каждом письме младшему брату он обязательно посылал ей приветы. Вот один из них: «Моей незаконной и непочтительной дочери посылаю поклон и благословение. Если она будет вести себя дурно и изменит мужу, то я лишу ее наследства... Ваш побочный папаша А. Чехов»¹⁵.

В письме к двоюродному брату Георгию Антон Павлович писал о своей посаженой дочери: «Приезжает изредка (в Мелихово. — С.Ч.) Миша с женой, которая оказалась очень милой, простодушной женщиной и искусной поварихой»¹⁶.

В один из октябрьских дней 1896 года Михаил Павлович получил от брата из Петербурга лаконичное письмо о «Чайке»: «Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора. Актеры играли гнусно, глупо...»¹⁷

Письмо посылалось обоим — Михаилу Павловичу и его жене. Оно подписано: «Ваш папаша А. Чехов».

В Мелихове произошло событие, о котором Павел Егорович так записал в своем дневнике: «Анюту Андриянову пропили». Эта запись скрывает под собою драму, свидетелями которой были Чеховы. У них служила в горничных деревенская девушка Анюта. Когда на село приехал из Москвы на побывку молодец в черном пиджаке, при часах и с длинным ногтем на мизинце, родичи решили Анюту выдать за него замуж. По этому случаю гуляли весь день.

— Ну, брат, Анюта, — сказал ей дядюшка, — теперь мы тебя, стало быть, пропили, и ты теперь не своя, стало быть, а наша...

Через день после свадьбы молодец уехал в Москву, где служил в приказчиках, а Анюта в доме свекрови стала работницей. Спустя около года Павел Егорович в своем дневнике записал: «Анюта умерла, которая у нас жила»¹⁸. Ее заразили повивальные бабки во время родов. Антон Павлович писал Марии Павловне: «Из письма твоего узнал, что умерла в больнице Анюта, которая служила у нас... Скверно вышла замуж, рано умерла — так и не удалось бедняге пожить»¹⁹.

По прошествии десяти лет Михаил Павлович описал трагическую судьбу девушки в рассказе «Анюта»²⁰.

В первый день ноября Михаил Павлович и Ольга Германовна приехали в Мелихово погостить подольше. В дневнике Павла Егоровича об этом записано:

«Ноября I. За Машей поехали на станцию. Роман на санях. Миша и Леля приехали в 3 часа.

8. Миша именинник.

16. Миша сделал 13 бутылок пива.

18. Машу Миша проводил на станцию... а оттуда приехал с Антошей.

19. Миша и Леля поехали в Ярославль. Жили у нас 18 дней».

Конечно, Михаилу Павловичу очень хотелось услышать о подробностях провала «Чайки», но Антон Павлович отказался говорить на эту тему, и все, что Михаил Павлович узнал, он узнал от свидетельницы провала, Марии Павловны. Антон Павлович подавил в себе все переживания, вызванные неудачей, и выглядел опять жизнерадостным и приветливым.

В ноябре открылся съезд податных инспекторов Ярославской губернии. Он был созван в связи с предположением правительства издать закон о новом промысловом налоге. Михаил Павлович был избран секретарем съезда и составил обширный протокол, который был напечатан в типографии Э.Г. Фалька.

Пока Михаил Павлович в Ярославле был занят на съезде, в Мелихове произошла неприятность. Вот как об этом Антон Павлович сообщал брату: «26-го ноября в 6-м часу вечера у нас в доме произошел пожар. Загорелось в коридоре около материной печи. С обеда до вечера воняло дымом, жаловались на угар, вечером в щели между печью и стеной увидели огненные языки. Сначала трудно было понять, где горит: в печи или в стене. В гостях был князь²¹, который стал рубить стену топором. Стена не поддавалась, вода не проникала в щель; огненные языки имели направление кверху, значит была тяга, между тем горела не сажа, а, очевидно, дерево. Звон в колокол. Дым. Толкотня. Воют собаки. Мужики тащат во двор пожарную машину. Шумят в коридоре. Шумят на чердаке. Шипит кишка. Стучит топором князь. Баба с иконой... В результате: сломанная печь, сломанная стена... содранные обои в комнате матери около печки, сломанная дверь, загаженные полы, вонь сажей — и матери негде спать...»²²

Не получив еще этого письма брата, Михаил Павлович писал Марии Павловне из Ярославля: «В Ярославле при городском театре открылись классы рисования и скульптуры от города с субсидией барона Штиглица²³. Плата с каждого учащегося 3 рубля в год. Учителями, за неимением специальных художников, приглашены — не удивись! — учителя из городского училища — Крониды²⁴. Я невольно подумал о тебе и даже завел разговор об этом. Представь, сказали, что дама-художница, как учительница, была бы в будущем очень желательна. Получай скорее это звание и с Божьей помощью начнем хлопотать. Не теперь, так через год, через два, а чего-нибудь добьемся!»²⁵

Это предложение Михаил Павлович делал сестре потому, что она, уже больше года, занималась рисунком и живописью на вечерних классах Московского Строгановского училища. «Классы рисования в Ярославле» по решению городской думы открылись 27 октября 1896 года в помещении городского театра. Они возникли по инициативе академика архитектуры А.А. Никифорова и преподавателя рисования в кадетском корпусе П.А. Романовского. Над классами шефствовал совет училища рисования барона Штиглица в Петербурге.

Среди различных общественных объединений Ярославля видное место занимало «Ярославское юридическое общество», рассматривавшее теоретические правовые вопросы. На заседании 28 ноября 1896 года Михаил Павлович как юрист был избран в действительные члены этого общества. На следующем заседании он принял участие в обсуждении вопроса «О задачах, системах и методе науки административного права». Подобные обсуждения устраивались по нескольку раз в год, и Михаил Павлович был постоянным, деятельным их участником.

Так же деятельно он включился и в театральную жизнь Ярославля.

В конце ноября 1896 года в «Ярославских губернских ведомостях» стали появляться рецензии Михаила Павловича на постановки Ярославского театра. За пять лет жизни в Ярославле Михаил Павлович прорецензировал многие театральные постановки. На сегодня удалось разыскать в ярославской прессе всего только 38 рецензий, подписанных инициалами М.Ч. Большинство рецензий он публиковал вовсе без подписи, а иногда подписывался буквами латинского алфавита.

Самая ранняя рецензия Михаила Павловича написана на постановку пьесы А.Н. Островского «Доходное место». Она появилась 29 ноября 1896 года. I декабря была опубликована рецензия на постановку пьесы А.Н. Островского «Последняя жертва» и на водевиль «Тайна женщины», автор которого не указан. В тогдашних театрах была традиция после основной пьесы показывать какой-нибудь веселый водевиль. В большинстве случаев водевили эти были чрезвычайно низкопробными, что в данном случае и не преминул отметить автор. 10 декабря появилась рецензия на постановку пьесы П.М. Невежина «Выше судьбы». Вслед за нею, 15 декабря, была напечатана рецензия на постановку трагедии А. Толстого «Смерть Ивана Грозного».

Театральная жизнь Ярославля отвлекала его от скучных служебных дел. А они действительно были скучными. I декабря он наложил в казенной палате свою визу на рапорт податного инспектора Ростовского уезда Ярославской губернии в Петербург, в департамент торговли и мануфактур. Рапорт рисует тогдашний жизненный уровень. По данным инспектора, ржаная мука стоила 60 коп. за пуд, рожь — 50 коп. за пуд, картофель — 40 коп. за мешок, сено — 15—22 копейки за пуд и так далее. По аналогичному поводу рыбинский податной инспектор сообщал, что у него в Рыбинске рожь стоит 35—37 копеек за пуд, картофель — 35—37 коп. за мешок, сено — 17—20 копеек за пуд и т. д.²⁶

Мы привели здесь эти два рапорта, чтобы показать, какими делами приходилось Михаилу Павловичу заниматься на службе, тратя на них каждое утро.

Михаил Павлович не оставлял заботу о Мелихове. Если из Углича он посылал обитателям Мелихова всевозможный сельскохозяйственный инвентарь, вплоть до тарантаса, то теперь из Ярославля он слал съестное. Отправляя одну из таких посылок, он писал Марии Павловне: «Дорогая Машета. По прилагаемой квитанции прикажи Роману получить багаж и отошли его старикам в Мелихово. Я посылаю им рыбки... Твой Мишель»²⁷.

Наступила зима. В конце ноября или начале декабря 1896 года Антон Павлович получил из Лондона письмо от известной переводчицы русских классиков на английский язык Констанс Гарнет, написанное по-английски. Не зная языка, Антон Павлович переслал это письмо младшему брату в Ярославль с просьбой сделать перевод.

«Вот тебе буквальный перевод английского письма, — писал в ответ Михаил Павлович. — Очень рад, что могу быть полезен»²⁸.

Приводим этот, еще не публиковавшийся перевод с небольшими сокращениями.

«Милостивый Государь. Я прочла с большим удивлением некоторые из Ваших коротеньких рассказов на русском языке и перевела некоторые из них и собираюсь предложить ваши произведения английской публике. Коротких рассказов, как известно, английские читатели не любят, но мы надеемся найти среди молодого поколения некоторое число лиц, способных оценить психологическую правду и тщательную отделку Ваших произведений.

Но я слышу, что ваша пьеса «Чайка» повлекла за собою большие разговоры в Петербурге. Если вы пожелаете возложить на меня ее перевод, я употреблю все усилия, чтобы предложить ее английской публике. Я имею влияние на «независимый театр» и на некоторых драматических критиков и имею превосходные связи с издателями. Я с уверенностью могу сказать, что ваши произведения будут иметь больший успех в моих руках, чем во многих других...

Могу ли я просить, в случае если вы пожелаете, чтобы я попытала мое счастье на вашей пьесе, о сообщении, где я могу добыть ее? Напечатана ли она? Если нет, то могу ли я просить вас о высылке мне литографированного оттиска?

Мой тесть, доктор Гарнет (хранитель печатных произведений в Британском музее), поручил мне попросить у вас полный список ваших произведений, чтобы мы могли все их присоединить к библиотеке музея. Простите меня за беспокойство в этом отношении. Верьте, я искренне ваша. Констанс Гарнет».

Можно быть уверенным, что Антон Павлович ответил Констанс Гарнет в Лондон, но ответ этот не известен, и Гарнет, как адресат А.П. Чехова, до сих пор не значится. Также не известно, послал ли А.П. Чехов в Лондон список своих произведений, почему Гарнет опубликовала свои переводы произведений А.П. Чехова только 20 лет спустя, в 1916 году. Ставилась ли в Англии «Чайка» вскоре после приведенной переписки, содействовала ли постановке Гарнет? Раскрытие всего этого — необходимое и интересное дело будущего.

В том же письме, вслед за переводом, Михаил Павлович писал брату: «Книги для справочного отдела до сих пор лежат у меня на пианино, хоть я писал тебе, что посылаю их. Почта от меня очень далеко, а все время была такая вьюга и столько снегу навалило, что не хотелось забираться так далеко, потом «дела — дела — дела», заседание юридического общества и т. п., да еще два праздника, в которые прием посылок был только до 11 час. утра. На этой неделе обязательно вышлю».

Здесь речь идет о справочниках самого разнообразного характера, которые Михаил Павлович покупал и собирал в Ярославле и пересылал в Мелихово брату. Как известно, Антон Павлович всю свою библиотеку пожертвовал городу Таганрогу и деятельно стремился создать в Таганрогской городской библиотеке справочный отдел. Вот что он писал члену Таганрогской городской управы П.Ф. Иорданову по этому вопросу:

«Многоуважаемый Павел Федорович... Я вспомнил Ваш заказ, но кроме того не устроить ли нам при библиотеке «справочный отдел» en grand?²⁹ Этот отдел мог бы привлечь в библиотеку деловую серьезную публику (ведь таковая есть в Таганроге?) и всех нуждающихся в разного рода справках и практических указаниях. В этот отдел вошли бы: календари общие и специальные; словари по языковедению, энциклопедические, сельскохозяйственные, медицинские, технические; уставы воинский, морской, устав о наказаниях, о находящихся под стражей, таможенный, вексельный и проч... Всего не перечислишь»³⁰.

Михаил Павлович участвовал в этом большом культурном деле Антона Павловича — в формировании Таганрогской городской библиотеки. Кстати скажем, что Антон Павлович, серьезно относясь к справочной и словарной литературе, одобрял большую работу брата над его словарем «Закром» и над статьями «Практические заметки», печатавшимися в «Ярославских губернских ведомостях».

Дальше в том же письме Михаил Павлович писал брату:

«Был у нас архимандрит Сергий, в мире Степан Алексеевич Петров. На груди бриллиантовый крест. Он начальник киргизской миссии. Получает 2 тысячи жалования, а теперь переводится в Москву в Покровский монастырь на 10 тысяч. Во-о! Собирался он в Мелихово, но я его напугал тем, что у вас был пожар и что мне еще неизвестно, что именно сгорело. Пили водку».

В своей книге «Антон Чехов и его сюжеты», вышедшей в свет спустя 27 лет после описываемых здесь событий, Михаил Павлович писал об архимандрите Сергии:

«Я... кончил курс юридического факультета... кончил курс и Степан Алексеевич, — и вдруг мы услышали, что он постригся в монахи. Затем до нас дошли вести, что он уже архимандрит, а потом — что уже и архиерей. Эту духовную карьеру Степан Алексеевич сделал годам к тридцати своей жизни, и, кажется, это был тогда самый молодой из всех русских современных архиереев. В иночестве он принял имя Сергий и был епископом сначала в Сибири, а потом на юге России. Как человек светский, молодой, он сразу же наткнулся на темные стороны архиерейской жизни, встал в оппозицию, скоро попал в немилость и был лишен своего викариата и сослан на покой в один из глухих монастырей на Кавказе. Уже будучи архиереем, преосвященный Сергий приезжал в Ялту лечиться от нервов... и... навещал жившего тогда там Антона Павловича... Эти свидания архиерея Сергия с Антоном Павловичем в Ялте и были той ассоциацией, благодаря которой и появился на свет рассказ «Архиерей».

Все в том же письме Михаил Павлович сообщал брату:

«Смотрел Невежинскую «Выше судьбы»³¹. Аллах Керим, до чего плоха пьеса: одна сплошная мелодрама с выстрелом, благородством, нотациями, моралями и мучениями совести и полное незнание жизни; судебный следователь по особо важным делам дарует преступнику свободу только потому, что был с ним дружен в детстве, несмотря на то, что весь город говорит о факте. Невольно задаешься вопросом: чего же спит прокурор? Малиновская сказала мне, что она ждет из Питера рукописный экземпляр «Чайки»; я посоветовал ей подождать твоей книжки с пьесами³², и ей выгодно, и ты лишний рубль заработаешь. На сих днях приезжает Вл. Ив. Немирович-Данченко для постановки в Ярославле своей новой пьесы, так как наша труппа состоит из его учеников, окончивших только нынешней весною филармоническую школу³³. Ольга кланяется. Мишель»³⁴.

10 декабря, одновременно с письмом к Антону Павловичу, Михаил Павлович писал Марии Павловне:

«В театре нам открыли кредит со скидкою 20% с тем, что деньгами уплатим, когда богаты будем. Поэтому мы раза два в неделю обязательно в театре: не пропускаем ни одной новой пьесы. Актеры и актрисы — все молодежь, только что кончившая курс в Филармонической школе Вл. Ив. Немировича-Данченко, занятно! Ясно, что Россия переживает великое время; даже среди актеров новые нравы, движение мысли и личная порядочность... Мишель»³⁵.

Тремя днями позже Михаил Павлович послал Марии Павловне другое письмо: «Машета... Получена ли в Мелихове рыбка, съели ли ее милые старички и не нужно ли им еще? Пожалуйста, пиши, хоть по малу, но почаще. И если можно, исполни просьбу: срисуй для меня копию с Левитановской бабкинской реки, что висит над турецким диваном у Антона³⁶. В долгу не останусь. Рад буду очень. Твой Мишель»³⁷.

В конце года Михаил Павлович и Ольга Германовна уехали на святки в Мелихово, где прогостили до 5 января.

Время проводили весело, катались на коньках по усадебному пруду, ездили ряженые в Васькино к новому соседу инженеру В.Н. Семенковичу³⁸. Ольга Германовна нарядилась парнем-прощелыгой, одела брюки, поношенный пиджак и картуз, Антон Павлович нарисовал ей усики и написал известную записку: «Ваше высокоблагородие. Будучи преследуем в жизни многочисленными врагами и пострадал за правду, потерял место, а также жена моя больна чревовещанием, а на детях сыпь, потому покорнейше прошу пожаловать мне от щедрот ваших келькшос³⁹ благородному человеку.

Василий Спиридонов Сволочев»⁴⁰.

С этой запиской Ольга Германовна в гостиной большого васькинского дома обходила присутствовавших хозяев и гостей и собирала в картуз шуточное «подаяние».

Прошли святки, и молодые Чеховы собрались возвращаться в Ярославль. Перед их отъездом Антон Павлович вручил брату Михаилу оттиск из «Ежемесячных литературных приложений» к журналу «Нива» за декабрь, где напечатано несколько глав его повести «Моя жизнь». При этом Антон Павлович восстановил на оттиске все цензурные изъятия. Вернувшись в Ярославль, Михаил Павлович передал оттиск своему сослуживцу О. Укке, который в это время переводил повесть на немецкий язык.

В середине января 1897 года Михаил Павлович послал Суворину следующее письмо: «Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Посылаю Вам этот мой рассказ; быть может, он пригодится для Нового Времени; Антон хвалит, — иначе я не послал бы его к Вам. Если же он Вам не понравится, то не трудитесь возвращать его обратно.

Буду беспокоить Вас просьбой: посоветуйте мне пожалуйста, что мне перевести с английского языка? До сих пор я перевел несколько толстых романов, много повестей, но еще ни разу не был доволен тем, что переводил...

Служу, хлопочу, ввожу новые порядки, сражаюсь с рутиной, устаю ужасно»⁴¹.

Розыски рассказа, о котором писал Михаил Павлович, пока не дали результата. Также не установлено, что Суворин посоветовал Михаилу Павловичу переводить.

17 января в «Ярославских губернских ведомостях» в официальном разделе был приведен «Список очередным и запасным присяжным заседателям по Ярославскому уезду для окружного суда на заседания в феврале месяце 1898 г.». В числе очередных заседателей упомянут и Михаил Павлович. В те времена в состав судейского аппарата избирались из граждан 12 присяжных заседателей. Михаил Павлович имел право быть избранным по двум линиям: и как получивший высшее образование, и как государственный служащий. После разбора дела и речей прокурора и защитника заседатели уходили в специальную комнату и определяли виновность или невиновность подсудимого. Если они выносили решение «не виновен», подсудимый тут же освобождался из-под стражи и выходил на волю; если же они решали «виновен» — председатель суда применял соответствующую статью закона. Михаил Павлович не раз избирался присяжным заседателем и в Ярославле, и позже в Петербурге.

В начале февраля 1897 года Антон Павлович писал Михаилу: «Повторяю, «Лешего» нельзя играть». По-видимому, Михаил Павлович запрашивал брата о его пьесе «Леший» по просьбе Малиновской или, может быть, по просьбе любительского кружка. В этом же письме, после решительного запрета, Антон Павлович разъяснял: «Конечно, играть доктора нужно мягко, благородно, соображаясь со словами Сони, которая во втором акте называет его прекрасным и изящным».

Письмо заканчивается приветом Ольге Германовне: «Некую особу поздравляю с кофейной гущей. Ваш папаша А. Чехов»⁴².

Кофейная гуща упомянута в шутку. Выше было сказано, что соседом четы молодых Чеховых был в это время бухгалтер Гуща, которого, возможно, Антон Павлович сам видел, когда приезжал к брату в Ярославль.

Письмо Михаила Павловича сестре о предполагавшейся совместной поездке в Крым начинается с оригинального приветствия: «Мадам Тюрлюрлю! И мне, и Ольге вжасно⁴³ как приятно, что ты поедешь с нами. Если ничего не помешает, то к 10-му июня отпуск будет у меня уже в руках... Мне нужно одно купанье, поэтому акриды и дикий мед⁴⁴ не смутят и меня... Думается, что денег хватит... Я как маленький, мечтаю об этой поездке, утром просыпаюсь и все думаю, думаю.

Приехать можем в Мелихово только на Пасху. Тогда, конечно, наговоримся, как и что... Неужели мамаша за свою службу не может получить отпуска к нам в Ярославль. Очень хотелось бы повидать ее...

У нас ярмарка в полном разгаре, очень приличная, чего-чего только нет! Есть даже синематограф и «Жывая сибилла»; по столбам на сих днях были расклеены афиши, что приехал в город хиромантик, который узнает прошедшее, настоящее и будущее, и стыдно было смотреть, как наши дамы из самого светского общества ходили с ним совещаться... Ты читала, как Боборыкин⁴⁵ описал в «Русской мысли» Легра?⁴⁶. Прочти. Миллионы⁴⁷. Интересно»⁴⁸.

9 марта 1897 года в Москве, в Малом театре, открылся первый всероссийский съезд сценических деятелей, на котором был констатирован крайне низкий уровень тогдашних провинциальных театров. Известный режиссер Евтихий Карпов в № 10 журнала «Театр и искусство» подвел такой итог многочисленным письменным докладам, представленным съезду: «Доклады эти с разных точек зрения... рисуют положение театрального дела в России, объясняют причины его упадка, предлагают всевозможные способы «уврачевания».

На съезде, между прочим, подверглась осуждению система бенефисов. Говорили, что она возбуждает зависть у менее талантливых актеров, ложится бременем на антрепренерский карман.

Прочитав об этом в газете, Михаил Павлович сразу же написал письмо в редакцию «Нового времени», которое озаглавил: «Audiàtur et altera pars»⁴⁹ и послал Суворину. Он выступил против отмены бенефисов в провинции.

«В безысходной скуке провинциальной жизни, — писал он, — когда на дворе стоит невылазная грязь и не горят фонари... театр является единственным местом, где провинция хоть немного чувствует себя в Европе. О бенефисах... говорят за много времени, хлопочут... шьют костюмы... Мужчины одевают фраки, а дамы и девицы — белые платья... Ведь это бенефис не актера, а самих зрителей! Взгляните на эти... сверкающие глаза, на это трепетное ожидание первого выхода бенефицианта... А наряды бенефицианток! Ведь они создают в провинции свою моду лучше всяких модных журналов!..»

Автограф этого письма с подписью «М.Ч.» найден в 1967 году в архиве Суворина⁵⁰. Опубликовано ли оно, пока еще не установлено.

Ранней весной 1897 года предопределилась дальнейшая жизнь Антона Павловича и всей чеховской семьи. В Мелихове в ночь под 22 марта у Антона Павловича началось сильное кровохаркание. Все же он поехал в Москву. Там кровохаркание перешло в кровотечение из легких, и 25 марта доктор Оболонский отвез писателя в клинику профессора А.А. Остроумова. Обследование показало, что туберкулезным процессом уже затронуты верхушки обоих легких и что процесс активен. По общему убеждению врачей, Антону Павловичу в дальнейшем жить в Подмосковье можно было только летом, а остальное время он должен был проводить на юге — в Крыму или за границей.

О случившемся Мария Павловна сообщила Михаилу Павловичу. Михаил Павлович отвечал: «Ради Бога, пиши об Антоне каждый день, не скрывая ничего. Можно ли отпустить на Ривьеру⁵¹ его одного? Узнай. Если нужна моя услуга, я мигом приеду. Повторяю: пиши каждый день. Ты легко поймешь, что у меня теперь на сердце. Приедем в воскресенье или в четверг на страстной. Мишель»⁵².

Посылала ли Мария Павловна в Ярославль ежедневно письма о состоянии здоровья Антона Павловича — неизвестно. По всей вероятности, нет, иначе хоть одно из них сохранилось бы.

Когда Мария Павловна пришла в клинику навестить Антона Павловича, он, ударяя себя по лбу ладонью, говорил:

— Как я мог прозевать притупление!

И действительно, как он, врач, мог прозевать притупление в легких у самого себя, тогда как за двенадцать лет врачебной практики он, безусловно, обнаруживал эти притупления не у одного десятка своих пациентов! Это была какая-то удивительная, роковая слепота. Признаки были налицо. Первое кровохаркание случилось у него в декабре 1884 года в Московском окружном суде, когда он был корреспондентом по делу Скопинского банка. Ему было тогда 24 года. Затем кровь показывалась по 2—3 раза в год, приступы повторялись, и вот 37 лет он оказался в клинике уже с притуплением. Как это могло произойти? Почему он не обращался к врачам, почему не лечился, почему смерть брата Николая от чахотки не стала для него грозным примером — это непонятно.

Михаил Павлович не раз видел в Мелихове, как Антон Павлович плюет кровью, и всегда старший брат отвергал какое-либо участие и помощь, только требовал абсолютного молчания.

Как раз, когда Антон Павлович лежал в клинике, цензура наложила запрет на очередной номер журнала «Русская мысль», в котором уже была отпечатана повесть «Мужики». Пришлось выдирать целую страницу, с изъятием печатать ее наново и вклеивать в журнал.

Но, к счастью, эта неприятность компенсировалась огромным успехом повести, и Антон Павлович, выйдя из клиники, первое время не терял хорошего настроения. Однако будущее смущало его. Ему было неясно, как и где он теперь будет проводить больше половины года, что будет с Мелиховым, со всем хозяйством, со стариками родителями.

«Миша и Леля приехали», — гласит запись Павла Егоровича в дневнике за 6 апреля 1897 года.

Антона Павловича еще не было, и Михаил Павлович, осмотревшись, увидел, что мелиховское хозяйство ныне находится уже в полном запустении. Он писал об этом брату в Москву. «Дорогой Ванюха. Здесь, брат, отчаянное скудоястие. Нет ни единого корешка во всем доме и вместо супа варится какая-то холостая бурдала. Будь друг, привези петрушки (корней), морковки и сельдерея. Если хватит тебя, то и луку репчатого. Мы должны теперь откармливать Антона, а с пустыми руками выйдет плохо. Можно и зеленцы, особливо же укропу. Я бы и сам все привез, да ничего не знал. Окорок привез. И еще просьба — вези баночку томатов. Уважь, голубчик! Твой Мишель»⁵³.

И в самом деле, хозяйство, в котором в апреле месяце не оказалось овощей, трудно было назвать хорошим. Михаил Павлович с горечью смотрел на общий упадок. Теперь уже совсем ясно стало, что Чеховым нужна была только дача, г. не имение.

10 апреля Антона Павловича выписали из клиники, а 11 он приехал в Мелихово в сопровождении брата Ивана. С этого момента весь его режим должен был измениться. Известно, что он не любил обращать на себя внимание, не любил жаловаться, в том числе и врачам. Теперь ему надо было все время следить за собой и помнить, что он болен. Это было ему непривычно и неприятно. Это докучало ему.

До сих пор Антон Павлович, обладая огромной силой воли, прекрасно умел скрывать свои чувства и настроения, умел молчать. Но теперь появилась новая нотка — раздражение, свойственная туберкулезным больным.

Антону Павловичу было запрещено врачами по выходе-из клиники много разговаривать. Естественно, Михаил Павлович в этот свой приезд в Мелихово старался больше рассказывать, чем слушать. Беседа касалась, конечно, и театральных дел. Говорили о труппе Ярославского театра. Вспоминали «Чайку» и два водевиля Михаила Павловича. После этой беседы Антон Павлович писал Суворину: «Миша убедительно просит, чтобы Вы прислали ему его водевиль «Ваза». Он теперь у меня, стало быть адресуйте «Вазу» в Лопасню. Говорит, что экземпляр, имеющийся у Вас, это единственный»⁵⁴.

Стояла весна. Обитатели большого чеховского дома и гости ходили в лес, собирали сморчки, ездили в соседние селения. В дневнике Павла Егоровича занесены следующие записи, относящиеся к этим дням:

«Апреля 17. Ваня, Серегин⁵⁵, Миша, Леля, Селиванова ездили в Давыдову пустынь.

19. Ваня, Миша и Леля уехали...»

Вернувшись к своим служебным делам, Михаил Павлович 22 апреля отправил письмо казенной палаты за его подписью в редакцию «Ярославских губернских ведомостей» с просьбой напечатать объявление о привлечении определенной категории налогоплательщиков к платежу раскладочного сбора. Это был недобор основного налога, который раскладывался на плательщиков, но теперь не на всех, а лишь на «определенные категории».

Любопытен сам перечень налогов, вводившихся и отменявшихся в течение двух-трех последних десятилетий XIX века. Вот он: налог на больных, на освобожденных от воинской повинности, разрядный налог с паровых котлов и керосиновых двигателей, налог на владельцев собак, сбор с проезжающих по шоссе, пошлины за повышение чинами, пошлины с жалованных грамот на имения и так далее.

В конце апреля острое беспокойство о состоянии здоровья Антона Павловича стало спадать, и Михаил Павлович послал Марии Павловне следующее письмо: «Дорогая Машета. Как и что в Мелихове, — пожалуйста опиши обстоятельно. А теперь вот что: мы имеем возможность взять отпуск с 20 мая: выехать из Ярославля 21-го для нас будет очень удобно... Так как эта поездка имеет целью получить удовольствие и отдых душевный, то придумывай что-нибудь, не стесняя себя...»

Дальше Михаил Павлович, вспоминая о мелиховском хозяйстве, пишет: «Нет, душа моя, городская (не столичная) жизнь имеет бездну преимуществ. Ты посуди: у нас и шпинат, и салат, и укроп, и огурцы (по 4 коп. штука), одним словом, все к нашим услугам без малейшей затраты труда. А сколько тебе приходится хлопотать и огорчаться, помимо уже труда и денег, из-за каких-нибудь глупых мышей...»⁵⁶

20 мая 1897 года многие ярославцы были взволнованы и спрашивали друг друга: «Пройдет или не пройдет?» Дело в том, что в этот день баллотировался в городские головы почетный гражданин города Ярославля Иван Александрович Вахрамеев. Он был избран единогласно. По этому поводу газета писала: «...в его лице, богато одаренном большим умом, практичностью, знаниями и отзывчивостью, а также опытностью в городском хозяйстве (Ярославское общество. — С.Ч.), найдет человека стойких убеждений, человека самостоятельного и беззаветно преданного интересам родного города».

Прошел май. Наступало лето.

Задуманная Михаилом Павловичем поездка в Крым состоялась. 31 мая он с женой приехал в Мелихово. Через два дня вместе с Марией Павловной и Иваном Павловичем они выехали в Ялту через Севастополь. В письмах к Марии Павловне из Мелихова Антон Павлович интересовался: «Понравился ли Мише Севастополь?»⁵⁷ В Севастополе Михаил Павлович раньше был только проездом.

После трех недель отдыха, полные новых впечатлений, стали подумывать о возвращении домой. Иван Павлович уехал первым. Затем расстались с Марией Павловной. Михаил Павлович с Ольгой Германовной отправились морем в Таганрог. Во время этого путешествия Михаил Павлович написал и послал в «Ярославские губернские ведомости» две путевых корреспонденции. Одновременно он обдумывал очерк для той же газеты о Крыме.

В Мелихово молодые Чеховы вернулись 4 июля, как пишет в дневнике Павел Егорович, «пришли со станции моционом». За отсутствием свободного места их поселили в сенях большого дома. В этот же день приехал художник И.Э. Браз писать портрет Антона Павловича по заказу П.М. Третьякова. Антон Павлович переселился из большого дома во флигель. Он писал Н.А. Лейкину: «У меня гостей хоть пруд пруди. Не хватает ни места, ни постельного белья, ни настроения, чтобы с ними разговаривать и казаться любезным хозяином»⁵⁸.

Михаил Павлович рассказывал автору этой книги, что Павел Михайлович Третьяков первоначально просил И.Е. Репина писать портрет А.П. Чехова, но тот был перегружен работой и не смог принять на себя выполнение этого заказа. Тогда Третьяков обратился к И.Э. Бразу, модному в те годы салонному портретисту. Как известно, Браз в Мелихове писал портрет 17 дней, но сам признал работу неудачной и уничтожил ее. Лишь в марте 1898 года он смог начать новый портрет, для чего приехал к Антону Павловичу в Ниццу. С точки зрения профессионального мастерства этот второй портрет представляется также неудачным. Сам Антон Павлович так отзывался о нем: «Что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего»⁵⁹.

«Поехали Антоша, Маша и Миша в Новоселки на открытие... нового здания училища», — записал в дневнике Павел Егорович 13 июля. Это была вторая по счету школа, построенная А.П. Чеховым в мелиховской округе⁶⁰. Крестьяне села Новоселки и деревни Люторецкой поднесли ему хлеб-соль на двух деревянных резных блюдах. Одно из них хранится ныне в Ялтинском Чеховском Доме-музее, другое — в Мелиховском. Третью школу Антон Павлович построил в Мелихове в последний год пребывания там. Занятия в ней начались, когда он уже переселился в Ялту.

Молодые Чеховы прожили в Мелихове до 20 июля и затем, напутствуемые родителями, отправились домой в Ярославль. В день их возвращения приезжий француз Люмиер демонстрировал в городском театре фильмы только недавно появившегося кино. В «Ярославских губернских ведомостях» по этому поводу было напечатано следующее объявление: «В воскресенье, 20 июля 1897 г. представление движущейся живой во весь рост фотографии «Синематограф Люмиера».

Затем шел длинный перечень сюжетов, среди которых были: кормление тигров, разрушение стены старого дома, дамы-акробатки, азиатская депутация, петушиный бой на пари, франко-русские торжества в Париже в октябре 1896 года и многое другое.

Демонстрация этого кинофильма вызвала огромный интерес, зал был набит до отказа, на представление приехал даже губернатор. Кинофильм показывался неоднократно. Лишь через восемь месяцев, 17 марта 1898 года, Люмиер дал прощальный сеанс, состоявший из ста отдельных картин.

В те же июльские дни вся Европа была встревожена неудачным полетом шведского полярного путешественника Андрэ к Северному полюсу на воздушном шаре. 18 июля 1897 года он с двумя спутниками вылетел с одного из островов Шпицбергена и пропал без вести. Газеты терялись в догадках, строили предположения. «Ярославские губернские ведомости» 25 июля не погнушались даже поместить под заголовком «Где Андрэ?» следующую корреспонденцию из Берлина:

«На вопрос: где теперь находится Андрэ, дает ответ берлинская ясновидящая Феррием, а именно... шар Андрэ уже несколько дней назад перестал плавать по воздуху... он уже «внизу», но не на земле, воздухоплаватели, все трое, еще живы. Из голубей были отправлены только четыре, но три из них замерзли»... и т. д.

Михаил Павлович, воспитанный в духе реализма, был возмущен подобной корреспонденцией в официальной газете, выходившей в свет за подписью вице-губернатора Фриша.

В конце июля Михаил Павлович писал сестре: «Сегодня ровно неделя, как мы фундаментально освоились у себя восвояси. Спасибо вам за гостеприимство...

Теперь громадная просьба. Исполни ее пожалуйста, насколько это возможно, конечно. Попроси кого-нибудь разыскать в газетах, в читальне, два номера «Нового времени» за 31 мая и 16 июня (т. е. №№ 7632 и 7650) и пришли их бандеролью ко мне: очень нужны они мне, а у нас в Палате они затеряны...»⁶¹

По-видимому, он искал номер газеты за 17 июня, в котором была напечатана большая статья Ал.П. Чехова «Алкоголизм и возможная борьба с ним».

В середине августа Михаил Павлович вновь писал Марии Павловне: «Друзья мои тунгусы, отчего от вас нет ни строчки? От третьих лиц узнал, что Антон в Кисловодске, да и те говорят, что прочитали об этом в газетах⁶². Отчего бы не написать? Меня интересует:

1) Когда, куда и т. д. уехал Антон⁶³.

2) Как сошли (или сойдут) твои художественные экзамены...

3) Что бедная Машутка и ее обольститель Александр? Я слышал от Ольги⁶⁴, что Антон пообещал ей приданое, если Александр женится на ней.

4) Будут ли какие-нибудь инструкции относительно тарантаса⁶⁵.

Поездку в Крым я описал в наших «Губернских ведомостях» в двух корреспонденциях и одном фельетоне... Взялся за перевод и, если его напечатают, пришлю тебе наградные⁶⁶.

Приезд президента⁶⁷ здесь был отпразднован с помпой. Играли две музыки, кричали ура, были и «Марсельеза», и вив-ля-франс, и флаги, — одним словом совсем развели политику...

Мне так хотелось бы, чтобы ты получила в Ярославле хорошее место, рублей на 900, при казенной квартире. По-моему, тебе это пора...»⁶⁸.

В письме Михаил Павлович упомянул о написанных им двух корреспонденциях и фельетоне. Первая из корреспонденций напечатана в «Ярославских губернских ведомостях» 31 июля 1897 г. без заголовка и подписи, вторая на другой день в разделе «Внутренняя жизнь», тоже без подписи. Фельетон напечатан 8 августа под заголовком «Ялтинская жизнь», с подписью «М.Ч.».

Михаил Павлович упоминает о празднестве в честь Президента Феликса Фора. Оно состоялось 11 августа. В начале торжества, по требованию революционно настроенной публики, «Марсельезу» играли два раза. В ответ на это, по распоряжению губернатора Штюрмера, русский гимн «Боже царя храни» был исполнен тоже два раза. Потом играли увертюру из оперы «Иван Сусанин» и опять «Марсельезу». Торжество закончилось большим гуляньем.

1 сентября 1897 года Антон Павлович отправился на всю зиму в вынужденную поездку на юг Франции. Около месяца он ничего не писал из Ниццы в Ярославль. Наконец пришло письмо, адресованное Ольге Германовне: «Очаровательной родственнице Ольге Германовне, — писал он, — ее супругу титулярному советнику шлю поклон из Ниццы... Здесь очень тепло и солнечно. Комары кусаются жестоко. Море, пальмы. Эвкалипты. Олеандры. Женщины. Апельсины. Здоровье превосходно.

Поклон собаке с кривой лапой и со севрюжьей мордой. Напишите, нет ли чего нового, что и как Зоя Карповна⁶⁹, Гуща, хорош ли театр в Калуге⁷⁰, думаете ли скоро ехать в Мелихово и т. п. Одним словом, пишите, что хотите. Ваш зять Antoin Tchekhov»⁷¹.

20 октября к супругам Чеховым в Ярославль приехал гость — брат Иван Павлович, который пробыл у них два дня. Вместе ходили осматривать достопримечательности города, гуляли по набережной. Михаил Павлович приводил брата в казенную палату, знакомил с сослуживцами, предоставил ему возможность побывать в «присутствии».

Два или три раза в педелю в казенной палате устраивались заседания, которые назывались губернскими присутствиями. В них обычно принимали участие начальники трех отделений, секретарь, иногда бухгалтер и столоначальники. Управляющий палатой чаще отсутствовал и подписывал протокол, когда он был уже подписан всеми заседавшими. В «присутствии» рассматривались донесения податных инспекторов, жалобы налогоплательщиков, текущие дела и различные экстренные случаи.

Такая система просуществовала много лет, но, в конце концов, была изменена. Палату обвиняли, что дела в ней решаются келейно. В целях «демократизации» бывшее губернское присутствие было в 1898 г. реорганизовано в «Общее Присутствие Ярославской Казенной Палаты», в которое были включены представители Акцизного ведомства, губернского земского собрания, губернской земской управы, городской думы, городской управы и от купеческого общества. Само собою разумеется, никакой подлинной демократизации осуществлено не было. Только увеличилось количество подписей на журнальных постановлениях⁷².

В начале октября 1897 года вновь выплыло старое дело, начатое еще в 1871 году, когда из деревни Володиной Угличского уезда после пожара несколько крестьянских семей уехало, не оформив надлежащим порядком свой выход из общества. Брошенные земельные наделы, в силу круговой поруки, облагались казенными сборами, но оставшимися крестьянами не использовались. В результате недоимки с деревни Володиной за 25 лет достигли суммы 1800 рублей, которую департамент окладных сборов требовал взыскать.

Дело это рассматривалось в губернском присутствии при участии Михаила Павловича. Он, конечно, сразу же встал на сторону крестьян, разъяснил присутствию бюрократический, аморальный характер требования Департамента, и делу было дано выразительное название: «О невозможности лежащих на крестьянах податях».

Надвигалась зима. Начались морозы. Михаил Павлович, как и осенью, поставил со всей решительностью вопрос о том, что Антону Павловичу ни в коем случае не следует на зиму возвращаться в Мелихово: «Два раза, — писал он, — получили письма от Антона. Он пишет такие глупости и так смешно, что самочувствие, вероятно, у него превосходное. Остается только радоваться, радоваться и радоваться. Одно только ясно: он не должен приезжать в Россию. Тоска по родине и скука по Мелихове поставят его в такое положение, что он войдет в сделку со своею совестью и убедит себя в том, что зимой приехать можно. Не нужно быть очень умным, чтобы вообразить себе, какие испытания придется перенести его организму, попадающему прямо из теплой Ниццы в наш Январский Север в течение каких-нибудь пяти суток. А путешествие зимой в душном вагоне, при жаре внутри и холоде снаружи, при вечных сквозняках — едва ли удобно. Нет, Антон должен зимовать в Ницце всю зиму, незачем ему приезжать зимою в Мелихово!..»⁷³

В театральном сезоне 1897—1898 года антрепризу держал Каралли-Торцов. Дела его шли ни шатко, ни валко, труппа не блистала звездами, сборы далеко не всегда были на высоте. Забегая несколько вперед, скажем, что в середине сезона он решил привлечь публику пьесой с потрясающим названием. В газете было опубликовано, что 25 января 1898 года в театре будет дана пьеса Чуйкова-Оверина «Детоубийца». Пять ее актов имели следующие названия: «Пагубное увлечение», «Семейный погром», «Пытки грешницы», «Сумасшедшая мать», «Убийца и самоубийца». Мы не знаем, какой сбор дало это представление, и отмечаем здесь лишь рекламность всех этих названий, на что, видимо, и рассчитывал Каралли-Торцов.

2 декабря 1897 года «Ярославские губернские ведомости» опубликовали информацию о том, что на другой день в помещении Общества любителей драматического и музыкального искусства состоится спектакль с благотворительной целью. Представлена будет комедия В. Крылова «Шалость». В списке участников спектакля находим и М.П. Чехова.

В эти же дни Михаил Павлович сообщал двоюродному брату Георгию об одном из эпизодов его сценической деятельности. В данном случае имелось в виду помочь заключенным малолетним преступникам: «...был занят репетициями и постановкой спектакля, — писал Михаил Павлович. — На днях нужно было устраивать Везувий, объясняться в любви, ругаться с декоратором и проч. и проч. На спектакле присутствовал весь высший свет, был сам губернатор, четыре первые ряда кресел вовсе не выпускались в продажу, а были за неимоверные деньги розданы аристократии — отсюда тебе будет ясно, что нужно было не ударить в грязь лицом... Хорошо еще, что играли своей компанией! Как и всегда это бывает в любительских спектаклях, антракты были шириною в Атлантический океан и тянулись как товарный поезд; в первом действии Зарукин, увидев в первом ряду знать, начал монолог с конца, я ему подсказал, он начал его сначала и повторил конец снова; в третьем действии забыли (зажечь лампу в луне и она ви)⁷⁴ села на небе черным пятном при чем по небу из нее тек керосин в виде хляби. После второго действия неизвестно куда пропал канделябр, позаимствованный у буфетчика... Насилу нашли. Но в общем спектакль сошел на славу. Финансовые же результаты его прямо роскошны. Теперь мы приобретем на вырученные деньги и волшебный фонарь для юных преступников, и библиотеку и проч»⁷⁵.

В конце декабря Михаил Павлович известил Евгению Яковлевну, что он и Ольга Германовна на святки в Мелихово не приедут. Павел Егорович сильно обиделся и так написал в письме к сыну Ивану: «Миша с Лелей не приедут, значит мы будем одни, нам на праздниках скучать. Антоши нет и не приедет Миша тоже. Этого никогда у нас не бывало во все года»⁷⁶.

Старик чувствовал себя уязвленным, но Евгения Яковлевна открыла секрет: Ольга Германовна ожидала ребенка. Эта новость страшно обрадовала Павла Егоровича. Желая поделиться с Антоном Павловичем новостью, о которой он узнал от Евгении Яковлевны, старик очень деликатно писал ему в Ниццу: «Миша и Леля не приехали по особенному случаю»⁷⁷.

Михаил Павлович был ярым противником всяких предрассудков, в том числе обязательных в те времена рождественских и пасхальных поздравительных визитов. Известно, как Антон Павлович в нескольких своих ранних рассказах бичевал этот устаревший обычай, выродившийся в нелепую повинность. В пору, когда Михаил Павлович жил в Ярославле, было еще много начальников, которые жестоко обижались, если их подчиненные не приходили к ним в праздник расписаться в прихожей на явочном листе.

30 декабря 1897 года в «Ярославских губернских ведомостях» появился «список лиц, заменивших визиты в праздник Рождества Христова 25 декабря 1897 года... пожертвованиями в пользу бедных г. Ярославля...» В списке значится и Чехов Михаил Павлович.

Наступил 1898 год. Члены чеховской семьи жили по разным местам, но внимание каждого было устремлено к одной точке, к Ницце, где на чужбине томился Антон Павлович. Изредка он писал, письма его действовали успокаивающе. Жизнь текла своим чередом.

Известно, что в это время Михаил Павлович продолжал заниматься переводами. Один из своих больших переводов он послал в редакцию «Нового времени». Вот как об этом извещал Антона Павловича старший брат Александр: «Михайло — ярославский чиновник прислал в редакцию переведенный им с английского роман. Роман пойдет, кажется, в «Вестнике иностранной литературы». Объем солиден. О заглавии и мзде не знаю еще ничего»⁷⁸.

Перевод романа еще не разыскан. Также не разыскан ряд других переводов Михаила Павловича того времени и последующих лет, о которых он сообщал в своей автобиографии:

«Написал... много переводов с английского и французского языков (в «Вестнике Иностр. Лит.» и в «Нов. Жур. Иностр. Лит.»). Издал несколько своих переводов»⁷⁹.

Беспокоясь о состоянии здоровья Антона Павловича, Михаил писал своей сестре: «Не откажи написать что-нибудь об Антоне. Больше месяца я не получаю от него писем. Только из папашиного письма я знаю, что он все еще в Ницце»⁸⁰.

Не получив от Марии Павловны ответа, он пишет Антону Павловичу: «Антуан! Я не получил от тебя ни одного письма вот уже месяц и 22 дня... Напиши пожалуйста. Напиши о здоровье, о планах, какие имеешь в виду, о чем хочешь, но только напиши. О тебе я узнаю из вторых рук: в пяти письмах подряд, которые я получил из Мелихова, повторялась одна только единая фраза: Антоша уезжает в Алжир, и больше ничего. Напиши же пожалуйста! Я все еще в Ярославле, так как Одиссея по части Ревеля вероятно не удастся, да я и не буду особенно роптать на судьбу, если и не удастся: хотелось, правду говоря, помогать Мелихову»...

«Одиссеей по части Ревеля» Михаил Павлович называет свое предположение о переводе на службу в нынешний Таллин с более высоким окладом жалования.

«На сих днях, — продолжал Михаил Павлович, — ожидаю младенца и испытываю уже все то, что в этих случаях испытывается. Нянек не будет. Постараюсь обставить семейный вопрос так, чтобы от него не пахло крепостным нравом... Не стану показываться никуда, даже в Мелихово, пока младенцу не исполнится столько лет, сколько необходимо для того, чтобы он мог доставлять собой удовольствие другим. Одним словом постараюсь, чтобы вся тяжесть по его воспитанию легла только на нас одних, на Лелю и на меня, и чтобы никаким, даже косвенным, путем, не обеспокоить других. До сих пор наша прислуга была ремесленницей, а не прислугой, мы не унижали ее интимностями... и так бы хотелось, чтобы все так и дальше было! До свидания, голубчик. Напиши же пожалуйста!..⁸¹

Отвечая на письмо Михаила, Антон Павлович писал ему: «Когда родится оное чадо, то напишите немедленно или даже телеграфируйте два слова...»

Дальше он разбирал затронутый братом вопрос о домашней прислуге. «Едва ли вы обойдетесь без няньки; да и нянька, если это добрая старуха, и если давать ей высыпаться, не повредит делу. В детских воспоминаниях порядочных людей няньки играют далеко не мрачную роль, а у крестьян старшая сестра называется нянька»⁸².

Но молодые Чеховы наняли няню лишь через три года, когда у них родился сын.

Как и полагается в подобных случаях, старушка Евгения Яковлевна по-женски тревожилась и просилась поехать в Ярославль. Мария Павловна писала Антону Павловичу: «У Миши ожидается младенец, и посему трусит он страшно, умоляет мать приехать к нему. Я со злостью, но отпускаю ее...»⁸³

Старушка, конечно, опоздала. Ночью 6 февраля Ольга Германовна благополучно разрешилась от бремени. Родилась девочка, которой дали имя Евгения, в честь бабушки. Михаил Павлович так обрадовался и разволновался, что, накинув пальто, вышел из дома и до света бродил по пустынным улицам Ярославля. Машинально дошел до здания казенной палаты и, усталый, сел на ступеньки, занесенные снегом. Сколько времени он там просидел, он не помнил, но вдруг услышал за собою голос швейцара Архипа:

— Батюшка, Михаил Павлович, и что же вы здесь в такую рань сидите на холоду да на снегу?

— Дочь родилась, дорогой Архип, — ответил начальник 2-го отделения и, приведенный в чувство разговором со швейцаром, пошел домой.

В Мелихове в это время Павел Егорович записывал в дневнике: «Февраль 6. Е.Я. Чехова уехала в Ярославль в 8 часов утра... у Миши и Лели родилась дочка Евгения».

От Евгении Яковлевны долго не было известий. Мария Павловна очень беспокоилась — ведь Евгения Яковлевна в большом городе одна боялась перейти улицу и нанимала извозчика, чтобы он ее перевез на ту сторону!

Через несколько дней Михаил Павлович писал брату в Ниццу: «У меня родилась дочь. Назвали Евгенией. О том, что пришлось испытать во время родов, ты знаешь. Это нечто такое невероятное, такое несправедливое, настолько не похожее на естественный порядок, что просто хоть руками разводи. И как мы, мужчины, мало думаем об этих ужасных девятнадцати часах... А между тем какие ужасные эти муки, какие неумолимые, неизбежные!

Письмо твое⁸⁴ получил сегодня, спасибо.

Все интеллигенты в России страшно заняты процессом Зола. За ходом его дела следят с лихорадочным интересом. Куда бы ты ни пришел, всюду только и разговоров, что о Дрейфусе, Эстергази и Зола. К несчастью, все в этом процессе так запутано, что с трудом успеваешь следить за нитью. Процесс, по-моему, прямо-таки невероятный... Антисемитское «Новое время», кажется, комбинирует телеграммы, немножко пригоняя их к обвинению Дрейфуса, а «Новости» — наоборот. Вот и разберись! Ужасно хотелось бы, чтобы ты написал мне, как относится к Дрейфусу и Зола не армия, не офицеры, не администрация, а обыкновенное обывательское общественное мнение хоть в той же Ницце? Боюсь, что процессом Зола дело не кончится. Напиши же, пожалуйста!»⁸⁵

Это письмо Михаила Павловича показывает, с каким интересом он относился к международным событиям того времени.

Русские газеты, в целом, были единодушны в оценке положения и были настроены в пользу Дрейфуса и Золя. Но «Новое время» развернуло отвратительную антисемитскую кампанию и требовало осуждения Зола, вставшего на защиту еврея Дрейфуса.

Антон Павлович ответил одним письмом к Ольге Германовне и Михаилу Павловичу:

«Милая моя посаженая дочь Ольга Германовна, поздравляю Вас с прибавлением семейства и желаю, чтобы Ваша дочь была красива, умна, занимательна и в конце концов вышла бы за хорошего человека, по возможности кроткого и терпеливого, который от своей тещи не выскочил бы в окошко...

Ты спрашиваешь, — обращается он к Михаилу Павловичу, — какого я мнения насчет Золя и его процесса. Я считаюсь прежде всего с очевидностью: на стороне Золя вся европейская интеллигенция и против него все, что есть гадкого и сомнительного... Французское правительство идет теперь напролом, зажмурив глаза, виляя направо и налево, лишь бы только не сознаться в ошибках.

«Новое время» ведет нелепую кампанию, зато большинство русских газет, если и не за Золя, то против его преследования...»⁸⁶

Эта переписка между братьями состоялась во время той фазы процесса Дрейфуса, тянувшегося с перерывами 12 лет, когда Эмиль Золя написал президенту Французской республики Феликсу Фору, что военный суд «дерзнул оправдать Эстергази и дал самую сильную пощечину всякой истине, всякой справедливости». Через два дня после оправдания Эстергази Золя опубликовал свое, потрясшее Европу, «Письмо господину Феликсу Фору, президенту республики», которое закончил грозными словами «Я обвиняю», и привел восемь пунктов своих обвинений правительства, генерального штаба, военного суда, экспертов... Золя был привлечен к судебной ответственности, но успел бежать в Англию.

Об этом громком процессе Антон Павлович писал брату Александру в нескольких письмах: «В деле Золя, — сообщал он, — «Новое время» вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем (т. е. с Сувориным. — С.Ч.) обменялись письмами... и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем...»⁸⁷

Изменение отношений между А.П. Чеховым и Сувориным, в связи с процессом Дрейфуса, освещено в литературе многими авторами. Здесь мы не будем углублять эту тему. Мы скажем лишь, что всего через 19 дней, 13 марта 1898 года, Антон Павлович уже вновь писал Суворину, и в этом его письме нет и намека на какое-либо расхождение. Переписка велась и дальше, но не так интенсивно, как до сих пор. Этим Антон Павлович еще раз подтвердил, что он отделял Суворина от его газеты, которую продолжал клеймить за ее отношение к делу Дрейфуса:

«Поведение «Нового времени» в деле Дрейфуса-Золя просто отвратительно и гнусно. Гадко читать»⁸⁸.

«Новое время» в деле Дрейфуса шлепается в лужу и все шлепается. Какой срам! Бррр!»⁸⁹

«Новое время» производит отвратительное впечатление. Телеграммы из Парижа нельзя читать без омерзения, это не телеграммы, а чистейший подлог и мошенничество... Это не газета, а зверинец...»⁹⁰

В том же письме от 10 февраля Михаил Павлович писал брату в Ниццу: «Получил приглашение прочитать 22-го в Думе какое-нибудь свое произведение в пользу студентов и буду читать. Прочтет также и Трефолев⁹¹. Я встречался с ним несколько раз и передавал ему о твоем желании иметь сведения от него по школьному делу. Он велел тебе сказать, что по этой части он сам слабоват, так как уже десятки лет заведует лишь одной земской типографией, и что тебе следует справиться у князя Дмитрия Ивановича Шаховского⁹², который-де по этому делу собаку съел. От Леонида Николаевича пахло, душенька, водочкой⁹³. Была репетиция. Читать будут только все Ярославские авторы... авторы рассчитывают на сбор громадный и жалеют, что огромный думский зал не может еще шире раздвинуть своих стен... Не подумай, что это преувеличение — «Вы всех зарежете!» — сказал мне управляющий Палатой, когда прочитал программу вечера.

Очень доволен я, что здоровье твое хорошо. Уповаю, что ты не врешь. Если милость твоя, то привези мне, когда приедешь, один альманах, если можно — английский. Я сам до смерти люблю их! Перевел я новый английский роман и получил письмо, что он будет напечатан у Булгакова⁹⁴. Приятно, приятно...⁹⁵ Ну, будь здоров. Расти большой. Спасибо за письмо еще раз. Твой Мишель»⁹⁶.

Благотворительный вечер состоялся. О нем в «Ярославских губернских ведомостях» сообщалось так: «26 февраля 1898 г. в городском театре в пользу Общества вспомоществования учащимся недостаточного состояния и Комитета призрения неимущих в Ярославле состоится Литературный вечер, на котором прочтут свои произведения Красева, Мизинов, Набоков-Сагайдачный, Первухин, Преображенский, Протасьев, Трефолев, М.П. Чехов и Стржижевский».

На другой день в рецензии на этот вечер М.П. Чехов упомянут, как один из чтецов. Он прочел свой рассказ «По пути»⁹⁷. Остаток собранных средств в сумме 158 р. 74 к. передан комитету и обществу в равных долях.

Через пять дней Михаил Павлович писал Антону Павловичу: «Антуан. Сегодня окрестили мою дочь, назвали ее Евгенией: кумой записали Машу, а кумом, — не обижайся, — тебя. Кумом мы тебя сделали со всеми последствиями; от твоего имени платили за крест, от твоего имени платили попам и, не обижайся, расходы стребуем с тебя (11 р.) полностью, и не из скаредности, а из существующего на то поверья. Ах, брат ты мой, сколько всех этих поверий, так ты и представить себе не можешь!..

Итак ты — кум. Теперь у тебя есть, кого драть за уши и ставить в угол...

До свидания, милый. Уповаю, что ты не обижаешься, что мы так бесцеремонно распорядились тобою.

Зола осужден, Лабори подал на кассацию, чем-то окончится? И-за ( ) и (?) противно читать «Новое время». Все речи Зола и Лабори уснащены этими знаками. До свидания. М. Чехов»⁹⁸.

На другой день Михаил Павлович послал письмо Марии Павловне: «Дорогая Машета. Большое тебе спасибо за чепчик и ризки, а главное за то, что ты согласилась у нас крестить. Постараюсь воспитать дщерь свою в страхе и почтении перед тобой. Очень бы хотелось, чтобы ты повидала свою крестницу. Занятно. Будем надеяться, что теперь уже у тебя есть предлог приехать к нам в Ярославль, хоть в мае. Тебе будет отдельная комната, а уж какие этюды я тебе предоставлю на Волге. Пожалуйста, взгляни хоть разок на крестницу!

Антошу записали кумом... Мать высказывает предположение, что Антоша обидится на то, что я так скупо обставил крестины, что это не в его правилах, но мне было как-то неловко тратить больше. Пусть извиняет. Я так доволен, что у меня кумом и кумою — Антон и ты.

Не забудь: с 4-го марта у нас экипажная ярмарка. Важно не упустить время. Если экипаж нужен и есть свободные деньги, то пришли переводом через банк. Постараюсь не ошибиться и купить тарантасик получше»⁹⁹.

Ярмарка, о которой Михаил Павлович писал сестре, была не только экипажной. Вот как писали о ней «Ярославские губернские ведомости» 29 марта, после ее закрытия:

«Закончившаяся 25 марта Ярославская ярмарка не отличалась ныне хорошей торговлей... Главнейшими предметами ярмарочной торговли по обыкновению были кондитерские изделия, которые... доставлялись местными торговцами. Из привозных же товаров... главное место занимали: фарфоровая и фаянсовая посуда... обувь, ...игрушки, деревянная посуда... Распродажа всех товаров... производится преимущественно по мелочам и сколько-нибудь крупных сделок совсем не бывает... Наша ярмарка год от году уменьшает свои обороты и вообще клонится к упадку, что объясняется тем, что в настоящее время она уже потеряла почти всякое значение для местного края».

Теперь приведем письмо к Михаилу Павловичу брата Александра, узнавшего от Антона Павловича о причине поездки Евгении Яковлевны в Ярославль. Текст письма перемежается с карикатурами, изображающими Михаила Павловича в парадном служебном фраке, с поперечными погонами, в роли отца многочисленного семейства:

«СПб. 15 II 98. Прости, ради бога, Миша, мои прегрешения вольные и невольные. Кланяюсь тебе в ножки, ибо сегодня прощеное воскресение (см. иллюстрацию).

Получил вчера из Ниццы известие, будто маменька Евдения Яковлевна поехала к тебе по делам, не терпящим отлагательства: говорят, быдто ты превращаешься в родителя. Что ж, дело хорошее. Трудись и пользуйся плодами от трудов своих праведных. Бог даст, будешь в палату ходить так, как сие изображено ниже:

А остальная благодать придет сама собою: будешь проводить тихие семейные вечера.

И так далее, и т. далее. Словом, желаю тебе всякого благополучия. Супруге твоей искренне целую ручку. На том и заканчиваю. Ты просил моих каррикатур — получай. Не сердись за дешевое остроумие: нынче последний день Масляной — глупости некоторым образом допускаются. Твой Ал. Чехов.

Баюшки-баю, щасливые родителя!»¹⁰⁰

Антон Павлович в свою очередь писал Александру из Ниццы в Петербург: «Получил из Ярославля известие, что у Миши родилась дщерь. Новоиспеченный родитель на седьмом небе»¹⁰¹.

На это Александр отвечал Антону: «За известие о детородстве брата Михайла спасибо. Сам он меня о сем не уведомляет: надо полагать, с седьмого неба почта не ходит...

Кланяйся детородящему Михайле»¹⁰².

Михаил Павлович оказался хорошим семьянином. Это качество он унаследовал от своих родителей, которые при полном различии характеров видели в семье смысл своей жизни.

Третий год Михаил Павлович зазывал к себе в Ярославль Марию Павловну, но она все не приезжала. Весною 1898 года он опять приглашал ее в письме: «Я положительно не понимаю, почему ты не можешь приехать к нам. Ведь находилось же у тебя время на поездку в Крым? Приезжай пожалуйста. Взгляни на Волгу, ей богу, стоит. Взгляни и на крестницу... Сегодня утром я оделся и пошел прямо с постели на Волгу. Ну, что за прелесть! Необъятные горизонты, суета, пароходы свистят, барки плывут, а утро — один восторг. Побродил с Иодиком¹⁰³ по набережной, посидел потом на бульваре и возвратился к чаю: дачи просто не надо.

Страсть, как хотелось бы повидаться со всеми вами и с Антоном. Как-то он, каков-то он, — вот вопросы, которые меня так занимают. Ах, если бы ты только написала мне о нем подробнее...»¹⁰⁴

В этом же письме Михаил Павлович обещает сестре участвовать в расходах по сооружению каменного надгробия на могиле брата Николая, похороненного в Сумах.

В начале мая, после восьмимесячного отсутствия, в Мелихово возвратился из Франции Антон Павлович. Всеми было отмечено, что он похудел и имел вид болезненный. Значит, пребывание на Ривьере не достигло цели. Встревоженная старушка Евгения Яковлевна коротко сообщила об этом Михаилу Павловичу: «...ждали Антошу. Он приехал 5-го вечером и очень похудел»¹⁰⁵.

Иначе реагировал на приезд сына Павел Егорович. В своем дневнике он записал: «Антоша приехал из Франции. Привез подарков много».

Получив извещение о прибытии брата, Михаил Павлович сразу написал ему: «Антуан, милый мой, поздравляю тебя с приездом. Как тебе съездилось? Так бы хотелось полететь сейчас в Мелихово, повидаться с тобой, поговорить. Пожалуйста, черкни одно только слово какое-нибудь, а то с самой Ниццы мы не видели твоего почерка. От всей души приветствую твое возвращение и желаю тебе счастия, здоровья и проч. С большим удовольствием воображаю тебя в Мелихове, на фоне цветущих яблонь и вишен, ковыряющимся у тюльпанов и роз... И опять ты примешься за школьное дело, будешь лечить, будешь сомнящемуся добре советовати, видеть воочию результаты своих трудов — ведь это такое счастье, о котором я разве только мог бы мечтать. Я радуюсь, что ты возвратился прямо к себе, к этой именно деятельности. У тебя есть вера в твое дело, у тебя есть сознание, что ты приносил и приносишь пользу, что ты нужен не для одной только своей семьи. Пусть же это сознание, весна, Мелихово и проч. создадут тебе такую обстановку, в которой ты почувствовал бы счастье, был здоров и бодр духом. Преуспевай же, милый, во благости. То, чем бы мне хотелось приветствовать твое возвращение, так обильно у меня в голове, и в сердце, что я мог бы сентиментальничать на многих страницах. Отнесись же снисходительно к этому письму и еще раз верь, что я рад твоему возвращению и желаю тебе счастья. Мишель»¹⁰⁶.

К этому письму приписка Ольги Германовны:

«Дорогой папаша. Позвольте и мне порадоваться Вашему возвращению и пожелать Вам всего лучшего. Может быть летом и соберетесь навестить нас в богоспасаемом граде Ярославле; хотелось бы очень повидаться с Вами. Приезжайте, милый дедушка! Ваша дочь».

В ответ на это письмо Антон Павлович послал младшему брату приглашение приехать в Мелихово всей семьей. Но боязнь Михаила Павловича кому-либо причинить хоть малейшее беспокойство собою заставила его отказаться от приглашения. При этом он, по-видимому, вспомнил, что всего лишь три с половиной месяца назад он писал брату, что не станет никуда показываться, даже в Мелихово, «пока младенцу не исполнится столько лет, сколько необходимо для того, чтобы он мог доставлять собой удовольствие другим». Пригласительное письмо Антона Павловича, к сожалению, не сохранилось, ответ же Михаила Павловича приводим полностью:

«Антуан, милый, ты приглашаешь нас в Мелихово, но мы и сами всей душой рвемся к тебе. Уж какими кушаньями я кормил бы тебя, какими поил бы квасами. Но как ни прикидываю, все прихожу к одному заключению: надо подождать. Приехать мне одному, — я не в силах, везти же с собою семью считаю прямо-таки неделикатным. Девочка может плакать, а на дворе может случиться такая погода, что ее не вынесешь на воздух; наконец может кто-нибудь приехать еще, а ведь в швейцарскую¹⁰⁷ теперь не уедешь! И выйдет то, что я стесню всех и каждого, нисколько этого не желая, и оставлю по себе неприятные воспоминания. Нет уж подожду! Не скрою, в Мелихово хочу ужасно, адски, хочу страстно, как некогда после экзаменов хотелось в Бабкино, Леля хочет тоже, целыми днями все вы не выходите из головы, но, как говорил старик Кремер¹⁰⁸, каждый человек должен знать свои обязанности.

Ведь я не был в Мелихове с 20-го июня прошлого года, т. е. больше, чем ты. И воображаю себе, каким Светлым Праздником будет для меня то время, когда я приеду со временем к тебе и моя дочка будет бегать по дорожкам Мелихова, лепетать и переходить из рук в руки, вроде Соньки Маевской¹⁰⁹. Спасибо, милый, за приглашение. Другое дело, если бы ты приехал к нам, но ведь тебе в Ярославле нечего делать. А мне бы очень хотелось поговорить с тобой и о прозе прозарум, и об омнис-прозе¹¹⁰, и вообще о многом. Хотелось бы повидать тебя, одним словом. Окорок, конечно, пришлю. Кстати о прозе: конечно, везде и все — проза. Но отчего это дочка не проза? Вообще на эту тему хотелось бы поговорить. Рости же, милый, большой, преуспевай и благоухай.

Тетка Марфа¹¹¹ писала не так давно из Таганрога, что Покровский¹¹², душенька, при смерти. Застанет ли его в живых болгарский орден?

Я жалею, отчего это в Мелихове нет такого большого барского дома, где бы в каких-нибудь дальних угловых комнатах могли бы потеряться я и Леля с Женькой. О, тогда другое дело! До свидания, голубчик. Твой Мишель.

Леля кланяется»¹¹³.

Желание видеть хоть кого-нибудь из родных выразилось и в письме к Марии Павловне: «Милая Машета, — писал он сестре. — Позволь дурням богатеть думкой: позволь думать и верить, что ты приедешь к нам, как только управишься по усадьбе...

Хорошо бы ты сделала, если бы написала мне об Антоне, что он и как»¹¹⁴.

Михаил Павлович никогда не сидел сложа руки. Ничегонеделание было органически чуждо ему. Если он в свободное от службы время не занимался литературой или чтением, то обязательно что-нибудь мастерил. Еще в студенческие годы, когда Чеховы жили на даче на Украине, в имении Линтваревых, Михаил Павлович собственноручно сделал маленькую деревянную модель двухмачтового корабля, за что Антон Павлович прозвал его «капитаном Мишелем».

Сохранилось письмо, в котором Михаил Павлович пишет, что посылает брату в подарок «собственное произведение». Это была маленькая модель тарантаса. В этом подарке была скрыта некоторая ирония. В письме от 16 февраля 1898 года Михаил Павлович предупреждал Марию Павловну, что экипажная ярмарка в Ярославле откроется 4 марта и что он готов купить новый тарантас для Мелихова, но Мария Павловна не реагировала. Теперь Михаил Павлович послал, не без намека, модель тарантаса, вместо настоящего тарантаса. Эта тонкая, почти ювелирная игрушка понравилась Антону Павловичу, он поставил ее в своем кабинете, на полку камина.

Михаил Павлович писал брату:

«В таком стиле мне хотелось бы сделать для тебя еще что-нибудь, но я не знаю, что именно и как вообще ты отнесешься к этому. Если захочешь иметь крышки для круглых столиков или что-нибудь подобное, то черкни. Кстати, отчего ты приумолк? Отчего ничего не напишешь? Очень бы хотелось повидаться с тобой и поговорить по душам»¹¹⁵.

В ответном письме, которое не сохранилось, Антон Павлович просил брата сделать ему рамку для фотопортрета. Михаил Павлович смастерил березовую рамку, акварельными красками расписал ее орнаментом, в который включил слово «Salve»¹¹⁶, покрыл лаком и послал брату. Антон Павлович вставил портрет В.А. Гольцева и повесил его в своем кабинете. Ныне эта рамка с портретом висит в кабинете ялтинского Дома-музея А.П. Чехова.

«Дорогой Антуан, — писал Михаил Павлович брату. — Если захочешь, закажи еще что-нибудь. Сработаю с удовольствием.

Хоть твои письма и кратки, но я люблю их получать. Мне уже давно хочется поболтать с тобою, несколько писем я написал к тебе, но они казались мне или наивными, или буржуйными, и я их не посылал к тебе. И я уверен, что при встрече все-таки не удастся поговорить с тобою: все вылетит из головы, или просто не придется, как это случилось с Долли и Анной Карениной, когда Долли собралась-таки наконец в усадьбу к Вронским; столько обеим хотелось высказать друг перед дружкой, а ничего и не вышло. Пиши же, дядя, пожалуйста. Повторяю: люблю получать от тебя письма.

Прочитал на сих днях в книжке «Недели» статью о тебе. В самом деле, отчего бы тебе не подумать об издании полного собрания? Впрочем, твоя святая воля. В Ярославле ты ужасно популярен, в других городах, вероятно, также. Риска, стало быть, не будет. Доволен ли ты сам этим фельетоном?

Бедный мой Закром! Уж о нем, кстати. Я просил, я вмолял Лаврова о рекламе, но он его вбил¹¹⁷. И лежит мой бедняга Закром без движения, продано с 94 года только 77 экз. Вот это успех, так — успех! Хотел было сам заняться продажей его, но мне представили счет в 435 р. 5 к. Конечно, этой цифры осилить не мог и дело стало по-прежнему. И все-таки сиволдаи думают, что оказали мне одолжение!..

Воображаю, как теперь в Мелихове хорошо! У нас на набережной чудесно, да и вообще в Ярославле хорошо, но если бы ты знал, как надоели «Зачем ты безумная, губишь», гармония (будь она трижды анафема), национальные флаги и проч. И спрашивается, что общего между национальностью и выставкой лилипутов и каким-нибудь дурацким, грошовым гуляньем на бульваре: и повсюду треплются несчастные флаги! А каковы жары! Каковы грозы! До свидания, милый. Мишель.

Ольга низко кланяется. Итак, в ожидании заказов»¹¹⁸.

Кроме выставки лилипутов в балаганах Ярославского рынка в том году показывали публике «мальчика с львиной головой», у которого все лицо заросло длинными волосами. Особый интерес привлекал балаган, над входом в который висела вывеска «Жывыя сильфиды». В этом балагане желающие могли видеть двух красоток в легкомысленных костюмах, разыгрывавших нелепую пантомиму.

По-видимому, Михаил Павлович пересмотрел свое решение не ездить в Мелихово, пока его дочка не подрастет. Трудно проследить за ходом мысли Михаила Павловича и определить причину, почему он перерешил. Так или иначе, он пришел к заключению, что с наступлением жары дочке в деревне было бы лучше, чем в городе. С прежнею деликатностью Михаил Павлович просил теперь разрешения приехать в Мелихово всей семьей: «Антуан, — Писал он брату. — Отнесись к этому письму по-братски и, главное, не читай его между строк и не церемонься.

Дело вот в чем, с 18 июля и по 1-е августа я, кажется, буду совершенно свободен и могу отправиться на все четыре стороны. Мне очень бы хотелось поехать к тебе в Мелихово, тем более, что я не был в нем уже ровно год, но так как один без жинки и без ребятенка я ехать не могу, а везти с собою считаю не деликатным, то мне хотелось бы, чтобы ты написал мне, насколько будет удобно в Мелихове такое нашествие Мамая. Я очень хорошо знаю, чего стоит в Мелихове лишняя отдельная комната, которую придется нам занять, и как будет тяжело Маше справляться с лишними персонами.

Голубчик, умоляю, не церемонься: будем джельтменами. Если нельзя, — значит нельзя, можно — значит можно... Каков бы ни был твой ответ, поверь, я пойму его, и он не нарушит моих сердечных отношений к тебе и Маше...»¹¹⁹

Ответное письмо Антона Павловича не сохранилось. В нем, видимо, говорилось, что сейчас Михаилу Павловичу приехать в Мелихово с семьей неудобно из-за наплыва гостей. Некоторое время он колебался, ехать ли ему одному. Наконец, желание побывать в семье пересилило, и он поехал.

Павел Егорович, который мечтал увидеть свою внучку, очень опечалился, что ее не привезли в Мелихово. Он решил сам вскоре же ехать в Ярославль полюбоваться девочкой.

Едучи в Мелихово и предполагая посмешить близких, Михаил Павлович захватил с собою письмо брата Александра с карикатурами, полученное вскоре после рождения дочери. Он показал это письмо Антону Павловичу и всем домашним. Реакция Антона Павловича на эти рисунки была естественной для его тогдашних взглядов на семейное счастье, раскрытых им в написанном тогда же рассказе «Крыжовник».

Мария Павловна оставила письмо у себя, чтобы смешить приезжающих знакомых. Оно пролежало в ее архиве 59 лет и ныне хранится в Государственной библиотеке имени В.И. Ленина в Москве.

Прогостив в Мелихове не десять дней, как собирался, а три дня, Михаил Павлович уехал к себе. Через неделю он писал брату: «Антуан. Я приехал благополучно и от всей души благодарю тебя и Машу за гостеприимство. На сих днях постараюсь прислать еще окорок и если б мог чем-нибудь более ценным и вкусным отплатить вам за радушие, то отплатил бы.

Прости, если еще и еще раз повторю просьбу, устрой меня попечителем школы»¹²⁰.

К этому письму Ольга Германовна сделала следующую приписку: «Дорогой папаша, очень и очень благодарю Вас за билет на выставку¹²¹, теперь я выиграю 200 000 франков и поеду в Париж, а мужа оставлю дома, пусть смотрит за хозяйством. Вы мне дадите совет, как веселее прожить там и я все деньги прокучу... Я очень жалею, что не могла побывать в Мелихове. Когда увидимся, непременно оттреплю Вас за вихор, хотя Вы мне и папаша, а все-таки попадет Вам: как Вы смели думать, что я не пускала Мишу ехать к Вам, я его посылала, да он сам не решался. Плохого же Вы мнения о Вашей дочери.

Ваша крестница растет не по дням, а по часам и очень уж веселенькая девочка. Спасибо Вам и за подарок для нее, будем хранить его»¹²².

Каждый год 15 августа в семье Чеховых отмечался день именин Марии Павловны. В поздравительном письме Михаил Павлович писал ей: «Я с удовольствием поздравляю тебя с чувством бодрости... жизненной радости, сознания цели жизни и разумности всего существующего, если ты проснулась в свой день ангела с ними, если у тебя не болит голова и прочее и если ты закончишь этот день и все дни твоей жизни с сознанием, что ты была счастлива. Итак — по боку прошедшее! Пусть этот день твоего Ангела начнет собою твое новое счастье. С ним-то я тебя и поздравляю. Твой Мишель...

Что Антуан, где он?»¹²³

Здесь поясним, что словами о новом счастье Михаил Павлович намекал сестре на художника И.Э. Браза, которым она начинала увлекаться.

19 августа Павел Егорович записал в своем дневнике: «Я уезжаю через Москву в Ярославль».

По приезде к младшему сыну Павел Егорович отписал Антону Павловичу в Мелихово, как он был принят: «Милый Антоша. Приехал я в Ярославль благополучно. Миша и Леля мне обрадовались. Квартира была освещена в ожидании дорогого гостя...»

Затем Павел Егорович сообщал, что был в церквах, прикладывался к мощам и т. п.

«Видел Волгу матушку, — писал он дальше, — она хороша, но обмелела, пароходов мало ходит. Бульвары на горе устроены, для виду на Волгу весьма приличны и красиво смотреть, как переправляются на ту сторону пароходы...

Внучка наша Женичка весьма хороша, похожа на бабушку»¹²⁴.

Погостив у сына больше десяти дней, Павел Егорович собрался уезжать домой, в Мелихово. «Милый Антоша, — писал он, — завтра я выезжаю из Ярославля... Миша и Леля посылают 1 кусок Ярославского полотна, которое я везу с собою»¹²⁵.

31 августа старик распрощался с сыном и невесткой. В Мелихове Павел Егорович с восторгом рассказывал о Волге-матушке.

Эта крупнейшая водная артерия Европейской России в те времена играла большую роль. «Ярославские губернские ведомости» очень часто писали на своих страницах о Волге. В газете был даже специальный раздел «Волжские вести», в котором сообщалось о самых последних новостях — о скорости и высоте воды, о состоянии фарватера, о рыболовстве, транспорте, загрязнении воды нефтью и т. п.

Михаил Павлович был знаком с несколькими волгарями и с интересом слушал их рассказы. В те времена человеческий труд оплачивался очень дешево, были еще бурлаки, погрузка и выгрузка судов производилась не машинами и кранами: тогда их заменяли грузчики.

Однажды Михаил Павлович разговорился с грузчиками об их профессии. Конечно, они жаловались на свою судьбу, на то, что многие из них рано умирают от грыжи и сердечных болезней.

Михаил Павлович видел однажды, как четверо грузчиков подняли пианино и положили его на спину пятому, а тот один внес его на пароход, где другие четверо сняли 25-пудовый инструмент с его спины. На вопрос Михаила Павловича они объяснили ему, что, идя с грузом по прогибающимся мосткам, грузчику надо четко чувствовать ритм прогибания мостков и при каждом шаге ставить ногу на доску, только когда она находится в нижней точке амплитуды своего колебания.

Знакомые рассказывали Михаилу Павловичу о самых разнообразных событиях и случаях, часто происходивших на Волге. Много давала Волга материала писателю, сильные впечатления оставила на всю жизнь!

11 сентября Павел Егорович записал в дневнике: «...в Ярославль посылка». Это были мелиховские яблоки.

Тогда же Михаил Павлович писал в Мелихово Марии Павловне: «Машета. Устав ожидать от тебя письма, и зная, что тебе деньги нужны, посылаю при сем тебе чек на 70 рублей, каковые получи из Международного банка на Кузнецком мосту. 22-го, т. е. через 11 дней, получишь еще 30 рублей, а затем будешь получать самым наиаккуратнейшим манером следуемое тебе по ранжиру, так чтобы вышло 300 рублей в год.

Что не пишешь, — это одно сплошное свинство. Ну что я знаю о всех вас? Ничего я не знаю о всех вас! Это подло — и вся недолга! Дочка моя уже стоит. Гы-и! Вот бы посмотрела! Ну уж и девчонка же.

Сегодня уезжаю в Нижний Новгород на съезд. Вернусь через пять дней...»¹²⁶

13 сентября 1898 г. в Нижнем Новгороде открылся съезд управляющих казенными палатами Нижегородской и смежных губерний. Михаил Павлович ездил на этот съезд вместе со своим начальником М.С. Кропотовым. Целью съезда было обсуждение проекта нового Положения о промысловом налоге. Он остановился в гостинице «Россия», близ кремля. Выступал ли на съезде Михаил Павлович, пока не известно. Известно другое: ему пришлось напряженно работать до и после съезда. Правительство решило действовавшее Положение о промысловом налоге заменить новым. Министерство финансов разослало всем казенным палатам проект нового Положения с предписанием прислать отзывы и замечания, взятые из практики. Ближе, чем кто-либо, к практике стояли податные инспекторы. Так было и в Ярославской казенной палате, где второе отделение возглавлял Михаил Павлович. Поэтому-то начальство и поручило ему все, что касалось нового проекта. Сохранилось несколько больших страниц, исписанных рукою Михаила Павловича, где он выступает с замечаниями на некоторые статьи Положения.

Любопытен один документ, образец новой анкеты для торговцев. Составленная лично им и написанная его рукою, она была отправлена в Петербург с сопроводительным письмом, в котором было сказано, что эта анкета составлена «податным инспектором г. Ярославля г. Курбатовым», что Михаил Павлович и удостоверил своею подписью: «Начал. Отделения М. Чехов». Вероятно, Михаил Павлович хотел помочь своему подчиненному, которому нужно было продвинуться по службе.

Размышляя о проекте нового налога, Михаил Павлович пришел к такому заключению: множеству людей, занимавшихся, ради добычи куска хлеба, всевозможными мелкими промыслами и мелочной торговлей, пригодилась бы книжка, популярно излагавшая Положение о новом промысловом налоге. Он сразу же приступил к работе. В начале октября рукопись была готова и сдана в типографию. Возможные изменения окончательного текста постановления он надеялся внести уже в гранки. Он издавал эту справочную книжку, составленную в форме словаря, чтобы помочь налогоплательщикам разобраться, когда их несправедливо обсчитывали и обирали представители сельского надзора, городские власти и чипы полиции, составлявшие протоколы нарушений даже в тех случаях, когда нарушений вовсе не было. Это было тем более необходимо, что подавляющее большинство кустарей и мелких торговцев были в те времена либо вовсе неграмотны, либо полуграмотны. В газетном объявлении, которое через некоторое время поместили «Губернские ведомости», книжка точно адресовалась торговцам и промышленникам. Причем, конечно, автор ориентировался отнюдь не на магнатов капитала — у них были свои счеты с казной, — а на мелкоту: кустарей, торговцев в ларьках, офеней.

Чтобы общая картина о налогах, взимавшихся в те времена с торговцев и промышленников, стала яснее, приводим самые краткие сведения.

Вся территория России была разбита на так называемые классы местности. В местности 1 класса прожиточный уровень и все виды налогов были самыми высокими, в местности IV класса — самыми низкими. Город Ярославль относился к местности II класса. Уезды Даниловский, Ростовский, Рыбинский, Угличский и Ярославский — III класса. Все остальные уезды Ярославской губернии числились в IV классе.

Налогов на торговлю и промышленность было два: основной и дополнительный. Для предприятий было установлено восемь разрядов.

В первый разряд входили предприятия, обслуживаемые более чем тысячей рабочих. Считалось, что эти предприятия дают прибыль свыше 50 тысяч в год. Ко второму разряду были отнесены предприятия с количеством рабочих от 500 до 1000 человек и так далее. В последнем, восьмом, разряде 2—4 рабочих и прибыль ниже 200 рублей. Если на предприятии был механический двигатель, приводимый в движение «не рабочими, не ветром и не силою животных», установленная норма количества рабочих снижалась почти вдвое.

Сущность этого налога раскрывалась окладной таблицей, которая показывала, что чем крупнее предприятие и чем богаче его владелец, тем он, в процентном отношении, меньше платил казне налога.

Теперь два слова о налоге на торговлю. Торговые предприятия разделялись на пять разрядов: оптовая торговля, розничная, мелочная, мелочная «из помещений, не имеющих вида комнаты», развозная и разносная. Прибыльность торгового предприятия первого разряда считалась свыше 20 тысяч рублей в год, а последнего, пятого, минимально 400 рублей в год. Оклад налога выражался в максимальной цифре (I разряд) 500 рублей и в минимальной (4 разряд) — 4 рубля.

До сих пор речь шла об основном налоге. Дополнительный или раскладочный сбор уплачивался с капитала и с прибыли. Но занимался Михаил Павлович не только этими скучными делами. В конце лета он сочинил водевиль в одном действии под названием «Голубой бант». Этот водевиль был написан специально длц постановки в кружке Ярославского общества любителей драматического и музыкального искусства, который в нем и упоминается.

Михаил Павлович опять был озабочен процедурой прохождения водевиля через цензуру. Как и прежде, он обратился за советом к Антону Павловичу, уже уехавшему зимовать в Ялту. Антон Павлович охотно ответил обстоятельным, полным желания оказать содействие письмом. Следуя совету брата, Михаил Павлович послал свой водевиль в Петербург, в цензуру.

В своей книге «Вокруг Чехова» Михаил Павлович, рассказывая о том, как пьесы Антона Павловича «Медведь» и «Предложение» публиковались в толстом журнале «Артист», вскользь упоминает: «...там же нашли себе приют и два моих водевиля»¹²⁷.

Этой осенью, посылая сестре деньги и дуги, которые он купил для Мелиховского хозяйства, Михаил Павлович снова зовет сестру приехать в Ярославль: «Приезжай-ка посмотреть на твою крестницу и, если можно, убеди мать приехать к нам.

Стерляди невероятно дешевы. Если б было морозно, прислал бы и вам. Ты не поверишь: по 5 коп. за штуку... И вдивительное дело! И чиво ви не переезжаете ув Ярославль?¹²⁸

Машета, андил мой, напиши мне письмо подлиннее. А то присылаешь по две строки. Распечатываешь и разочаровываешься!.. Кланяйся старикам. Прижми мать к сердцу и скажи ей, что мы ее любим... Мишель»¹²⁹.

4 октября 1898 года общим собранием членов Ярославского общества исправительных приютов и земледельческих колоний для малолетних преступников Михаил Павлович единогласно был избран секретарем общества и правления.

В начале того же октября он получил письмо Павла Егоровича. Это было последнее письмо старика к младшему сыну.

9 октября в мелиховском большом доме оставались только Павел Егорович да Евгения Яковлевна. Старик, любивший во всем порядок и аккуратность, увидя в чулане ящики с книгами, приготовленными для отправки в Таганрог, взялся их передвигать. Он натужился и почувствовал боль в паху.

Пока съездили за земским врачом Григорьевым, пока он вез Павла Егоровича по кочковатой мелиховской дороге, а затем поездом в Москву и на извозчике через весь город в клинику, прошло 5—6 часов. На другой день Иван Павлович так писал Антону Павловичу: «Дорогой Антоша! Вчера вечером отец приехал из Мелихова в Хирургическую клинику, где ему была сделана операция (ущемленная грыжа) профессором Левшиным, операция продолжалась долго. Сегодня в 12 часов дня я и Маша были у отца: он выглядит хорошо, но заметно утомлен, болей никаких не чувствует, сердце, пульс и температура нормальны, по словам ассистента и самого профессора Левшина»¹³⁰.

После полудня приехала из Мелихова Евгения Яковлевна. Решили телеграмму Антону Павловичу в Ялту не посылать.

К вечеру у Павла Егоровича температура стала повышаться. Стало ясно, что с операцией опоздали. Утром 12-го он просил послать родным телеграмму: «Приезжайте поскорее все. Чехов»¹³¹.

В этих словах чувствовалась тревога. Вот как Иван Павлович описывает дальнейшее в письме к Антону Павловичу:

«...в 10 часов утра я получил от отца... телеграмму... Я опрометью бросился... за Машей... и уже вместе с ней по страшно грязной дороге едва дотащился до клиники. Там уже были в это время: мамаша, Соня, Саша и Миша. Впустили нас к отцу не вдруг, а спустя час. Отец изменился сильно. Ассистент Зыбин говорил мне, что необходимо сделать новую операцию, но правды никто не говорил, ни Левшин, ни ассистенты»¹³².

Во время второй операции, которую делал хирург Зыбин, Павел Егорович умер.

«Отец сегодня скончался, — телеграфировали братья Антону Павловичу. — Употребим все усилия похоронить прилично. Погода отвратительная. Умоляем не приезжай. Александр, Иван, Михаил Чеховы»¹³³.

Теперь осталось проводить Павла Егоровича в последний путь.

«Милый Антуан, — писал Михаил Павлович брату. — Схоронили мы отца и о том, что пришлось при этом перенести, лучше умолчать, чтобы из одного неприятного чувства не делать двух. Такая, брат, профанация, такой цинизм, такое христопродавство, о которых можно узнать только на похоронах; больше я не видел нигде ничего подобного. Я заведывал похоронами и меня буквально терзали со всех сторон, как собаки. Ну, все это миновало, все это перенесено, — пусть забудется! Только об одних попах и осталось хорошее воспоминание, хотя от них то больше всего я и ожидал неприятного. Славные старички, дай бог им здоровья. Отца похоронили с честью на кладбище Новодевичьего монастыря, — ты это знаешь. Но при тяжелом чувстве, при расстояниях от Басманной до Клиник, при ночных сценах выноса трупов из анатомического театра в часовню, — да еще такая погода... что весь мокрый и снизу, и сверху, — ты поймешь, какая это сладость. Об одном радуюсь, — это что ты не приехал»¹³⁴.

Спустя несколько лет Михаил Павлович в рассказе «Неприятность» описал смерть и похороны Павла Егоровича. В рассказе сильны строки о том, как больничный конторщик угрожал объявить труп бесхозяйным и передать его в анатомический театр, если не будет представлен паспорт покойного¹³⁵.

Не стало Павла Егоровича. «С дневником его прекратилось и течение мелиховской жизни», — писал Антон Павлович Марии Павловне¹³⁶.

«У меня умер отец, — писал он одному литератору выскочила главная шестерня из Мелиховского организма, и мне кажется, что для матери и сестры жизнь в Мелихове утеряла теперь всякую прелесть и что мне придется устраивать новое гнездо»¹³⁷.

Это предположение Антона Павловича оправдалось меньше чем через год.

В том же письме с описанием похорон Михаил Павлович писал брату: «Слышал в Москве о твоем намерении купить в Крыму имение и дом в Ялте, знаком даже с описанием имения — что ж! Помогай тебе бог! Купи имение, женись на хорошем человеке, но обязательно женись, роди младенца — это такое счастие, о котором можно только мечтать, — и вообще будь счастлив безмерно и бесконечно. Голубчик, жизнь только одна; пользуйся ею... Пора тебе пожить и для себя; для других ты уже достаточно пожил. Основывайся в своем Кучукое, свей себе свое гнездо и хоть раз воспользуйся жизнью в полной мере только для себя самого. Пусть твоя будущая жена, — мне бы почему-то хотелось, чтобы это была Наташа Линтварева или А.А. Хотяинцева¹³⁸, — обставит твою жизнь так, чтобы ты был только счастлив и счастлив... Неужели стоит покупать на юге имение с тем, чтобы только предоставить его другим? Ты пишешь, что купил бы его только для сестры и для братьев. Поверь — жить в нем никто из нас не захочет, но зато приехать к тебе в гости — это другое дело! Впрочем, — твоя святая воля.

Книжка моя¹³⁹ печатается уже. Я еще ни разу не объявлял о ней нигде, а уже получаю на нее заказы. Министерство рекомендует ее, как руководство. Она еще не вышла из печати, а 300 экземпляров уже продано.

Мне опять навязывали 50 рублей за твой рассказ, обещанный тобою в «Северный край». Напиши, брать ли их, и если брать, то кому послать — тебе или Маше? Голубчик, мне надоели; отвяжись, — пришли хоть какой-нибудь... рассказец! Ходят слухи, но пока редакция скрытничает, что железнодорожник и мурманщик Мамонтов, заинтересованный в Северном крае, предлагает на издание свои деньги. Редактором земского отдела (газеты. — С.Ч.) приглашен князь Д.И. Шаховской за 2300 р. в год. Вообще газета будет очень порядочная... Выставочные билеты не выиграли ни один. Бедный Дрейфус! Кажется, дело его начинает выгорать. Помоги ему Господи. Ну, до свидания, Антуан. Будь здоров, счастлив, весел, доволен собой и пиши мне почаще. Жму руку. Мишель.

На сих днях пошлю Маше 150 руб. за похороны отца. Губернатор объявил в «Губернских ведомостях», что в Ярославле свирепствует брюшной тиф; принимайте меры, указанные в законе (а какие — не пишет). Оказалось, что заболевших — 1000 чел., всего же населения 70 тысяч. Я не знаю, мало ли это или много. Умер уже один врач»¹⁴⁰.

В это же время он писал Евгении Яковлевне: «Мамочка, вдовица зельне плачущая, приезжайте к нам. Начихайте на петухов, баранов и проч. и позвольте нам ожидать вас. Ваша внучка, право, стоит того, чтобы приехать посмотреть на нее.

Вообще напишите, что и как вы думаете предпринимать, где думаете основаться и когда Маша поедет в Ялту... Милая старушка, приезжайте. Желаю вам счастия и здоровья. Ваш Мишель».

О желании принять у себя мать говорит и письмо к Марии Павловне: «Что мать? Каковы ваши планы? Когда едешь в Крым? Отлично бы сделала, если бы прислала мать ко мне: ведь, я на нее имею такое же право (любить и желать ее), как и Ваня, как и ты. Крестница твоя ходит в красных башмачках, но придерживаясь за руку... Кланяйся... госпоже Хотяинцевой. Она такая славная особа и такая одаренная, что я желал бы, чтобы на ней женился Антон.

Погода преподлая. Темно не только ночью, но и днем. Тем не менее цветы — в полном и обильном цвету.

Помоги тебе Бог, укрепи твои нервы и пусть твоя жизнь будет радостной и счастливой. Достаточно было у тебя борьбы¹⁴¹, — пора тебе и пожить. Твой Мишель»¹⁴².

В этот же день Антон Павлович писал брату из Крыма, делясь с ним своими планами: «Послезавтра совершаю купчую крепость. Покупаю участок в Аутке, в 20 минутах ходьбы от моря; чудесный вид во все стороны, на море, на горы, сад, виноградник, колодезь, водопровод, канализация¹⁴³ и места достаточно даже для того, чтобы иметь огород. Я купил по 5½ руб. за сажень и теперь уже мне дают по 8. Плачу не наличными, а закладной, без процентов. Владелец из уважения не хочет процентов. Из Питера уже пришли 5 тысяч, и во вторник же я начну строиться, потом заложу дом в банк и расплачусь со всеми долгами. Кроме участка в Ялте, куплю, вероятно, еще именьище в Кучукое, если оно понравится Маше. Во всяком случае буду сообщать тебе подробности. Маша пишет, что в Мелихове невыносимо тоскливо. Все клонится, вероятно, к тому, что придется продать Мелихово. «Северному краю» скажи, что я пришлю что-нибудь, только после. Пусть высылает газету. Я уже член Ялтинского общества взаимного кредита, имею право носить мундир VI класса, так как избран членом попечительного совета женской гимназии; нет ли у тебя продажного мундира¹⁴⁴. Здесь чудная, летняя погода, цветут розы. Масса рыжиков и маслят в лесу»...¹⁴⁵

В другом письме, которым Антон Павлович отвечал брату на его письмо с описанием похорон отца, он снова делится с Михаилом Павловичем своими планами: «Милый Мишель... Я покупаю в Ялте участок и буду строиться, чтобы иметь место, где зимовать. Перспектива постоянного скитания, с номерами, швейцарами, случайной кухней и проч... пугает мое воображение. Со мною зимовала бы и мать... Строить сам не буду, все сделает архитектор... Участок, с городской точки зрения, большой; поместится и сад, и цветник, и огород...

Что касается женитьбы, на которой ты настаиваешь, то — как тебе сказать? Жениться интересно только по любви; жениться же на девушке только потому, что она симпатична, это все равно, что купить себе на базаре ненужную вещь только потому, что она хороша. В семейной жизни самый важный винт — это любовь, половое влечение, едина плоть, все же остальное — ненадежно и скучно, как бы умно мы ни рассчитывали. Стало быть, дело не в симпатичной девушке, а в любимой; остановка, как видишь, за малым...

Завтра приедет Маша. Мы посоветуемся, обсудим все, как следует; о нашем решении извещу... Мой «Дядя Ваня» ходит по всей провинции и всюду успех. Вот, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Совсем и не рассчитывал на сию пьесу. Будь здоров, пиши. Твой А. Чехов.

Что отца похоронили в Ново-Девичьем, это очень хорошо. Я хотел телеграфировать об этом, но думал, что уже поздно; вы угадали мое желание...»¹⁴⁶

В конце ноября Михаил Павлович сообщал брату, что его справочная книжка по новому промысловому налогу вышла и сразу же разошлась. К этому времени печаталось уже второе издание удвоенным тиражом. Михаил Павлович был завален заказами от казенных учреждений и от частных лиц.

«Впрочем это не главное, — писал он. — Главное — твоя покупка участка в Ялте. От души приветствую тебя, от души желаю тебе счастья. Стройся, устраивайся, обставляйся, наслаждайся и пусть твое новоселье будет для тебя началом нового, лучшего счастья.

Мелихово будет беспокоить тебя, так как о переселении матери в Ялту писал ты сам, а о переселении Маши туда же писала мне Маша. Чтобы Мелихово не беспокоило тебя, пришли мне полную доверенность (для продажи. — С.Ч.), — я управлюсь с ним; мне ближе, чем тебе. Поверь, за твой интерес постою, тебя не выдам. Впрочем — как знаешь.

Часто бываю в театре; старые пьесы мне нравятся больше новых, — боюсь, что начинаю стареть. Вчера смотрел зудермановскую¹⁴⁷ Родину и прямо-таки получил удовольствие. Давно ли в актеры шла всякая шваль, а теперь посмотри-ка! Почти все — с сценическим образованием, умеют одеться, умеют гримироваться, говорить по-французски на сцене. Во всяком случае — приятно, приятно¹⁴⁸.

Ты теперь строишься. Воображаю, сколько интереса. Всякое новое дело так захватывает! Так бы хотелось поехать к тебе...

Послушай, Антуан, когда я буду доволен? Уже четвертый год, как я — начальник отделения; любой чиновник мог бы позавидовать моему положению; но отчего все это в моей службе кажется мне пустяками и чепухой? Что-то в ней есть несерьезное, одним словом, не то. До свидания. Рости большой и, пожалуйста, пиши почаще...

Вчера прилетел ко мне радостный редактор¹⁴⁹. Оказывается, — получил от тебя письмо»¹⁵⁰.

После смерти Павла Егоровича ни Евгения Яковлевна, ни Мария Павловна не хотели уже больше жить одни в Мелихове и переехали в московскую квартиру.

Михаил Павлович искренно приветствовал их переселение. «Больше всего радуюсь за тебя, — писал он сестре, — за твою живопись, за твое освобождение от ига подлых дорог и возмутительных вагонов»¹⁵¹.

В декабре Антон Павлович купил имение в Кучукое, к западу от Алупки. Купил очень дешево, за 2000 рублей, и в письме к Марии Павловне просил ее сообщить эту новость только самым близким людям — мамаше, Ване и Мише. «...Никому не говори о моей покупке, — писал он, — а то боюсь попадет в газеты и начнут говорить, что я купил имение за сто тысяч»¹⁵².

В эти дни в Ярославле произошло значительное событие. Наконец с 1 декабря стала выходить ежедневная либеральная «политическая, общественная и литературная газета «Северный край», основателем которой и редактором был Эдуард Германович Фальк. Естественно, что ярославские демократически настроенные литераторы, в том числе и Михаил Павлович, примкнули к этой газете. Фальк был лично знаком с Михаилом Павловичем и через него просил Антона Павловича участвовать в газете. Имя Антона Павловича упоминалось с первого же номера газеты в перечне лиц, давших согласие. Но, насколько известно, Антон Павлович так ничего и не дал газете.

Михаил Павлович не счел для себя возможным ставить свое имя в списке сотрудников одновременно с именем Антона Павловича: имя младшего Чехова появляется в списке лишь с 16 декабря. Но до этого он опубликовал в газете свой перевод с английского. Это был рассказ Стейнора «Портрет».

Начиная с 9 декабря в «Северном крае», в разделе «Театр и музыка», появляются одна за другой рецензии на спектакли Ярославского городского театра. В течение сезона 1898—1899 годов были рецензированы: «В чужом пиру похмелье» Островского, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Мария Стюарт» Шиллера, «Жизнь» Потапенко и Сергеенко, «Иванов» Чехова, «Дело» Сухово-Кобылина, «Золотая рыбка» Ге и многие другие. Кроме того, рецензировались спектакли в Народном Доме при фабрике Большой Ярославской мануфактуры.

Слог и стиль этих коротких рецензий позволяет предполагать, что автором их был Михаил Павлович.

10 января 1898 года жители города Ярославля прочитали в газете «Северный край» извещение: «Сегодня состоится открытие ярославского общества поощрения труда и разумного отдыха под названием «Парус». Это общество возникло по инициативе А.П. Аксакова¹⁵³. Он же был его первым председателем. Михаил Павлович вступил в члены этого общества.

В те же дни Михаил Павлович был обрадован: в Москве вышло второе издание его книжки «На берегу моря». Книжка была быстро распродана.

В начале нового, 1899 года Михаил Павлович подумывал о переводе на службу в Москву, но быстро отказался от этой мысли. Вот его письмо к Евгении Яковлевне и Марии Павловне со всеми его размышлениями:

«Дорогие Мамочка и Маша. Действительно, я просил Антона похлопотать относительно Москвы. Там теперь свободны два места Начальников Отделений в Казенной Палате. Просил я об этом Антона потому, что в Москве полагается казенная квартира, да и к Вам хотелось поближе быть. Но, раздумав пообстоятельнее, я нисколько не ропщу на Антона, что он даже мне и не ответил вовсе. Все, что для меня в Москве дорого, — это Вы, а с осени Вы уезжаете на жительство в Ялту, и я останусь опять в одиночестве... Здесь же превосходный климат и широкая Волга, набережная которой лучше всякой дачи. Наконец следующее: здесь у меня уже... дело налажено... а ведь в Москве придется мне все начинать снова и выйду ли я победителем, — это вопрос, потому что в Москве найдутся люди и талантливые и с большой поддержкой, чем я... Нет, будем пока жить в Ярославле. Другое дело, если бы в Москве оставались вы, чего я не желаю, однако, ради вашей же пользы. Что же касается до протекции, — то только два человека во всем мире и могли бы мне ее оказать, — это Маша и один генерал Иван Яковлевич¹⁵⁴, живущий в Петербурге. И когда мне будет действительно необходима их помощь, я обращусь к ним. Маша, вероятно, не знает, как это она может оказать мне услугу; и пусть не знает; когда понадобится по-настоящему, я ей объясню, насколько она всесильна.

Как мне хочется повидать вас!

Мелихово обязательно продайте. Кроме расходов и треволнений оно вам ничего не принесет»¹⁵⁵.

За минувший год Михаил Павлович виделся с родными только в течение нескольких дней в Мелихове да на похоронах отца. Письма его за это время, адресованные Антону Павловичу, Евгении Яковлевне и Марии Павловне, полны постоянного желания встретиться, поговорить, посоветоваться. Ему писали гораздо реже и меньше, но он не обижался.

2 февраля 1899 года Антон Павлович сообщил из Ялты брату Михаилу о крупном событии в его жизни:

«Слыхали ль вы? Слыхали ль вы за рощей глас?¹⁵⁶ Слыхали ль вы, что я продал Марксу все свои сочинения со всеми потрохами за 75 тысяч? Договор уже подписан. Теперь я могу есть свежую икру, когда захочу.

Давно не имею от вас известий, ни от тебя, ни от Ольги Германовны, и ничего не пишут о вас из дому. Как живете? Как дщерь? Когда здесь был Иван, я получил твое письмо насчет Москвы¹⁵⁷, и я просил Ивана на словах передать тебе, что определенного ответа я не мог прислать тебе на это письмо, ибо никак не мог ничего придумать.

Читаю «Северный край» и не нахожу, что это интересная газета... Будь здоров. Нижайший поклон и привет Ольге Германовне и Жене, которая, надеюсь, уже выросла и ходит... Поклонись и Пеше¹⁵⁸. Все благополучно, но скучно... Твой Antonio».

15 марта 1899 года Евгения Яковлевна внезапно заболела. Одновременно с приглашением врача испугавшаяся Мария Павловна вызвала и Михаила Павловича из Ярославля телеграммой. Он приехал на другой день. Общими усилиями Евгению Яковлевну поставили на ноги. Мария Павловна советовалась с младшим братом относительно покупки для Антона Павловича дома художника Евреинова в Москве на Селезневской улице. Она ходила с ним смотреть этот дом и так писала Антону Павловичу: «Я водила Мишу, который приезжал в Москву на время болезни матери, посмотреть этот дом, и на него он произвел очень отрадное впечатление, несмотря на то, что он враг покупки собственности»¹⁵⁹.

Поиски дома для покупки были результатом растерянности, охватившей Антона Павловича. Он уже строил себе дом в Ялте, одновременно владея мелиховским и кучукойским имениями, снял в Москве квартиру на год и поручил сестре искать подходящий дом для покупки. Его растерянность подогревалась советами врачей, гнавших его на юг, который он не любил. И, как в насмешку, позже эти советы были врачами же признаны ошибочными и ему было разрешено жить на севере и летом, и зимою! «Я не знаю, что с собой делать, — писал Антон Павлович таганрогскому врачу П.Ф. Иорданову, — выходит какая-то белиберда»¹⁶⁰.

Ни дом Евреинова, ни какой-либо другой дом в Москве куплен не был.

В описываемое время голод был частым явлением в деревнях. Неурожай чаще всего охватывал Поволжье. Так было в 1892 году, когда Антон Павлович ездил в Нижегородскую губернию. Теперь, в 1899 году, голод распространился на всю Самарскую губернию. Правительство, как и полагалось, проявляло крайнее равнодушие. В Самаре организовался частный кружок для помощи пострадавшим от неурожая. 11 февраля в газете «Северный край» появился отчет о деятельности кружка, в котором было сказано: «Жертвуют сами и собирают пожертвования профессора, студенты... Большие услуги... оказаны в Ялте А.П. Чеховым...» Михаил Павлович тоже вносил деньги в пользу голодающих. Об одном из его взносов отмечено в газете.

12 апреля Антон Павлович вернулся из Ялты, а 8 мая он с Евгенией Яковлевной и Марией Павловной приехал в Мелихово. Это было последнее лето, проведенное Чеховым в любимом раньше уголке. Во что этот уголок превратился, ярко рисует письмо Марии Павловны Михаилу Павловичу, которое она писала на другой день после приезда. «Теперь пока одного желаю — продать поскорее Мелихово, хотя очень жалко. Оно без нас в одну зиму пришло уже в порядочный упадок. Мы вчера только приехали. Ничего нет ни в парнике, ни в огороде, везде мерзость и запустение, но я уже устала. Напишите, куда думаете поехать и когда, может быть и я к вам присоединюсь. В Москве квартиру сняли с контрактом на год, а где будем жить, неизвестно, не поймешь. Я не знаю, бросать ли мне уроки¹⁶¹ или нет? Не хочется быть одной в Москве. Уж не поступить ли мне на сцену. Дарский¹⁶² приглашал меня в свою труппу. И вдруг Дузе»¹⁶³! Маша»¹⁶⁴.

Михаил Павлович ответил сестре, что он с семьей собирается ехать в Крым и приглашает ее с ними. Мария Павловна сообщила, что не может присоединиться, потому что Антон Павлович хочет послать ее в конце июня «в Ялту по делам насчет постройки».

«Ах, как мне грустно, — писал Михаил Павлович, — что ты не поедешь с нами. А мы так мечтали!..» Дальше Михаил Павлович советовал сестре: «...проси у Антоши хоть 100 рублей и поедем вместе... Я жду от тебя письма, что ты едешь с нами. Там и я помогу тебе по постройке, — все-таки ты будешь не одна. Завтра ты получишь это письмо и, если напишешь мне ответ и пошлешь его на почту (на Лопасню) к почтовому поезду в среду, то в четверг я еще получу твой ответ. В пятницу же 21-го, я с божьей помощью уже выезжаю и тогда уже — Ялта, до востребования.

Я всегда был сентиментален, так как всегда был в дядьку Митрофана: даже почерки наши схожи, — поэтому убедительно прошу мать благословить меня, Лелю и Женю. До сих пор я никогда не ездил без ее благословения»¹⁶⁵.

Марии Павловне так и не довелось попутешествовать с младшим братом.

21 мая Михаил Павлович уехал с Ольгой Германовной и дочкой в Крым. Дочери нужны были солнце и морские купания. Сняли комнату в Алупке. К июню в Крым поехал Иван Павлович с Софьей Владимировной и пятилетним сыном Володей, которому также нужны были морские ванны. В Ялте подходящих свободных помещений не оказалось, и семья Ивана Павловича поселилась тоже в Алупке. «С Мишей и его семейством встречаюсь почти каждый день»¹⁶⁶, — писал Иван Павлович брату в Мелихово. В свою очередь Антон Павлович извещал Ивана: «Мать ждет письма от тебя и от Миши. Если встречаешься с Мишей и Ольгой Германовной, то кланяйся»¹⁶⁷.

В июне 1899 года Антон Павлович окончательно решил продать Мелиховское имение. Об этом он так писал Суворину: «...мы продаем наше Мелихово. После смерти отца там уже не хотят жить, все как-то потускнело и пожухло; да и мое положение неопределенно, я не знаю, где мне жить, кто я, какого я звания человек, и раз нужно, чтобы я зимы проводил в Крыму или за границей, то надобность в имении устраняется сама собой, и иметь его и не жить там было бы роскошью не по карману. И в беллетристическом отношении после «Мужиков» Мелихово истощилось и потеряло для меня цену.

Покупатели ездят и смотрят. Если купят, то хорошо: а не купят — запру на зиму»¹⁶⁸.

По-видимому, в самых первых числах июня в Мелихове было получено письмо от Михаила Павловича, в котором он извещал, что предполагает на обратном пути из Алупки в Ярославль заехать с женою и дочкой в Мелихово, чтобы повидаться с матерью, братом и сестрою. Это письмо, как и многие другие письма этого периода, не сохранилось.

6 июля Антон Павлович уехал в Москву и, очевидно, в тот же день в Мелихово приехала семья младшего Чехова. Михаил Павлович был крайне огорчен, что не застал брата.

«Мише с семьей... поклон», — писал Антон Павлович Марии Павловне по приезде в Москву.

Прошло несколько дней. Узнав, что Антон Павлович уезжает на юг 12 июля, Михаил Павлович поехал один из Мелихова в Москву, чтобы встретиться с братом на Курском вокзале и поговорить хотя бы четверть часа. Но и эта надежда не оправдалась. Антона Павловича провожали, и поговорить с ним по душам было невозможно.

Михаил Павлович вернулся в Мелихово, где прожил еще несколько дней, и 18 июля с женою и дочкой уехал к себе в Ярославль.

По тем временам Ярославль был сравнительно передовым городом, в нем, в одном из первых провинциальных городов России, был проведен электрический трамвай, рельсовые пути укладывались как раз летом 1899 года.

Разговоры о городском транспорте велись в городской думе уже давно. Еще в феврале 1896 «Губернские ведомости» сообщили об окончательном заседании думы по вопросу о конно-железной дороге от вокзала до Волги. Однако в те времена господствовала конкуренция, и меньше чем через три недели та же дума рассматривала вопрос о трамвайной концессии, предложенной неким господином Э. Дени — представителем «Франко-русского общества». Гласные склонились в пользу трамвая, и господин Дени на другой же день внес в кассу думы залоговые 10 000 рублей. Позже ряд пунктов первоначального договора неоднократно пересматривался.

А в одном из августовских номеров газеты, в разделе «Городской хроники», сообщалось: «Наш водопровод имеет обогатиться новыми машинами и новой водоподъемной башней». Это было достигнуто благодаря усердию, проявленному думской водопроводной комиссией.

Что касается мостовых, то в центре города местами их стали покрывать асфальтом. Но, одновременно с этим парадным шиком, в ближайших к центру улицах обыватели шлепали по глубокой грязи, сточные воды собирались в целые озера, уличные фонари стояли на расстоянии почти полверсты один от другого.

Весной 1899 года ярославцы вновь увидели кинематограф. На этот раз в городском театре фильм демонстрировал некий немец Даринг. Успех опять был полный. Вообще в зрелищах недостатка не было. Этою же весною ярославцам было предложено особое развлечение. Владелец «Музея и Паноптикума» Ф.О. Патек опубликовал объявление: «Новость! В 1-й раз находится в России: морская сирена получеловек, полу-рыба».

Объявление было украшено рисунком, изображавшим русалку. О ней было сказано, что это — точная копия с русалки, пойманной рыбаками — в водах Туджурского залива.

Подобных примеров предприимчивости ловких иностранцев можно было бы привести много.

Но при этом можно было наблюдать и большие культурные мероприятия, организованные общественностью. Например, с 28 августа по 8 сентября 1899 года в помещении общества «Парус» была открыта художественная выставка Товарищества передвижных выставок. Ярославцы смогли познакомиться с произведениями таких художников, как Репин («Тоска»), Левитан («Осенний вечер»), Мясоедов («Чтение рукописи»), Дубовской («После грозы»), Касаткин («В коридоре суда»). Всего на выставке было представлено 49 полотен. «Северный край» опубликовал четыре статьи, посвященные выставке.

Живопись художников-передвижников была наиболее близка эстетическим вкусам Михаила Павловича. Он вырос в эпоху расцвета боевых «передвижнических» идей, так называемого «идейного реализма». В молодые годы он был знаком со многими художниками-передвижниками из окружения его брата Николая, писавшего жанровые полотна, и пейзажиста Левитана. Художников-графиков он знал по совместной работе в юмористических журналах. Открывшуюся в Ярославле выставку картин он, конечно, посетил несколько раз. Особенно понравилась ему картина Касаткина «В коридоре суда».

Примерно через полтора месяца после возвращения в Ярославль, в конце августа, Михаил Павлович опять упрекал сестру за то, что она пренебрегала перепиской с ним. «Машета, — писал он. — Раньше не посылал тебе денег, потому что не знал, где ты: в Москве или Мелихове. Ты пишешь так кратко, да еще открытым письмом и вдобавок еще о таком деликатном предмете, как деньги! Стоит ли давать лишний раз пищу провинции? Принципиально, — я против открытых писем. Ты пишешь, повторяю, ужасно кратко, а ведь сколько предметов меня могут интересовать, например, уехали ли вы из Мелихова на всегда или только на зимний сезон, были ли после 20 июля покупатели на Мелихово и сколько давали, куда ездил Антон в июле, где был, что делал и куда возвратился, чем он был болен, как здоровье матери, уедете ли вы (ты и мать) на зиму в Крым к Антону, на кого оставили Мелихово, удалось ли убрать рожь и проч. и проч. Видишь, сколько вопросов может меня интересовать, а ты делаешь вид, точно я тебе чужой, и отбояриваешься открытым письмом. Право, обидно! ...Пожалуйста, никогда не спрашивай меня о том, не раздумал ли я тебе посылать денег. Этот вопрос уже давно решенный и поднимать его не надо. Посылать тебе деньги перестану только тогда, когда ты сама меня об этом попросишь или когда, чего боже сохрани, сам их иметь не буду. А пока — и т. д.»¹⁶⁹.

В ответ на это письмо Мария Павловна сообщила младшему брату о тревоге в связи с продажей Мелихова: «В понедельник, 6 сентября, я везу мать и старуху Марьюшку¹⁷⁰ в Крым курьерским поездом, который отходит около 12 ночи. Антон давно в Крыму. Мелихово продали, но как! За 28 тысяч. Сделали запродажную запись, получивши тысячу рублей задатку и только. Купчая будет совершена 4 ноября в том случае, если Коншин (отставной штабс-капитан покупатель из Новгородской губернии), дает пять тысяч, остальные деньги под закладную на два года без процентов. Купчая на его счет. Мне так надоело Мелихово, что я согласилась на все, хотя Антон думает, что это Эстергази. Антону не хотелось продавать на этих условиях. Может быть, и жулик, что же делать. Он уже завладел Мелиховым основательно. Я уповаю, — но денег у меня, пожалуй, еще долго не будет¹⁷¹, потому я и обратилась к тебе. Merci — чек получила. Антон не велел бросать уроки мне, ссылаясь на то, что у меня не будет личной жизни, а мне наплевать! Проживу зиму в Москве, а там видно будет. В начале ноября я буду в Москве. Антон был очень болен, приехавши из Крыма — был сильный бронхит, повышенная температура и даже легкое кровохарканье, потом немного поправился. Уж очень лето паскудное! Дом в Крыму еще не совсем окончен. Еще раз благодарю за деньги. До ноября не присылай. Тогда напишу. Целую тебя, Лелю и Женю. Жене привезу подарок из Крыма. Из гимназии мне дали отпуск на два месяца. Будь здоров и счастлив, напишу еще. Твоя Маша.

Извини за открытое письмо, я так устала, что положительно соображать не могу»¹⁷².

На это письмо Михаил Павлович ответил немедленно. Как юрист он дал целый ряд разъяснений и советов. «Дорогие Маша и Мама. Искренне, от всей души поздравляю Вас с продажей Мелихова. Продали превосходно и на отличных условиях. Не беспокойтесь нисколько относительно Коншина и закладной. Рискует только он один. Если он от покупки откажется, — тысяча задатку, — по закону ваша; он ее теряет. Если он уплатит вам 4 ноября пять тысяч и купчая будет заключена, то в случае его дальнейшею неплатежа по закладной, он опять-таки теряет свои пять тысяч, и Мелихово по закону опять становится вашим. Как видишь, Маша, все права на вашей стороне. По заключении купчей, пришлите мне закладную и нотариальную доверенность. А то ведь вы все не мастера управляться с актами и бумагами, к тому же я и юрист, да и не одна сотня закладных прошла, по службе, через мои руки. Откровенно говоря, я даже рад, что продажа состоялась не на наличные: все-таки деньги целее будут. Мы ведь все Чеховы плохие сберегальщики.

Поздравляю вас, мамочка, с предстоящим путешествием и благословляю вас. Живите, наслаждайтесь, здоровейте и хорошейте. Расстояния не пугайтесь: теперь ничто не далеко и все измеряется не верстами, а сутками... Кланяйтесь Антону. До свидания, счастливого пути и непрестанной радости. Мишель»¹⁷³.

Время шло, текли события одно за другим.

22 сентября 1899 года газета «Северный край» опубликовала статью Михаила Павловича объемом в 400 строк под названием «Мученики Севера» с полной подписью «Михаил Чехов». Этот очерк рисует трудные дни полярной экспедиции американского капитана Де-Лонга на судне «Жанетта» во льдах Сибирского моря. Особенно впечатляет повествование о том, как Де-Лонг и его товарищи после гибели «Жанетты» добрались пешком по льду до острова в устье Лены. Очерк написан по опубликованному в Америке дневнику Де-Лонга, начатому путешественником в сентябре 1879 года. Останки участников экспедиции были найдены в марте 1881 г. и с воинскими почестями отправлены через Москву на родину, в Америку. Михаил Павлович, бывший тогда юношей, видел одиннадцать цинковых гробов, прибывших на Рязанский вокзал, где была отслужена панихида.

29 сентября открылся театральный сезон 1899—1900 года. В городском театре была показана пьеса Суворина «Татьяна Репина». Михаил Павлович поместил в «Северном крае» обстоятельную рецензию на эту постановку. Он подписал ее инициалом «Ч.».

Не дождавшись известий из Ялты и волнуясь о родных, Михаил Павлович писал матери: «Дорогая мама. Больше месяца я ожидаю от вас письма, но его все нет и нет: забыли вы меня совсем. Ни от вас, ни от Маши, ни от Антона. Получил от Вани вашу карточку...

У нас сейчас валит снег, ветрено, холодно. Какой скверный климат в Ярославле!.. Солнца не видим по полугоду...

Как вам-то живется-можется? По тому, что вы ничего не пишете, догадываюсь, что хорошо. А я, чуть только вы уехали, почувствовал себя вдруг сразу оторванным от семьи, заброшенным куда-то далеко на север и одиноким. Тоже почувствовала и Леля, и захотелось нам вдруг тоже, на Юг. Но увы! — это невозможно. То есть, оно и возможно, но таких палат, как Ярославская, во всей России только 17, а на всем Юге — только одна Екатеринославская; следовательно, чтобы получать те же несчастные 147 рублей, да кое-какие наградные, надо переводиться в Екатеринослав¹⁷⁴. Положим, он не далеко от вас и климат в нем лучше, чем в Ярославле, но ведь перевестись туда — замысловато, да пожалуй и невозможно. Нет уж, верно, останемся в Ярославле.

Как-то вы обходитесь без коров да без кур? Кто-то теперь на кувшинах пишет мелом гиероглифы «недоцедок» и проч.?.. А у нас, с проведением ли дорог на Нижний, Архангельск и Рыбинск, с проведением ли электрической конки, население растет не по дням, а по часам, и жизнь так вздорожала, что еле-еле сводим концы с концами. На квартиру набавили, дров даже в продаже нет, из долгов не выходим, и если так живет вся Россия, то я даже и представить себе не могу, в каком она печальном положении. Впрочем, все жалуются. Я рискую обратиться в того учителя, которого Антон вывел в Чайке, а потому ставлю точкес. Одно могу вам посоветовать: радуйтесь непрестанно. Я не могу себе представить, чтобы море, горы, деревья и т. д. были созданы для того, чтобы огорчать человека»...¹⁷⁵

В письме Михаил Павлович говорит об общем вздорожании жизни в Ярославле, в частности, о вздорожании квартир. Вслед за домовладельцами стали повышать плату извозчики. Это вызвало распоряжение ярославских властей о введении таксы. На таксу извозчики ответили саботажем. Михаил Павлович в старости рассказывал, что любопытно было смотреть, как господа и дамы пешком шлепали по грязи из-за лишнего пятачка. Затем стали дорожать продовольствие, одежда и все остальное. Так было в Ярославле в те дни.

А Мария Павловна, освоившись в новом ялтинском доме, писала Михаилу Павловичу:

«Наконец, сижу у себя в комнате наверху и за письменным столом, который купила у Мюра¹⁷⁶ по дешевке. Все некогда было писать, никому не писала, первое письмо к тебе. Когда мы с матерью и Марьюшкой приехали... в Ялту, то дом был далеко не окончен, спали без дверей и окон, переходили из комнаты в комнату и ютились вместе, как-нибудь, было очень жарко, много мух, прислуги не было, приходилось все делать самим. Теперь каждый в своей комнате, устанавливаемся, мебели очень мало. У Антоши в кабинете и в спальне очень уютно. Столовая вышла недурна¹⁷⁷, есть уже пианино. Чистки еще пропасть — везде известка, которую никак не отмоешь, все дела — целый день крутишься, нет времени ходить на набережную. Погода очень испортилась, каждый день дождь и ветер сильнеющий, даже в моей комнате занавеси шевелятся. На море тихо. На горах снег. Говорят, такой погоды не было лет 30. Распланировываем сад, работа, по случаю дурной погоды, подвигается медленно. Мать и старуха чувствуют себя очень хорошо, здоровы совершенно... Дворник турок, Мустафа, ничего не понимает по-русски и потому его услугами пользоваться трудно.

А не скоро нам придется разделаться с Мелиховым! Вчера получили письмо от покупателя, который уже живет в Мелихове, с просьбой отсрочить день совершения купчей, по-видимому, у него денег нет... Я все мечтаю когда-нибудь получить деньги и зажить по возможности самостоятельно, ни от кого не завися.

25, в понедельник, думаю выехать пароходом. Срок моего отпуска скоро оканчивается. Надо приниматься за уроки. Квартиру московскую надо бросать, искать себе маленькую, подешевле, конечно, — такой приказ. Переезжать совсем в Ялту, пока не получу место в Ялтинской гимназии, Антон находит для меня неудобным, ну вот и все. Как там вы поживаете? Знайте, как Вам скверно не было и все лучше моего; по крайней мере определенно. Крепко целую Лелю и Женю. Мать и Антон кланяются. Повторяю, матери здесь хорошо, она довольна и почти не хворает. Климат ялтинский ей полезен. Антоша покашливает. Будь здоров. Твоя Маша»¹⁷⁸.

Наконец, и Евгения Яковлевна собралась послать Михаилу Павловичу письмо, в котором описывала, как она ехала в Ялту и как живет на новом месте: «...на пароходе была большая качка, с Машей было нехорошо, а я только боялась, мне казалось, что я утону, старуха Марьюшка валялась на палубе...

Моя комната так хороша, что и описать не могу, светлая, в бельэтаже... сейчас Антоша деревцы в саду сажает, он кланяется...»

Михаил Павлович ответил сразу же. Письмо его полно всевозможных подробностей. Он рассказывает матери о том, как они проводят свой досуг, кто бывает у них в гостях и к кому они ходят сами, чем заполнен их день: «Я служу, пишу доклады, сочиняю статьи в газету, которая редкий день выходит без моего произведения, веду корреспонденцию со всей Россией по поводу моих книжек. Сегодня вот вечером — читаю на литературном вечере в клубе чиновников».

Это письмо интересно описанием Ярославля тех лет, большого губернского города, про который говорили, что он — окраина Москвы.

«...Ходим в высоких, положительных калошах, точно в таких, как у Антошиного «Человека в футляре». Выйдешь на улицу и ступаешь зря, не разбирая куда именно: в грязь так в грязь. Все равно темно, да и тротуаров кроме как на трех улицах — нигде нет. Нужно только удивляться, какая убогая городская жизнь наших северных городов! Чуть не весь год здесь холодно и идет дождь и ровно ничего не придумано против грязи. Извозчики — это ума помраченье! Какие-то кляксы!.. А посмотрите вы на нашего купца, что это за тип любезный. Ведь это такой сукин сын, каких на юге и не встретишь. Один язык его чего стоит!»¹⁷⁹

Это письмо написано уже не в мажорных тонах, как год назад. Михаилу Павловичу теперь все не нравится, он ругает климат Ярославля, который еще недавно хвалил, ругает мостовые, извозчиков, базарные цены, пожилых знакомых с их недалекими женами и т. д. По-видимому, именно с этого времени у него начало обостряться недовольство и своей службой, и генералом-начальником, и косными сослуживцами, хотя некоторые из них и были с высшим образованием. Равнодушным он остался и к производству в следующий чин, о котором так было записано в его формулярном списке, а позже в аттестате: «Высочайшим приказом от 16 октября 1899 г. за № 73 произведен в Коллежские Ассесоры со старшинством с 20 сентября 1899 г.».

Обстановка, окружавшая Михаила Павловича, стала казаться ему все более невеселой. И он старается уйти в общественную деятельность.

В октябре «Северный край» оповестил читателей, что на днях на общем собрании любителей драматического и музыкального искусств были произведены выборы новых членов общества и членов правления. В члены правления в качестве одного из товарищей директора драматического отдела М.П. Кубинского был избран Михаил Павлович Чехов.

В сезоне 1899—1900 годов он опять рецензировал целый ряд театральных представлений, однако свой инициал «Ч» поставил только под двадцатью рецензиями. Это — «Татьяна Репина» Суворина, «Кин или гений и беспутство» Дюма, «Гибель Содома» Зудермана, «Красный цветок» Гаршина, «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина, «Уриель Акоста» Гуцкова и другие.

Часть же рецензий, как и прежде, печаталась без подписи. Также без подписи весною 1900 года был опубликован обзор всего театрального сезона, постановок пьес, игры актеров.

Получая газету «Северный край», Антон Павлович читал рецензии брата. В письме от 3 декабря он пишет: «Если это ты пишешь рецензии (подпись Ч), то поздравляю, они очень недурны».

Эти две строки воодушевили Михаила Павловича. В этом сезоне он рецензировал не только спектакли, но также и концерты. В двадцатых числах октября он дал рецензию о выступлении известной скрипачки Занолли. Рецензия подписана буквой «Ч».

По-видимому, с этого же сезона Михаил Павлович стал печатать свои корреспонденции в столичном журнале «Театр и искусство», в разделе «Провинциальная летопись».

На протяжении прошлого сезона журнал напечатал несколько корреспонденций из Ярославля некоего «Любителя», который в грубой, оскорбляющей форме отзывался об игре актеров. С ноября 1899 года картина резко изменилась. В №№ 44 и 50 появились корреспонденции за подписью «Театрала», написанные в деловых, корректных тонах, слогом и стилем похожие на аналогичные выступления в печати Михаила Павловича. Надо полагать, псевдоним «Театрал» принадлежал ему.

Совет Русского театрального общества уполномочил Михаила Павловича быть постоянным его корреспондентом в Ярославле.

Как видно, Михаил Павлович все больше и больше приобщался к театральной среде. В декабре он дважды выступал публично со сцены. Первый раз он читал свой рассказ «По пути», во второй — рассказ А.П. Чехова «Ванька».

Как чтец Михаил Павлович пользовался большим успехом.

15 декабря 1899 года состоялся шумный юбилей поэта Л.Н. Трефолева, автора слов песен «Камаринский мужик» и «Дубинушка». «Сегодня... Общество любителей драматического и музыкального искусства, — сообщал «Северный край», — чествует Леонида Николаевича Трефолева, сорок лет потрудившегося на ниве русской литературы...»

Михаил Павлович был хорошо знаком с Трефолевым и находился в ряду поклонников его таланта. Тридцать лет спустя, работая над своей мемуарной книгой «Вокруг Чехова», Михаил Павлович очень интересно описывал чествование ярославского поэта. «...На сцене развернули громадный стол... привезли (Трефолева. — С.Ч.) и посадили на самом видном месте.

Старенький, лысенький... юбиляр чувствовал себя странно и не знал, что ему делать и куда девать руки... А тут то и дело раздавалось:

— Леонид Николаевич! Ваша... плодотворная и многополезная деятельность...

Музыка играла туш, певчие пели «Славу», а бедный поэт только вставал и, сложив крестообразно руки на груди, низко, в пояс, по-монашески, кланялся на все четыре стороны».

Помещение, где происходил ужин, было украшено вензелем юбиляра. По требованию публики оркестр несколько раз исполнил «Камаринскую».

Юбилейный вечер прошел как нельзя лучше. Праздником остались довольны и юбиляр, и устроители. 17 декабря в «Северном крае» был опубликован обширный отчет без подписи о торжестве, написанный, надо полагать, Михаилом Павловичем.

В конце ноября Михаил Павлович в раздумье написал следующие строки сестре в ответ на ее письмо от 14 октября:

...Как тебе съездилось? Судя по тону письма, — не особенно хорошо. Эх, Маша, Маша! И что воно такое стало! Мать где-то на краю света, там — внизу, за горами, я — на дальнем севере, ты — ни там, ни тут. Как-то все не тае! И сидит теперь старая мымра раскладывает свой пасьянс, старая на новой родине, и хочется ее повидать и не знаешь, когда и повидаешь! Ну, да ладно, ныть нечего... А мать все-таки хочется повидать!

Где ты думаешь проводить рождество? Если не поедешь в Ялту, то не приедешь ли к нам в Ярославль? Я бы тебе денег на приезд прислал. У нас — превосходные знакомые (насилу дождались)... будем тебя водить по театрам, покатаемся. Приезжай, детка!

...Леля тебя, ей богу, очень любит. Посмотришь на Женьку. Хорошая девка. Видел я и «Дядю Ваню». Ах, какая это превосходная пьеса! Насколько не люблю «Иванова», настолько мне нравится «Ваня». Какой великолепный конец! И как в этой пьесе я увидел нашу милую, бедную, самоотверженную Машету! Напиши пожалуйста и, хоть соври, но пообещай, что приедешь. Вспомни, ведь мы теперь заброшены на дальнем, диком севере! Твой Мишель»¹⁸⁰.

Такими были невеселые думы Михаила Павловича. Он очень горько переживал разлуку с родными, особенно со старшим братом. В декабрьские дни 1899 года Антон Павлович послал из Ялты Михаилу следующее письмо:

«Милый Мишель, я писал тебе понемногу и писал редко, это правда; причин тому много. Во-1-х, с годами я как-то остыл к переписке и люблю только получать письма, а не писать; во-2-х, каждый день мне приходится писать около пяти писем, я устаю и раздражаюсь; в-3-х, чрезмерно уповал на твое снисхождение. Все остальные причины вроде этих... Как бы ни было, мне грустно, что я так долго огорчал тебя своим молчанием. Постараюсь исправиться.

...В финансовом отношении дело обстоит неважно, ибо приходится жаться. Дохода с книг я уже не получаю. Маркс по договору выплатит мне еще не скоро, а того, что получено, давно уже нет. Но оттого, что я жмусь, дела мои не лучше, и похоже, будто над моей головой высокая фабричная труба, в которую вылетает все мое благосостояние...

Что касается Мелихова, то оно продано так же, как проданы мои сочинения, т. е. с рассрочкой платежа. Мне кажется, что мы в конце концов ничего не получим или получим очень, очень мало...

Меня здесь одолевают больные, которых посылают сюда со всех сторон, — с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром, пускаться на разные фокусы. Зри прилагаемый листок и, пожалуйста, если можно, напечатай все или в выдержках в «Северном крае». Окажи содействие...

Ты бы стремился... поближе к Москве, а то бы и в самую Москву. Провинция затягивает нервных людей, отсасывает у них крылья.

Ольге Германовне и Жене мой привет и пожелание всего хорошего... Ну, будь здоров и не обижайся... Твой А. Чехов»¹⁸¹.

Это обстоятельное письмо обрадовало Михаила Павловича. Оно свидетельствовало, что их дружба, какою была прежде, такою продолжалась и теперь. «Прилагаемый листок» — это воззвание от имени «Ялтинского» Попечительства о нуждающихся приезжих больных», за подписями председателя В. Рыбницкого и уполномоченного А. Чехова. Михаил Павлович опубликовал его в «Северном крае» 10 декабря 1899 года.

В дальнейшем вышло так, как и советовал Антон Павлович: его младший брат переселился в столицу, только не в Москву, а в Петербург. Что же касается продажи Мелихова, то она сильно затянулась. Покупатель Коншин, вступив в фактическое владение имением по неутвержденной купчей крепости, не мог уплатить даже четвертую часть обусловленной суммы. Вексель его был опротестован и в конце концов он отказался от покупки. Мелихово было продано лишь в 1902 году врачу барону Стюарту.

Перед рождеством Михаил Павлович, поздравляя Евгению Яковлевну с днем именин, писал: «На ваши именины, вероятно, все вы будете в сборе. Вся наша фамилия будет вместе, так как Маша писала мне, что уедет на Рождество к вам, а Ваня — этот знаменитый путешественник¹⁸², так беззаветно влюбленный в Антона, наверное поскачет в Ялту тоже. Один я... буду вдали от всех вас. Но душою я буду с вами. И у меня есть своя Евгения, которая мне всегда напомнит о вас... Ваш портрет стоит всегда передо мною, я ежеминутно встречаю его глазами, когда сижу за своим столом...

На ваши именины у нас будет елка: Леля затевает ее для Жени и для детей наших палатских сторожей. Следовательно, ваши именины и мы отпразднуем более или менее необычно. Напишите, не поленитесь, как вы устроились и как вообще чувствуете себя на новом поприще. Ведь это громадная перемена в вашей жизни»¹⁸³.

Стоит только представить себе окружавшую обстановку того времени, чтобы убедиться, насколько Михаил Павлович своими убеждениями и поступками выделялся из общего уровня окружавших его людей. Тогдашнее ярославское «высшее» общество складывалось из небольшой группы чопорных аристократов, с презрением смотревших на всех остальных, из сытой буржуазии и купечества, из чиновников средних и высоких рангов и из сравнительно незначительного круга интеллигенции.

И вот появляется чиновник, носящий в официальных случаях мундир шестого класса, а у себя дома устраивающий елку для детей сторожей казенной палаты! Это был повод для пожимания плечами, тайных усмешек, шептания в коридорах и приемных начальства. Это было воспринято, как вызов.

Наступил новый 1900 год. 12 января, в Татьянин день, многие, окончившие московский университет — первый университет в России — и жившие в Ярославле, собрались, чтобы отметить день основания своей alma mater. Они назвали этот день «Праздником просвещения». Михаил Павлович, естественно, присутствовал на этом собрании, информацию о котором в газете опубликовал В. Щеглов.

Утром в этот же день Михаил Павлович послал сестре письмо, в котором опять сетовал, что она мало пишет ему:

«Дорогая Машета. ...Ты пишешь обидно мало. Неужели между нами стало уже так мало общих интересов, что не о чем писать? Бери поэтому в руки перо и опиши подробнее ялтинскую жизнь. Что мать, поседела, пополнела? Слава богу, что она здорова, но это еще не значит, что она не стареет. Наполнена ли ее жизнь и из чего теперь слагается ее жизнь? Прежде у нее были ее куры и телята, да наезжал, бывало, мясник, называвший ее «мамафа», а теперь как-то она поживает? Легко ли она рассталась с севером? Интересно было бы знать, как и когда вы уехали из Мелихова. Было ли хоть какое-нибудь грустное чувство, когда покидали его, была ли та поэзия расставания на веки, та элегия, которая в таких случаях всегда имеет место, или же уезжали с радостным сердцем? Ведь, я об этом ровно ничего не знаю. А что наш Антон? Как течет его жизнь? Наконец, как ты живешь сама, каковы твои виды и планы? Вот видишь, сколько вопросов! А ты пишешь всего только каких-нибудь шесть строк, которые посвящаешь Дроздовой, мало для меня знакомой. Кстати, что представляет из себя Ялта зимою? Интересно ли там теперь? Есть ли общество?

Наша жизнь течет понемножку. Женька бегает, отлично говорит, Леля все шьет не то, так другое, я бегаю в Палату и перевалил уже за тот возраст, когда кипятятся из-за пустяка. Часто ходим в театр, плачем оба на французских мелодрамах, сидим в театре всегда на одних и тех же местах и за время, пока живем в Ярославле, всех знаем в лицо и все знают нас в лицо. Интересуемся бурами и Ледисмитом¹⁸⁴, стали большими любителями газеты — одним словом, за эти четыре года Ярославской жизни совершенно отбились от столицы и если бы теперь было нужно ехать в Москву, то только разве по делу. Московский театр нас не интересует уже потому, что здесь в Ярославле, не считая водевилей, мы видели шестьдесят четыре новые пьесы. Разве возможно это в столице?

Пиши же, голубушка, почаще и побольше. Брось ты эту свою декадентскую синенькую бумажку и пиши на простой почтовой: и больше и лучше. Ведь, твоя бумажка изобретена для людей неискренних, чтобы с умыслом писать поменьше и замаскировать это ничтожным размером самой бумаги. Твой Мишель.

Моя-то, моя! Ведь, ходила на бал-маскарад ряженная и в маске»¹⁸⁵.

В те времена в Ярославле балы-маскарады устраивались часто. На новый год и на масленицу они были совершенно обязательны. Почти все, кроме лиц преклонного возраста, приходили в костюмах и масках. Наиболее модным был костюм «Франко-русский союз», шившийся из трех кусков материи — белой, синей и красной. От таких костюмов, как «Бабочка», «Олицетворение музыки», «Снежинка», отдавало провинциальной безвкусицей. Большим успехом пользовался костюм «Бебе»¹⁸⁶.

О бале-маскараде, на котором была Ольга Германовна, газета «Северный край» сообщала 8 января 1900 года в разделе городской хроники: «6 января в помещении Общества любителей драматического и музыкального искусства был бал-маскарад для членов кружка. Маскарад привлек много публики... встречались костюмы арлекина, домино, цветочницы, гномов. Вечер прошел довольно оживленно и закончился в 4 часа утра».

В середине января Михаил Павлович получил что-то из Петербурга, что побудило его срочно выехать в Петербург.

В северную столицу он приехал 16 января и остановился у старшего брата Александра на Невском проспекте в доме № 118.

Вот как Михаил Павлович, по возвращении в Ярославль, обрисовал Антону Павловичу свой официальный визит в департамент: «В Питер ездил по поводу того, что представлен в Управляющие. Представился директору. Предзнаменования добрые. Сибирь предлагают сейчас, но я категорически отказался, чем привел в удивление. «У нас все так начинают!» возразили мне. Бог с ними! Пусть начинают там другие; В Россию (т. е. место в Европейской части России. — С.Ч.) нужно подождать; я согласился ждать»...¹⁸⁷

Если бы целью Михаила Павловича были почести генеральской должности и оклад жалования в 350 рублей в месяц, он, конечно, сразу же согласился бы ехать в Сибирь. Однако, он предпочел остаться в Ярославле. В этом решении несомненно многое продиктовано его желанием быть поближе к Чеховым, живущим теперь в Ялте, от которых он не хотел отрываться на такое далекое расстояние.

В этот свой приезд в Петербург Михаил Павлович встретился с Сувориным. Их беседа касалась, главным образом, вопроса о продаже А.П. Чеховым авторского права на все свои сочинения издателю А.Ф. Марксу. Эта продажа неоднократно освещалась в литературе, поэтому нет надобности вновь излагать ее историю. Ограничимся лишь напоминанием, что договор, предложенный Марксом и подписанный Чеховым, был явно кабальный. Хитрый предприниматель обвел вокруг пальца доверчивого писателя, причем сделал это при содействии друга детства и однокашника Антона Павловича писателя П.А. Сергеенко, взявшего на себя бесславную роль посредника, действовавшего в пользу предпринимателя. Напомним также, что уже вскоре Маркс нажил несколько сотен тысяч рублей на издании произведений Чехова, что Чехов, под влиянием друзей, в частности А.М. Горького, попытался поставить перед Марксом вопрос об изменении условий договора, но получил отказ.

В том же письме Михаил Павлович пишет Антону: «...конечно, был у Суворина. Оба они, и он, и она¹⁸⁸ встретили меня как родного, целые два вечера изливали передо мною свою душу. Всякий раз, как я собирался уходить, меня удерживали. Со слезами на глазах старик и с пылающими щеками Анна Ивановна уверяли меня, как им горько, что нарушились отношения между тобою и ими. Они тебя очень любят. «Отношения», о которых я писал тебе¹⁸⁹ и которые ты относишь к себе относятся к министерству. Суворин именно это и подразумевал. Ах, как им горько, что их ненаглядный «Антоша» стал к ним в такие отношения! — «Голубчик Миша, я знаю, отчего это случилось. Антоша не захотел простить моей газете ее направление и тот...¹⁹⁰ Я знаю это. Но разве можно, чтобы в таком громадном деле, как наша газета и тот... могла бы существовать одна душа и все. Ведь это правда, Нюся? Я помню, как еще в Ницце, когда мы с Антоном Чеховым шли по берегу или, кажется, по какому-то ...бульвару, я спросил у Чехова: отчего Вы не пишете в «Новое время»? И Чехов вдруг сверкнул глазами, как только может сверкать он один и сказал резко: «оставим этот разговор!» Я отлично помню это и тот...»

Их глубоко огорчило то, что ты продал свои сочинения Марксу, а не Суворину. Анна Ивановна во всем обвиняет только одного Суворина. — «Виноват, Алеша, ты один, потому что ты не книгопродавец. Упустил «Анну Каренину», когда сам Толстой продавал ее тебе за 20 тыс..., а теперь вот упустил Чехова. Когда Чехов прислал тебе телеграмму о том, что он продает Марксу за 75 тыс., ты должен был бы телеграфировать ему в ответ: даю 80 тыс.».

«— Конечно, это так, Нюся... Я, правда, человек нерешительный, всегда мне нужно время пообдумать... Но я тотчас же послал Чехову телеграмму, в которой умолял его не иметь дело с Марксом и не закабалять своего будущего, и предлагал ему авансом, в долг 20 и даже 25 тыс. Очевидно, ему нужны были деньги. Но откуда же я мог взять сразу 80 тыс.? Ведь ты сама знаешь...

— Ведь продал же Чехов Марксу в рассрочку, почему ты не предложил ему рассрочки?

— Да, боже мой, разве ж я знал, что Чехов продаст в рассрочку?! Ведь в этом-то весь и ужас! Когда ко мне пришел этот сукин сын Сергеенко и объявил о своем посредничестве, он ни слова не сказал мне о рассрочке. И вдруг рассрочка! Это как снег на голову! Да разве ж я не мог предложить Чехову тех же условий? Ведь я уже предложил ему авансом 20—25 тыс.! Ведь это обидно! Понимаете, Миша, ведь это обидно!»

Я стал уверять, что, вероятно, и ты сам не знал о рассрочке. Что без тебя тебя женили. Ведь это бывает!»

Дальше Михаил Павлович воспроизводит на память диалог, состоявшийся между супругами Сувориными:

«Сув. Конечно, я знаю, что у нас относительно Чехова был непорядок и тот... Мы теряли его рукописи, путали счеты... Я знаю это и сознаю, что это скверно. Но ведь мы уже начали печатать его полное собрание, напечатали уже семь листов... Наконец, я уже уплатил Марксу из своих за Антона пять тысяч... Значит, его сочинения уже стоят не 75, а 80 тыс... Нет, нет, здесь есть что-то темное, необъяснимое. Я не понимаю, отчего Чехов предпочел рассрочку у Маркса, а не у меня. Он мне телеграфировал, что хочет упорядочить этим свои книжные дела. Нет. Чехов не искренен!

Ан.Ив. Алеша, ведь ты знаешь Антона. Он человек одаренный, решительный, смелый. Сегодня он здесь, завтра вдруг собирался и неожиданно уехал на Сахалин. Помнишь ведь, как он удрал куда-то в Торжок после первого представления «Чайки»! Так и здесь.

Сув. Ах, Миша, препотешная была история с первым представлением «Чайки»! Антона нет, Маша плачет, мы его ждем... Наконец, в три часа ночи я вхожу к нему в комнату, гляжу — он не спит. — Где вы шатались? — спрашиваю. — Мария Павловна уж думала, что вы утопились в Фонтанке! А он: «Даю вам честное слово, что больше я драм никогда не пишу!» И этак, подняв палец: «даю вам честное слово»... и т. д. А потом вдруг исчез и вдруг эта телеграмма из Торжка!

Ан.Ив. Так и здесь. Антон очень любит Марию Павловну, затеял постройку, а тут еще сознание, что болен, — вот он и решил: обеспечить сестру, достроить дом и обставить себя так, чтобы хотя на первое время не работать. Значит, нужны 75 тыс... Решено и сделано. Вынь и положь. Вот и все.

Сув. Да постой, Нюся. Разве рассрочкой он достиг этого? и т. д. и т. д. и т. д. и т. д.».

Суворин просил меня убедить тебя, чтобы ты выкупил обратно от Маркса свои сочинения, но я боюсь затевать об этом разговор, так как ничего в этом не понимаю.

Я писал тебе все это, стараясь сохранить точные слова, чтобы охарактеризовать перед тобою самый разговор о тебе у Сувориных. Мне ясно только одно, это то, что они очень тебя любят и что им горько не то, что ты продал свои сочинения Марксу, а то, что ты предпочел рассрочку у Маркса рассрочке у Суворина. Весь Питер теперь на них указывает пальцем. А если сопоставить продажу Марксу со студенческими беспорядками, что было почти одновременно, то ты легко поймешь, какую окраску придает Питер продаже Марксу. «Голубчик Миша, — говорил Суворин. — Сама судьба заставляла меня ехать к Антону в Крым, когда я узнал о его переговорах с Марксом, чтобы разубедить Антона. Это спасло бы меня от студенческой истории, так как в это время я был бы в Крыму, а не в Петербурге¹⁹¹. И я этого не сделал». И далее: «Я ужасно любил и люблю Антона. Знаете, с ним я молодел... Ни с кем в жизни моей я не был так откровенен, как с ним... И что это за милый, великолепный человек! Я с радостью выдал бы за него свою Настю. И какой это талант, какая ясность ума, какое благородство души!» и т. д. И все это, ходя по диагонали из угла в угол и держа перед лицом всю пятерню»¹⁹².

Здесь необходимо заметить, что еще год назад Антон Павлович писал брату Александру: «Сегодня получил письмо от Суворина... Суворин говорит об учиненной мною продаже; то, что не он купил, объясняет он тем, что Сергеенко о продаже сказал ему, когда уже было кончено с Марксом»¹⁹³.

На это Александр Павлович ответил:

«Врет Суворин, говоря, будто Сергеенко явился к нему уже после продажи Марксу. Сергеенко говорил мне совсем иное»¹⁹⁴.

Но вернемся к письму Михаила Павловича. «Антуан, милый... — продолжал он, — Анна Ивановна просила меня помирить тебя с ее мужем; «вы видите, как Алешу это волнует; миленький, помирите с ним Антошу»... Их встреча, то, как они меня встретили, как откровенничали со мной, и как затем целый вечер старик читал мне свой дневник о тебе, мне, с которым у него нет ничего общего, кроме глубокого к тебе расположения, — дает мне право вмешиваться в ваши отношения. Антуан, прости меня за эту смелость и, голубчик, не подумай, что в глуши я так уж опровинциалился, что унижаюсь до посредничества и до сования носа в чужие дела... я писал это письмо искренне и честно, боясь солгать даже в одном слове... Боюсь только, что о выгодах или невыгодах твоей сделки с Марксом тебе уже прожужжали уши и без меня. Я ровно ничего о ней не знаю, кроме того, что узнал у Суворина, и, значит, не могу судить о том, насколько тебе выгодно или невыгодно было иметь дело с Сувориным или Марксом. Ты это лучше знаешь, твоя святая воля. Да это было бы и неделикатно с моей стороны. Я хочу только, чтобы ты понял из этого моего письма, что я больше говорю об отношениях чисто личного свойства помимо всяких там продаж и издателей...

Как поживаешь? Ты пишешь безобразно мало. Пиши. Кланяйся матери. Ужасно хочется на юг. Так надоел климат, так наскучили эти ветры, снега, холода и вечно залубенелые стекла. Ноги постоянно холодные. Насморк — болезнь постоянная.

Относительно того, с каким нетерпением дожидался от тебя Суворин ответа на телеграмму, с предложением 20—25 тыс., приведу на память строки его дневника: (за буквальность не ручаюсь).

«17-го янв. послал Чехову телеграмму такого содержания (следует содержание). Далее идут записи о Сергеенко, Марксе и т. д. Довольно интересно.

«18-го. От Чехова ответа нет.

«19-го. От Чехова ответа все еще нет. Беспокоюсь.

«20-го. Все еще нет от Чехова ответа.

«21-го. Наконец-то получил от Чехова телеграмму следующего содержания. (Содержание телеграммы). Нахожу ее холодной, а Чехова неискренним.

Пиши Антуан. Во всяком случае я буду думать, что этим моим письмом я причинил тебе неприятное чувство, если я долго не получу от тебя ответа. Твой Мишель.

Поздравляю тебя с академиком»¹⁹⁵.

На это письмо брата Антон Павлович ответил известным письмом от 29 января 1900 года, содержащим восемь пунктов опровержений и разъяснений. Приводим это письмо с рядом сокращений:

«1) В Торжке я не был ни разу в жизни и никогда из Торжка никому телеграммы не посылал...

2) О том, что продаю Марксу сочинения и на каких условиях, Суворину было известно в подробности...

3) Аванс в 20 тысяч — это значит купить произведения за 20 тысяч, так как я никогда не вылез бы из долга.

4) ...А.С. написал мне, что он очень рад совершившемуся.

5) Разговора о направлении «Нового времени» в Ницце не было.

6) «Отношения»... стали изменяться, когда А.С. сам написал мне, что нам писать друг другу более уже не о чем.

7) Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии, но не продолжали, так как все время теряли мои рукописи...

8) ...раз тебя обворожили и представили тебе в ином свете, то делать нечего, все эти 8 пунктов — читай и мотай на ус. О каком-либо примирении и речи быть не может, так как я и Суворин не ссорились и опять мы переписываемся, как ни в чем не бывало¹⁹⁶. Анна Ивановна милая женщина, но она очень хитра. В ее расположение я верю, но когда разговариваю с ней, то не забываю ни на одну минуту, что она хитра, и что А.С. очень добрый человек и издает «Новое время».

Итак, Михаил Павлович получил предметный урок не быть доверчивым, не поддаваться первым своим чувствам без строгого контроля. Письмо брата произвело на него сильнейшее впечатление.

В Петербурге Михаил Павлович договорился с Сувориным, что пришлет ему свои последние произведения на отзыв. По возвращении он послал ему следующее письмо: «Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Сегодня я посылаю на Ваше имя заказной бандеролью водевиль и мелодраму, которую недавно сочинил. Мелодрама в цензуре еще не была. Хотя на ней и написано: «перевод с английского», но Вы этому не верьте: мне стыдно было выдавать ее за оригинальную, так как не подобает русскому человеку писать пьесы из иностранной жизни, а с другой стороны я что-то не встречал мелодрамы с русскими именами и из русской жизни. Потому-то я и написал, что она — переводная. Водевиль к представлению разрешен безусловно. Роман переписываю и как только перепишу его достаточное количество, то пришлю тоже бандеролью... Я писал... потому, что люблю писать вообще, без всякого расчета на то, увидят ли когда-нибудь мои произведения свет, или нет. Имея столько разрешенных к представлению пьес, я даже не состою членом общества драматических писателей. Мне просто нравится это дело...

Написал длинное, братское, письмо к Антону¹⁹⁷. Жду от него ответа... По возвращении из Петербурга — провинция, действительно, ужасная вещь. Ваш Михаил Чехов»¹⁹⁸.

Из упомянутых в этом письме трех произведений Михаила Павловича, — водевиля, мелодрамы и романа, — в настоящее время известна только мелодрама, на титульном листе которой значится: «За другого. Мелодрама в 5 действиях и 7 картинах Джонсона. Перевод с английского М.П. Чехова»¹⁹⁹.

Что касается водевиля, то это либо «Голубой бант», написанный еще в 1898 году, либо произведение совсем неизвестное. Не найден также и роман. В первые годы двадцатого века, уже живя в Петербурге, Михаил Павлович опубликовал не только свои оригинальные произведения, но и переводы, некоторые с переработками. Не исключено, что часть их написана еще в Ярославле.

Какую оценку Суворин дал посланным ему произведениям Михаила Павловича, неизвестно. Переписка по этому вопросу не сохранилась.

В конце января 1900 года Мария Павловна собралась, наконец, и написала Михаилу Павловичу большое, обстоятельное письмо. Вот оно: «Милый Миша, все моталась и некогда мне было присесть тебе написать. Радостного мало, душенька²⁰⁰. Надо тебе заметить, что в Ялте от гостей нет спасения, при мне там было невыносимо, и я не могла придумать способа избавиться хотя наполовину от гостей. Настроение Антона от этого было мрачно. При мне матери все-таки можно было уйти в свою комнату. Привожу выдержку из письма Антона, которое я получила сегодня: «Вчера у нас были целый день гости... Вечером приходила начальница (гимназии. — С.Ч.)... и по обыкновению сидела долго и изумлялась бесчеловечности гостей, которые сидят долго. Как только она ушла, с матерью сделалось дурно. Лежит бледная, жалуется вялым, упавшим голосом на тошноту и слабость...»

Ты спрашиваешь, — как расставались с Мелиховым? Никак. Бесчувственно. Уж слишком там, по временам было не сладко! Приехал покупатель, я ему все сдала, забрала мать и старуху, которые даже не прослезились, и уехала в Москву. Хотела сделать грустное лицо при прощании с Мелиховым, но вышла одна кислота! Мать и старуха в Ялте совершенно поправились. Матери... должно быть значительно легче в Ялте, но старость! Что с ней поделаешь? Нервна мать очень, это тоже плохо! Ну, что тебе еще написать? Живу я в Москве весело, хотя и много работаю. До сего дня была беспечна и весела, потому этого самого Мелихова у меня нет и дай бог, чтобы не было, и забот неприятных нет. Живу в почете — по братцу почитают. Друзей у меня много. Теперь я квартирная хозяйка, пускаю жильцов со столом... Если бы были здоровы мать и Антон — я была бы совсем счастлива! Чек получила, merci. Я попрошу тебя прислать мне денег еще в феврале, в марте и в апреле, а летом не нужны мне деньги, я буду жить в Ялте, можешь не присылать, я избавлю тебя от этого удовольствия. Купчая еще не утверждена. Коншин не может никак заплатить пятую тысячу по векселю. Вексель протестовав и я все жду. Думаю купчую утвердить и без этой тысячи, а то неизвестно, чье имение и пожалуй Коншин откажется от него. Одним словом, канитель началась! И представь себе — это меня не пугает!.. Будь здоров и цени, что ты самый молодой в семье нашей, хотя я везде говорю, что я моложе тебя и ты так говори. Продаю тебе мое первенство за три копейки, на которые ты Женечке можешь купить пряник»²⁰¹.

В эти же январские дни 1900 года Антон Павлович установил для Марии Павловны «жалование» в том же размере, как и Михаил Павлович. Он сообщал ей: «Каждый месяц (кроме июня и июля, как я говорил тебе) ты будешь получать по 25 рублей. Или бери это из моих московских денег, или я буду высылать, это как хочешь»²⁰².

Конечно, Мария Павловна стала себя чувствовать менее стесненной.

А Михаил Павлович по-прежнему тосковал по письмам родных. В конце января он писал Евгении Яковлевне в Ялту: «Дорогая Мамочка, милая старушенция. Как вы поживаете, что это от вас ничего не слышно? Садитесь-ка за стол, беритесь за карандаш и пишите поскорее письмо тому вашему сыну, который вас любит больше всех и живет теперь в таком месте, где дуют ветры, намело сугробы снега и холодно-холодно, где вместо поэтического моря стоят голые берега и неподвижная замерзшая, пустынная река; где вместо зеленых кипарисов треплются по ветру несчастные березки с голыми прутьями. Когда-то еще будет тепло?

Как вы живете-можете, — я не знаю, да вероятно никогда и не узнаю, так как никто из вас не пишет, кроме одной только фразы: «мать здорова». Конечно, эта фраза стоит выше всех фраз в мире, а все же хочется узнать о вас кое-что поподробнее. Во всяком случае я очень рад, что вы чувствуете себя недурно.

Ну, что сказать вам о себе? Все, что я могу сказать о себе, все будет касаться одной только Жени, так как она составляет собою весь центр, всю суть нашей жизни в семье...

Леля все хозяйствует и старается на гроши пятаков показать: сама обшивается, удивила наших дам своими моднейшими туалетами (которым грош цена), сама хлопочет около ребенка, а когда у нас через каждые две недели по субботам собирается весь Ярославль²⁰³, то она ухитряется на какие-нибудь пять рублей всех и напоить, и накормить изысканными блюдами...

Был в Петербурге. Видел Сашу и его семью. И сам он, и его Миша и Тося произвели на меня прекрасное впечатление. И Наталья Александровна — милая дама. Коля²⁰⁴ где-то плавает по Дунаю. Попросите, мамочка, Антошу, чтобы он посоветовал Леле, что делать (с Женей. — С.Ч.)... Он ведь отличный детский врач»²⁰⁵.

Обида на родных за молчание слышится и в письме его к Марии Павловне: «Вообще, Вы все не пишете мне ничего, точно я для вас стал совсем чужой»²⁰⁶.

Зиму 1899—1900 годов Антон Павлович, как известно, провел в Ялте в своем новом доме. Он часто писал своим корреспондентам, как ему скучно, как тоскливо в отрыве от столицы, друзей, знакомых. Но вот в апреле 1900 года Московский Художественный театр приехал в Севастополь, а затем в Ялту, чтобы показать Антону Павловичу его пьесы «Дядя Ваня» и «Чайка». Оба спектакля были настоящим триумфом. Публика бесконечно вызывала актеров и автора. Кто-то положил к ногам Антона Павловича пальмовые ветви с надписью на красной ленте: «Антону Павловичу Чехову — глубокому истолкователю русской действительности. 23 апреля 1900 года». В свободное время актеры навещали Антона Павловича на его даче, туда же приходили собравшиеся в Ялте писатели — Горький, Куприн, Бунин, Федоров, Елпатьевский и др. Но... прошли установленные сроки, окончились гастроли. Театр уехал в Москву. Вскоре уехала и Мария Павловна. Перед отъездом она писала Михаилу Павловичу в Ярославль²⁰⁷. Ответил ей он тотчас же: «Дорогая Машета. В своем последнем письме ты пишешь: «Приеду в Москву 24 апреля. Квартиру покидаю».

Напиши, пожалуйста, если ты, действительно, покидаешь уже квартиру, куда именно посылать тебе деньги.

И вот еще что. 6-го, 7-го, 8-го и 9-го мая — праздники²⁰⁸. Будь добра, приезжай на эти дни к нам! Мы давно уже не виделись, кто знает, — придется ли свидеться, когда ты уедешь в Крым. Все из нашей семьи были у меня в Ярославле, даже Антон. Одна ты не была... Как раз попадешь к нам на Волковские торжества по поводу 150-летнего юбилея нашего театра. Съедутся все императорские артисты. Увидишь Волгу. Покатаешься. И проезд-то стоит пустяки сущие. Если надумаешь, то напиши, я тебя встречу... Ах, как я был бы доволен, если бы ты приехала! Я так давно всех вас не видел! Увидишь мою дщерь ненаглядную...

Что в Крыму? Что мать и Антон? Пиши поскорее и поподробнее. Если ты к 10-го мая, как пишешь, собираешься прямо в Крым, то вези с собой весь свой багаж к нам. Мы тебя устроим бесплатно, в первом классе парохода вплоть до самого Царицына. Увидишь всю Волгу, знаменитые Жигули... Выберу первоклассный пароход. Могу даже на двоих. Мишель»²⁰⁹.

Начиная с 21 апреля 1900 года, в продолжение двух с лишним недель, газета «Северный край» ежедневно публиковала информации, заметки, статьи, касательно предстоящих Волковских торжеств. Тут были сведения о том, какие из обеих столиц приедут актеры, какие они будут играть пьесы, где каждый актер остановится, какие будут развлечения для актеров и горожан, на каких пароходах будут совершаться развлекательные экскурсии, где, когда и какие будут банкеты, рауты и угощения. Сообщалось о биографии Ф.Г. Волкова, о сохранившихся пяти его портретах, об автографах, его рукою начертанных. Писалось, что в Ярославль приедет драматург А.В. Сухово-Кобылин. Ждали известного тогда фотографа Фишера для съемки торжеств. Члены местного общества спасения на водах разработали план праздничных гонок на лодках по Волге. Было объявлено, что в саду при Казанском бульваре предстоит большое гулянье, что сбор средств на сооружение памятника Волкову продолжается.

Празднование 150-летия первого русского театра началось с торжественного заседания Ученой археологической комиссии и открытия Волковской выставки, на которой были показаны портреты Волкова и его современников, афиши, книги, рукописи. Труппа петербургского Александринского театра показала «Ревизора», московский Малый театр дал «Горе от ума». К подножию бюста Волкова были возложены венки. В народном театре Карзинкинской фабрики также были показаны спектакли. В зале городской думы состоялся раут. Прогулка на пароходе, гонки, гулянья — все это еще более оживляло праздник. Прощальный вечер прошел у городского головы Вахрамеева.

Среди множества корреспонденций в газетах, конечно, были корреспонденции и Михаила Павловича, однако все напечатанное тогда не имеет ни подписей авторов, ни их псевдонимов.

Сам Михаил Павлович, спустя 30 лет, писал в своей книге «Вокруг Чехова» о Волковских торжествах: «...съехалось из столиц много представителей печати, с которыми мне удалось возобновить знакомство, и, что главнее всего, приехала труппа Александринского театра с Савиной и Варламовым во главе. Несравненные артисты выступили в парадном спектакле в «Ревизоре», в котором приняли участие В.Н. Давыдов, М.Г. Савина, К.А. Варламов, и я не помню, чтобы когда-нибудь я видел лучшее исполнение. Артисты были вдохновлены не только самой пьесой, которая им всегда удавалась, и не только тем, что их слушала избранная, съехавшаяся на торжества со всех концов России публика, но, как они мне говорили после спектакля, еще и тем, что на их долю выпала высокая честь выступать в первом русском театре и именно в такой великий для каждого сценического деятеля день»²¹⁰.

Здесь, кстати, упомянем, что деньги, собранные на сооружение памятника Волкову, присвоил себе губернатор Штрюмер, о чем позже говорил Л.Н. Трефолев в «Ярославской старине». Бюст же, к подножию которого торжественно возлагались венки, ныне стоит в здании Волковского театра.

Мария Павловна в Ярославль так и не приехала. В начале мая Михаил Павлович так писал ей: «Письмо твое получили. Спасибо... Еще большее спасибо за то, что написала много. Ведь из вас всех никто мне не пишет... Очень рад, что здорова мать. Жаль только, что Антон не особенно здоров. А здесь разнеслись слухи, что он женится. Я было поверил. В особенности, когда заговорили о барышне с немецкой фамилией. Я вспомнил, что ты упоминала о какой-то Книппер когда-то... Твой Мишель»²¹¹.

8 мая Антон Павлович приехал на несколько дней в Москву, главным образом чтобы попрощаться с умирающим другом И.И. Левитаном. В эти же дни состоялась встреча Антона Павловича с Сувориным. Вот как Суворин описал ее в своем дневнике за 15 мая 1900 года: «13-го в субботу, провел с Чеховым. Он мне телеграфировал в Петербург, что приехал в Москву. Целый день с ним. Встретились хорошо и хорошо, задушевно провели день. Я ему много рассказывал. Он смеялся. Говорил о продаже им сочинений Марксу. У него осталось всего 25 тысяч руб... Ездили на кладбище. Пошли на могилу его отца. Долго искали. Наконец, я нашел»²¹².

Михаил Павлович по окончании Волковских торжеств, ездил на сутки в Москву, чтобы повидаться с братом Антоном, поделиться с ним своими впечатлениями о торжествах. Судя по всему, братья договорились, что Михаил Павлович приедет в Ялту с женою и дочерью и затем поселится на некоторое время в недавно купленном Антоном Павловичем гурзуфском именьице на самом берегу моря. Всем троим были прописаны морские купания.

Антон Павлович вернулся в Ялту 19 мая. Вскоре за ним приехал и Михаил Павлович с семьей. За несколько дней жизни в Ялте он познакомился с писателями А.М. Горьким, С.Я. Елпатьевским, с художником В.М. Васнецовым, академиком Н.П. Кондаковым и другими. В начале июня младшие Чеховы уехали в Гурзуф.

В конце мая Антон Павлович отправился в поездку на Кавказ вместе с А.М. Горьким, художником В.М. Васнецовым и доктором А.Н. Алексиным. Обратно в Ялту они вернулись 13 июня. В первые же дни по его возвращении Михаил Павлович съездил в Ялту навестить брата. Известная фотография, на которой на ступеньках нижней террасы дома сидят А.М. Горький, А.П. Чехов, С.В. Чехова с сыном Володей и М.П. Чехов, снята либо в последних числах мая, либо сразу же после 13 июня, потому что А.М. Горький в середине июня уже уехал из Ялты. Подпись под этой фотографией в 68 томе «Литературного наследства» ошибочна.

Около 17 июня, поправив здоровье купанием и солнцем, семья ярославских Чеховых отправилась на север. Вернувшись домой, Михаил Павлович писал Евгения Яковлевне в Ялту: «Дорогая мамочка! Мы доехали благополучно. На море немножко покачало, но завтракали на пароходе с аппетитом. Спасибо вам за гостеприимство.

Сюда приехали как раз под весну. Сирень еще не цвела, но все зелено, как укроп, и кругом ароматы от молодой листвы березок и тополей. Вообще превосходно. Жары стоят большие и вот уж где и после захода солнца не нужно одевать пальто! С непривычки сразу как-то странно даже: у вас в 8 часов вечера — ночь, хоть глаз выколи, и от моря по горам тянутся уже огоньки, а у нас в половине десятого еще светит солнце и с визгом летают стрижи. Сейчас половина осьмого вечера, вы наверное уже ужинаете и горит в столовой лампа, а у нас во все тяжкие светит солнце и я пишу письмо при дневном светиле...

В общем сейчас — отлично, настолько отлично, что не хочется даже и вспоминать о суровой зиме, поздней весне и ранней осени»²¹³.

Это радостное, оптимистическое письмо было написано под первым впечатлением от ярославской весны. Но проза жизни взяла свое: квартирная хозяйка вновь набавила цену, и Михаил Павлович вынужден был переехать на новую, более дешевую, квартиру на Романовской улице²¹⁴.

В конце июня 1900 года в казенной палате произошел скандал. Потомственный дворянин, губернский казначей, титулярный советник Алексей Алексеевич Пеше, сорока девяти лет, был обвинен в вымогательстве. По распоряжению Кропотова подчиненные Пеше были опрошены и письменно показали, что он брал у них взаймы деньги, а также векселя для учета в банковских учреждениях. Пеше взял векселями и деньгами свыше 6000 рублей, как выяснилось, чтобы оплатить прежние долги.

По проверке оказалось, что Пеше вел скромную жизнь, ходил только в театр, общался только с двумя своими знакомыми. При ревизиях все дела его и суммы всегда были в безупречном состоянии. Так и осталось загадкой, как и почему он мог влезть в такие долги. Говорили, что он тайно помогал нуждающимся.

Кропотов послал в департамент секретное письмо (1 июля) с просьбой убрать от него Пеше. На это был получен ответ (от 6 июля), что такой способ признается «неудобным» и что необходимо со стороны Пеше прошение об отставке. Имущество Пеше было описано.

«Наш милый Пеше, — писал Михаил Павлович брату Антону, — со скандалом уволен со службы. Его продали с молотка, а так как казначей не имеет права иметь долги без ведома начальства, то его уволили. И сидит он теперь, бедный, без места. А публика, которая этих тонкостей не знает, судачит и строит из мухи слона. Конечно, можно было бы замять, но генерал, очевидно, точил на него зубы и едва только его описали по исполнительному листу редактора Фалька, как генерал дал знать в Питер и его уволили. Жизнь наша!»²¹⁵

Вскоре Кропотов получил извещение, что Пеше переводится на службу в Петербург, в департамент государственного казначейства²¹⁶. Следовательно, долги Пеше были признаны не опорачивающими его.

Михаил Павлович был в большой дружбе с Пеше, познакомил его с Антоном Павловичем, сочувствовал ему в беде, защищал его перед начальством, за что был незаслуженно оскорблен. В письмах А.П. Чехова Пеше упоминается не один раз.

Близилась осень. 31 августа Михаил Павлович опубликовал статью «К предстоящему открытию театрального сезона», в которой сообщал, что в этом сезоне антрепризу в городском театре будет держать М.Е. Дарский. Статья подписана буквой «Ч». 24 сентября была опубликована большая статья без подписи об открытии сезона в городском театре и рецензия на постановку пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь». В статью включена телеграмма антрепренеру Дарскому, полученная им от Московского Художественного театра, за подписью В.И. Немировича-Данченко: «Дирекция и труппа Московского Художественного общедоступного театра с чувством живейшей радости приветствуют сегодня вас в день осуществления вашей мечты — основания в провинции театра, свободного от тех обычных пока недостатков, которыми так болеет русская провинциальная сцена. Ваше смелое начинание тем более близко нам, что Вы, бывший сотрудник и товарищ, взяли на себя нелегкую задачу осуществить высокие принципы, над посильным преследованием которых работаем и мы. Залогом вашего успеха служит ваша преданность делу искусства и молодые искренние силы и увлечение ваших талантливых сотрудников. И им, и Вам от всего сердца горячий привет и сердечные пожелания». Статья заканчивается приветствием от ее автора: «Пожелаем и мы со своей стороны, чтобы наша труппа оказалась достойной тех теплых слов и того сочувствия, которыми дышит телеграмма молодого, симпатичного и энергично ищущего новых путей в искусстве Художественного театра».

Едва ли мы ошибемся, если скажем, что статья и рецензия написаны Михаилом Павловичем.

Актер и режиссер Михаил Егорович Дарский недавно еще входил в состав труппы Московского Художественного театра. В этом году он развернул свою деятельность в Ярославском театре. Он был женат гражданским браком на давнишней знакомой чеховской семьи актрисе Ольге Михайловне Шавровой. Между ними и всеми Чеховыми поддерживались прекрасные отношения. Ольга Михайловна за миловидность получила в семье Чеховых прозвище «Душка», или «Дюшка».

В сезоне 1900—1901 годов Михаил Павлович рецензировал многие театральные постановки, среди которых были «Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого, «Бурелом» Федорова, «Накипь» Боборыкина, «Венецианский купец» Шекспира, «Забава» Шницлера, «Чайка» Чехова, «Разбойники» Шиллера, «Летняя картинка» Щепкиной-Куперник, «Медея» Еврипида и др. Все эти рецензии подписаны инициалом «Ч». Кроме того, он продолжал сотрудничать в Петербургском журнале «Театр и искусство», его корреспонденции помещались в разделе «Провинциальная летопись», с почти полной подписью «М.П. Чех-в».

Приводим текст рецензии, опубликованной в № 40 за 1900 год: «Поставленные г. Дарский для открытия сезона — шекспировский «Сон в летнюю ночь» и чеховская «Чайка» произвели в некотором роде «эпоху». Без преувеличения можно сказать, что за все существование нашего театра (если не считать юбилейных спектаклей на Волковских торжествах) Ярославль не видел такой тщательной разработки, такого тонкого понимания дела и такой художественной постановки. Декоративная сторона в первой пьесе прямо-таки ошеломила ярославцев... Это красивая... пьеса, и г. Дарский поставил ее не без умысла — щегольнуть перед ярославцами уменьем создать обстановку... «Чайка» имела большой успех. Боясь пошевельнуться на скрипучих стульях (ужасные стулья!), весь театр, как один человек, внимал исполнению. Вызывали всех и самого г. Дарского по нескольку раз. О «Чайке» писалось много, и говорить о ней сейчас значило бы повторяться. Я должен только удостоверить, что все ответственные и деликатные места в ней были пройдены с честью и что в этой пьесе труппа г. Дарского доказала, что и долгие (непривычные для ярославцев) паузы могут быть гораздо интереснее и содержательнее многих монологов. В первый раз в жизни мы видели артистов, сидящими к публике спиною и молчащими по целым минутам, но это было так интересно, так ново и содержательно, что нисколько не утомляло. Точно вековые путы сняты с нашего театра, те самые путы, против которых молодой Треплев так горячо протестует в «Чайке». Повеяло в Ярославле «новыми формами в искусстве».

В № 43 журнала «Театр и искусство» Михаил Павлович посвящает читателя в рабочую обстановку, в кухню труппы Дарского:

«До сих пор антрепризой г. Дарского поставлено 12 спектаклей; хочется верить, что и в Ярославле может возникнуть серьезный театр по образцу московского «Художественно-общедоступного». С утра и до вечера, каждый день, идут репетиции... В труппе все равны: тот, кто вчера только играл роль первого любовника, сегодня выступает в почти безмолвной роли полового... Предпочтения не отдается никому».

Наконец, в № 48 журнала Михаил Павлович пишет уже о самом Дарском как актере, давшем новое решение образа венецианского купца.

«Шейлока ожидали с нетерпением, так как еще задолго до спектакля слышали о частых репетициях и грандиозных приготовлениях... Ярославцы не ошиблись. Превосходные декорации, изысканные костюмы, тщательная разработка каждой фразы, каждого движения — не оставляли желать ничего лучшего. Первый выход г. Дарского был встречен аплодисментами, его вызывали без конца. Это был еврей-фанатик, скорее еврей — борец за идею, чем еврей — торгаш...»

В начале октября Михаил Павлович получил от Евгении Яковлевны извещение, что она в Москве. Он сразу же послал ей письмо:

«Милая, дорогая мамочка. Уж вот какое Вам спасибо за Ваши каракули! Признаться, я уж и отчаялся когда-нибудь получить их. Надолго ли Вы приехали в Москву? Вот было бы хорошо повидаться с Вами! Я совершенно не могу приехать, — не те уж времена и обстоятельства; приезжайте, дорогая старушка, к нам; мы Вам будем очень рады... Кто знает, придется ли еще раз увидеться! Ведь могут назначить меня в такую трущобу, что и в тридцать лет не доскачешь. Приезжайте, мамочка; захватите с собой и Машу; на всех места хватит...

Вы ничего не пишете об Антоне и о себе самой. Как ваши здоровья? Совершенно от посторонних людей слышим об Антоне, а от своих ни гугу! Что Крым, что Ялта? Маша тоже ничего не пишет; я знаю, она обиделась на меня за то, что я не выслал ей денег. Что ж делать? Положительно взять негде. Эта поездка наша в Крым просто зарезала нас, насилу уплатили по векселю»²¹⁷.

В те же дни Мария Павловна писала Антону Павловичу из Москвы в Ялту: «Мать довольна, что приехала в Москву, только вот у нас денег совсем почти нет. Мамаша не привезла, Миша тоже не присылает, пишет, что с переездом на новую квартиру задолжал, так что тебе опять придется раскошеливаться»²¹⁸.

В ответ Антон Павлович сразу же написал сестре: «Милая Маша, сегодня получил твое письмо и сегодня же посылаю тебе 200 р. Если бы я не получил твоего письма, то сам бы не догадался скоро послать...

Зачем у Миши спрашивала денег? Впрочем, как хочешь»²¹⁹.

В конце октября Михаил Павлович, узнав, что Антон Павлович поехал в Москву, писал ему: «Дорогой Антуан. Я страстно хочу повидать всех вас, но, — увы! — у меня нет ни копейки денег. Для того, чтобы поехать весною в Крым, я учел в здешнем банке вексель, в начале октября этому векселю настал срок и надо было спасать себя от злоключений, т. е. во что бы то ни стало уплатить к сроку. Я вытянул все жилы и вот сижу теперь без грошика и жду тех дней, когда и прочее.

Получил от матери письмо, в котором она извещала меня о своем приезде в Москву и о желании повидаться со мной. По той же причине я не мог приехать к ней в Москву. Я пригласил ее к себе... Если бы вы все приехали ко мне, я был бы очень рад, но ведь не приедете. Пошли ко мне мать.

У нас Дарский. Старается создать художественный театр, лезет вон из кожи, мы же от удивления только рты разеваем и ждем той минуты, когда он или победит, или вылетит в трубу вверх ногами. Два раза шла «Чайка». Поставлена была, как и все, прямо-таки прекрасно. Но Дюшка Шаврова совсем испортила Нину Заречную. Разинет рот, выпучит глаза, как шулика, и кричит мещанским голосом, точно ей на хвост наступили. Хорошая пластика, но ведь на этом не уедешь. А берется за все главные роли. Красивый монолог мировой души сказала жестко, напыщенно, в каком-то диком исступлении. Мягкое... «все жизни, все жизни» орала так: «все жы́з-ни!!! все жы́з-ни!!! все жы́з-ни!!! Не везет, брат, нам на инженю. Три года театр держала Малиновская и, как хозяйка, захватывала себе, драная кошка, все главные роли. Бывало смерть-смертью, а играет 16-летнюю девочку. Другие три года снимал театр Каралли, который тоже, как хозяин, отдавал все главные роли своей подружке Ольгиной. Эта страдала вечным насморком, сама себе шикала и вместо Ж говорила З, а вместо Ш — С. Теперь же Дарский, как хозяин, в каждой пьесе в заглавной роли выпускает свою супругу. Нет, Антуан, перевелись теперь инженю! Говорю это тоном твоей «Живой хронологии». Дарских я вижу часто. Они были очень польщены твоей телеграммой и носились с ней²²⁰. Я назначен агентом Театрального общества и теперь, по долгу службы, хожу на каждую новую пьесу и имею в театре постоянное бесплатное кресло. Пописываю рецензии и посему за мной, как кажется, ухаживают...

А вот слухи:

1) Один актер Икс слышал, что Маша бросает гимназию и уходит в актрисы.

2) Директор Банка Международного в Ярославле ехал с женой в вагоне и разговорился с нею обо мне. Сидевшая напротив них дама, услыхав мою фамилию, вообразила, что они говорят о тебе, и спросила их, когда твоя свадьба?

3) Дама, живущая в Montreux в Швейцарии, пишет своей родственнице в Ярославль, что ты женишься и что на сих днях твоя свадьба.

4) Актриса Игрек, ездившая на юбилей Боборыкина, слышала, что будто бы Немирович поднимал где-то бокал за супружеский союз твой и, если не ошибаюсь, г(оспо)жи Книпер.

Вот видишь, сколько слухов! А было бы очень приятно, если бы эти слухи оправдались и ты действительно женился бы. Чего канителить!

Пиши. До свидания. Посылай ко мне мать и будь здоров. Твой Мишель.

Брат-Государь, 8-го ноября я именинник. Разорись из твоего государева кошелька и пришли мне в подарок верстак. Если бы ты знал, при каких возмутительных обстоятельствах я пилю и строгаю, то у тебя волосы стали бы дыбом. Верстак стоит всего 11 руб. и продается у Линдемана. Так и скажи: пошлите, мол, туда-то столярный верстак в 11 руб. Они знают. Ведь не виноват же я, что во мне течет кровь дядей Ивана Яковлевича и Михаила Егоровича»²²¹.

В семейных архивах не сохранилось данных о встрече Михаила Павловича с матерью, о которой он уже давно так мечтал.

Михаил Павлович живо интересовался развитием отношений между Антоном Павловичем и Ольгой Леонардовной Книппер. Но мы не приводим здесь опубликованные и неопубликованные материалы, касающиеся этих отношений, поскольку эта тема не является предметом настоящей книги.

Что касается слуха о поступлении Марии Павловны на сцену, то он имел под собою почву. Ее действительно приняли в художественный театр в качестве статистки. Мария Павловна позднее вспоминала, что когда она сообщила об этом Антону Павловичу, он с иронией сказал ей:

— Маша, когда ты пойдешь на сцену, то и мамашу возьми с собою.

Мария Павловна играла роли боярышни, весталки и др.²²²

Зима 1900—1901 годов была суровой. Антон Павлович пропустил все назначенные им сроки отъезда за границу. Наконец 10 декабря, с усилившимся кашлем, он уехал в Ниццу. Через полтора месяца после его отъезда, уже в новом году, в жизни Михаила Павловича произошло большое событие: у него родился сын.

Сообщая брату Ивану в Москву об этом событии, Михаил Павлович писал далее: «Получил вчера письмо от матери. Пишет, что она оставлена одна в Ялте. Ну, разве ж это хорошо? Разве ж можно устраивать для человека одиночество? Ведь это грех, грех большой. Старуха заболеет, — и некому подать воды. Бедная мамаша! Подумаешь, нашли какого сторожа, чтобы стеречь то, что не нужно никому. Я говорю «не нужно никому» потому, что те, для кого строено, не желают пользоваться: Антон — в Ницце, а Маша — в Москве»...²²³

В то время как у Михаила Павловича дома все обстояло прекрасно, на службе его отношения с начальством постепенно портились. Развязка приближалась.

Михаил Павлович отчетливо понимал, что его либеральные взгляды воздвигают все большую и большую стену между ним, его начальством и сотрудниками. Если год назад он строил планы уйти в какой-нибудь другой город с повышением, то теперь он был согласен перевестись куда угодно даже без повышения.

Все же узнав, что в Гродно есть вакантная должность управляющего, Михаил Павлович решил попытать счастья. Он надумал сам ехать в столицу хлопотать о переводе, а не писать кому-либо.

Ему пришлось просить Кропотова об официальном двухнедельном отпуске. Кропотов дал его, но чего это стоило, каких унижений! Какие оскорбительные слова пришлось выслушать!

Десять лет спустя Михаил Павлович опубликовал свой рассказ «Месть»²²⁴, в котором одна из страниц посвящена атому тяжелому разговору генерала-начальника со своим подчиненным.

Михаил Павлович с гнетущим чувством выехал в Петербург. Он отчетливо понимал, что дальнейшая его служба в Ярославской казенной палате при управляющем Кропотове невозможна.

Как и можно было предвидеть, в департаменте у Михаила Павловича ничего не вышло, но зато Суворин сделал ему интересное предложение — место младшего литературного редактора. Естественно, Михаил Павлович расценил это предложение как трамплин для переезда в столицу, как единственный в его жизни шанс порвать со службой в провинции.

По условию, в его обязанности входило стилистически править определенное количество поступающих рукописей. Но, что самое главное, он должен был не меньше раза в неделю давать «маленький фельетон» на его собственную, какую угодно тему. Это мог быть рассказ, очерк, статья или даже небольшая повесть, рассчитанная на несколько номеров газеты.

Ему гарантировался гонорар в 200 руб. в месяц. Он мог печататься в других изданиях и поступить на службу куда угодно. Последнее было особенно важно, так как назначенного жалования для жизни в столице с семьей было недостаточно.

Михаил Павлович теперь получал возможность систематически печатать свою беллетристику.

Он возвращался обратно окрыленный: отныне он мог иметь основной заработок от литературной работы, причем от работы по своему вкусу.

По возвращении в Ярославль Михаил Павлович никому не говорил, что устроился в Петербурге. Кропотов же предположил, что он ездил жаловаться на него в департамент. Конфликт все сильнее обострялся, но Михаил Павлович был спокоен. Перед ним открывалась перспектива. Однако он не предвидел, какая его ждет неприятность.

На другой день по приезде он писал Суворину: «...вчера я возвратился домой, и целый день сегодня мы соображаем, как нам устроить поскорее наше великое переселение в Петербург. Оказывается, что после пятилетнего пребывания на одном и том же месте... это дело не такое уж легкое. Укладка, продажа мебели и проч., а также сдача должности, конечно, отнимут несколько времени...

Как образец моего творчества, посылаю при этом мой рассказ²²⁵.

Читаю сейчас новую книжку Whitman'а — Conversation with prince Bismark²²⁶. Есть довольно интересные места, — например, о поляках в России и о колониальной политике Германии. Не знаю, насколько это ново, но постараюсь сделать что-нибудь вроде фельетона... Михаил Чехов»²²⁷.

Через три дня Михаил Павлович уже сообщал Суворину:

«Посылаю Вам статью о Бисмарке. Думается, что в таком виде, то есть исчерпывая все содержание книги Whitman'а, она будет более интересна, чем только о поляках, да о колониях, как я Вам писал²²⁸. М. Чехов»²²⁹.

Вслед за этим письмом Михаил Павлович послал большое письмо Антону Павловичу в Ниццу с описанием событий своей жизни и со скрытой между строками просьбой дать добрый совет: «Дорогой Антуан... Я ездил в Петербург, чтобы хлопотать о назначении меня в... Гродну, но это не выгорело. Вместо этого я получил от Суворина предложение поступить к нему... Мне не с кем было посоветоваться, а с другой стороны после серого, бестротуарного Ярославля Петербург показался мне таким очаровательным, что я согласился и принял предложение. Суворин дал мне на проезд 300 р. и считает мою службу с 1-го февраля. Таким образом, я переселяюсь на жительство в Петербург.

Я не знаю, хорошо ли я сделал. Вероятно, хорошо. Я подал уже прошение о двухмесячном отпуске и в эти два месяца постараюсь пристроиться к департаменту. Но мне больше хотелось бы вступить в сословие присяжных поверенных; мне 35 лет, стаж для меня будет сокращен, авось к сорока годам буду хоть плохоньким адвокатом. Вопрос только... тоже в протекции.

...Меня страшит мое новое будущее, хотя и моя теперешняя служба, конечно, не может привлекать меня грошовой пенсией через 24 года, а Палату, по-видимому, мне не дадут еще очень долго. Да и тогда я буду делать то, чего не люблю, как не любил своего дела все 11 лет моей службы. К тому же утомился получать жалование, едва хватавшее на самое необходимое. Не скажу, чтобы я не волновался, но целая серия обстоятельств понуждает меня именно теперь, когда еще не так поздно, менять свою карьеру. Унижаться и лизать задницу я не могу, а отсюда — целый ряд столкновений, доводящих меня до таких сердцебиений, от которых я еле устаиваю на ногах. Я понимаю — служить государству, служить идее, но служба генеральскому желудку и печени для меня унизительна. Они привыкли считать государственное учреждение своей спальней²³⁰, своей собственностью — и пусть считают. Не он, так другой, — все они одинаковы...

И если б я послушался тебя 12 лет тому назад, то мне не пришлось бы теперь начинать сначала. А служба и тогда бы не ушла!

Я боюсь, что я не буду достаточно талантлив для газетного дела. За время службы... серые заборы и покосившиеся фонари испортили мой вкус. Я глубоко убежден, что я делаю лучше, разумнее с точки зрения призвания и любви к делу, но в то же время испытываю страхи за семью. А она у меня прибавилась: в ночь на 21 января у меня родился сын Сергей. Итак, я переезжаю на жительство в Петербург. Твое желание исполнилось. Еще в прошлом году ты мне писал: «не в управляющие тебе надо проситься, а стараться как можно скорее переселиться в столицу». Да будет по слову твоему. Твой Мишель»²³¹.

В середине февраля Мария Павловна послала брату в Ярославль письмо, полное грустных мыслей:

«Милый Миша и дорогая Леля. Поздравляю вас с новорожденным. От всей души желаю ему счастья и здоровья. Вы самые нормальные из нашей семьи и живете как должно — я вам завидую. Мой корабль все еще качается по синему морю и не может причалить к берегу...

Антоша на днях возвращается в Ялту, вероятно, уже плывет из Одессы в Ялту. Его пьеса «Три сестры» имеет огромный успех. Мне пьеса очень нравится, смотрела несколько раз. Поставлена в Художественном театре превосходно. Очень жаль, что Дарский не оправдал надежд, а ведь он хотел вести дело как в Худ(ожественном) т(еатре).

Мать в Ялте жила не одна, у нас там жил поэт Бунин и уехал только недавно²³². Она совершенно здорова. К тебе, т. е. к Вам, она собиралась приехать, но у нее денег не было. У нас с ней бывают лишние деньги только случайно.

Женюшку крепко целую и очень бы хотела видеть. У меня о ней осталось самое хорошее впечатление»²³³.

В начале этого письма Мария Павловна затрагивает вопрос о неудавшейся личной жизни. Если бы она захотела создать свою семью, то, конечно, могла бы осуществить это. Она была обаятельна. Многие весьма достойные люди — художники, писатели — добивались ее руки, но Мария Павловна отклоняла их предложения. Она имела все основания считать, что Антону Павловичу будет труднее без ее помощи, а, кроме того, по ее же словам, она «по-настоящему никогда никого не любила»²³⁴. А годы шли, и когда она мыслью пробегала по пройденному пути, ее охватывала грусть, отразившаяся в письме к брату. После смерти Антона Павловича она посвятила себя сбережению и популяризации наследия писателя. Это стало целью всей ее жизни.

В эти февральские дни Михаил Павлович деятельно готовился к переезду в Петербург. Он писал Суворину: «Мебель уже распродана, от квартиры отказался, одним словом — все улажено; остается только сдать должность... Со дня на день ждем приказа из Министерства... (о двухмесячном отпуске. — С.Ч.).

При этом посылаю заметку. Посылал их и раньше, должно быть Вы получили»²³⁵.

Возможно, среди упомянутых Михаилом Павловичем заметок была и его статья «Уездные города» — о развитии жизни в столицах и упадке в провинции, опубликованная в «Новом времени» 13 февраля 1901 года.

В «Северном крае» рецензентская работа Михаила Павловича, вполне понятно, стала постепенно сходить на нет и в феврале 1901 года прекратилась совсем. То же можно сказать и о его сотрудничестве в столичном журнале «Театр и искусство».

Наконец-то пришло от министра финансов долгожданное разрешение на двухмесячный отпуск с 20 февраля. Михаил Павлович уехал в Петербург, но буквально через три дня вернулся обратно в Ярославль в состоянии крайнего недоумения. Приводим переписку его с Сувориным по этому поводу.

Днем 25 февраля Михаил Павлович получил следующую телеграмму: «Очень сожалею, что Вы уехали, не повидавшись со мной — Суворин»²³⁶.

Михаил Павлович сразу же ответил ему следующим письмом: «В Петербург я приехал уже совсем; оставалось только нанять квартиру и перевезти семью. Я явился к Вам. На мой вопрос, чем мне заняться, Вы сказали, что положительно не можете сообразить, на что я способен...»

Дальше Михаил Павлович описывает, как он был послан Сувориным в редакцию, где никто не знал, для какой цели он явился.

«Вы... дали мне аванс... Аванс разошелся в Ярославле на погашение долгов и на приготовление к отъезду. Я Вам его отработаю. Имея только кое-какие крохи, я пошел в контору, чтобы получить жалование. Но кассирша была удивлена моей просьбой и сказала мне, что она совершенно ничего не знает о том, что мне положено жалование, и что вообще я состою у Вас на службе и рекомендовала мне справиться у Вас. Но просить Вас... я не мог...

Попавший в чужой город, без денег, и совершенно одинокий, я понял, что я... совсем не нужен, и счел для себя все потерянным. Чтобы спасти хоть то, что я имел, я бросился обратно в Ярославль.

Вот Вам моя исповедь. Я хотел проститься с Вами, но у Вас в то время кто-то был. М. Чехов»²³⁷.

Читатель видит, что Суворин поступил с Михаилом Павловичем грубо, как богатей, предприниматель, без соблюдения самой элементарной этики и вежливости. Михаил Павлович чувствовал себя обманутым. Подобное отношение он считал возмутительным. Быть может, в этот момент он вспомнил драгоценный совет старшего брата, данный ему еще в юные годы: «Среди людей надо сознавать свое достоинство»²³⁸.

В это время Антон Павлович, не зная, что отношения Михаила Павловича с Сувориным осложнились, послал брату следующее письмо, полное серьёзных, участливых советов на будущее: «Милый Мишель, я вернулся из-за границы и теперь могу ответить тебе на твое письмо. Что ты будешь жить в Петербурге это, конечно, хорошо и спасительно, но насчет службы у Суворина ничего определенного сказать не могу, хотя думал очень долго. Конечно, на твоем месте я предпочел бы службу в типографии²³⁹, газетой же пренебрег бы. «Новое время» в настоящее время пользуется дурной репутацией, работают там исключительно сытые и довольные люди (если не считать Александра, который ничего не видит), Суворин лжив, ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты, т. е. он говорит искренно, быть может, но нельзя поручиться, что через полчаса же он не поступит как раз наоборот. Как бы ни было, дало это нелегкое, помоги тебе бог, а советы мои едва ли могут оказать тебе какую-либо помощь. Служа у Суворина, имей в виду каждый день, что разойтись с ним очень не трудно, и потому имей наготове казенное место или будь присяжным поверенным.

У Суворина есть хороший человек — это Тычинкин, по крайней мере, был хорошим человеком. Сыновья его, т. е. Суворина, ничтожные люди во всех смыслах, Анна Ивановна тоже стала мелкой...

Будь здоров и благополучен. Напиши мне, как и что. Ольге Германовне и детям в Петербурге будет хорошо, лучше, чем в Ярославле. Напиши подробности, буде они уже есть. Мать здорова. Твой А. Чехов»²⁴⁰.

Обдумав свое положение, Михаил Павлович рассказал все брату в письме, в котором чувствуется просьба дать совет в трудную минуту. Начало этого письма почти совпадает с текстом последнего письма Михаила Павловича Суворину: «Дорогой Антуан... Что со мной случилось в Петербурге, ты можешь судить из следующего моего письма к Суворину, которое приведу приблизительно».

Далее следует пересказ письма к Суворину.

«Ты легко поймешь, дорогой Антуан, — продолжал Михаил Павлович, — мое настроение, с каким я возвращался в Ярославль. Петербург мне опротивел... Впереди тоже ничего не оставалось... а что касается службы, то заварилась такая путаница, что один ужас. С генералом пошли серьезные нелады, очевидно, ему понадобилось мое место для любимца из податных инспекторов, с которым он ведет компанию, пьет водку и играет на бильярде. Эти нелады, собственно говоря, и двинули меня в Питер хлопотать о месте в управляющие. Тогда была свободна Гродна. Я явился, конечно, к Суворину... (он. — С.Ч.) предложил мне 200 р. в месяц и аванс... я согласился даже бросить службу. Красивый Петербург, электрический свет и прочее помогли этому. Я вернулся в Ярославль, полный радостных надежд начать новую жизнь, но здесь ожидал меня сюрприз. Генерал подумал, что я поехал в Питер Жаловаться на него и, ничего не зная о моем соглашении с Сувориным, сообщил мне, что по его представлению директор департамента предлагает мне или немедленно выйти в отставку, или же переселиться на ту же должность в Чернигов. Как на причину этого он указал на то, что я не веду компании с чиновниками и выказываю им мое явное недоброжелательство тем, что не бываю там, где бывают они. Это показалось мне настолько мелким, что не хотелось вступать в пререкания. Я плюнул на все и решил немедленно переезжать в Петербург... Скоро распродал свою мебель, сдал квартиру и, уезжая в Питер, объявил в Палате, что не возвращусь. Что случилось со мной в Петербурге, ты знаешь уже по началу этого письма. Видя, что деваться некуда, я отправился в департамент, чтобы реабилитировать себя в глазах директора. Каково же было мое удивление, когда директор мне сказал, что об отставке и о Чернигове Кропотов все мне наврал... Директору известны отношения моего принципала ко мне, он находит, что оставаться мне в Ярославле неудобно, так как министерство всегда предпочтет старшего младшему, но что... он, директор, предоставляет мне право перевестись куда я пожелаю, для чего я должен списаться с коллегами.

Таким образом я возвратился в Ярославль еще в худшем положении, чем уехал из него. Объяснившись с генералом, я тотчас же написал начальнику отделения²⁴¹ одной из соседних губерний письмо, в котором прошу его поменяться со мной местами. Ответа от него еще не получал и, если он откажется, обращусь в Новочеркасск и Симферополь, — все-таки это лучше Чернигова. Не правда ли, какая все это скучная чепуха?

Затем пришло письмо от тебя, которое произвело на меня глубокое впечатление и я поблагодарил судьбу, что не остался у Суворина.

Как вдруг сегодня ночью получаю от Суворина телеграмму в ответ на мое, приведенное выше, письмо.

Ну, что тут делать? После твоего письма я, конечно, ни за какие коврижки на службу... (к Суворину. — С.Ч.) не пойду. Но не ехать — будто бы неловко, а ехать — значит, соглашаться. Я совершенно не сомневаюсь в искренном расположении ко мне Суворина... и думаю, что то, что случилось, случилось как-то стихийно, само собою. Поэтому мне жаль было обидеть старика резким отказом. Сегодня к тому же его 25-летний юбилей. Я подумал и послал ему такую телеграмму: «К сожалению, сейчас приехать не могу. Приеду первой возможности. От души поздравляю, желаю счастья». Думаю, что этот ответ, не сжигая кораблей, даст и мне, и старику некоторое время, а там видно будет. Но, повторяю, служить у него я не буду, в особенности после твоего письма. А если бы и согласился, то в какое же дурацкое положение я поставлю своего коллегу и сам себя, если вдруг он пожелает переселиться в Ярославль!

Просто голова идет кругом! Да, брат Антуанчик. У каждого человека бывают свои испытания. Конечно, все образуется, все устроится, но, не скоро, с младенцами ужасно страшно за будущее. И, хоть не хотел, а понял я то, что твой Иванов говорит твоему же доктору Львову: запритесь в свою раковину и работайте богом данное вам дело, не мудрствуя лукаво. Я вот захотел вылезти из моей раковины, и вышла ерунда. Ты — писатель, я — чиновник, третий — г... чист, таково вероятно предопределение судьбы. Конечно, если б я тогда пошел прямо к Суворину и на чистоту объяснился с ним, то весьма возможно, что теперь я уже жил бы в Петербурге и не было бы необходимости во всех этих письмах и телеграммах. Впрочем, я и представить себе не могу, что бы тогда со мной было по прочтении твоего письма!

Во всяком случае все эти дни настроение мое не из важных и не будь бы солнца, не делай бы таких серьезных шагов весна, было бы еще скучнее. Но нигде, брат, весна с ее творчеством, с ее лирикой, не чувствуется так сильно, как в провинциальных городах! Эти лужи, эти потоки, эти тропинки, эта суета воробьев, это розовенькое личико Женьки, целый день проводящей на дворе, и желания, желания, желания! И как далек от этого огромный Петербург, с его туманом, оранжевым солнцем, грязным снегом! Впрочем, быть может, это предубеждение...

Поклон матери. Дети здоровы и спят отлично.

Голубчик, пиши. Умоляю тебя, пиши почаще и побольше. Твой Мишель.

Выпросил у покупателей позволения подержать вещи у себя еще месяц, а от квартиры наниматель, слава богу, отказался. Кажется, начинают мои дела устраиваться, по крайней мере, еще на месяц. Поэтому пиши на прежний адрес»²⁴².

Само собою разумеется, Михаил Павлович растерялся в результате создавшейся ситуации, но к его чести должно быть сказано, что, когда грубый хозяйчик обошелся с ним недостойно, он не устрашился того, что с женою и двумя малыми детьми может остаться без заработка или вынужден будет перевестись в самую глушь. Ведь в ту пору в Чернигов не было железной дороги!

Горячо интересуясь судьбою брата, Антон Павлович запросил Марию Павловну: «Напиши, что тебе известно про Мишу, его переход в «Новое время»²⁴³.

Приводим ответные строки Марии Павловны: «Миша давно мне не писал. Последнее письмо я получила 16 февраля. Он пишет, что Суворин предложил ему место... Привожу выдержку из его письма: «Я буду служить у Суворина, работать по любимому мною ремеслу, писать и переводить, и тем временем припишусь в помощники присяжного поверенного и буду адвокатом. Ты не поверишь, я поэтизирую, как институтка, хотя, конечно, ввиду случайностей, у меня сжимается сердце...» и т. д. Я, конечно, его ободрила, сослалась на его молодость, что в случае неудачи он успеет выбраться из трудного положения, жена его тоже молода еще. Правда, ведь трудно быть чиновником?

А вот что он поступил в редакцию «Нового времени», для теперешнего положения дел, кажется, не совсем хорошо.

«Новое время» не пользуется хорошей репутацией. Впрочем, не знаю этого. Знаю только то, что, верно, судьба мальчикам из нашей семьи заниматься литературой, но не быть чиновниками»²⁴⁴.

На письмо Михаила Павловича от 28 февраля Антон Павлович сразу же ответил:

«Милый Мишель, то, что говорит мой Иванов доктору Львову, говорит человек утомленный, поношенный; напротив, человек должен постоянно, если не вылезать, то выглядывать из своей раковины, и должен он мудрствовать всю жизнь, иначе то уже будет не жизнь, а житие. Против жизни в Петербурге я ничего не имею, это хороший город, к нему легко привыкнуть, как к Москве; вопрос же в том, где служить. Я в письме своем был против Суворинской газеты; там можно печатать только беллетристику, да и то держась в стороне. Служить же в типографии — это другое дело, типография у него очень хорошая во всех смыслах. Но лучше бы всего иметь в Питере какое-нибудь место, в каком-нибудь департаменте и по вечерам заниматься литературой. Кропотов груб, но имей в виду, что Суворин еще грубее, и служить только у него одного — это хуже гораздо, чем служить в Чернигове или Бобруйске... А вот так бы: до обеда где-нибудь в департаменте, а вечером у него в типографии (на манер Тычинкина, учителя гимназии) — эдак было бы хорошо... Будь здоров; все устроится, конечно, и все будет благополучно... Твой А. Чехов.

Если есть свободное время, то пиши мне, я буду отвечать»²⁴⁵.

Как видно, Антон Павлович оказывал растерявшемуся брату большую моральную поддержку. Самое главное в этом письме — слова о суворинской газете, что «там можно печатать только беллетристику, да и то держась в стороне». Этими словами Антон Павлович своеобразно «разрешил» брату Михаилу печатать в суворинской газете свои беллетристические произведения, но не касаться направления газеты.

Предполагая, что переезд Михаила Павловича в Петербург расстроился совсем, Антон Павлович писал сестре в Москву из Ялты: «Миша, по-видимому, передумал и остается, только хочет перейти в другой город. Я писал ему откровенно свое мнение насчет «Нового времени» и, по-видимому, моя нотация принесла добрый плод»²⁴⁶.

В те дни, когда между братьями и сестрой велась эта переписка, в стране совершались грозные события. 4-е марта 1901 года вписалось в историю царской России, как один из черных дней, покрытых позором.

Утром этого дня в Петербурге, на площади Казанского собора, собрались тысячи студентов и представителей передовой русской интеллигенции. Демонстрация была направлена против изданных правительством «временных правил» о взятии в солдаты бунтующих студентов.

Демонстрация была разогнана. Конная полиция и казаки избивали нагайками студентов и курсисток. Многие были убиты, еще больше было раненых и изувеченных. После побоища начались массовые аресты.

Взрывы возмущения прокатились по всей стране и усилили революционные настроения рабочих и передовой интеллигенции. Многие ярославцы негодовали. Михаил Павлович так же, как и два года назад, в феврале 1899 года, остро реагировал на студенческие события и не скрывал этого от своих сослуживцев по Палате. При всех этих обстоятельствах ему надо было скорее покидать Ярославль.

Последними публикациями Михаила Павловича в «Северном крае» были рассказ «Интрига» с подзаголовком «Рассказ Ф.К. Филипса» (перевод с английского) и корреспонденция о предстоящем чрезвычайном общем собрании Русского театрального общества.

В те же дни в газете «Новое время» за 2, 9 и 18 марта 1901 года напечатан рассказ Михаила Павловича «Кризис», повествующий о разорении представителей денежной аристократии во время экономического кризиса 1899—1900 годов.

Этот большой рассказ, объемом свыше 2300 строк, ставивший специальные проблемы, подписан не полной фамилией Михаила Павловича и даже не его инициалами. В первом номере газеты стоит подпись «М. Б-ский», а в двух остальных — «Михаил Бовский».

Михаил Павлович заменил псевдоним потому, что как раз в это время на литературном горизонте появились двое: В. Богемский и Д.А. Богемский.

Дальнейшие отношения Михаила Павловича с Сувориным складывались весьма своеобразно. Как известно, наступление — лучший способ обороны. Суворин, видимо, испытывал чувство неловкости перед Михаилом Павловичем. Он послал ему письмо, в котором, переваливая вину на него, обозвал его Подколесиным. Это письмо утеряно, но ответное письмо Михаила Павловича сохранилось. Вот что он писал: «Я вовсе не Подколесин. Я Вам ответил. Я Вам телеграфировал... тотчас же, как получил Вашу телеграмму. Вот Вам расписка. Я Вас извещал, что сейчас, к сожалению, приехать не могу, что приеду при первой возможности. Ведь было бы очень невежливо не ответить... Очевидно, мой ответ затерялся... Вы пишете далее, что я струсил. Струсил я не от того, что бросаю службу, а от самого положения. Конечно... надо бы было пойти и объясниться, а я счел для себя все потерянным и уехал на полный разгром. Но настоящие страхи не тогда, а именно теперь, когда я уже вернулся из Питера. Вы положили мне жалование в 200 р. Я три дня искал в Петербурге квартиру, исходил его весь и убедился, что дешевле 100 р. в месяц за 5 комнат с дровами и услугами я квартиры иметь не сумею. Меньше же 5 комнат при двух детях, няньке и кухарке иметь не могу. Остается на все прочее 90 руб. Жена знает петербургскую жизнь, говорит, что мало. Стали мы с женой думать. Конечно, можно перебиться и на эти деньги, ведь живут же другие, но тут обуяли новые страхи. Положим, что год перебьемся. А что, если вдруг я (для Вас. — С.Ч.) не погожусь? Куда я денусь, если брошу службу? Иное дело, если бы найти службу в Петербурге, думали мы. Но это для меня казалось и кажется мудреною вещью. Не подумайте, что я так уж стремлюсь в чиновники; не люблю я их и по призванию я не чиновник. Если бы я был один, я бросил бы все моментально. Каждый день с раннего утра и до вечера мы все думаем, думаем, плохо спим, расстраиваемся и все приходим к одному и тому же: в Питер нам ехать надо, — но и службы бросать нельзя. По крайней мере, на первое время. Пусть это было бы ресурсом. Вы точно угадали наши мысли. В письме, которое я получил только сегодня, Вы предлагаете мне службу в Петербурге... Но как это сделать? Нам так дорого достаются места в провинции, что о Петербурге мы и мечтать не смеем. Но какое место? Уверяю Вас, мне жалования много не нужно, важно только иметь тот же класс должности, т. е. 6-ой, чтобы получить назначение от министра, а не от генерала, иначе ведь съест генерал. Пропадешь ни за копейку... Если бы я имел в «Нов(ом) Вр(емени)» 200 р. и рублей на 100—150 казенное место не ниже 6 класса, то это было бы для меня... довольно...»²⁴⁷

В середине марта Михаил Павлович вновь писал Суворину, уже в более спокойном тоне, свидетельствующем о том, что он все взвесил. В этом письме он довольно прозрачно бросает Суворину упрек в том, что тот является в какой-то мере причиной бедствий:

«Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Каждый человек прав по-своему. Я прав тем, что, боясь будущего, буквально понял Вашу фразу в первом письме: «Если службу захотите продолжать, то и это можно сделать, даже можно соединить два ремесла — журналиста и чиновника». Я не знал, что Вы писали это не в виде предложения, а в виде суждения. Просил я Вас о службе в Петербурге на основании именно этой фразы, к тому же получил на днях от Антона милое, теплое письмо, в котором он приветствует мое переселение в Петербург, но советует, хотя бы на год, не бросать государств(енной) службы²⁴⁸. О шестом классе я писал только потому, что смотрю на него, как на средство быть более или менее независимым от генеральской печенки. О моем стремлении быть именно чиновником²⁴⁹ Вы знали еще восемь лет тому назад, когда я совсем уже собрался уходить в отставку... Рисковать я умею, так как я поехал в Петербург хлопотать о месте в управляющие, на что имел право, но после первого же разговора с Вами тотчас же решил бросить все, и это мое право, и перейти в литературу... А что я на себя не надеюсь, то это верно. Бедность, строгое воспитание, гимназия, вечные запугивания в детстве, что бог накажет, что черт подведет, быть может, выработали у меня слабый характер, но это, полагаю, лучше, чем быть самонадеянным. Я уверен, что если бы не показавшаяся мне холодной встреча у Вас в редакции и если бы не пропажа моей телеграммы к Вале, то все обстояло бы благополучно... А теперь чего я достиг? Того, что, нахвастав всем, и в городе, и в Палате, что бросаю службу и ухожу в Питер на частное дело, и все распродав и отдав за долги, я действительно должен уйти из Ярославля, так как оставаться теперь не только неловко, но и нельзя, ибо нашлись уже и кандидаты. И если бы не случилось того, что случилось, то мне не пришлось бы теперь писать в Петербург письмо о том, чтобы меня приняли на службу хотя бы в такую трущобу, как Чернигов, и что чтобы дали мне хоть какое-нибудь пособие для того, чтобы перевезти туда семью. Пусть я буду оставаться случайным сотрудником (газеты. — С.Ч.). Так тому и быть. Такова моя, значит, планида. Я не хочу говорить этим жалобных слов, а просто примиряюсь с событиями.

«Счастливец» верен документально, преувеличений в нем нет. Я мог бы доказать это целым рядом статей законов. Посылаю при этом «Акцизного». Буду присылать и еще. Ваш Михаил Чехов»²⁵⁰.

Фельетон «Счастливчик» опубликован в «Новом времени» за 26 марта 1901 года, с подписью «М.Ч.»

По-видимому, это письмо произвело на Суворина впечатление. Он послал Михаилу Павловичу следующую телеграмму:

«Прошу Вас сделать мне одолжение личное, за которое буду вам очень благодарен, приехать сюда хоть на один день и телеграммой меня уведомить. Суворин»²⁵¹.

Разумеется, Михаил Павлович тотчас же выехал в Петербург, откуда телеграфировал жене, что Суворин предложил ему жалование 350 руб.²⁵²

Постараемся найти причину, побудившую Суворина на этот раз пригласить Михаила Павловича на таких условиях.

7 марта 1901 года Суворин записал в своем дневнике: «Газета меня угнетает. Я боюсь за ее будущее. Тьма сотрудников, большею частью бездарных и ничего не делающих...»

Вероятно, печатавшийся как раз в эти дни в «Новом времени» большой рассказ Михаила Павловича «Кризис» дал Суворину основания считать, что младший Чехов будет иным, чем сотрудники, упомянутые им в дневнике.

Естественно, все колебания Михаила Павловича отпали, и он дал согласие, тем более, что ему было подтверждено, что круг его обязанностей остается тем же, какой был обусловлен при первой встрече, два месяца назад. Давая согласие, Михаил Павлович строго памятовал о советах и предупреждениях старшего брата и по-прежнему считал, что служба у Суворина — только трамплин для того, чтобы встать на ноги в столице. На другой же год Михаил Павлович оставил редакцию газеты и перешел в книготорговое дело Суворина — в «Контрагентство».

Вернувшись в Ярославль для окончательных сборов, Михаил Павлович через неделю послал Евгении Яковлевне следующее письмо: «Вот уж скоро три месяца, как мы все собираемся уезжать из Ярославля. За последние годы пришлось испытать в нем столько неприятностей, что не жаль и покидать его. На Фоминой (неделе. — С.Ч.) я совсем переезжаю в Петербург, а через неделю за мной двинется и семья. Конечно, тяжеловато сниматься с насиженного гнезда, но ведь надо же искать, где лучше!... Из вещей везем с собой только пианино, да диван, а остальное все уже давно продано.

Мы здоровы, но детишки прихворнули... Я весь в вас и все мне кажется, что дети опасно больны, что они упадут и расшибутся, что Женька опрокинет на себя самовар и проч...

До свидания, мамочка. Я теперь... научился верить в благословение и потому прошу Вас: благословите. Если Маша у Вас, скажите ей, что по переезде в Петербург, когда я устроюсь, я снова буду иметь возможность посылать ей деньжат. Ваш Мишель»²⁵³.

Подготовив все к переезду, Михаил Павлович уехал в столицу около середины апреля. В эти же дни он получил из Цензурного комитета лежавшие там с января свои драматические произведения: мелодраму «За другого», немного переработанный водевиль «За двадцать минут до звонка» и новый фарс в трех действиях «Хоть ложись да умирай». Все они были «к представлению дозволены».

Двухмесячный отпуск Михаила Павловича кончился 20 апреля. 18 апреля он послал из Петербурга в Ярославскую палату рапорт о болезни; у него был плеврит.

Получив этот рапорт, Кропотов 26 апреля послал директору департамента докладную записку, а по существу донос, в котором сообщал об «уклонении Коллежского Асессора Чехова от исполнения его служебных обязанностей»... «Вашему превосходительству, — писал Кропотов, — из личных объяснений моих уже известно, насколько г. Чехов интересуется службой и насколько невозможными стали его отношения как к составу Казенной Палаты, так и в особенности к Податной Инспекции»²⁵⁴.

В этой секретной докладной записке, составленной с искажением фактов, Кропотов сознается, что давал директору департамента «личные объяснения», то есть компрометировал Михаила Павловича перед высшим начальством.

Не успела еще эта докладная записка дойти до Петербурга, как из департамента вышло две бумаги: одна в Ярославль, другая в Чернигов, в которых предлагалось начальникам вторых отделений, Успенскому и Чехову, поменяться местами.

Но Михаил Павлович в Чернигов не поехал, а в самых первых числах мая перевез всю свою семью из Ярославля в Петербург. В столице они поселились на окраине, в Удельной. Домик на Костромском проспекте № 14 находился недалеко от дома, где квартировал брат Александр Павлович (№ 9). Кругом стоял лес, это было важно для детей, они оказались как на даче. Узкоколейный паровичок доставлял пассажиров до самого Александровского (Литейного) моста.

Михаил Павлович сразу же подал в департамент прошение об отставке. Ему удалось в департаменте повернуть дело так, что Кропотову же было сделано письменное замечание: он не соблюл всех установленных правил при увольнении в отпуск своего начальника отделения.

Михаил Павлович уже давно мечтал стать адвокатом. Сейчас, в Петербурге, при благоприятной обстановке, это его желание еще больше возросло. Чтобы стать адвокатом, нужно было, во-первых, вступить в Совет присяжных поверенных и, во-вторых, стажироваться 3—4 года, будучи помощником присяжного поверенного. Естественно, при оформлении потребовались документы. Михаил Павлович послал в Ярославскую казенную палату письмо: «Имею честь просить Казенную Палату выдать мне удостоверение в том, что, состоя начальником отделения Ярославской Казенной Палаты, я заведывал»... (Далее идет перечень столов, которыми заведовал Чехов).

Это письмо, представляющее развернутый аттестат о государственной службе Михаила Павловича, составленный им самим, в палате было подшито к делу. Вместо того, чтобы отправить нужный документ, Кропотов обратился к услугам полиции. Он писал 7 июня 1901 года «приставу г. С.-Петербурга, в районе которого находится Удельная, Костромской проспект, д. 14», что кроме формулярного списка казенною палатою других каких-либо документов не выдается. «О чем Казенная Палата поручает Вам, Милостивый Государь, объявить г. Чехову, с распиской на сем отношении и таковое с распиской возвратить в Палату»²⁵⁵.

Даже неизощренному в бюрократизме человеку ясно, что отношение, посланное Кропотовым через полицию, представляло собою чистую отписку.

Пока неизвестно, добился ли Михаил Павлович необходимой справки. В конце лета Кропотов заболел, вышел в отставку и вскоре умер.

О том, какой была его петербургская жизнь, Михаил Павлович писал из Петербурга Евгении Яковлевне: «Вы спрашиваете, чем я занимаюсь. Извольте. Измучившись на государственной службе с ее интригами, подлыми доносами, прихлебательством и вечным безденежьем и не видя перед собой ничего впереди... я плюнул на все и вышел в отставку... Суворин предложил мне 350 рублей в месяц... сейчас у меня есть и другие заработки, в других журналах... В редакцию я езжу каждый день часа на 2—3, читаю там рукописи, исправляю их, пишу сам рассказы и статьи, иногда меня посылают что-нибудь осмотреть и описать»²⁵⁶.

А через два месяца в письме к сестре Михаил Павлович пишет: «Дорогая Машета... Как переменилась моя деятельность! Я сжег корабли, которые строил целые одиннадцать лет, и не жаль. Ни малейшей жалости. 11 лет не образовали даже во мне привычки к государственной службе. Я уволен в отставку с мундиром... но как это смешно для меня, теперь, какими жалкими мне кажутся чиновники. Весьма возможно, что меня выметет Суворин помелом, но я не стараюсь смотреть на это большими глазами. Пока — меня печатают, пока везде появляются мои переводы...²⁵⁷ и меня считают настолько порядочным стилистом, что целыми массами я привожу домой статьи... сотрудников для придания им лоска... На моей обязанности хроника, приключения, маленький фельетон и телеграммы... Политика же и руководящие статьи — это сфера старшего (редактора. — С.Ч.)»²⁵⁸.

Михаил Павлович разобрался в обстановке. Сохранилось его письмо к Антону Павловичу, написанное через год с небольшим после переезда в Петербург: «...ты ...предостерегал меня приблизительно так: «держись от газетчиков подальше — это все в «Новом времени» люди сытые. В газете этой можно сотрудничать только держась в стороне и главным образом работая по беллетристике». И я последовал этому мудрому и доброму совету и вот уже второй год каждый день его выполняю. До репортерства я не снизойду... скорее умру с голоду или пойду в приказчики; писать по заказу на заданные темы никогда не буду, потому что боюсь качества этих тем...

...Нововременская цензура. О, ты ее знаешь! Боязнь, как бы не лишиться объявлений, сделала то, что в Эртелевом переулке²⁵⁹ подозрительно относятся ко всякой свежей мысли, как бы невинна она ни была, а синий карандаш гуляет направо и налево и разжевываются уж всем надоевший национализм и самобытность»²⁶⁰.

Итак, закрылась «ярославская» страница жизни Михаила Павловича, многообразная и для него трудная.

Царская, казенная, чиновничья клика выдавила из своей среды, как чужого, человека, считавшего честность и справедливость основным моральным качеством каждого. Он не ужился с миром чиновников, но можно ли считать время его службы пропавшим зря? Конечно, нет.

Его служба, разъезды по самым глухим местам губернии, встречи с людьми самых разных слоев дали ему возможность накопить огромный жизненный опыт и собрать богатый материал, который он широко использовал в своих рассказах и повестях, написанных уже после переезда в Петербург. Об отдельных житейских случаях и происшествиях, свидетелем которых он был, он сообщал Антону Павловичу, и тот использовал их в своих произведениях. Таким образом, Ярославль и Углич оказались отраженными в творчестве не только Михаила Павловича, но и Антона Павловича.

Примечания

1. «Ярославские губернские ведомости» от 19 марта 1896 г.

2. «Ярославские губернские ведомости» от 28 апреля 1897 г.

3. Ныне угол Республиканской и проспекта Октября. Сохранился ли тот самый дом, пока не установлено.

4. Письмо от 1 февраля 1896 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

5. Письмо от 9 февраля 1896 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

6. Гос. архив Ярославской обл. Угличский филиал, ф. 16, оп. 1, ед. хр. 10.

7. М.П. Чехов. Воспоминания в записи автора. Рукопись. Архив автора.

8. «Ярославские губернские ведомости» за 18 мая 1896 г.

9. Письмо от 11 июня 1896 г. Архив автора.

10. Воспоминания М.П. Чехова в записи автора. Рукопись. Архив автора.

11. Письмо от 27 июля 1896 г.

12. Письмо от 23 сентября 1896 г.

13. Письмо от 15 октября 1896 г.

14. Письмо от 25 августа 1896 г.

15. Письмо от 15 октября 1896 г.

16. Письмо от 29 ноября 1896 г.

17. Письмо от 18 октября 1896 г.

18. Запись от 2 октября 1897 г.

19. Письмо от 12 октября 1897 г.

20. Газета «Слово» от 12 января 1907 г.

21. Сосед князь С.И. Шаховской.

22. Письмо от 27 ноября 1896 г.

23. Барон Штиглиц — основатель Центрального училища технического рисования в Петербурге.

24. М.П. Чехов имеет в виду учителя Кронида Ивановича Архангельского, знакомого чеховской семье, человека тихого, малоодаренного.

25. Письмо от 28 ноября 1896 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

26. Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 4, ед. хр. 767.

27. Письмо от 2 декабря 1896 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

28. Письмо от 10 декабря 1896 г. Архив автора.

29. en qrand — по большому (фр.).

30. Письмо от 23 октября 1896 г.

31. Автор этой пьесы Петр Михайлович Невежин — драматург и беллетрист.

32. Вскоре должна была выйти книга А.П. Чехова «Пьесы», СПБ, 1897.

33. В.И. Немирович-Данченко руководил драматическим училищем Московского филармонического общества.

34. Письмо от 10 декабря 1896 г.

35. Письмо от 10 декабря 1896 г.

36. Картина И.И. Левитана «Река Истра». Подлинник хранится в Доме-музее А.П. Чехова в Ялте. Копии для Московского и Мелиховского Чеховских музеев выполнены в 1954 г. Для Михаила Павловича Мария Павловна скопировала осенний этюд Левитана «Дом в Бабкине. Терраса». Эта копия хранится в Доме-музее А.П. Чехова в Москве.

37. Письмо от 13 декабря 1896 г.

38. К этому времени князь С.И. Шаховской уже продал свое имение Васькино В.Н. Семенковичу.

39. quelque chose — что-нибудь (фр.).

40. А.П. Чехов. Полн. собр. соч., 1944—1951, т. 12, стр. 347.

41. Письмо от 15 января 1897 г. ЦГАЛИ.

42. Письмо от 4 февраля 1897 г.

43. «Вжасно» — таганрогский жаргон. Следует «ужасно».

44. Акридами и диким медом питались библейские пустынники. Это выражение обозначало ограничение себя в пище.

45. Боборыкин Петр Дмитриевич — беллетрист, журналист.

46. Легра Жюль (Юлий Антонович) — профессор Бордоского университета, жил три лета (1892—1894) в усадьбе Н.П. Гладкова Курниково в 5 верстах от Мелихова. В русском издании известна его статья «У Чехова в Мелихове». Ездил на обследование Обь-Енисейского канала и опубликовал доклад о своей поездке. Об этом докладе и писал Боборыкин в «Русской мысли».

47. Миллионы — по ассоциации с романом Д.Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы».

48. Письмо от 10 марта 1897 г. Гос, биб-ка им. Ленина.

49. «Пусть будет выслушана и другая сторона» (лат.).

50. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 3, ед. хр. 267.

51. Ривьера — Средиземноморское побережье Франции, представляющее сплошной курорт.

52. Письмо от 30 марта 1897 г.

53. Письмо около 7 апреля 1897 г. Архив автора.

54. Письмо от 15 апреля 1897 г.

55. Художник П.М. Серегин.

56. Письмо от 29 апреля 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

57. Письмо от 7—10 мая 1897 г.

58. Письмо от 4 июля 1897 г.

59. Письмо от 28 марта 1898 г.

60. Первую школу А.П. Чехов построил в селе Талеж, в семи верстах от Мелихова.

61. Письмо от 29 июля 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

62. Ошибка. А.П. Чехов летом 1897 г. на Кавказе не был.

63. А.П. Чехов в это время жил в Мелихове.

64. Машутка Циплакова — подручная кухарки Марьюшки. Александр — кучер, Ольга — горничная.

65. Михаил Павлович предполагал купить в Ярославле второй тарантас для Мелихова. Первый был куплен им в Угличе.

66. О каком переводе здесь говорится, пока не установлено.

67. Президент Французской республики Франсуа Феликс Фор приезжал в Россию в 1897 году, в связи с переговорами о заключении Франко-русского военного союза.

68. Письмо от 21 августа 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

69. Зоя Карповна — лицо вымышленное.

70. Шутка. Михаил Павлович не раз хвалил брату Ярославский театр.

71. Письмо от 25 сентября 1897 г.

72. Гос. архив Яросл. области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 1.

73. Письмо от 30 октября 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

74. Фраза, заключенная в скобки, восстановлена по смыслу. В письме она выгорела добела.

75. Письмо от 10 декабря 1897 г. Гослитмузей.

76. Письмо от 22 декабря 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

77. Письмо от конца декабря 1897 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

78. Письмо от 14 января 1898 г. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова.

79. Письмо М.П. Чехова к П.В. Быкову от 14 марта 1903 г. Институт русской литературы (Пушкинский дом).

80. Письмо от 21 января 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

81. Письмо от 30 января 1898 г. Архив автора.

82. Письмо от 5 февраля 1898 г.

83. М.П. Чехова. «Письма к брату А.П. Чехову». Гослитиздат, 1954, стр. 62.

84. Приведенное выше письмо от 5 февраля 1898 г.

85. Письмо от 10 февраля 1898 г. Архив автора.

86. Письмо от 22 февраля 1898 г.

87. Письмо от 23 февраля 1898 г.

88. Письмо от 30 июля 1898 г.

89. Письмо от 28 ноября 1898 г.

90. Письмо от 5 февраля 1899 г.

91. Трефолев Леонид Николаевич — поэт, автор текстов нескольких песен, ставших народными: «Дубинушка», «Камаринский мужик» и др. Большую часть жизни прожил в Ярославле.

92. Шаховский Дмитрий Иванович — брат С.И. Шаховского, соседа А.П. Чехова по Мелихову, позже член Государственной думы первого созыва (1906—1911 гг.).

93. Подражание слогу писем дяди Митрофана Егоровича.

94. Булгаков Федор Ильич — издатель «Нового журнала иностранной литературы».

95. Подражание слогу дяди Митрофана Егоровича.

96. Письмо от 10 февраля 1898 г. Архив автора.

97. Этот свой рассказ М.П. Чехов во второй раз публично читал спустя полтора года — 3 декабря 1899 года. Рассказ не найден.

98. Письмо от 15 февраля 1898 г. Гос. музей-заповедник А.П. Чехова в Мелихове.

99. Письмо от 16 февраля 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

100. Гос. биб-ка им. Ленина.

101. Письмо от 23 февраля 1898 г.

102. Письмо от 1 марта 1898 г.

103. Иодик — такс, сын Хины и Брома.

104. Письмо от 24 апреля 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

105. Письмо от 6 мая 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

106. Письмо от 11 мая 1898 г. Гос. музей-заповедник А.П. Чехова в Мелихове.

107. Швейцарская — сени главного дома в Мелихове, где Михаил Павлович с женою ночевал и в прошлые приезды.

108. Кремер Яков Иванович — составитель учебников древних языков, директор московской мужской 4-й гимназии.

109. Соня Маевская — дочь Болеслава Игнатьевича Маевского, полковника, командира батареи в Воскресенске. Семья Чеховых дружила в 1883—1887 годы с Маевскими. Соня, Алеша, Аня Маевские описаны А.П. Чеховым в рассказе «Детвора».

110. Prosa prosarum — проза проз, omnis prosa — все есть проза (лат.).

111. Марфа Ивановна Морозова — вдова дяди братьев Чеховых Ивана Яковлевича Морозова.

112. Покровский Федор Платонович — протоиерей, законодатель в Таганрогской гимназии, где учились братья Чеховы. Был представлен к болгарскому ордену за заслуги в последнюю русско-турецкую войну. Ходатайство о награждении возбудил Антон Павлович, тайно от Покровского, который умер раньше чем состоялось награждение. Еще когда А.П. Чехов учился в гимназии, Покровский дал ему прозвище «Чехонте», которое позже вошло в литературу.

113. Письмо от 20 мая 1898 г. Архив автора.

114. Письмо от 27 мая 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

115. Письмо от 6 июля 1898 г. Архив автора.

116. Привет (лат.).

117. «Он просил меня, он вмолял меня, но я его вбил» — таганрогская присказка.

118. Письмо от 24 июня 1898 г. Архив автора.

119. Письмо от 5 июля 1898 г. Архив автора.

120. Михаил Павлович просил Антона Павловича устроить его попечителем строившейся тогда в Мелихове школы. Это не состоялось. Попечительство над школой взяла на себя Мария Павловна.

121. В 1900 году в Париже должна была открыться Всемирная выставка, для привлечения средств к которой была устроена выигрышная лотерея.

122. Письмо от 29 июля 1898 г. Архив автора.

123. Письмо от 14 августа 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

124. Письмо от 23 августа 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

125. Письмо от 30 августа 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

126. Письмо от 13 сентября 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

127. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. Стр. 210.

128. Таганрогский жаргон.

129. Письмо от 24 сентября 1898 г.

130. Письмо от 10 октября 1898 г.

131. Архив автора.

132. Письмо от 22 октября 1898 г. Архив автора.

133. Черновик телеграммы. Архив автора.

134. Письмо от 20 октября 1898 г. Архив автора.

135. М.П. Чехов. Очерки и рассказы. СПБ, 1905.

136. Письмо от 14 октября 1898 г.

137. Письмо от 20 октября 1898 г.

138. Александра Александровна Хотяинцева — художница.

139. Имеется в виду справочная книжка по новому промысловому налогу, которая вышла в 1898 г.

140. Письмо от 20 октября 1898 г. Архив автора.

141. М.П. имеет в виду хлопоты Марии Павловны в Мелихове.

142. Гос. биб-ка им. Ленина.

143. О водопроводе и канализации А.П. Чехов сильно преувеличивал. Еще несколько лет купленный участок страдал от отсутствия воды.

144. Шутка.

145. Письмо от 25 октября 1898 г.

146. Письмо от 26 октября 1898 г.

147. Зудерман Герман — немецкий романист и драматург.

148. Подражание дяде Митрофану Егоровичу.

149. Редактор — издатель газеты «Северный край» Э.Г. Фальк.

150. Письмо от 20 ноября 1898 г. Архив автора.

151. Письмо от 25 ноября 1898 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

152. Письмо от 8 декабря 1898 г.

153. Родственник писателя С.Т. Аксакова.

154. Генерал Иван Яковлевич — лицо не установленное. Также не установлено, какую протекцию могли бы Мария Павловна и генерал оказать Михаилу Павловичу.

155. Письмо от 24 января 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

156. Цитата из стихотворения А.С. Пушкина.

157. Насчет хлопот о переводе в Москву по службе. Это письмо не сохранилось.

158. А.А. Пеше — сослуживец Михаила Павловича, незадолго до этого приезжавший в Ялту.

159. М.П. Чехова. Письма к брату А.П. Чехову. Письмо от 20 марта 1899 г.

160. Письмо от 16 мая 1899 г.

161. В гимназии Ржевской.

162. Дарский Михаил Егорович — антрепренер.

163. Элеонора Дузе — величайшая итальянская драматическая актриса.

164. Письмо от 9 мая 1899 г. Архив автора.

165. Письмо от 16 мая 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

166. Письмо от 3 июня 1899 г. Архив автора.

167. Письмо от 4 июня 1899 г.

168. Письмо от 26 июня 1899 г.

169. Письмо от 24 августа 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

170. Кухарка Чеховых М.Д. Беленовская, служившая у них почти 20 лет.

171. А.П. Чехов обещал подарить сестре 10 000 рублей из суммы, которая поступит от продажи мелиховского имения (письмо А.П. Чехова от 5 или 6 июля 1899 г.).

172. Письмо от сентября 1899 г. Архив автора.

173. Письмо от 4 сентября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина. На последней странице этого письма Михаил Павлович сделал рисунок «Уходит поезд». Он машет платком и цилиндром, маленькая Женя в феске машет обеими руками.

174. Ныне Днепропетровск.

175. Письмо от 10 октября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

176. Мюр и Мерелиз — владельцы универсального магазина в Москве.

177. Большая комната в нижнем этаже.

178. Письмо от 14 октября 1899 г. Архив автора.

179. Письмо от 22 октября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

180. Письмо от 22 ноября 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

181. Письмо от 3 декабря 1899 г.

182. И.П. Чехов увлекался туризмом.

183. Письмо от 20 декабря 1899 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

184. 11 декабря 1899 г. началась англо-бурская война в Южной Африке. Ледисмит — город, осажденный бурским главнокомандующим Жубером.

185. Письмо от 12 января 1900 года. Гос. биб-ка им. Ленина.

186. Bébé — малютка, младенец (фр.).

187. Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.

188. Жена Суворина Анна Ивановна.

189. О каких «отношениях» идет в данном случае речь, установить не удалось. Упомянутое письмо М.П. Чехова к А.П. Чехову не сохранилось.

190. «...и тот»... «и все» — вошедшие в привычку вставки в разговорной речи Суворина.

191. За опубликование в «Новом времени» в дни студенческих беспорядков двух своих «Маленьких писем» А.С. Суворин был привлечен Союзом писателей к суду чести.

192. Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.

193. Письмо от 5 февраля 1899 г.

194. Письмо от 16 февраля 1899 г. «Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова», стр. 382.

195. 8 января 1900 года А.П. Чехов был избран почетным академиком по разряду изящной словесности Академии наук. Письмо от 22 января 1900 г. Архив автора.

196. Всего лишь 6 дней назад А.П. Чехов послал Суворину большое письмо с детальным разбором новой пьесы Суворина и с приветами.

197. Письмо от 22 января 1900 г., приведенное выше.

198. Письмо от 24 января 1900 г. ЦГАЛИ.

199. Архив автора.

200. Подражание слогу дяди Митрофана Егоровича.

201. Письмо от 25 января 1900 г. Архив автора.

202. Письмо от 21 января 1900 г.

203. Преувеличение.

204. Миша, Тося и Коля — сыновья Ал.П. Чехова.

205. Письмо от 28 января 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

206. Письмо от 21 марта 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

207. Это письмо не сохранилось.

208. Праздник пасхи.

209. Письмо от 24 апреля 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

210. М.П. Чехов. Вокруг Чехова. «Московский рабочий», 1964, стр. 276.

211. Письмо от 2 мая 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

212. А.С. Суворин. Дневник. М. — П., 1923.

213. Письмо от 19 июня 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

214. Ныне Некрасовская.

215. Письмо от 28 октября 1900 г. Архив автора.

216. Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 672.

217. Письмо от 6 октября 1900 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

218. Письмо от 3 октября 1900 г. М.П. Чехова. Письмо к брату А.П. Чехову». М., Госполитиздат, 1954, стр. 162.

219. Письмо от 6 октября 1900 г.

220. А.П. Чехов прислал Ярославскому театру приветствие в связи с постановкой его пьесы «Чайка». 6 октября 1900 г. был послан ответ от имени всей труппы. Телеграмма А.П. Чехова, по-видимому, утеряна.

221. Письмо от 28 октября 1900 г. Архив автора. Иван Яковлевич Морозов — дядя братьев Чеховых со стороны матери, мастер на все руки; Михаил Егорович Чехов — дядя братьев Чеховых со стороны отца, переплетчик.

222. Воспоминания М.П. Чеховой в записи автора. Рукопись Архив автора.

223. Письмо от 28 января 1901 г. Архив автора.

224. М.П. Чехов. Свирель. Повести. СПб., 1910.

225. О каком рассказе пишет Михаил Павлович — пока точно не установлено. Очевидно, это рассказ «Кризис», о котором будет сказано ниже.

226. Уитмен. Разговор с князем Бисмарком.

227. Письмо от 3 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.

228. Эта статья еще не найдена в печати.

229. Письмо от 6 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.

230. Моральный облик Кропотова Михаил Павлович позже описал в рассказе «Генеральша» (М.П. Чехов. «Очерки и рассказы». СПб., 1905).

231. Письмо от 7 февраля 1901 г. Архив автора.

232. Бунин уехал из Чеховского дома 13 февраля 1901 г., а А.П. Чехов вернулся из-за границы в Ялту 15 февраля. (Литературное наследство. Том 68, стр. 396).

233. Письмо от 12 февраля 1900 г. Архив автора.

234. Воспоминания М.П. Чеховой в записи автора. Рукопись, Архив автора.

235. Письмо от 14 февраля 1901 г. Архив автора.

236. Архив автора.

237. Письмо от 25 февраля 1901 г. ЦГАЛИ.

238. Письмо от 6—8 апреля 1879 г.

239. А.П. Чехов, по-видимому, забыл, что место заведующего типографией Суворина было занято Тычинкиным.

240. Письмо от 22 февраля 1901 г.

241. Николаю Николаевичу Соловьеву, служившему в это время в Вологде начальником отделения.

242. Письмо от 28 февраля 1901 г. Архив автора.

243. Письмо от 2 марта 1901 г.

244. Письмо от 8 марта 1901 г. М.П. Чехова. Письмо к брату А.П. Чехову, стр. 175—176.

245. Письмо от 5 марта 1901 г.

246. Письмо от 13 марта 1901 г.

247. Письмо от 10 марта 1901 г. ЦГАЛИ.

248. Письмо от 5 марта 1901 г.

249. Ирония.

250. Письмо от 16 марта 1901 г. ЦГАЛИ.

251. Телеграмма от 24 марта 1901 г. Архив автора.

252. Телеграмма от 25 марта 1901 г. Архив автора.

253. Письмо от 3 апреля 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

254. Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 842.

255. Гос. архив Ярославской области, ф. 100, оп. 2, ед. хр. 842.

256. Письмо от 15 июня 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

257. Работы Михаила Павловича «в других журналах» и эти его переводы еще не найдены.

258. Письмо от 4 августа 1901 г. Гос. биб-ка им. Ленина.

259. Редакция газеты «Новое время» и типография помещались в Эртелевом переулке, ныне улица Чехова, дом № 6.

260. Письмо от 18 июля 1902 г. Архив автора.