Заключение

Исследование литературных связей, предпринятое в данной диссертации, опиралось на изучение идеологических предпосылок концепций человека в художественных мирах Гоголя и Чехова. Такой подход позволил избежать узости, присущей рассмотрению частных, локальных связей (цитат, аллюзий и т. п.). Объект изучения в данной диссертации, таким образом, был представлен в виде системы с рядом опосредующих звеньев, связанных общим проблемным узлом — рефлексией о человеке.

Обратившись к «низким», с точки зрения классической эстетики, предметам изображения, Гоголь не только открывает заветную область жизни «маленького» человека, но и устремляется к познанию внутренних и внешних обстоятельств, видоизменяющих «страсти», заложенные в человека природой и «небесами». На страницах своих произведений Гоголь предстал одновременно и в образе художника-моралиста, ведущего своих героев к преображению и спасению, и в образе художника-учёного, настраивающего свой «микроскоп» на познание в «дрязге жизни» «первоначальных причин» и мотивов, приводящих героев в движение.

От данной творческой позиции ответвляются эстетические теории и литературная практика «натуральной школы». Произведения Гоголя конца 30-х — начала 40-х гг. выполняли для «натуральной школы» формообразующую функцию. Находя в посюсторонней человеческой природе позитивную ценность, воспетую Руссо и Фейербахом, натуралисты видят в её искажении обществом главное зло. Фигура исследователя общества — социолога и физиолога — становится эталоном для писателей этого круга, стремившихся к проникновению в причины, обусловливающие искажение естественной природы человека. Постепенно в критике Белинского складывается концепт «действительности» — адской машины, «поглощающей» человека, с роковой неизбежностью запечатлевающей в персонаже свои законы. Одним из таксономических терминов французского зоолога Кювье — «типом» — натуралисты стали обозначать персонажа, находящегося во власти «действительности».

В результате исследования было установлено, что поколение читателей, к которому принадлежал Чехов, использовало иной регистр чтения произведений Гоголя. Предпосылки рецепции Гоголя «чеховской артелью» складывались в социальной действительности — в механизмах самоотождествления интеллигенции 80-х гг. с «истинно развитым классом общества», во взаимодействии русской прозы с французским натурализмом. Благодаря этим факторам, естественная наука в 80-е гг. ещё в большей степени, чем в 40-е, осознаётся «пестуном» искусства. Кризис народнических иллюзий, как и кризис религиозного сознания, обострил у интеллигенции ощущение распада общественных, духовных связей между людьми. Условия рецепции были таковы, что универсальная категория духовности, развитая Гоголем на страницах своих произведений, вступала в конфликт с мировоззренческими ориентирами писателей 80-х годов, признававшими науку руководящим началом своего миропонимания.

Гоголевская духовность — это мир сверхличных, метафизических ценностей, с которыми теряет связь герой (отсюда трактовка пошлости как духовной смерти человека). Преодоление разрыва героя с метафизическими ценностями, или духовное воскрешение, постулировалось писателем. Для восьмидесятников, так же как и для Чехова, человек представляет собой атомизированного индивида, оставшегося один на один с биологическими закономерностями, охватывающими природный мир без остатка.

Трансформизм Ч. Дарвина, как было продемонстрировано в диссертации, являлся одним из источников становления идеи человека в художественном мире раннего Чехова. Известно, что концепция «прирождённой страсти» Гоголя, имевшая и теологические, и философские истоки, в интерпретации «натуральной школы» приобрела антропологический характер, основанный на положении Руссо — «всё, что исходит из рук Творца, — прекрасно». Напротив, биологический трансформизм отвергает идею человека, выражаемую метафорой «tabula rasa», противопоставляя ей образ человека-палимпсеста, то есть существа, несущего в себе следы своей естественной истории — разнообразных наследуемых способностей, высших (социальных) и низших (эгоистических) инстинктов.

В ходе работы было установлено, что отличие чеховского толкования вопроса о человеке можно увидеть в отчётливом разграничении типа и «живого» человека в высказываниях писателя о литературе. Не только среда, биография делают из человека то, чем он является. Для Чехова, в 80-е годы глубоко изучившего теории Дарвина, «живой человек» — завоевание грандиозного процесса развития природных форм. Естественно, что процессы расширения сферы господства человеческого разума над природой, становления человеческого существа как хозяина своей природы, представлялись Чехову способными изменить ситуацию подверженности человеческой натуры эгоизму. Представления Чехова о природе человека, о принципах развития общества определяли судьбу гоголевского наследия в ранней прозе писателя.

По нашему мнению, вера Чехова в благое влияние прогресса, способного преобразить ткань человеческого существования, реализовать творческие возможности человечества указала направленность в использовании писателем стилевых рецептов прозы Гоголя. Гротеск и анималистика в изображении провинциального «застоя» и властных претензий социальных авторитетов, подавляющих творческую «природу человека», а также претензий отжившей, «пошлой» жизни на господство над жизнью новых поколений — всё это сочеталось с собственно чеховскими способами передачи стороннего, автономного взгляда на мир. Контент-анализ писем писателя позволил установить, что в миросозерцании Чехова природа понималась амбивалентно — это и творческое начало, стремящееся к совершенству, и слепое, хаотическое начало. Чеховская анималистика, восходящая к гоголевской традиции, передаёт также и зооморфные черты характера персонажей, открывает глубинные инстинкты в «среднем человеке». Напротив, концепция «прирождённой страсти» первого тома «Мёртвых душ» допускала благое, провиденциальное значение досоциальной, «естественной» сущности человека.

Авторская позиция раннего Чехова и авторская позиция Гоголя в прозе конца 30-х — начала 40-х годов обладает общим пафосом — явным или скрытым стремлением показать ситуацию дурной несвободы, в которой находятся персонажи. Современная цивилизация порождает неестественные потребности, отчуждает людей «холодом» городов и чина, что, в конечном итоге, отдаляет человека от своей природы и «богоподобного происхождения» — таков в своей основе критический вызов Гоголя.

Природа человека несовершенна, эгоистична, а организм подвержен болезням, но, по мнению Чехова, процесс цивилизационного развития может исправить положение, преобразовав инстинкт культурой, победив болезни «чудесами» науки. Не отказ от прогресса, не бегство в патриархальную утопию или «толстовство», а обновление привычных, устоявшихся форм жизни, развитие духовных способностей человека — науки, искусства, морали — такова идеологическая программа Чехова, отчётливо выраженная в ранних рассказах. В ранней прозе писателя, как было показано на материале рассказов «Папаша», «Певчие», «Тяжёлые люди», «Переполох», изображается персонаж, одиноко противостоящий общественным установлениям и законам природы, наделённый способностью в привычной повседневной жизни увидеть неподлинные формы жизни, тем самым оказывающийся свободным, автономным субъектом познания. В то же время в ранней прозе Чехова возникают и экзистенциальные мотивы покинутости, одиночества, неудовлетворённости культурой, которые разовьются в зрелой прозе писателя.