Ранний рассказ А.П. Чехова «Патриот своего отечества» (1883), кажется, никогда не попадал в поле зрения исследователей, занимающихся изучением литературных связей писателя. Между тем этот рассказ представляет собой очень интересный пример обращения Чехова к опыту предшествующей литературы.
Современные читатели «Патриота своего отечества», как правило, не замечают, что литературной основой чеховского рассказа является повесть, вернее, начало (завязка) повести И.С. Тургенева «Ася» (1857). Общность ситуации — русский человек за границей — поддерживается совпадающими деталями ее описания.
«Ася»:
Итак, лет двадцать тому назад я проживал в немецком небольшом городке 3., на левом берегу Рейна. <...> Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, — а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солнца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: «Guten Abend!» — а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее неподвижных лучах [5, 150].
«Патриот своего отечества»:
Маленький немецкий городок. Имя этого городка носит одна из известнейших целебных вод. В нем больше отелей, чем домов, и больше иностранцев, чем немцев.
Хорошее пиво, хорошеньких служанок и чудный вид вы можете найти в отеле, стоящем на краю (левом) города, на высокой горе, в тени прелестнейшего садика.
В один прекрасный вечер на террасе этого отеля, за белым мраморным столиком, сидело двое русских (2, 66).
Наполняя свой рассказ практически теми же деталями (небольшой/маленький городок, река, липы, луна, хорошее вино/пиво, прехорошенкие/хорошенькие немочки/служанки), подчеркивая это сходство («на краю (левом) города»), Чехов тем не менее существенно редуцирует развернутое тургеневское описание.
«Ася»:
Я любил бродить тогда по городу; луна, казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. <...>
Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.
— Что это? — спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.
— Это, — отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, — студенты приехали из Б. на коммерш [5,151].
«Патриот своего отечества»:
Сквозь листву пахучих лип глядела на них немецкая луна... Маленький кокетливый ветерок нежно теребил российские усы и бороды и вдувал в уши русских толстячков чудеснейшие звуки. У подножия горы играла музыка. Немцы праздновали годовщину какого-то немецкого события. Мотивы не доносились до вершины горы — далеко! Доносилась одна только мелодия... Мелодия меланхолическая, самая разнемецкая, плакучая, тягучая... Слушаешь ее — и сладко ныть хочется... <...> Мелодия становилась все слышнее и слышнее. Скоро она уступила свое место мотиву. Стали слышны не только трубы и контрабасы, но и скрипки. Русские поглядели вниз и увидели факельную процессию. Процессия двигалась вверх (2, 66—67).
Герой Тургенева отправляется посмотреть на «коммерш» и знакомится там с Асей и Гагиным, — с этого момента начинается развитие основных событий повести, истории любви, которая не получает счастливого финала. Чехов же, напротив, здесь заканчивает свой рассказ:
Процессия остановилась на полянке за отелем. Вышел на середину какой-то старичок и сказал что-то, ему аплодировали. Какой-то бурш взобрался на стол и произнес трескучую речь. За ним — другой, третий, четвертый... Говорили, взвизгивали, махали руками...
Петр Фомич умилился. В груди его стало светло, тепло, уютно. При виде говорящей толпы самому хочется говорить. Речь заразительна. Петр Фомич протискался сквозь толпу и остановился около стола. Помахав руками, он взобрался на стол. Еще раз помахал руками. Лицо его побагровело. Он покачнулся и закричал коснеющим, пьяным языком: «Ребята! Не... немцев бить!» (2, 67).
Последняя реплика повествователя: «Счастье его, что немцы не понимают по-русски!» (там же).
Очевидно, что Чехов упрощает сюжетную перспективу повести «Ася», сводит ее к комическому финалу. Игнорируя развитие любовной истории (возможность такого поворота сюжета присутствует лишь в виде реплики одного из героев: «При этакой обстановке, Тарас Иваныч, хорошо тово... любить, — сказал один из них. — Влюбиться в какую-нибудь да по темной аллейке пройтись...»), Чехов противопоставляет анекдотическую развязку сюжета элегическому финалу повести «Ася»:
Я знавал других женщин, — но чувство, возбужденное во мне Асей, то жгучее, нежное, глубокое чувство уже не повторилось. <...> Осужденный на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле... и я сам — что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека — переживает самого человека» [5, 195].
«Патриот своего отечества» написан всего за несколько месяцев до смерти Тургенева: впервые был опубликован в феврале 1883 г. в журнале «Мирской толк» (Тургенев умер 22 августа 1883 г.), позднее, со значительными сокращениями, был включен Чеховым в первое издание сборника «Пестрые рассказы» (1886).
Рассказ Чехова можно прочитать как пародию, однако не имеющую непосредственного авторского указания на это. В пользу пародийности «Патриота своего отечества» можно привести и другие аргументы, помимо уже отмеченных совпадений и редукции сюжета. Например, можно предположить, что Чехов учитывает стереотипные представления о самом Тургеневе, его литературно-бытовую репутацию (писатель-аристократ, певец идеальной любви, не создавший собственной семьи, подолгу живет за границей). Показательны и высказывания Чехова о творчестве Тургенева. Приведем некоторые из них.
Боже мой! Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел и было такое чувство, как будто я заразился от него. <...> Это черт знает как сделано. Просто гениально. «Накануне» мне не нравится все, кроме отца Елены и финала. Финал этот полон трагизма. Очень хороша «Собака»: тут язык удивительный. Прочтите, пожалуйста, если забыли. «Ася» мила, «Затишье» скомкано и не удовлетворяет. «Дым» мне не нравится совсем. «Дворянское гнездо» слабее «Отцов и детей», но финал тоже похож на чудо. <...> Описания природы хороши, но... чувствую, что мы уже отвыкаем от описаний такого рода и что нужно что-то другое (А.С. Суворину, 24 февраля 1893 г.; П 5, 174—175).
Иногда бывает: идешь мимо буфета III класса, видишь холодную, давно жареную рыбу и равнодушно думаешь: кому нужна эта неаппетитная рыба? Между тем, несомненно, рыба эта нужна и ее едят, и есть люди, которые находят ее вкусной. <...> Для этой публики Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немножко чужды и неудобоваримы. Публика, которая с наслаждением ест солонину с хреном и не признает артишоков и спаржи (А.С. Суворину, 15 августа 1894 г.; П 5, 311).
Читаю Тургенева. После этого писателя останется 1/8 или 1/10 из того, что он написал, все же остальное через 25—35 лет уйдет в архив» (О.Л. Книппер-Чеховой, 13 февраля 1902 г.; П 10, 194).
Эти отзывы Чехова (уже известного писателя) о Тургеневе свидетельствуют о внимательном, но при этом весьма неоднозначном отношении к прозе, которая была создана задолго до дебюта в литературе самого Чехова: в них выражено, с одной стороны, понимание подлинной значимости творчества Тургенева, а с другой — ощущение, что время этой литературы уже ушло. В таком контексте рассказ «Патриот своего отечества» можно рассматривать как одну из ранних попыток Чехова найти «что-то другое», о чем он впоследствии и писал Суворину; речь может идти если не об отказе от опыта предшественников, то, по крайней мере, о его пересмотре, ревизии — в частности, при помощи пародии.
Между тем пародийное начало в «Патриоте своего отечества» не становится самодовлеющим, не исчерпывает содержания чеховского рассказа. Будучи оторванным от своего источника (сегодняшние читатели не соотносят «Патриота своего отечества» и «Асю»), рассказ Чехова не обессмысливается, что неизбежно должно было бы произойти, если бы его содержание сводилось к пародийному заданию. Трудно с определенностью ответить на вопрос: что именно в чеховском рассказе является объектом пародии, ее фоном — конкретный текст, или творчество Тургенева в целом (его архаично-сентиментальный стиль), или литературность ситуации, которая проходит испытание временем и прозой жизни?
Сопоставив сходства и различия, на которых играет Чехов, можно заметить, что в «Патриоте своего отечества» выстроен по существу тот же идиллический топос, предполагающий единение природы — цивилизации — путешественника, что и в «Асе», однако меняется герой. Чехов как будто проверяет: что будет, если поставить в те же обстоятельства, с которых начинается повесть «Ася», своего современника, русского человека 1880-х гг.: в какой момент ситуация себя исчерпает, чем она разрешится? И в результате Чехову оказывается вполне достаточно завязки сюжета тургеневской повести. Вместо молодого человека, который «вырвался на волю и уехал за границу», чтобы «посмотреть на мир божий» [5, 149], героями «Патриота своего отечества» становятся двое русских, приехавших на воды «лечиться от большого живота и ожирения печени» (2, 66).
Меняется не только возраст героев, но и их сословная принадлежность: на это указывают имена чеховских героев — Тарас Иванович и Петр Фомич. Само «удвоение» (двое русских) говорит о том, что Чехов апеллирует к так называемому «среднему» человеку — своему излюбленному герою. Как и герой «Аси», они вполне благополучны в финансовом отношении («деньги у меня не переводились» [5, 149], — говорит о себе герой Тургенева), но Чехов подчеркивает, что это, скорее всего, выходцы из купеческой или мещанской среды, представители буржуазии, которая в его время, следуя образу жизни дворянского сословия, начала активно посещать европейские курорты. Комический эффект в «Патриоте своего отечества» связан не с исключением любовной линии в связи с изменением возраста героев, а с их поведением в «чужой» культурной среде.
Русские путешественники Чехова чувствуют себя за границей вполне свободно, даже безмятежно, как и их литературный предшественник — герой Тургенева. Готовя текст для сборника «Пестрые рассказы», Чехов не только сократил мечтания героев о любовных похождениях («Мысль о счастье закопошилась в их мозгах... Немецкая мелодия говорила, что это счастье возможно! Долго они мечтали...» — 2, 394), но и исключил всю линию, связанную с беспокойством Петра Фомича насчет регистрации его паспорта в отеле («У нас, говорит, не прописывают паспорты! <...> Не может быть, чтоб в цивилизованной стране были такие вопиющие беспорядки. Отель, должно быть, подозрительный... Завтра же пойду в город, найду участок и пропишу свой паспорт» — 2, 394), тем самым усилив центральную тему рассказа.
Герои Чехова с готовностью откликаются на окружающую их культурную среду, их эмоции эстетически окрашены, навеяны природой, звучащей мелодией и местным торжеством; но тут же обнаруживается, что само по себе пребывание за границей не повлияло на то, чтобы чужая культура стала для них своей. В этом принципиальное отличие героев чеховского рассказа от героя «Аси», где представлен ««русский европеец», живущий на грани двух культур и объединяющий их в своей личности»1.
К вышесказанному стоит добавить, что повествовательная структура «Аси» внутренне полемична. Герой-рассказчик у Тургенева дистанцирован по времени от основных событий. Отсутствие тождества между «повествующим я» и «повествуемым я»2 обусловливает двойственность повествовательной перспективы, и эта двойственность обозначена у Тургенева уже в самом начале повести, с первых же слов: «Мне было тогда лет двадцать пять, — начал Н.Н., — дела давно минувших дней, как видите» [5, 149]. Иными словами, в «Асе» отсутствует определенная «точка опоры», с которой можно было бы связать предпринятую Чеховым замену героя.
Поэтому вряд ли в «Патриоте своего отечества» пародируется тип «русского европейца», получивший яркое воплощение в прозе Тургенева, а также отождествляющийся с самим писателем. Скорее, чеховский рассказ ориентирован на внелитературную реальность. Похожим образом будет показана в цикле Н.А. Лейкина «Наши за границей» (1890) отправившаяся за границу супружеская пара — купец Николай Иванович Иванов и его жена Глафира Семеновна: они не знают иностранных языков, принятых правил поведения, обычаев и т. п., из-за чего постоянно попадают в курьезные ситуации; они еду в Париж, чтобы посмотреть Всемирную выставку, подняться на Эйфелеву башню и оттуда отправить письма знакомым: «Знай наших!» Одно из таких писем Николай Иванович пишет «его превосходительству», с которым состоит попечителем приюта:
«Ваше превосходительство, Алексей Петрович! Находясь на Эйфелевой башне, с глубоким чувством вспомнил об вас и повергаю к стопам вашего превосходительства мой низкий поклон, как славянин славянину, и пью за ваше здоровье в тирольском ресторане» [2].
Чехов берет за основу своего рассказа завязку тургеневской «Аси», наполняя готовую повествовательную канву иным смысловым потенциалом. Если прибегнуть к терминологии Ю.Н. Тынянова, то можно говорить о «пародической» форме, «пародическом» приеме [6, 284—310].
Вместе с тем, переосмысляя ситуацию «русский человек за границей», опосредованно, через текст тургеневской повести, Чехов апеллирует к более широкому контексту: к литературному типу русского путешественника, возникшему еще у Н.М. Карамзина. Герой «Писем русского путешественника» (1770—1799) молод, беспечен, образован, он не открывает для себя культуру другой страны, а «смотрит на то, что уже знает по описаниям... Вся Европа расстилается перед ним, как обширный сборник цитат...» [3, 531]. По сути то же можно сказать и о путешественнике Тургенева:
«...а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле всё глубже и глубже дышала, и слово: «Гретхен» — не то восклицание, не то вопрос — так и просилось на уста» [5, 149].
И Карамзин, и Тургенев изображают европейский мир как идеальное пространство. Однако «Россия представлена в повести Тургенева уже совсем не так, как у Карамзина. Это уже не ясный и абстрактный образ юной цивилизации, родственной цивилизации европейской и готовой включиться в ее целостное единство», а «нечто загадочное и смутно-иррациональное». Воплощением русского мира становится Ася — личность необычная, «природа которой ускользает от всех окончательных определений» [4, 267].
Наконец, чеховские герои подводят своего рода итог эволюции типа русского путешественника — ни диалог культур, ни тем более их слияние невозможно. Очень важно при этом, что Чехов отказывается не только от образа русского «петиметра» за границей, но и от формы повествования от 1 лица (как это было у Карамзина и Тургенева), благодаря чему путешественник ассоциировался с самим автором, был его alter ego. Чехов дистанцируется от своих героев, сделав рассказчика сторонним наблюдателем, ироничным комментатором происходящего.
Литература
1. Грюбель Р. Воспоминание и повторение. Две модели повествования на примере повестей «Первая любовь» Тургенева и «Вымысел» Гиппиус // Русская новелла. СПб.: СПбГУ, 1993. С. 171—195.
2. Лейкин Н.А. Наши за границей. 16-е изд. СПб.: товарищество «Печатня С.П. Яковлева», б. г. URL: http://az.lib.ru/l/lejkin_n_a/text_1890_nashi_za_granitzey_oldorfo.shtml (дата обращения: 06.11.2018).
3. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Лотман Ю.М. Карамзин. СПб.: Искусство-СПб., 1997. С. 484—564.
4. Маркович В.М. «Русский европеец» в прозе Тургенева 1850-х годов / Маркович В.М. Избранные работы. СПб.: ЛомоносовЪ, 2008. С. 261—276.
5. Тургенев И.С. Ася // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: в 30 т. М.: Наука, 1978—2014. Т. 5. С. 149—195.
6. Тынянов Ю.Н. О пародии // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 284—310.
Примечания
1. См. об этом подробнее: [4, 263].
2. Обстоятельно этот повествовательный прием Тургенева был рассмотрен Р. Грюбелем на примере повести «Первая любовь», см.: [1, 171—195].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |