Заключение

Как было показано в начале диссертации, чеховедение не сразу, но чем дальше, тем больше склонялось к мнению, что Чехов привнес в «большую» литературу из еженедельной юмористики новую тематику, новых героев, что пародийность малой прессы, свойственные ей отношения между писателем и читателем, особый взгляд авторов на свое творчество повлияли на самосознание Чехова как писателя. Однако констатация этих фактов не закрывает проблему, а напротив, открывает большое поле для исследования. До сих пор остается недостаточно изучен вопрос о влиянии поэтики малой прессы на раннего и зрелого Чехова. Этот аспект мы попытались подробно рассмотреть в данном исследовании.

На тематическое содержание малой прессы влиял ряд внешних факторов, среди которых были цензурные ограничения, автоцензура, взаимоотношения с «большой» литературой, размышления авторов о своей литературной репутации. В результате, казалось бы, развлекательная газетно-журнальная юмористика оказалась, как это ни странно, рефлексирующей, «металитературной» областью словесности. Видимо, такая сосредоточенность на внутренних вопросах и проблемах и, в сущности, на самой природе литературы, привела к тому, что Чехов нашел в малой прессе не только описание злободневных и календарных событий, но и материал для новой поэтики.

Постоянное повторение одних и тех же приемов создания комического эффекта в малой прессе позволило Чехову увидеть в них новый потенциал, в том числе серьезный — драматический и даже трагический, — так как большинство этих приемов строилось на непонимании между людьми, что и стало главной темой творчества зрелого автора. Как было продемонстрировано в диссертации, отдельные комические приемы, которыми широко пользовался и Чехонте, и его коллеги-юмористы, у позднего Чехова, сохранив структуру, полностью меняли свою функцию в таких рассказах, как «Ионыч», «Дома», «Анна на шее» и др. Некоторые повествовательные приемы, связанные с особенностями малой прессы (сближение рассказчика, героя и автора), получили неожиданное развитие в повествовательных стратегиях зрелого автора (несобственно-прямая речь, неопределенность повествовательной инстанции).

Легкая трансформация одного жанра в другой в малой прессе способствовала сохранению некоторых важных композиционных приемов различных жанров в более поздних текстах Чехова. Так, рассказы «Душечка» и «Ионыч» повторяют структуру ранних юморесок Чехова, и кроме того, в последнем характеризующие детали, описывающие постепенную деградацию главного героя, восходят к жанру «мелочишки».

К числу качеств, которые в трансформированном виде перешли от Чехонте к Чехову, было и особое отношение к проблеме «завершенности» текста. Хотя в малой прессе по понятным внешним причинам (небольшой объем издания, специфика читательской аудитории) культивировались малые жанры, многие исследователи отмечали, что, в сущности, большинство юмористических произведений — сценки и юморески — можно назвать законченными только с некоторыми оговорками. Как уже говорилось, традиции реализма, с его стремлением к всеохватности и изображению типического, были необыкновенно сильны в малой прессе, они буквально доводились до крайности. Это отразилось и в жанровых особенностях текстов: произведения журнальной юмористики не стремятся к завершенности, они прерываются, чтобы начаться снова в следующем номере с незначительными изменениями в обстановке и именах персонажей. То же можно сказать и про «мелочишки», которые легко поддаются расширению или, наоборот, сокращению: часто они продолжались из номера в номер¹. Именно в жанровом аспекте Чехов выступает в роли новатора с первых лет сотрудничества в малой прессе. Его сценки отличаются от устоявшегося канона: Чехов сокращает количество персонажей до минимума, сосредотачивает действие вокруг одного события. На фоне «сценочной продукции» Лейкина и других авторов чеховские сценки скорее можно назвать рассказами, настолько они самодостаточны и «центростремительны». Уже современники Чехова, а позже исследователи его раннего творчества отмечали композиционную продуманность его юмористических рассказов. Примечательно, что Чехов не любил жанр фельетона: он слишком сильно связан с внелитературной реальностью, а значит в нем нельзя создать самодостаточный, художественно ценный текст. Чехонте часто применял принципы «мелочишки» (например, повтор набора характеристик) для создания более целостного впечатления от сценки или рассказа, использовал один композиционный ход для организации разного материала. Можно сказать, что в своих лучших ранних текстах Чехов соединял черты разных жанров малой прессы для создания художественно завершенного текста. Рассказ приобрел в творчестве Чехова новое звучание и утвердился в «большой» литературе. А.И. Куприн приводил в воспоминаниях следующие слова Чехова:

— В одном отношении вы все должны быть мне благодарны, — говорил он молодым писателям. — Это я открыл путь для авторов маленьких рассказов. Прежде, бывало, принесешь в редакцию рукопись, так ее даже читать не хотят. Только посмотрят с пренебрежением. «Что? Это называется — произведением? Да ведь это короче воробьиного носа. Нет, нам таких штучек не надо». А я вот добился и другим указал дорогу².

От поэтики малой прессы в зрелом творчестве Чехова остался открытый финал, но он был нужен не для бесконечного продолжения описаний быта, а для создания ощущения жизненности, реальности повествования. Об этом писал А.Г. Горнфельд: «Это не отсутствие художественного конца — это бесконечность, та победительная, жизнеутверждающая бесконечность, которая неизменно открывается нам во всяком создании подлинного искусства»³. Дж. Брукс связывает открытые финалы чеховских текстов с обыкновением малой прессы печатать произведения в нескольких номерах, когда читатель вынужден прерываться на самом интересном месте и догадываться, что же будет дальше⁴.

Малая пресса была ориентирована на злобу дня, на актуальные, волнующие всех события, но в то же время событием для нее становилось любое календарное явление, повторяющееся из года в год. Все эти происшествия описывались в одних формах, с использованием одних приемов, что уравнивало их в значении и порождало общее ощущение «бессобытийности» журнальной юмористики. Чехов увидел отсутствие какой-либо новизны в «новостях» малой прессы, эта пустая и тусклая жизнь, движущаяся по замкнутому годовому кругу, потом отразилась в его поздних рассказах и пьесах.

Ощущение «бессобытийности» подкреплялось и типичностью персонажей, которые часто представляли собой тип обычного человека: «<д>ля «артели восьмидесятников» принципиальным стало внимание к особому литературному типу — среднему человеку, который понимался как представитель новой массы, всякий человек»⁵. Такой герой может попадать в самые нелепые комические ситуации, но будет вести себя вполне ожидаемо. «Потомками» этих персонажей в поздних текстах Чехова стали обыватели, носители той «ненормальной нормы», которую описал Г.А. Бялый в своих работах о Чехове⁶. Но в творчестве Чехонте встречались и необычные персонажи, яркие человеческие типы («Герой-барыня», «Последняя могиканша», «Унтер Пришибеев», «Циник», «Необыкновенный»), прояснению характера которых был посвящен весь текст. В зрелых произведениях не так много подобных гротескных образов, но тем отчетливее в них прослеживается связь с традициями малой прессы. В таких рассказах как «Душечка», «Человек в футляре», «Попрыгунья», «Печенег» и на композиционном, и на персонажном уровнях очевидны приемы газетно-журнальной юмористики. Однако это не повторение старых форм, а переосмысление и усложнение раннего материала. Так, в некоторых текстах Чехов как будто берет ограниченного, не понимающего сути происходящего героя («Из записок вспыльчивого человека», «Исповедь») и заставляет читателя вначале отождествиться с ним, принять его точку зрения, а потом показывает, насколько представление героя о себе и о реальности расходится с действительностью («Жена», «Учитель словесности»). То, что в ранних текстах вызывало смех, в поздних заставляет задуматься о трагичности человеческого существования. В других текстах Чехов как бы показывает печальный путь превращения живого человека в «типаж» малой прессы («Ионыч», «Анна на шее»).

Авторы газетно-журнальной юмористики широко использовали языковую характеристику персонажей, чтоб показать их темноту, невежество, низкий культурный уровень. Чехов больше внимания уделяет внешнему описанию героев, их поведению, через которое передается их внутреннее состояние. В малой прессе актуальное событие часто становилось только «маркером» реальности, точкой отсчета для развития стереотипного комического диалога. У Чехова события чаще становятся организующим центром текста, а не просто фоном. Постепенно Чехов развивает тенденцию малой прессы изображать не само событие, а реакцию на него, в этом случае он сосредотачивается на психологических переживаниях персонажа. Так, в его зрелом творчестве множество рассказов посвящено описанию того, как незначительное внешнее событие потрясает внутренний мир человека. Изменение оказывается неожиданным в первую очередь для самого героя. Д.М. Магомедова в анализе рассказа «Шуточка» отмечает интересную особенность повествовательной техники Чехова: «Разрушая «классическую» логику повествования от первого лица, Чехов разрушает тем самым и классические представления о соотношении «своего» и «чужого» сознания»⁷. Исследовательница видит основную проблему рассказа в том, что «...человеку гораздо легче понять, или хотя бы создать для себя иллюзию понимания душевной жизни другого человека, чем объяснить хотя бы самому себе мотивы своих собственных поступков»⁸. Е.М. Мелетинский так писал о взаимоотношении внутреннего и внешнего события у Чехова:

Чаще всего, однако, внешне малозаметные обстоятельства порождают последствия, тоже малозаметные, но имеющие большое значение для внутренней жизни человека. <...> нужно оценить особое противоречивое сочетание в новеллах Чехова резких новеллистических поворотов и известной безрезультатности событий во внешней сфере, отчасти за счет интериоризации, психологизации эти результатов: жизнь течет по-прежнему, но оставлен ощутимый психологический след. <...> Одновременно появляется особый вкус к «микрособытию» как некоему мгновению, освещающему жизнь героев новым светом и оставляющему глубокий след в их жизни⁹.

В зрелом творчестве Чехов все больше сосредотачивается на внутреннем событии. В его записной книжке (записи 1891—1904 годов), где он фиксировал замыслы, основные контуры будущих рассказов, 26 раз появляется слово «вдруг», из них только 11 относятся к внешним событиям¹⁰, три косвенно относятся к внутреннему состоянию героя¹¹, остальные описывают внутреннее «открытие» героя, происходящее неожиданно для него самого¹².

Хотя малая пресса ставила перед собой определенные просветительские и дидактические цели, постоянная ирония и самокритика ее авторов приводили к тому, что подобные издания скорее высмеивали, чем учили. Во многих текстах, противопоставляющих пошлую реальность и высокие идеалы, слышны отзвуки романтической иронии, — разумеется, в сниженном варианте. Но эти же черты способствовали сближению авторов и читателей. Литературное «происхождение» Чехова определило его адогматическую писательскую позицию, более доверительные отношения с аудиторией, что отчасти объясняет его популярность среди читателей и его неприятие критикой, которая не поняла столь новаторский подход к литературе¹³.

Проведенное нами исследование, безусловно, не закрывает тему влияния малой прессы на раннего Чехова, а ставит новые проблемы. Хотелось бы обозначить два, на наш взгляд, наиболее важных и перспективных вопроса для дальнейшего исследования. Необходимо дальнейшее детальное изучение читателя малой прессы, как реального, исторического, так и образа читателя, на который ориентировались писатели-юмористы. Исследование этого вопроса важно в том числе и для истории развития массовой литературы. Второй важной и масштабной проблемой представляется описание места малой прессы 1880-х годов и раннего творчества Чехова в контексте журнальной юмористики. Исследователями неоднократно отмечалась связь «Осколков» с традициями сатиры журнала «Искра», очевидна историческая преемственность «Стрекозы» и «Сатирикона», но все еще нет единой истории развития и трансформации поэтики комического в этом типе литературы.

Эволюция Чехова, конечно, не определяется только влиянием массовой литературы, но поэтика и тематика малой прессы оказали серьезное влияние на формирование Чехова как писателя. Для огромного количества художественных приемов зрелых текстов можно найти источник в ранних рассказах. Чехонте и Чехов действительно неразделимы: талант писателя проявился не только в проблематике и поэтике его произведений, но и в способности открыть творческий потенциал в той области литературы, которая в его время презиралась серьезной литературой и критикой.

Примечания

1. См., например, продолжавшуюся начиная с 12 номера 1882 года «Новую энциклопедию Стрекозы».

2. Куприн А.И. Памяти Чехова // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 565.

3. Горнфельд А.Г. Чеховские финалы // Чехов pro et contra. Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX в. (1914—1960). СПб., 2010. С. 486.

4. Brooks J. The Young Chekhov: Reader and Writer of Popular Realism // Reading in Russia. Practices of Reading and Literary Communication, 1760—1930. Milano, 2014. P. 201—218.

5. Черняк М.А. Указ. соч. С. 53.

6. См.: Бялый Г.А. Указ. соч. С. 8.

7. Магомедова Д.М. Парадоксы повествования в рассказе А.П. Чехова «Шуточка» // Жанр и проблемы диалога. Махачкала, 1982. С. 82.

8. Там же.

9. Мелетинский Е.М. Указ. соч. С. 243—244.

10. «...вдруг вошла старуха» (17, 105).

11. «Эта внезапно и некстати происшедшая любовная история похожа на то, как если бы вы повели мальчиков куда-нибудь гулять, если бы гулянье было интересно и весело — и вдруг бы один обожрался масляной краской» (17, 38); «Жена моего старшего сына образованная, и в воскресных школах, и библиотечки, но бестактна, суха, жестока, капризна и физически противна; за обедом вдруг истерика деланная по поводу какой-то газетной статьи. Ломака» (17, 47); «Как-то во сне вдруг точно выстрел: «Что вы делаете?» — и он вскочил весь в поту» (17, 58).

12. «...внутри в груди вдруг все тронулось, точно весенний лед, она вспомнила Z., свою любовь к нему и с отчаянием подумала, что ее жизнь сгублена, испорчена навеки, что она несчастна; — потом прошло» (17, 61); «...А<ндрей> А<ндреич> помогал ему, и вдруг пришло сильное желание отрубить лопатой белые полные пальцы, как бы нечаянно: и закрыв глаза, изо всей силы хватил лопатой, но попал мимо» (17, 73).

13. Подробнее об этом см.: Бушканец Л.Е. Указ. соч. С. 268—365.